Онлайн чтение книги О чем молчат мертвые What the Dead Know
Глава 3

Молодой доктор с круглыми глазами долго стоял у витрины, выбирая выпечку. Сначала его выбор пал на витое жареное печенье, затем на слоеное пирожное, а потом снова на печенье. Кэй Салливан, стоявшая за ним в очереди, буквально чувствовала, как этот человек горит в предвкушении своей маленькой трапезы. В конце концов, он был не старше двадцати шести – двадцати семи лет и худой, как борзая, ведь жить ему приходилось лишь на зарплату интерна. Его пока не беспокоило, что именно он ест, и не факт, что когда-нибудь будет беспокоить. Многим это безразлично, особенно мужчинам, – а он любил то, что ему доставалось. Печенье в это утро явно было для него лучом света, эдакой наградой за долгую бессонную ночь. Его радость чувствовалась так сильно, что Кэй казалось, будто это она сама купила для себя печенье, поэтому, садясь за столик в компании привычного черного кофе с двумя пакетиками низкокалорийного сахара, она ощущала себя не столь обездоленной.

Она выбрала столик в самом углу и теперь сидела за ним, углубившись в книгу в мягкой потрепанной обложке. Такие книги лежали у Салливан по всем закуткам и закоулкам: в сумочке, в офисе, в машине, на кухне и даже в ванной. Пять лет назад, когда раны в сердце, открывшиеся после развода, еще были свежи и не давали забыть о себе, книги оказались единственными друзьями, которые хоть как-то отвлекали Кэй от мысли, что ее жизнь была, по большому счету, кончена. С течением времени она поняла, что в компании книг ей куда уютнее, чем в компании людей. Чтение стало для нее не способом отгородиться от внешнего мира, а скорее идеальным образом жизни. Дома она изо всех сил старалась не прятаться за книгами от собственных детей. Ей приходилось откладывать чтение и смотреть какую-нибудь телепередачу, которую выбирали Грэйс и Сет, но ее горящие желанием глаза то и дело посматривали на книгу, которая лежала так близко к ее руке. Здесь же, на работе, где Салливан могла бы все перерывы на кофе и обеды проводить в компании коллег, она все равно почти всегда сидела одна и читала. За глаза коллеги называли ее антисоциальной работницей – по крайней мере, таковой она им казалась. Но хотя Кэй и проводила все время, углубившись в чтение книг, до ее ушей доносилось очень многое.

Сегодня утром, например, она всего за пару минут, пока открывала дверь своего кабинета, многое узнала о Джейн Доу. Коллеги единодушно сошлись во мнении, что эта пациентка – врунья, которая несет всякий бред от отчаяния. Однако у женщины действительно была травма головы, которая могла как угодно повлиять на память. Ей назначили психиатрическое обследование, но Кэй уже больше года назад перевелась из того отделения, так что это больше не было ее заботой. Свои травмы женщина получила совсем недавно, собственно, в результате аварии, да к тому же она вроде как не была ни бездомной, ни безработной, ни брошенной – а все это как раз по части Салливан. Разумеется, ко всему прочему странная пациентка отказалась сообщить, есть ли у нее медицинская страховка, но это уже проблемы администрации. Если окажется, что она не застрахована, а это весьма вероятно, то Кэй придется что-то придумывать с оплатой ее лечения, а также, возможно, узнавать, можно ли провести Джейн по какой-нибудь внутриштатной или федеральной программе.

Но пока Джейн Доу была не ее проблемой, и Кэй могла спокойно погрузиться в мир Шарлотты Бронте. В этом месяце ребята из клуба книголюбов выбрали «Джейн Эйр». Салливан, в общем-то, не было особого дела до этого клуба, эдакого кружка по интересам, к которому она присоединилась, когда ее брак уже был на последнем издыхании, но членство в нем, по крайней мере, служило отличным оправданием тому, почему она постоянно читала. «Да так, это все для клуба книголюбов, – отвечала она, не отрываясь от книги. – Опять отстаю от остальных». Члены же клуба тратили больше времени на сплетни и еду, чем на обсуждение книг, но и это не сильно волновало Кэй. У нее редко появлялось желание говорить о прочитанном, так как обсуждать персонажей любимых книг было для нее все равно что сплетничать о друзьях за их спинами.

