Онлайн чтение книги Шамал Whirlwind
Суббота. 10 февраля

Глава 4

НА ВОЕННО-ВОЗДУШНОЙ БАЗЕ В КОВИССЕ. 03:32. Возглавляемая муллой Хусейном Ковисси орущая толпа напирала на запертые, залитые светом главные ворота и примыкающую к ним часть забора из колючей проволоки, который опоясывал огромную базу по всему периметру. Ночь была темной, очень холодной, всюду лежал снег. Их собралось у ворот три или четыре тысячи человек, в большинстве своем молодежь, некоторые с оружием, несколько молодых женщин в чадрах в самых первых рядах, присоединявших свои голоса к бушующему морю криков: Бог велик… Бог велик…

С внутренней стороны ворот лицом к толпе были расставлены взводы охраны из нервничающих солдат с автоматическими винтовками наготове, другие взводы стояли в резерве, все офицеры с револьверами в руках. Два танка «центурион» в боевой готовности ждали посередине дороги, урча двигателями; комендант гарнизона и группа офицеров стояли неподалеку. Позади них были видны грузовики, в которых сидели еще солдаты; зажженные фары машин были направлены на ворота и колючую проволоку – числом солдаты уступали толпе раз в двадцать-тридцать. Позади грузовиков стояли ангары, здания управления базы, казармы, офицерская столовая, повсюду толклись группки взволнованных военнослужащих, все наспех одетые, потому что толпа появилась каких-нибудь полчаса назад, требуя передать базу под ее контроль от имени аятоллы Хомейни.

Снова в громкоговорителях раздался голос коменданта гарнизона:

– Приказываю всем немедленно разойтись!

Голос был суровым и угрожающим, но его перекрывал монотонный рев толпы:

– Аллах-у акбаррр…

Ночь выдалась облачной, нельзя было разглядеть даже южные предгорья увенчанных снеговыми шапками гор Загрос, высившихся позади базы. База была основной штаб-квартирой «С-Г» в Южном Иране, здесь также располагались две эскадрильи F-4 иранских ВВС и, с введением военного положения, несколько «центурионов» и армейских подразделений. За забором с восточной стороны на сотни акров раскинулся гигантский нефтеперерабатывающий завод, его трубы дымили, из многих в ночное небо вырывались языки пламени, когда сжигался избыточный газ. Хотя весь завод бастовал и был закрыт, некоторые его участки были освещены: стачечный комитет разрешил минимальному штату европейцев и иранцев попытаться поддерживать завод, питающие его трубопроводы и складские резервуары в рабочем состоянии.

– Бог велик!.. – снова прокричал Хусейн.

Толпа тут же подхватила клич, и снова он проник в сознание и сердца солдат. Одним из стоявших в первой шеренге был Али Беведан, призывник, как и все остальные, такой же юный, как и все остальные, в недалеком прошлом деревенский парень, как и все остальные рядом с ним и по ту сторону колючей проволоки. Да, думал он, чувствуя, как от боли разламывается голова и сердце молотом стучит в висках, я на стороне Бога и готов принять мученическую смерть за веру и Пророка, да славится имя Его! О Аллах, позволь мне стать мучеником и попасть прямо в рай, как это обещано правоверным. Сделай так, чтобы моя кровь пролилась за ислам и Хомейни, а не в защиту злых прислужников шаха!

Живые слова Хомейни не смолкая стучали у него в ушах, слова с магнитофонной кассеты, которую мулла дал им послушать в мечети два дня назад: «…Солдаты, присоединяйтесь к своим братьям и сестрам, взявшимся за Божий труд, бегите из казарм со своим оружием, не подчиняйтесь незаконным приказам генералов, свергните незаконное правительство! Вершите Божий труд, Бог велик…»

Молодой солдат даже не осознавал, что кричит теперь вместе с толпой, не сводя глаз с муллы, который стоял по ту сторону ворот, на стороне Бога, снаружи, вцепившись пальцами в стальные прутья, ведя за собой тех, в ком видел своих братьев и сестер, пытаясь повалить тяжелые створки. Стоявшие рядом с Али солдаты, его братья, беспокойно зашевелились, не осмеливаясь произнести ни слова, рев толпы проникал и в их головы и сердца. Многие из стоявших по эту сторону ворот хотели бы их распахнуть. Многие бы так и сделали, если бы не офицеры и сержанты и неизбежное наказание, даже смерть, ожидавшее, как все знали, любого бунтовщика.

«На стороне Бога, на той стороне… »

Молодому солдату показалось, что его мозг взорвался от этих слов, и он уже не слышал сержанта, что-то закричавшего ему, не видел его, он видел только ворота, которые были закрыты на пути правоверных. Швырнув винтовку на асфальт, он побежал к воротам, до которых было ярдов пятьдесят. На какое-то мгновение над базой повисла полная тишина, все взгляды в ошеломлении приковались к нему.

Командир гарнизона полковник Мохаммед Пешади стоял рядом с головным танком, стройный седеющий мужчина в безупречно опрятном мундире. Он смотрел на юношу, вопящего: «Аллаххх-у акбаррр…» – единственный раздававшийся сейчас голос.

Когда юноша был в пяти шагах от ворот, полковник махнул рукой старшему сержанту рядом с ним.

– Убей его, – тихо сказал он.

