Онлайн чтение книги Возница
IX

Возница привел Давида Хольма в комнату с высокими зарешеченными окнами, высокими, голыми стенами без малейших украшений. Вдоль одной стены здесь стоят несколько кроватей, и только одна из них занята. В нос ему ударяет слабый запах лекарств. Возле одной постели сидит человек в форме тюремного надзирателя. Давид понимает, что очутился в тюремном лазарете.

С потолка свисает маленькая электрическая лампочка, и при ее свете он видит, что на кровати лежит больной юноша с красивым, но изможденным лицом. Едва успев бросить на него взгляд, Давид забывает, что лишь недавно испытывал известное сострадание к Георгу. Теперь он готов наброситься на него с прежней яростью.

— Что тебе здесь надо? — кричит он вне себя. — Если ты посмеешь дотронуться до того, кто лежит на этой постели, то будешь мне заклятым врагом, сам знаешь.

Возница бросает на него скорее сострадательный, нежели строгий взгляд.

— Теперь я понимаю, Давид, кто лежит здесь. Когда мы вошли сюда, я этого не знал.

— Знал ты или нет, Георг, дело не в этом, пойми только…

Но Георг делает знак рукой, и Давид тут же обрывает фразу, погружается в молчание, подавленный, охваченный неодолимым страхом.

— Нам с тобой остается лишь покоряться и слушаться, — говорит возница. — Ты не должен ни желать, ни требовать, твое дело молча ждать.

Георг надвигает капюшон на глаза, давая этим понять, что не желает с ним больше говорить. В наступившей тишине Давид слышит, что больной арестант начинает разговор с сержантом.

— Вы думаете, я смогу снова стать человеком? — спрашивает он слабым, но не сердитым и не печальным голосом.

— Ясное дело, сможешь, Хольм, — ласково, но неуверенно, — тебе нужно только сначала поправиться, главное, чтобы спал жар.

— Вы ведь знаете, сержант, я говорю вовсе не про болезнь. Я про то, смогу ли я стать другим, ведь это нелегко тому, кто осужден за убийство.

— Все будет хорошо, Хольм, ведь у тебя есть к кому идти, — отвечает надзиратель, — есть место, где тебя примут.

Лицо больного освещает добрая улыбка.

— Что сказал доктор, осмотрев меня нынче вечером?

— Ничего страшного, ничего страшного. Доктор все время говорит: «Если бы только я мог вызволить его из этих стен, я бы в два счета поставил его на ноги».

Грудная клетка узника поднимается, он втягивает воздух сквозь зубы.

— За эти стены, — бормочет он, — да, за эти стены.

— Я повторяю то, что говорил мне доктор, — продолжает сержант, — но ты не лови меня на слове, а то убежишь от нас опять, как осенью, год тому назад. Это ничего не даст, только дольше будешь сидеть, ясно тебе, Хольм?

— Не бойтесь, сержант. Я теперь стал умнее. Я теперь думаю только о том, чтобы поскорее отсидеть свой срок. А после начну новую жизнь.

— Да, в этом ты прав, теперь у тебя будет новая жизнь.

В голосе надзирателя звучат торжественные нотки.

Давид Хольм, слушая их, страдает сильнее, чем больной.

— Они заразили его в этой тюрьме, — бормочет он, в ужасе раскачиваясь всем телом. — Теперь здоровье его погублено. А какой красивый он был, какой сильный и веселый.

— А вы, сержант… — начал больной, но тут же, заметив нетерпеливый жест надзирателя, быстро спросил: — А может, мне не положено с вами разговаривать?

— Нет, сегодня ночью ты можешь разговаривать со мной, сколько тебе вздумается.

— Сегодня ночью… — говорит задумчиво больной. — Может быть, потому, что это новогодняя ночь?

— Да, — отвечает сержант, — именно потому, что для тебя начинается счастливый новый год.

— Этот человек знает, что больной умрет нынче ночью, — жалуется брат узника в бессильной ярости. — Поэтому-то он так ласков с ним.

— А вы не заметили, сержант, — продолжает больной свой прерванный вопрос, — что я переменился после побега?