За соседним столиком расположилась небольшая группа молодых докторов. Обычно Кэй с легкостью могла абстрагироваться от окружающего шума, но у единственной девушки, сидевшей вместе с компанией, был такой звонкий высокий голос, что он резал соцработнице уши, и она невольно стала вслушиваться в содержание разговора.

– Убийство!

«Прошла неделя – от мистера Рочестера не было никаких вестей; прошло десять дней, а он все не возвращался», – продолжила читать Салливан.

– Поживешь в Балтиморе – совсем перестаешь удивляться подобному. Сколько их случается за год? Пятьсот? – вопрошала медичка за соседним столом.

«Менее трехсот в городе», – мысленно поправила ее Кэй. И десятая их часть в округе. А в мире Джейн Эйр в это время молодая гувернантка боролась с чувствами, которые питала к своему хозяину. «Я даже удивилась, с какой быстротой мне удалось преодолеть это мгновенное колебание, как легко я отстранила от себя мысль о том, что поступки мистера Рочестера могут быть для меня чем-то полным глубокого жизненного интереса».

– Родители чуть не умерли, когда узнали, что я собираюсь работать здесь. Вообще они хотели, чтобы я устроилась в Хопкинс или в какой-нибудь университет, но я им соврала и сказала, что Святая Агнес находится в милом райончике.

За последней фразой звонкоголосой девушки последовал взрыв самодовольного смеха. Святая Агнес была хорошей больницей с приличным уровнем финансирования, третьей по количеству рабочих мест в Балтиморе, но при всем ее богатстве район, в котором она располагалась, был просто ужасен. Во всяком случае, за последние годы местные жители превратились из надежного рабочего класса в убогих маргиналов. Обитатели всех этих тесных пригородов, которые начали стремительно развиваться в первые годы так называемого «бегства белых»[6]Социальный феномен, при котором белое обеспеченное население уезжает из определенных районов города, которые затем заселяются преимущественно «цветными»., на своем горьком опыте узнали, что городским проблемам было плевать на воображаемые линии на карте. Наркотики, преступность – они распространялись не только по району или по городу, но даже выходили за пределы округа, а оттуда, в свою очередь, простирались все дальше и дальше. Зато теперь начал развиваться центр города, с тех пор как представители молодой интеллигенции, а также состоятельные пенсионеры и зажиточные вашингтонцы решили, что хотят жить в домах с видом на гавань и есть в приличных ресторанах. И кому какое дело, что школы здесь – полное дерьмо? Кэй благодарила судьбу за то, что осталась в Хантинг-Ридже – ведь жить в городе тогда казалось непрактичным и разорительным, так как цены там на все подскочили втрое, а времена были и без того трудные, несмотря на то что обучение детей в частной школе оплачивал ее бывший муж. Он был весьма щедр в этом отношении, но понятия не имел о каждодневных расходах на ребенка. Он не знал, сколько стоят кроссовки, арахисовое масло и подарки на день рождения.

– Я слыхала, ей сколько – кажется, сорок ? – Судя по тому, с каким нажимом медичка произнесла последнее слово, сорок лет в ее понимании было огромным возрастом. – И она утверждает, что это произошло тридцать лет назад? То есть это что получается? Она убила кого-то, когда ей было еще десять лет, и только теперь решилась об этом рассказать?

– Не думаю, что это она кого-то убила, – возразил мужской голос, более глубокий и мелодичный. – Просто ей что-то известно об одном из нераскрытых преступлений. О каком-то небезызвестном преступлении. По крайней мере, так она говорит.

– Что, как малыш Линдберг? – Кэй не поняла, нарочно эта девушка преувеличивала или действительно думала, что маленький Линдберг был похищен тридцать лет назад? Молодые врачи, такие умные и начитанные в выбранной ими области, демонстрировали порой поразительное невежество в очевидных вещах – конечно, в зависимости от того, насколько усердно преследовали свои цели.