Уши сержанта наполнял боевой клич молодого солдата, который уже вцепился в засовы на воротах. Одним плавным движением он выдернул автомат у ближайшего солдата, передернул затвор, на секунду прислонился к боку танка, поймал на мушку затылок юноши и выстрелил. Он видел, как лицо солдата взорвалось, забрызгав тех, кто стоял по ту сторону ворот. Потом тело обмякло и непристойно повисло на опутывавшей ворота колючей проволоке.

На миг тишина сделалась еще более глубокой. Потом, вся разом, с Хусейном впереди, толпа ринулась вперед – ревущее, бесчувственное, обезумевшее существо. Те, что были впереди, вцепились в колючую проволоку, не обращая внимания на шипы, распарывавшие им ладони. Теснимые задними рядами, они начали карабкаться вверх.

Где-то среди них застучал автомат. В этот момент полковник ткнул пальцем в офицера в танке.

Тут же из четырехдюймового орудия вырвался язык пламени. Наведенная поверх голов толпы пушка была заряжена холостым снарядом, но внезапность раздавшегося грохота заставила нападавших в панике отшатнуться от ворот. С полдюжины солдат, столь же ошарашенных, уронили свои винтовки, некоторые пустились бежать, многие из безоружных зевак, пришедших с толпой, бросились врассыпную. Второй танк выстрелил из своего орудия, наведенного ближе к земле, и второй язык пламени полыхнул ниже первого.

Толпа распалась. Мужчины и женщины ринулись прочь от ворот и забора, топча друг друга в суматохе. Головной танк снова выстрелил: опять язык пламени и опять этот разрывающий уши грохот, и толпа удвоила свои усилия, стремясь убраться подальше. Только мулла Хусейн остался у ворот. Он пьяно покачнулся, на мгновение ослепнув и оглохнув, потом его ладони поймали стойки ворот, и он вцепился в них мертвой хваткой. В тот же миг многие инстинктивно подались вперед, чтобы помочь ему: солдаты, сержанты и один офицер.

– Ни с места! – проревел полковник Пешади, он схватил микрофон на длинном шнуре и двинул кнопку переключателя на полную громкость. Его голос разорвал темноту ночи. – Всем солдатам стоять на месте! Оружие на предохранитель! ОРУЖИЕ НА ПРЕДОХРАНИТЕЛЬ! Всем офицерам и сержантам взять своих людей под контроль! Сержант, за мной!

Еще не оправившись от потрясения, сержант догнал своего командира, двинувшегося в сторону ворот, и зашагал рядом с ним. Перед воротами с той стороны были разбросаны два-три десятка тел, затоптанных в давке. Основная масса людей остановилась шагах в ста от них и начала снова собираться воедино. Несколько человек, настроенных наиболее фанатично, двинулись назад к воротам, переходя на бег. Страсти быстро накалялись.

– СТОЯТЬ! ВСЕМ СТОЯТЬ И НЕ ДВИГАТЬСЯ!

На этот раз команде подчинились. Немедленно. Полковник чувствовал, как по спине сбегает пот, сердце бешено колотилось в груди. Бросив быстрый взгляд на труп, повисший на колючках, радуясь за него – разве юноша не принял смерть мученика с именем Бога на устах и потому разве он уже не был в раю? – он резко заговорил в микрофон:

– Вы трое… да, вы трое, помогите мулле. ЖИВО! – Тут же те люди, на которых он показал, бросились исполнять его приказание. Он гневно ткнул пальцем в нескольких солдат. – Вы! Открыть ворота! Вы, унесите тело!

Ему снова беспрекословно подчинились. За его спиной несколько групп солдат двинулись было вперед, и он прорычал:

– Я сказал, НИ С МЕСТА! ЛЮБОЙ, КТО ШЕВЕЛЬНЕТСЯ БЕЗ МОЕГО ПРИКАЗА, – МЕРТВЕЦ!

Все замерли. Все.

Пешади подождал секунду, почти вызывающе ожидая, не тронется ли кто с места. Никто не пошевелился. Тогда он оглянулся на Хусейна, которого хорошо знал.

– Мулла, – тихо произнес Пешади, – вы целы?

Теперь он стоял с ним рядом. Ворота были открыты. В нескольких шагах поодаль застыли, словно окаменев, три деревенских парня, которых он подозвал к мулле.

Голова Хусейна раскалывалась от чудовищной боли, в уши словно вколотили по гвоздю. Но он слышал и видел, и, хотя руки его были в крови от стальных колючек, он осознал, что невредим и еще не стал мучеником, которым надеялся стать, о чем неустанно молился.

– Я требую… – ослабевшим голосом проговорил он, – я требую передать эту… эту базу от имени Хомейни.

– Вы немедленно пройдете ко мне в кабинет, – прервал его полковник; его лицо и голос были мрачными. – И вы трое тоже, в качестве свидетелей. Мы будем говорить, мулла. Я буду слушать, а потом вы будете слушать. – Он опять включил громкоговоритель и объяснил, что последует дальше. – Он и я – мы будем говорить. Мы будем говорить мирно, а потом мулла вернется в мечеть, а вы все отправитесь по домам и будете молиться. Ворота останутся открытыми. Ворота будут охраняться моими солдатами и моими танками и, клянусь Богом и Пророком, да славится имя Его, если хоть один из вас ступит по эту их сторону или непрошеным полезет через забор, мои солдаты убьют его. Если больше двадцати человек из вас попытаются ворваться на мою базу, я поведу свои танки в ваши деревни и сожгу ваши дома вместе с вами в них! Да здравствует шах!