— Да, ты, Хольм, стал с тех пор тихим, смирным, как овечка, у меня нет ни малейшего повода на тебя жаловаться. И все же я снова говорю тебе: не вздумай это повторить!

Больной улыбается.

— А вы не знаете, сержант, отчего со мной случилась эта перемена? Может, вы думаете, это оттого, что после побега я заболел еще сильнее?

— Да, мы, в общем-то, так и решили.

— А это вовсе не оттого, — возражает узник. — Причина тому совсем другая. Я раньше не смел об этом говорить, а сегодня ночью мне хочется рассказать вам.

— Я боюсь, однако, что ты говоришь слишком много, — говорит сержант.

Но видя, что лицо больного мрачнеет, он добавляет:

— Вовсе не потому, что мне надоело тебя слушать, я о тебе же забочусь.

— А вам здесь, в тюрьме, не показалось странным, что я вернулся добровольно? Ведь никто не знал, где я находился, а я сам явился в контору ленсмана и сдался. Вот вы, например, считаете, что я поступил странно?

— Ну, мы, конечно, подумали, что ты так намаялся, что решил сдаться добровольно.

— В самом деле, первые дни мне было лихо. Но ведь меня не было здесь целых три недели. Неужто вы думали, что я все это время сидел зимой в дремучем лесу?

— Нам пришлось так думать, раз ты сам это сказал.

Видно, что слова надзирателя позабавили больного.

— Иной раз приходится обманывать начальство волей-неволей, чтобы не подвести тех, кто тебе помог. Больше мне ничего не оставалось делать, понимаете, сержант? Тем, у кого хватило храбрости принять беглого арестанта, приютить его, нужно отплатить добром. Вы, верно, тоже так думаете.

— Ты задаешь мне вопрос, ответа на который я дать не могу, — терпеливо отвечает надзиратель.

Молодой арестант тяжело вздыхает:

— Дожить бы мне только до того дня, когда меня выпустят, и вернуться к ним, в дом на опушке леса!

Он умолкает и лежит, задыхаясь. Надзиратель смотрит на него с беспокойством. Он хватает бутылку с лекарством, но, увидев, что она пуста, встает.

— Пойду принесу еще этого снадобья, — говорит он и выходит из комнаты.

Возница тут же садится на его место возле постели. Он ставит косу так, чтобы юноша не мог видеть ее, и откидывает назад капюшон.

При виде этой страшной фигуры, сидящей рядом с его братом, Давид Хольм начинает всхлипывать жалобно, как ребенок, но сам юноша не проявляет беспокойства. Он лежит в горячке, не замечая, что рядом с ним сидит незнакомец, он думает, что это все тот же сержант.

— Это такой маленький домишко, — говорит он, задыхаясь.

— Помолчи лучше, тебе тяжело напрягаться, — успокаивает его возница. — Начальству известно все до мелочей, оно только виду не показывает.

Больной смотрит на него с удивлением.

— Да, Хольм, не делай большие глаза, — продолжает возница, — погоди-ка, я все тебе сам расскажу! Думаешь, мы не знаем, что один человек прокрался однажды утром в маленький домишко на краю большого села, надеясь, что дома никого нет? Ведь мы здесь, в тюрьме, тоже люди. Скажу тебе, что было дальше. Этот человек вошел в дом и испугался, потому что дом этот не был пуст, как он полагал. На широкой постели возле стены лежал и смотрел на него больной мальчик. Человек медленно подошел к нему, но тот закрыл глаза и лежал не шевелясь, как мертвый.

«Почему ты лежишь среди бела дня? — спросил человек. — Ты что, болен?»

Ребенок не шелохнулся.

«Не бойся меня, — продолжал человек. — Скажи только, где мне взять у вас немного еды. Я быстро поем и уйду!»

Мальчик продолжал лежать неподвижно. Тогда незнакомец вытащил из постели соломинку и пощекотал ему нос.

Мальчик чихнул, а человек засмеялся. Ребенок сначала посмотрел на него с удивлением, а после тоже принялся смеяться.