И вдруг внезапно, как мигрень, Салливан осознала, что эта девушка была жутко неуверенной в себе. Ее нервная речь явно демонстрировала, что у нее не было природной способности контролировать свои чувства и эмоции – едва ли не первостепенного качества, необходимого для представителей ее профессии. Ох, несладко ей здесь придется! Выбрала бы себе другую специальность – например, патологию, где пациенты уже мертвы. И дело не в том, что она была бесчувственной, а как раз наоборот – в излишней эмоциональности. Эмоции так и сочились из нее подобно крови, вытекающей из глубокой раны. У Кэй даже появилось какое-то чувство слабости, легкое головокружение, будто она заболела гриппом. Словно эта странная юная девица уселась к ней на коленки и попросила погладить по голове. И даже «Джейн Эйр» не могла избавить Салливан от этого, так что она забрала свой кофе и вышла из кафетерия.

В двадцать-тридцать лет Кэй верила, что эти ее внезапные всплески понимания заканчивались на ее собственных детях. Их переживания накрывали ее с головой, смешивались с ее собственными и сливались в единое целое. Она делила с ними все радости, разочарования и печали. Но когда Сет и Грэйс выросли, она поняла, что может время от времени проникаться эмоциями и других людей. В основном это происходило с молодыми людьми, потому что они еще не умели скрывать своих чувств. Однако при определенных условиях ей западали в душу и более взрослые. Эта всепоглощающая эмпатия здорово мешает социальному работнику, поэтому во время службы Кэй старалась держать себя в руках. Лишь изредка ее можно было застать врасплох.

Она вернулась в офис как раз вовремя, чтобы застать Шумайера из психиатрического отделения: он приклеивал записку к ее двери. Он, похоже, немало расстроился, что не успел сделать это до ее прихода, а Салливан, в свою очередь, удивилась, что этот врач вообще пришел к ней лично, хотя мог бы просто отправить ей имейл. Шумайер был живым доказательством того, что психиатрия часто привлекает тех, кто в ней действительно нуждается. Он старался избегать прямых контактов с людьми и даже по телефону почти не разговаривал. Изобретение такого чуда, как электронная почта, стало для него просто божьей благодатью.

– Прошлой ночью к нам привезли женщину… – начал он.

– Джейн Доу? – уточнила соцрабоница.

– Да. – Шумайер ничуть не удивился, что Кэй знала имя пациентки, – даже наоборот, он ожидал, что ей уже все известно. Скорее всего, именно поэтому он и решился встретиться с ней лично, потому что знал, что много объяснять не потребуется, соответственно, и общаться с ней долго не придется. – Она отказывается от психиатрического обследования. Ну, то есть она коротко поговорила с доктором, но как только он начал задавать более конкретные вопросы, сказала, что ни с кем не будет разговаривать, пока ей не предоставят адвоката. Только с государственным защитником работать не хочет, а личного адвоката у нее нет.

Кэй вздохнула.

– У нее есть деньги?

– Говорит, что есть, но проверить, правда это или нет, весьма проблематично: она отказывается назвать свое имя. Она сказала, что вообще ничего делать не будет без адвоката.

– И вы хотите, чтобы я… что?

– У вас ведь, кажется, есть… э-э-э… подруга? Та женщина-адвокат, о которой все время пишут в газетах?

– Глория Бустаманте? Ну да, мы с ней знакомы, но мы не друзья. Просто несколько раз встречались в Доме милосердия.

« И я не лесбиянка », – хотела добавить Салливан, так как была уверена, что именно об этом Шумайер сейчас подумал. Если Глория Бустаманте, адвокат с нетрадиционной сексуальной ориентацией, была знакома с Кэй Салливан, которая после развода больше ни с кем не встречалась, значит, из этого следует, что Кэй тоже должна быть лесбиянкой. Кэй иногда даже подумывала сделать на заказ значок с надписью: «Я не лесбиянка, просто люблю читать».