Он круто повернулся и зашагал прочь, мулла и три перепуганных деревенских парня медленно пошли за ним следом. Больше никто не шевельнулся.

На веранде офицерской столовой капитан Конрой Старк, старший среди работников «С-Г» на базе, протяжно выдохнул.

– Господь милосердный, – восхищенно пробормотал он, не обращаясь ни к кому конкретно, – вот это мужество!

05:21. Старк стоял у окна в офицерской столовой, наблюдая за зданием штаба Пешади на другой стороне улицы. Мулла еще не вышел. Здесь, в большой комнате офицерской столовой, было очень холодно. Фредди Эйр вжался глубже в кресло, плотнее запахиваясь в летную куртку, и посмотрел снизу вверх на рослого техасца, который тихонько покачивался на каблуках.

– Что скажешь? – спросил он устало, подавив зевок.

– Скажу, что через часок с небольшим совсем рассветет, старина, – рассеянно проговорил Старк.

Он все еще был в летной куртке и теплых летных унтах. Оба пилота расположились у крайнего окна в углу комнаты на втором этаже, откуда база была видна почти целиком. В разных местах комнаты сидело с дюжину иранских офицеров, которым тоже было приказано оставаться в готовности. Большинство из них спали в креслах, закутавшись в летные куртки или армейские шинели – отопление на базе было отключено уже несколько недель в целях экономии топлива. Усталые ординарцы, тоже в шинелях, убирали со стола остатки товарищеского ужина, прерванного появлением толпы.

– Я чувствую себя выжатым как лимон. А ты?

– Пока нет, но как так всегда получается, что мне постоянно выпадает дежурить в праздники и выходные, а, Фредди?

– Прерогатива бесстрашного командира, старина, – ответил Эйр, заместитель руководителя группы сотрудников «С-Г», бывший военный летчик, красивый мужчина двадцати восьми лет, с темно-синими, как терновые ягоды, глазами и оксфордским выговором. – Служит прекрасным примером для солдат.

Старк бросил взгляд в сторону главных ворот. Все без изменений: их по-прежнему усиленно охраняли. Снаружи около полутысячи деревенских жителей все еще не расходились, сбившись в тесную кучу, чтобы было теплее. Его взгляд опять вернулся к зданию штаба. Там тоже все без перемен. На верхнем этаже, где располагался кабинет Пешади, горел свет.

– Я бы месячное жалованье отдал за то, чтобы послушать да повстревать в их терки, Фредди.

– Что? Что означает это слово?

– Послушать, о чем говорят Пешади и этот мулла.

– О! – Фредди посмотрел в окно на штабное здание. – Я, знаешь ли, подумал, что нам конец, когда эти несчастные балбесы полезли на проволоку. Черт подери! Я уже готов был пятки смазать да двинуть к старушке Нелли, запустить мотор и помахать на прощание Кублай-хану и его монгольским ордам! – Он беззвучно хохотнул, представив себя бегущим к своему 212-му. – Конечно, – сухо добавил он, – тебя бы я дождался, Дюк. – Эту кличку они дали Старку, потому что он был из Техаса, как Джон Уэйн, был так же сложен, как Джон Уэйн, и так же красив.

– Спасибо, старина, – рассмеялся Старк. – Раз уж на то пошло, то, прорвись они внутрь, я бы впереди тебя улепетывал.

Его голубые глаза сощурились от широкой улыбки, техасский акцент был едва заметен. Старк опять повернулся к окну, скрывая свою тревогу. Это было уже третье столкновение базы с толпой, которой всякий раз предводительствовал мулла. Каждое последующее было серьезнее предыдущего. А сегодня – первая преднамеренная смерть. И что теперь? Эта смерть приведет к следующей, потом к следующей. Если бы не полковник Пешади, кто-нибудь еще побежал бы к воротам и получил бы пулю, и сейчас там все было бы устлано трупами. О, Пешади победил бы – на этот раз. Но скоро он побеждать уже не сможет, если только не обломает муллу. Чтобы обуздать Хусейна, ему придется его убить. В тюрьму его не посадишь, толпа совсем взбеленится, если он его убьет, она тоже взбеленится, и если вышлет его отсюда, она взбеленится и в этом случае. Как ни крути, эту партию ему не выиграть. А что бы я сделал на его месте?

Не знаю.

Он оглядел комнату. Иранские офицеры, судя по виду, сильно не переживали. Он знал большинство из них в лицо, но близко ни с кем знаком не был. Хотя «С-Г» присутствовала на базе с того дня, когда она была построена лет восемь назад, у них было мало общих дел с армейскими и с личным составом эскадрилий. С тех пор как Старк был назначен старшим пилотом в прошлом году, он попытался расширить контакты работников «С-Г» с остальным контингентом базы, но безуспешно. Иранцы предпочитали держаться друг друга.

Да это и нормально, подумал он. Это их страна. Вот только они раздирают ее на части, а мы торчим прямо посередке, а теперь и Мануэла тут. Он был вне себя от радости, когда увидел жену, которая прибыла с вертолетом пять дней назад – Мак-Ивер не доверил ее автомобильным дорогам, – хотя и немного разозлился, что она выклянчила себе местечко на одинокий рейс «Британских авиалиний», который проскользнул в Тегеран.