«Я хотел притвориться мертвым, — сказал он. — Ты, верно, слыхал, что, если повстречаешь в лесу медведя, нужно броситься на землю и притвориться мертвым. Тогда медведь уйдет и станет рыть тебе яму, чтобы положить тебя туда. А ты тем временем можешь улизнуть».

Тут человек покраснел от досады:

«Стало быть, ты решил, что я пойду рыть яму, чтобы уложить тебя в нее?»

«Да, это я так, по глупости, мне ведь все равно не убежать. У меня нога болит в бедре. Я даже ходить-то не могу».

Больной арестант удивляется.

— Может, ты, Хольм, не хочешь, чтобы я продолжал рассказ?

— Нет, продолжайте, мне приятно вспоминать об этом. Только я никак не пойму…

— Ничего удивительного в этом нет. Был один такой бродяга по имени Георг. Ты, верно, слыхал про него? Он узнал про эту историю, странствуя по дорогам, и рассказал ее другому бродяге. Так слухи о ней дошли до тюрьмы.

Ненадолго наступает тишина, но тут больной снова спрашивает слабым голосом:

— И что случилось потом с этим человеком и с ребенком?

— Так вот, человек этот еще раз попросил еды.

«К вам в дом, верно, заходят иной раз нищие и просят накормить их?»

«Случается», — отвечает мальчик.

«И твоя мать подает им милостыню?»

«Если у нас есть в доме еда, она кормит их».

«Вот видишь, я тоже бедняк и пришел к вам попросить, чтобы вы меня накормили. Скажи, где мне взять чего-нибудь съестного? Я много не возьму, мне бы только утолить голод».

Ребенок поглядел на него лукаво и понимающе:

«Матушка знала, что тут у нас по округе ходит беглый, и потому спрятала еду в шкаф и заперла».

«Да ты, верно, знаешь, куда она ключ положила, так скажи мне. А не то мне придется сломать шкаф».

«Да это не так просто, у нас замки крепкие».

Человек прошелся по дому, поискал ключи. Он пошарил на припечке, заглянул в ящик стола, но так и не нашел их. Мальчик тем временем сидел на постели и глядел в окно.

«Гляди, матушка идет и с ней куча народу», — воскликнул он.

Беглец одним прыжком отскочил к двери.

«Если ты сейчас выбежишь, то тут же попадешь им в лапы, — сказал мальчик, — спрячься лучше в шкаф».

Человек помедлил у двери.

«Так ведь у меня нет ключа», — возразил он.

«Да вот он!»

И мальчик протянул ему большой ключ.

Беглец взял ключ, подбежал к шкафу и отпер его.

«Бросай сюда ключ! — крикнул мальчик. — И захлопни шкаф!»

Человек послушался, и через секунду оказался запертым в шкафу. Он стоял и прислушивался к тому, что делали его преследователи. Сердце у него стучало. Он слышал, как дверь отворилась и в комнату вошло много людей.

«Здесь был кто-нибудь?» — громко спросил пронзительный женский голос.

«Да, — отвечал мальчишка, — приходил один человек сразу, как ты, матушка, ушла».

«Господи Боже мой! Господи Боже мой! — запричитала женщина. — Вот они и сказали, что видели, как он вышел из лесу и вошел сюда».

Беглец стоял и думал о мальчишке, который предал его. Хитрец заманил его в мышеловку. Он уже начал было толкать дверь, чтобы вырваться наружу, как вдруг услышал, что кто-то спросил, куда подевался беглый арестант.

«Так его теперь тут нет, — послышался звонкий голос мальчика, — он увидал, что вы идете, и убежал».

«Он взял у нас что-нибудь?» — спросила мать.

«Нет, он просил дать ему еды, а у меня ничего не было».

«А он не обидел тебя?»

«Он пощекотал мне нос соломинкой».

Беглец услыхал, как люди засмеялись.

«В самом деле?» — спросила мать с облегчением и засмеялась вместе с остальными.

«Так чего тогда нам стоять здесь и глазеть на стены?» — сказал мужской голос, и беглец услышал, что люди уходят.

«Так ты остаешься дома, Лиса?» — спросил кто-то.