– Да, ясно. Может быть, вы бы могли с ней связаться? – спросил психиатр.

– Могла бы, но прежде мне надо поговорить с Джейн Доу. А то вдруг я вызову Глорию, а та откажется с ней говорить. По своим расценкам Глория только за время, потраченное на перелет, выставит счет в шестьсот долларов.

Шумайер улыбнулся:

– Вам любопытно, не так ли? Хотите посмотреть на эту загадочную женщину, о которой говорит вся больница?

Кэй опустила голову и принялась рыться в сумочке в поисках мятной жвачки, которая осталась у нее с последнего раза, когда она разорилась на поход в ресторан с Грэйс и Сетом. Ей никогда не нравились уверенные высказывания Шумайера по поводу того, что думают и чувствуют другие люди. Вот еще одна причина, почему она перевелась из того отделения. « Ты ведь психиатр, а не экстрасенс », – хотела она сказать, но вместо этого пробормотала:

– В какой она палате?

* * *

Молодой полицейский, дежуривший у входа в палату № 3030, стал задавать Кэй бесконечные вопросы, радуясь, что наконец нашел себе хоть какое-то занятие, но в итоге ему пришлось впустить ее внутрь. В палате было темно: задернутые шторы прятали комнату от по-зимнему яркого солнца. Пациентка спала в полусидячем положении, и ее голова была неуклюже повернута набок, как у ребенка, уснувшего в машине. У нее были короткие волосы – весьма смелое решение, особенно при том, что голова ее имела не самую идеальную форму. Интересно, это просто дань моде или последствия химиотерапии?

– Привет, – сказала Джейн Доу, внезапно открыв глаза. Кэй за свою карьеру повидала немало: и пострадавших от ожогов, и жертв автокатастроф, и женщин, над которыми издевались мужья, но от одного только взгляда этой женщины ей стало совсем не по себе. Та выглядела не просто ослабленной после аварии, а какой-то болезненной. Она была вся в синяках – ее кожа, надежная, как яичная скорлупа, приняла всю боль на себя. На лбу у нее красовался порез, но это было ничто в сравнении с распухшими глазами.

– Меня зовут Кэй Салливан. Я социальный работник, – представилась Кэй.

– А зачем мне социальный работник?

– Ни за чем, просто доктор Шумайер считает, что я могла бы помочь вам найти адвоката.

– Мне не нужны эти защитники от государства. Я хочу хорошего адвоката, который сможет сосредоточиться только на моих проблемах.

– Вы правы, у них действительно очень много клиентов, и все же…

– Не то чтобы я ими не восхищалась, особенно их преданностью своему делу. И все же… мне нужен кто-то незаинтересованный, кто никоим образом не зависит от правительства. А государственным защитникам платит именно правительство. Они, как говорил мой отец, никогда не забывают, чья рука их кормит. Знаете ли, отец тоже работал в правительстве. Давно. И очень их ненавидел.

Кэй не могла сказать наверняка, сколько лет этой женщине. Молодая докторша упоминала, что ей сорок, но ей могло быть как на пять лет больше, так и на пять лет меньше. И все же ей было слишком много лет, чтобы говорить об отце в таких благоговейных тонах, будто он был каким-нибудь святым. У большинства людей это проходит годам к восемнадцати.

– Да… – начала Салливан, пытаясь поддержать разговор.

– Это был несчастный случай. Я запаниковала. Если бы вы только знали, какие мысли меня мучают… Как я могла не увидеть тот дурацкий внедорожник? А как та девочка? Я видела там девочку. Я убью себя, если… Даже не хочу говорить об этом вслух! Я как яд. Сам факт моего существования приносит людям боль и смерть. Это его проклятие. И что бы я ни делала, изменить это невозможно.