– Черт возьми, Мануэла, ты здесь в опасности!

– Не больше, чем в Тегеране, Конрой, милый. Иншаллах, – ответила она с лучезарной улыбкой.

– Но как ты уговорила Мака пустить тебя сюда?

– Я просто улыбнулась ему, сладкий мой, и пообещала отправиться первым же возможным рейсом назад в Англию. А пока, дорогой, пойдем в кроватку.

Он улыбнулся про себя и предоставил мыслям течь свободно. Это был его третий двухгодичный срок в Иране и одиннадцатый год в компании «С-Г». Одиннадцать хороших лет, подумал он. Сначала Абердин и Северное море, потом Иран, Дубай и Эль-Шаргаз по ту сторону залива, потом опять Иран, где он тогда планировал остаться. Самые лучшие годы – здесь, подумал он. Но теперь больше нет. Иран изменился с 1973 года, когда шах увеличил цену на нефть в четыре раза, с одного до почти четырех американских долларов. Для Ирана это было так же, как для нас до Рождества Христова и после. До этого они были дружелюбными, всегда готовыми помочь людьми, среди которых было приятно жить и с которыми было хорошо работать. После? Все более высокомерными, все больше раздувавшимися от постоянно насаждаемых шахом мыслей о «врожденном превосходстве иранцев» в силу их трехтысячелетней цивилизации, о том, как через двадцать лет Иран станет мировым лидером, реализовав свое божественное право, выйдет на пятое место в мире как индустриальная держава, станет единственным хранителем перекрестка всех путей между Востоком и Западом, будет иметь лучшую армию, лучший военно-морской флот, лучшие ВВС, больше танков, вертолетов, холодильников, заводов, телефонов, дорог, школ, банков, коммерческих предприятий, чем любая другая страна здесь, в центре мира. И, опираясь на все это, Иран под его руководством станет истинным арбитром между Востоком и Западом, подлинным фонтаном мудрости – его мудрости, – и весь остальной мир, затаив дыхание, будет внимать ей.

Старк вздохнул. С годами эта мысль стала ему предельно понятна, но он благословлял Мануэлу за то, что она согласилась вместе с ним очертя голову окунуться в иранский образ жизни, учить фарси, везде бывать, все видеть – новые достопримечательности, новые вкусы, новые запахи, тонкости персидского ковроткачества, черная икра, вина, легенды, новые друзья, – а не проживать свою жизнь, как это делали многие из иностранных пилотов и инженеров в Иране, которые предпочитали оставлять свои семьи дома, два месяца работать, один отдыхать и сидеть на своих базах в выходные, экономя деньги и ожидая, когда наступит время отпуска и можно будет уехать домой – где бы этот дом ни был.

– Отныне наш дом здесь, – сказала она тогда. – Здесь мы и будем жить, я и ребятишки, – добавила она, тряхнув головой.

Он так любил этот ее жест, и черноту ее волос, и страстность ее испанской крови.

– Какие ребятишки? У нас пока никаких ребятишек нет, и с теми деньгами, которые я зарабатываю, мы их пока не можем себе позволить.

Старк улыбнулся. Этот разговор случился у них сразу после свадьбы десять лет назад. Он вернулся в Техас, чтобы жениться на ней, сразу же, как только его место в компании «С-Г» было гарантировано. Теперь у них было трое детей, два мальчика и девочка, и у него хватало денег на них всех, в обрез. Теперь? Что будет теперь? Моя работа здесь под угрозой, большинство наших иранских друзей уехали, там, где раньше было изобилие, теперь стоят закрытые магазины, там, где когда-то звучал только смех, теперь поселился страх.

Черт бы побрал Хомейни и этих проклятых мулл! – думал он. Он уж точно испортил замечательный образ жизни и замечательную страну. Надо бы, чтобы Мануэла забрала детей и уехала из Лондона, улетела домой в Лаббок, пока в Иране все не утрясется. Лаббок находился недалеко от Техасского выступа, в западной части штата, где его отец до сих пор держал семейное ранчо. Восемь тысяч акров земли, немного коров, немного лошадей, немного зерновых и овощей, достаточно, чтобы семья жила в достатке. Как бы я хотел, чтобы она была уже там, хотя, опять же, письма оттуда идут неделями, да и по телефону не дозвониться. Черт бы побрал Хомейни, который так перепугал ее своими речами! Интересно, что он скажет Богу и что Бог скажет ему, когда они встретятся, а встретятся они обязательно.

Старк потянулся и откинулся на спинку кресла. Он увидел, что Эйр смотрит на него мутными глазами.

– Ты и в самом деле прилично нарезался.

– У меня был выходной, даже два выходных по сути, и я никак не планировал стычку с ордой. Вообще-то, я намеревался напиться до беспамятства. Мне так не хватает моей лучшей половины, храни ее Господь! В любом случае Хогманай для нас, шотландцев, очень важен и…

– Хогманай – это канун Нового года, а сегодня десятое февраля, и ты такой же шотландец, как я.

– Дюк, да будет тебе известно, что Эйры – древний клан, а я могу играть на волынке, старина. – Эйр широко зевнул. – Господи, как я устал! – Он глубже вжался в кресло, стараясь устроиться поудобнее, потом выглянул в окно, и в один миг всю его усталость как рукой сняло.