«Да, сегодня я больше не хочу оставлять Бернхарда одного», — ответил голос матери.

Беглец слышал, как заперли входную дверь, и понял, что мать с сыном остались вдвоем. «Что теперь будет со мной? — думал он. — Оставаться мне здесь или попробовать выйти?» И тут он услышал шаги, кто-то подошел к шкафу.

«Не бойся, — сказал голос матери, — выходи, давай поговорим».

Она повернула ключ в замке и открыла дверцу шкафа. Человек робко вылез оттуда.

«Это он сказал, чтобы я спрятался туда», — сказал он, показывая на мальчика.

Мальчишка, довольный этим приключением, засмеялся и даже захлопал в ладоши.

«Ему до того надоело лежать одному и думать свою думу, что скоро с ним сладу не будет», — сказала мать.

Беглец понял, что она его не выдаст, потому что мальчик заступился за него.

«Ваша правда, — ответил арестант. — Я зашел сюда к вам, чтобы попросить хоть немного поесть, но ничего не нашел. Сынишка ваш не дал мне ключей. Он толковей многих, у кого здоровые ноги».

Мать поняла, что он хочет к ней подольститься, и все же осталась довольна.

«Я сперва накормлю тебя», — сказала она.

Пока беглец ел, мальчик расспрашивал его про побег, и он рассказывал обо всем откровенно. Он не готовил побег заранее, просто случай помог. Он работал на тюремном дворе, и ворота были распахнуты, ждали, что привезут несколько возов угля. Мальчик спрашивал его без конца о том, как он пробирался через город в лес. Несколько раз человек порывался уйти, но мальчик и слушать об этом не хотел.

«Да вы можете посидеть весь вечер у нас и потолковать с Бернхардом, — сказала под конец хозяйка. — Вас ищет столько людей, что бежать вам еще опаснее, чем оставаться здесь».

Беглец продолжал сидеть и рассказывать, когда вошел хозяин. В комнате было полутемно, и торпарь подумал вначале, что сын разговаривает с кем-то из соседей. «Никак, это ты, Петер, рассказываешь сказки Бернхарду?»

Мальчик начал весело смеяться.

«Нет, отец, это не Петер. Тут дело намного интереснее, садись послушай».

Отец подошел к постели, но ничего не понял, покуда сын не шепнул ему в ухо:

«Это беглый».

«Господи спаси! Что ты болтаешь, Бернхард!» — воскликнул отец.

«Это правда, — сказал сын. — Он сам рассказал мне, как прокрался через тюремные ворота, как три ночи ночевал в заброшенной лесной хижине. Я теперь все знаю».

Мать быстро зажгла лампу, и торпарь поглядел на беглого, который встал у дверей.

«Могу я услышать, что тут стряслось?» — спросил хозяин.

Мать с сыном принялись наперебой рассказывать. Торпарь был человек немолодой и рассудительный. Пока они рассказывали, он внимательно рассматривал арестанта. «Видно, бедняга совсем больной, не жилец, — подумал он, — еще одна ночь в лесной хижине, и ему крышка».

Когда все замолчали, он сказал:

«Немало людей пострашнее тебя слоняется по большим дорогам, и никто их не забирает».

«Да ведь во мне-то что страшного? Просто пьян был, а один человек сильно раздразнил меня».

Торпарь не хотел, чтобы сын слышал это, и прервал его:

«Думаю, что так оно и было».

В доме наступила тишина. Торпарь задумался, остальные со страхом смотрели на него. Никто не смел сказать ни слова, чтобы упросить его. Под конец он повернулся к жене:

«Не знаю, правильно ли я поступаю, но я, как и ты, думаю, что если наш сын спрятал его, то нам не годится его выгонять».

Итак, было решено, что беглец останется ночевать и уйдет рано утром. Но на другое утро у него был такой жар, что он едва мог стоять на ногах. Пришлось оставить его в доме на несколько недель.

Странно смотреть на двух братьев, слушающих этот рассказ. Когда возница рассказал, что беглец остался в крестьянском доме, больной лежал спокойно, вытянувшись на кровати. Казалось, боли перестали мучить его, и он погрузился в счастливые воспоминания. Другой брат смотрит подозрительно, думая, что за этим кроется какая-то западня. Время от времени он делает брату знак, чтобы тот не очень-то верил вознице, но не может привлечь его внимание.