Кэй внезапно вспомнила палатку с уродцами на ярмарке в Тимониуме. Ей тогда было тринадцать, и она долго не могла собраться с духом, чтобы войти внутрь, но там не оказалось ничего страшного – всего лишь группа немного странных людей – толстых, татуированных, худых, огромных… Они просто сидели – и все. Шумайер верно подметил: ее желание встретиться с этой женщиной было слегка вуайеристичным: лишь бы увидеть ее – и все. Но женщина разговаривала с ней, увлекая ее, словно Салливан знала или должна была знать о ней все. Кэй уже не раз приходилось работать с подобными людьми. Людьми с историей, как она называла их, словно те были какими-то знаменитостями и каждый момент их жизни был запечатлен в таблоидах и телешоу.

Но эта женщина, казалось, видела соцработницу насквозь, что весьма сильно отличало ее от предыдущих эгоцентричных клиентов.

– Вы местная? – спросила Джейн Доу.

– Да, я родилась и выросла в северо-западном Балтиморе.

– А лет вам сколько? Сорок пять?

Ай, это было больно! Кэй уже привыкла к своему отражению, которое она видела в зеркале и магазинных витринах, и оно ей даже нравилось. Но теперь ей пришлось представить, как она выглядит со стороны: низенькая, сутулая, а серые, до плеч, волосы старили ее, как ничто другое. По всем показателям она была в хорошей форме, но как-то сложно в случайной беседе мимоходом упомянуть об идеальном кровяном давлении, плотности костной ткани и уровне холестерина.

– Вообще-то тридцать девять, – ответила Салливан.

– Я назову вам имя.

– Ваше имя?

– Нет, и не надейтесь. Пока нет. Я назову вам имя…

– Я слушаю.

– Оно вам наверняка знакомо. Хотя, может, и нет. Зависит от того, как именно я его скажу. Есть одна девочка, она уже мертва, и никого этим, в общем-то, сейчас не удивишь. Ведь все эти годы люди верили, что она мертва. Но есть еще одна девочка, и она не мертва, но это уже сложнее объяснить.

– Так вы…

– Сестры Бетани. Пасхальные каникулы семьдесят пятого года.

– Бетани… хм… О-о! – Внезапно Кэй вспомнила.

Две сестры, которые пошли куда-то, – кажется, в кино или в торговый центр? Она видела фотографии – старшая с двумя хвостиками и младшая с косичками – и до сих пор помнила, как после их исчезновения город накрыла паника. Всех детей стали сгонять на собрания, где им показывали всякие фильмы типа «Мальчики, остерегайтесь» и «Девочки, остерегайтесь». Лишь через много лет Кэй поняла звучавшие в них скрытые предупреждения: « Сходив с двумя подозрительными мальчиками на вечеринку, Салли была обнаружена на обочине шоссе босиком и сильно потрепанная… Родители Джимми не стали обвинять сына в том, что он подружился с Грэгом и поехал с ним на рыбалку, но ясно дали понять, что дружба с мужчинами, которые намного старше тебя, неестественна… В последний раз ее видели, когда она садилась в машину незнакомца… »

Вокруг исчезновения сестер ходило много слухов. Поговаривали, что девочек видели в Джорджии, что у родителей требовали выкуп, а некоторые выдвигали предположения, что они стали жертвами оккультистов или каких-то неформалов. Все-таки всего за год до этого пропала Патти Хёрст. В семидесятых было совершено много похищений: жена одного богатого бизнесмена, которую вернули в обмен на сто тысяч долларов, что тогда казалось невероятно огромной суммой, дочь богатых родителей, похороненная в ящике с воздухоотводной трубкой… Но, насколько помнила Кэй, у семьи Бетани денег никогда не было, и чем дольше эта история оставалась без концовки, тем быстрее люди о ней забывали. Последний раз Салливан вспоминала о пропавших сестрах, наверное, когда ходила в кино в «Секьюрити-сквер» – как минимум десять лет назад. Предположительно оттуда девочки и исчезли – торговый центр «Секьюрити-сквер», относительно новый в те времена и что-то вроде города-призрака сегодня.

– Так, значит, вы и есть… – пробормотала соцрабоница.

– Найди мне адвоката, Кэй. Хорошего адвоката.