Из дверей штаба вышел иранский офицер и торопливо направился в их сторону. Он узнал майора Чангиза, заместителя командира базы.

Когда майор появился в комнате, лицо у него было напряженным.

– Всем офицерам прибыть к командиру в семь часов, – сказал он на фарси. – Всем офицерам. В восемь часов на плацу – полное построение личного состава всех армейских и военно-воздушных подразделений базы. Любой, кто не явится… любой, – мрачно добавил он, – за исключением больных, которым я заранее лично подпишу разрешение, может ожидать немедленного и строгого наказания. – Его взгляд заскользил по комнате, пока не нашел Старка. – Пожалуйста, следуйте за мной, капитан.

У Старка глухо стукнуло сердце.

– Зачем, майор? – спросил он на фарси.

– Командир вызывает вас к себе.

– Зачем я ему понадобился?

Майор пожал плечами и вышел.

– Наверное, стоит предупредить всех наших. И Мануэлу, – тихо сказал Старк Эйру.

– Понял, – ответил Эйр, потом пробормотал: – Господи Исусе.

Шагая через улицу и вверх по лестнице, Старк чувствовал на себе взгляды со всех сторон, так давившие на него, будто они имели физический вес. Благодарение богу, я гражданский и работаю на британскую компанию, а не на армию США, как раньше, лихорадочно думал он. «Черт возьми!» – пробормотал он себе под нос, вспомнив год, проведенный им во Вьетнаме еще в те времена, когда никаких американских войск там не было, только несколько советников. Черт! И этот тупой, надраенный, как бляха, сукин сын капитан Ритман, приказавший выкрасить все вертолеты на нашей базе – базе, развернутой в глухих джунглях за миллион миль от чего угодно, – черт бы его подрал! – под звездно-полосатый флаг, самыми яркими красными, синими и белыми красками. «Да, черт меня возьми, от носа до хвоста! Пусть эти мартышки увидят, кто мы есть, и тогда они будут драпать, поджав хвосты, до самой растреклятой России!» Вьетконговцы могли нас разглядеть за пятьдесят миль, мою машину изрешетили как сито, пока я успел сгонять в ад и обратно, и мы потеряли три «хьюи» со всеми экипажами, пока этого ублюдка не перевели в Сайгон, с повышением перевели. Неудивительно, что мы проиграли эту чертову войну.

Он вошел в здание штаба, поднялся по ступеням, миновал трех остолбеневших селян, которых изгнали в приемную, и вошел в логово коменданта.

– Доброе утро, полковник, – осторожно произнес он по-английски.

– Доброе утро, капитан Старк. – Пешади перешел на фарси. – Позвольте познакомить вас с муллой Хусейном Ковисси.

– Мир вам, – сказал Старк на фарси, очень отчетливо воспринимая брызги крови молодого солдата, все еще пятнавшие белую чалму и черный халат иранца.

– Мир вам.

Старк протянул руку для рукопожатия, как предписывал обычай. Лишь в самый последний момент он увидел запекшиеся рваные раны на ладони муллы, оставленные там колючей проволокой. Старк сделал свое пожатие очень легким. Но и в этом случае он увидел, как по лицу муллы промелькнула боль.

– Извините, – сказал он по-английски.

Мулла просто в упор посмотрел на него, и Старк остро почувствовал его ненависть.

– Вы вызывали меня, полковник?

– Да. Прошу, садитесь. – Пешади указал на пустой стул напротив его стола.

Обстановка в кабинете была спартанской, чистота – безукоризненной. Единственным украшением служила фотография шаха и его жены Фарах в парадном облачении. Мулла сидел спиной к портрету. Старк опустился на стул лицом к нему и коменданту.

Пешади закурил и увидел, как неодобрительный взгляд Хусейна упал на сигарету, потом гневно уставился ему в лицо. Он так же прямо смотрел в лицо мулле. Коран запрещал курение – по некоторым его толкованиям. Они спорили с муллой на этот счет больше часа. Потом он сказал непререкаемым тоном:

– Курение в Иране не запрещено – пока. Я солдат. Я дал клятву выполнять приказы. Ира…

– Даже незаконные приказы.

– Повторяю: приказы его императорского величества шахиншаха Мохаммеда Пехлеви или его представителя премьер-министра Бахтияра все еще законны по законам Ирана. Иран еще не является исламским государством. Пока еще нет. Когда он таким станет, я буду исполнять приказы любого, кто возглавит исламское государство.

– Вы подчинитесь имаму Хомейни?

– Если аятолла Хомейни станет нашим законным правителем, то конечно. – Полковник благодушно кивал, но про себя думал: прежде чем этот день настанет, много, много будет пролито крови. – А мне, если меня изберут законным главой этого возможного исламского государства, мне вы будете подчиняться?

Хусейн не улыбнулся:

– Главой исламского государства будет имам, вихрь Аллаха, а после него другой аятолла, потом следующий.

Каменный, бескомпромиссный взгляд муллы по-прежнему обжигал его, и Пешади хотелось вбить муллу в землю по самую макушку, взять свои танки и раздавить всех, кто откажется подчиняться приказам шахиншаха, их Богом данного властелина. Да, подумал он, нашего богоданного правителя, который, как и его отец, поднялся против вас, мулл, и ваших тянущихся к власти рук, который обуздал ваш устаревший догматизм и привел Иран из глухого Средневековья к положенному ему по праву величию, который в одиночку, как бульдозер, сплотил ОПЕК, чтобы противостоять огромной власти иностранных нефтяных компаний, который вышвырнул русских из Азербайджана после Второй мировой войны и даже держал их на сворке, пока они лизали ему руки, как прирученные псы.