— Врача они не смели позвать, — продолжал возница, — в аптеку за лекарством тоже пойти боялись. Пришлось больному обходиться без него. Если кто-нибудь проходил мимо и хотел зайти к ним, хозяйка выходила на крыльцо и говорила, что у Бернхарда высыпала какая-то сыпь на теле. Мол, она боится, не скарлатина ли это, и не смеет пригласить гостя в дом.

Через несколько недель беглецу полегчало, он сказал себе, что дольше не годится оставаться у этих хозяев, что ему нужно идти дальше. Мол, нельзя дольше быть обузой этим бедным людям.

И тут хозяева заговорили с ним о том, что для него было нелегко слушать. Однажды вечером Бернхард спросил его, куда он собирается отправиться, когда уйдет от них.

«Верно, пойду опять в лес», — ответил он.

«Знаете, что я вам скажу? — сказала ему тогда жена торпаря. — Ничего хорошего не выйдет из того, что вы опять отправитесь в глухомань. Будь я на вашем месте, я бы примирилась с правосудием. Что за радость бегать от людей, словно дикий зверь?»

«Так ведь и в тюрьме сидеть радости мало».

«Уж лучше отсидеть и больше горя не знать».

«Да ведь когда я бежал, мне оставалось ждать совсем недолго, а теперь, поди, прибавят срок».

«Вот беда-то, и зачем вы только бежали!»

«Нет, — горячо возражает он, — это лучший поступок за всю мою жизнь!»

Сказав это, он смотрит на мальчика и улыбается, а тот смеется и кивает ему. Беглецу нравится этот мальчишка. Ему так и хочется поднять его с постели, посадить на плечи и унести.

«Вам трудно будет видеться с Бернхардом, если вы всю жизнь будете скитаться несчастным беглецом».

«А еще труднее будет, если меня запрут в тюрьме».

Сидевший у огня торпарь вмешивается:

«Мы уже начали к вам привыкать, да только теперь, когда вы поднялись на ноги, мы не сможем вас дольше прятать от соседей. Другое дело, если бы вас честь по чести выпустили из тюрьмы».

В голове беглеца быстро проносится мысль: «Быть может, они хотят заставить меня выдать себя добровольно, потому что боятся ссориться с правосудием?»

«Я уже здоров и могу завтра уйти», — отвечает он.

«Я вовсе не к тому говорю, — ответил торпарь. — Просто вы могли бы поселиться у нас, помогать нам крестьянствовать, кабы отсидели срок».

Беглец знал, как тяжело найти место тому, кто вышел из тюрьмы, и предложение это тронуло его. Но вернуться в тюрьму ему было нелегко, и он промолчал.

В этот вечер Бернхарду было хуже обычного.

«Неужто нельзя отправить его в больницу и полечить?» — спрашивает беглец.

«Он лежал там уже много раз, да все без толку. Они говорят, что ничего не поможет, кроме морских соленых ванн, а откуда у нас на это деньги?»

«А что, туда далеко ехать?»

«Деньги нужны не только на дорогу, но и на еду, и на жилье. Нет, этого нам, ясное дело, никак не осилить».

Беглец сидит молча и думает о том, что когда-нибудь он смог бы заработать деньги Бернхарду на поездку к морю.

Он повернулся к торпарю и сказал:

«А ведь нелегко взять себе в работники бывшего арестанта».

«Я бы взял вас с удовольствием, — отвечает торпарь, — да только вы, быть может, не любите деревню, хотите жить в городе?»

«Когда я сидел в камере, то вовсе не вспоминал про город, думал только о зеленых полях и лесах».

«Когда отсидите срок, у вас гора спадет с плеч».

«Вот и я это говорю», — вмешалась жена.

«Хорошо, кабы ты спел нам, Бернхард, да только тебе, может быть, сильно нездоровится сегодня?»

«Я могу», — отвечает мальчик.