Клянусь Богом и Пророком, в ярости говорил он себе, глядя на Хусейна теми же немигающими глазами, что и тот на него, я не могу понять, почему эти блудливые муллы до сих пор не признают правды об этом выжившем из ума старике Хомейни, который лживо вопит со своего смертного одра, не поймут, что это Советы оплачивают его, кормят его, защищают его, чтобы он подталкивал их раздувать недовольство в крестьянах с целью развалить Иран и сделать его советским протекторатом.

Нам нужен лишь один-единственный приказ: немедленно покончить с мятежом!

Получив такой приказ – клянусь Богом! – в три дня я верну в Ковисс и все земли на сто миль в округе покой, мир и процветание; муллы с радостью вернутся в мечети, где им и место, правоверные будут молиться пять раз в день. Через месяц вооруженные силы сделают Иран таким, каким он был в прошлом году, и проблема Хомейни будет решена раз и навсегда. В течение минуты после получения такого приказа я арестовал бы его, публично обрил бы ему половину головы, раздел донага и прокатил по улицам в телеге с навозом. Я показал бы его народу таким, какой он есть: сломленным, разбитым стариком. Представь его неудачником, и все люди отвернутся от него и перестанут его слушать. Потом пришли бы обвинители от аятолл, которые обожают жизнь, любовь, власть, землю, разговоры, пришли бы обвинители от мулл и от народа, и вместе они бы его прикончили.

Так просто разобраться с Хомейни или с любым муллой – клянусь Аллахом! Будь моя воля, я бы еще месяцы назад приволок его сюда из Франции. Пешади попыхивал сигаретой и очень тщательно следил за тем, чтобы его мысли не проявились на его лице или в его глазах.

– Что ж, мулла. Капитан Старк здесь. – Потом он добавил, словно это не имело большого значения: – Вы можете говорить с ним на фарси или на английском, как пожелаете. Он говорит на фарси так же, как вы на английском. Бегло.

Мулла повернулся к Старку.

– Стало быть, – произнес он по-английски с американским акцентом, – вы из ЦРУ?

– Нет, – ответил Старк, тут же насторожившись. – Вы учились в Штатах?

– Я был там студентом, да, – кивнул Хусейн, потом из-за боли и усталости его нервы не выдержали, и он перешел на фарси, и его голос посуровел. – Зачем вам было учить фарси, если вы не шпионите за нами для ЦРУ? Или ваших нефтяных компаний, а?

– Ради собственного интереса, просто из интереса, – вежливо ответил Старк на фарси; он говорил правильно и почти без акцента. – Я гость в вашей стране, меня пригласило сюда ваше правительство, чтобы работать на ваше правительство в партнерстве с иранцами. Это признак вежливости, когда гости знакомятся с запретами и обычаями тех, кто их пригласил, учат их язык, особенно если страна им нравится и они надеются пробыть здесь гостями много лет. – Его голос стал резче. – И это не мои компании.

– Они американские. Вы американец. ЦРУ американское. Все наши проблемы пришли из Америки. Алчность шаха американская. Все наши проблемы пришли из Америки. Годы и годы американцы плевали на Иран.

– Чушь собачья! – отрезал Старк по-английски, разозлившись не меньше иранца и понимая, что единственный способ справиться с громилой – это самому начать размахивать кулаками. Немедленно. Он увидел, как иранец вспыхнул. Старк без страха посмотрел на него в ответ, давая паузе затянуться. Секунды шли. Он смотрел прямо в глаза мулле. Но не смог подчинить его своей воле. Стараясь выглядеть спокойным, несмотря на охватившую его тревогу, Старк перевел взгляд на Пешади, который ждал и смотрел на них, молча покуривая сигарету. – Что все это значит, полковник?

– Мулла попросил один из ваших вертолетов, чтобы посетить все нефтяные вышки в округе. Как вам известно, мы не планируем маршруты ваших полетов и не участвуем в вашей деятельности. Вы выделите для этого одного из ваших лучших пилотов. Сегодня начиная с полудня.

– Почему не взять один из ваших вертолетов? Возможно, я смог бы предоставить навига…

– Нет. Один из ваших вертолетов с вашими людьми. В полдень.

Старк повернулся к мулле:

– Извините, но я получаю приказы только от «Иран ойл», через нашего директора базы и их местного представителя Эсвандиари. Мы работаем по контракту с ними, и они являются нашим эксклю…

– Вертолеты, на которых вы летаете, они иранские, – грубо оборвал его мулла, усталость и боль снова накатывали на него, он хотел закончить этот разговор. – Вы выделите один, как требуется.

– Они зарегистрированы как иранские, но являются собственностью компании «С-Г хеликоптерз» из Абердина.

– Зарегистрированы в Иране, летают в иранском небе, заправляются иранским горючим, получают разрешения на полеты от иранцев, обслуживают иранские вышки, качающие иранскую нефть, клянусь Богом! Они иранские! – Тонкие губы Хусейна искривились. – Эсвандиари выдаст необходимые предписания на проведение полетов к полудню. Сколько времени уйдет на то, чтобы облететь все ваши объекты?

После паузы Старк сказал:

– Время в воздухе, может быть, часов шесть. Сколько времени вы планируете проводить при каждой посадке?

Мулла взглянул на него:

– После этого я хочу пролететь вдоль трубопровода до Абадана и приземляться там, где я укажу.

У Старка расширились глаза. Он кинул взгляд на полковника, но увидел, что тот по-прежнему с подчеркнутой сосредоточенностью разглядывает завитки дыма, поднимавшегося от его сигареты.

– С этим будет труднее, мулла. Нам необходимы разрешения. РЛС не работает, бо́льшая часть этого воздушного пространства контролируется авиадиспетчерской службой Киша, а она… э-э… подчинена военно-воздушным силам.

– Какие разрешения понадобятся, вы получите, – сказал Хусейн, заканчивая разговор, и обратил свой немигающий взгляд на Пешади. – Во имя Аллаха, я вернусь в полдень, если вы встанете на моем пути, заговорят ружья.

Старк чувствовал, как колотится его сердце, и мулла чувствовал, как колотится его сердце, то же самое чувствовал и Пешади. Только мулла был спокоен – ему не из-за чего было тревожиться, он был в руках Господа, вершил Божий труд, подчинялся приказам: «Давите на врага всеми способами. Будьте как вода, текущая с горы к дамбе. Напирайте на дамбу узурпатора-шаха, его лакеев, его солдат. Мы должны склонить их на свою сторону, склонить мужеством и кровью. Давите на них всеми возможными способами, вы вершите Божий труд…»

Ветер загремел оконной рамой, и невольно все трое бросили взгляд на окно и на ночь за окном. Ночь была все еще темной, звезды сверкали, но на востоке уже забрезжил рассвет, солнечный диск подкрался снизу к самому краю неба.

– Я вернусь в полдень, полковник Пешади, один или со многими. Вам решать. – Хусейн говорил тихо, но Старк ощутил скрытую в словах угрозу – или обещание – всем своим существом. – Но сейчас… сейчас настало время молитвы. – Хусейн заставил себя подняться на ноги, ладони горели от ран, боль в спине, голове и ушах по-прежнему была чудовищной. На миг ему показалось, что он потеряет сознание, но он поборол головокружение и боль и твердым шагом вышел из кабинета.

Пешади встал из-за стола.

– Вы сделаете, как он просит. Пожалуйста, – добавил он в виде великой уступки. – Это временное перемирие и временный компромисс, пока мы не получим заключительные распоряжения от законного правительства его императорского величества, когда мы положим конец всей этой ерунде. – Дрожащими руками он прикурил новую сигарету от окурка последней. – У вас проблем не возникнет. Он раздобудет все нужные разрешения, так что это будет обычный ВИП-полет. Самый обычный. Вы обязательно должны согласиться, потому что я, конечно же, не могу позволить, чтобы один из моих военных вертолетов обслуживал муллу, особенно Хусейна, который широко известен как подстрекатель и мятежник! Конечно же не могу! Это был гениально тонкий ход с моей стороны, и вы не посмеете его разрушить. – Он злобно затушил сигарету, ткнув ею в переполненную пепельницу – воздух в кабинете был тяжелым от никотина, – и почти прокричал: – Вы слышали, что он сказал. В полдень! Один или со многими. Вы хотите, чтобы снова пролилась кровь? А?

– Разумеется, нет.

– Хорошо. Тогда делайте, что вам говорят! – Пешади, грохоча сапогами, вышел.

Нахмурившись, Старк подошел к окну. Мулла занял свое место рядом с воротами, воздел руки и, как каждый муэдзин с каждого минарета с каждым рассветом в исламе, призвал правоверных на первую молитву дня на освященном веками арабском языке:

– Спешите на молитву! Спешите к спасению! Молитва лучше сна! Нет Бога, кроме Аллаха…

Старк видел, как Пешади благочестиво занял свое место во главе всего личного состава базы, людей всех званий, которые послушно и с очевидной радостью вышли из казарм. Солдаты клали оружие на землю рядом с собой, крестьяне за воротами вели себя столь же благочестиво. Затем, следуя примеру муллы, они все повернулись в сторону Мекки и начали обязательные движения, поклоны, чтение шахады: «Нет (никакого) божества, кроме Бога, Мухаммад – посланник Бога…»

Когда молитва завершилась, наступила глубокая тишина. Все ждали. Потом мулла громко крикнул:

– Бог, Коран и Хомейни! – Он прошел через ворота и направился в сторону Ковисса. Толпа послушно последовала за ним.

Старк против воли поежился. Этот мулла так переполнен ненавистью, что она сочится через поры его кожи. И такая масса ненависти обязательно должна взорваться и похоронить под собой что-нибудь или кого-нибудь. Если я полечу с ним, это, возможно, сделает его ненависть еще сильнее. Если я назначу кого-нибудь или вызову добровольца, это будет нечестно, потому что это моя обязанность.

– Я должен лететь с ним, – пробормотал он. – Должен.

Глава 5

НЕДАЛЕКО ОТ БЕНДЕР-ЛЕНГЕ. 06:42. 212-й с двумя пилотами и полным комплектом из тринадцати пассажиров выполнял обычный рейс, направляясь в Ормузский пролив со своей базы «С-Г» в Бендер-Ленге. Он летел над спокойными водами залива в сторону разрабатываемого французами нефтяного месторождения Сирри. Солнце только что встало над горизонтом, обещая еще один ясный, безоблачный день, хотя легкий туман, обычное в заливе явление, снижал видимость до нескольких миль.