«Мне думается, твоему другу это понравится», — говорит мать.

Арестанту стало страшно, он словно бы почуял беду. Он хотел было уже просить мальчика не петь, но тот уже затянул песнь. Он пел звонким и чистым голосом, и, слушая его, беглый арестант сильнее, чем прежде, в тюрьме, почувствовал себя пожизненно заключенным, жаждущим свободы, простора, возможности двигаться.

Арестант закрыл лицо руками, но слезы сочились между пальцами и падали. «Из меня уже ничего не выйдет, — думал он, — но я должен попытаться вернуть свободу этому ребенку».

На следующий день он попрощался и ушел. Никто не спросил его, куда он идет. Они все трое сказали ему лишь: «Возвращайся к нам!»

— Да, они это сказали, — прерывает наконец больной возницу. — Знаете ли, сержант, это было единственно хорошее в моей жизни.

Некоторое время он лежит молча, две слезинки медленно катятся по его щекам.

— Я рад, что вы про это знаете, — продолжает он. — Теперь я могу говорить с вами про Бернхарда, сержант… Мне казалось, что я уже свободный… Что я был у него… Я никак не мог вообразить, что буду так счастлив нынче ночью…

Возница наклонился глубже над больным.

— Послушай меня, Хольм! — говорит он. — Что бы ты сказал, если бы смог увидеть своих друзей теперь, сию же минуту, хотя иначе, чем ты себе представлял? Если бы я предложил тебе не томиться годами, а сделал бы тебя свободным сейчас, этой ночью? Хочешь ли ты этого?

С этими словами возница откинул капюшон и сжал рукой косу.

Больной лежит и смотрит на него широко раскрытыми глазами, в которых загорается искра надежды.

— Понимаешь ли ты, Хольм, о чем я говорю? — спрашивает возница. — Понимаешь ли ты, что я тот, кто может открывать все тюрьмы, тот, кто может помочь тебе бежать туда, где ни один преследователь тебя не догонит?

— Я понимаю, о чем ты говоришь, — шепчет узник, — а как же Бернхард? Ведь ты знаешь, я вернулся сюда, чтобы по-честному стать свободным и помочь ему.

— Ты принес ему самую большую жертву, какую только мог принести, и в награду за это срок твоего наказания сократился, великая, незыблемая свобода уже ожидает тебя. Тебе не надо больше думать о нем.

— Но ведь я обещал отвезти его к морю, — говорит больной. — Я шепнул ему на прощанье, что повезу его к морю, когда вернусь. Нужно держать слово, данное ребенку.

— Значит, тебе не нужна свобода, которую я тебе предлагаю? — спрашивает возница, поднимаясь со стула.

— Нет, нет! — восклицает юноша, хватая полы плаща возницы. — Не уходи! Ведь ты знаешь, как я томлюсь! Если бы только был кто-нибудь, кто мог бы помочь ему! Но у него нет никого, кроме меня.

Внезапно он радостно восклицает:

— Да вот же тут сидит мой брат Давид! Вот и хорошо. Я попрошу его помочь Бернхарду.

— Твой брат Давид! — презрительно говорит возница. — Нет, его ты не можешь просить защитить ребенка. Ты не знаешь, как он обошелся со своими детьми!

Он умолкает, видя, что Давид Хольм уже сидит на другой стороне кровати, готовый помочь брату.

— Давид, — говорит больной, — у меня перед глазами зеленые лужайки и огромное открытое море. Понимаешь, Давид, я сидел здесь так долго, что не могу устоять, раз мне предлагают честную свободу. Да вот только этот ребенок. Ты ведь знаешь, я обещал.

— Не беспокойся, — дрожащим голосом говорит Давид, — я не оставлю этого ребенка, этих людей, которые пожалели тебя, обещаю тебе помочь им. Выходи на свободу! Иди куда хочешь! Я позабочусь о них. Выходи спокойно из своей темницы!

После этих слов больной откидывается на подушку.

— Ты сказал ему слова смерти, Давид, — говорит возница. — Идем отсюда! Пришла пора нам уходить. Освобожденный не должен встретиться с нами, живущими в рабстве и во мраке.