– Борт EP-HST, говорит центр радиолокационного контроля Киша, поверните на двести шестьдесят градусов.

Вертолет послушно поменял направление.

– Двести шестьдесят, высота тысяча, – ответил Эд Восси.

– Держитесь на тысяче. Доложите, когда будете над Сирри.

В отличие от большей части территории Ирана, радиолокационный контроль здесь работал исправно, станции располагались на островах Киш и Лаван и были укомплектованы отличными операторами из иранских ВВС, которые прошли подготовку в ВВС США, – оба конца Персидского залива имели одинаковое стратегическое значение и одинаково хорошо обслуживались.

– HST. – Эд Восси был американцем: тридцать два года, бывший военный летчик, здоровый и рослый, как полузащитник в американском футболе. – Радарщики сегодня что-то дерганые, а, Скрэг? – сказал он другому пилоту.

– Дерганые и есть. Наверное, геморрой замучил.

Впереди показался небольшой остров Сирри. Он был пустынным, голым, низменным, с короткой грунтовой взлетно-посадочной полосой, несколькими бараками для рабочих и скоплением огромных резервуаров для нефти, которая поступала сюда по трубам, проложенным по морскому дну от нефтяных платформ, разбросанных в заливе к западу от острова. Остров лежал примерно в шестидесяти милях от иранского побережья, у самой международной границы, которая проходила по Ормузскому проливу и отделяла иранские воды от вод Омана и Объединенных Арабских Эмиратов.

Прямо над резервуарами вертолет плавно завис, глядя носом на запад; их первая остановка была в нескольких милях отсюда на нефтяной платформе, которая называлась «Сирри-3». В настоящий момент на месторождении работали шесть платформ, оператором на всех шести был французский полугосударственный консорциум EPF, который разрабатывал это месторождение для «Иран ойл» под договоренность о будущих поставках нефти.

– Центр радиолокационного контроля Киш, HST над Сирри на высоте тысяча футов, – сказал Восси в подвесной микрофон.

– Понял вас, HST. Держитесь на тысяче, – тут же прозвучало в ответ. – Доложите перед посадкой. Впереди на десять часов воздушное движение на взлете, набирают высоту.

– Видим их. – Оба пилота проводили взглядом четыре истребителя, тесной группой забиравшиеся в высокое небо и направлявшиеся мимо них в сторону устья пролива.

– Торопятся, – произнес пилот постарше и шевельнулся на своем сиденье.

– И не говори. Стой! Черт, да ведь это F-15, ВВС США! – Восси был поражен. – Черт, я и не знал, что они бывают в этих краях. Ты видел их раньше, Скрэг?

– Нет, приятель, – ответил Скрэг Скрэггер, встревоженный не меньше напарника.

Он слегка подрегулировал громкость своих наушников. В свои шестьдесят три Скрэггер был старейшим пилотом в компании «С-Г», старшим пилотом базы в Бендер-Ленге, с сухим морщинистым лицом, очень худой, очень крепкий, с седеющими волосами и глубоко посаженными светло-голубыми австралийскими глазами, которые, казалось, постоянно высматривают что-то на горизонте. У него был интересный акцент.

– Хотел бы я знать, чего тут затевается. Радарщики чего-то нервничают, словно кенгуру с колючкой под хвостом, и это уже третья группа самолетов, которую мы встретили с тех пор, как поднялись в воздух, хотя и первая американская.

– Должно быть, какая-нибудь тактическая группа, Скрэг. Или, может, это истребители сопровождения, которые США послали в Саудовскую Аравию вместе с АВАКСами.

Скрэггер сидел слева, выполняя функции капитана-инструктора. Обычно для 212-х использовалась конфигурация с одним пилотом, который сидел справа, но Скрэггер распорядился, чтобы на этот вертолет поставили сдвоенное управление для тренировочных целей.

– Что ж, – сказал он со смешком, – пока нам не попадутся МиГи, можно особенно не переживать.

– Красные сюда технику не пошлют, как бы им ни хотелось заполучить пролив. – Восси говорил очень уверенно. Он был почти вдвое моложе Скрэггера и почти вдвое больше его размерами. – Не пошлют, покуда мы им говорим, что нечего им тут делать, и имеем самолеты, ударные группировки и волю, чтобы ими воспользоваться. – Он прищурился, высматривая что-то в тумане. – Эй, Скрэг, погляди-ка!

Громадный супертанкер был тяжело нагружен и сидел низко в воде, медленно пробираясь в сторону острова Ормоз. – Готов поспорить, это полумиллионник, а то и больше.

Несколько секунд они наблюдали за огромным судном. Шестьдесят процентов нефти свободного мира проходило через этот мелкий, узкий пролив между Ираном и Оманом – едва пятнадцать миль от берега до берега в том месте, где суда могли пройти. Двадцать миллионов баррелей в день. Каждый день.

– Как думаешь, Скрэг, когда-нибудь построят танкер в миллион тонн?

– Конечно. Конечно построят, если захотят, Эд. – (Корабль прошел под ними.) – Под флагом Либерии идет, – рассеянно обронил Скрэг.

– Ну и глаз у тебя!

– Это все от здорового образа жизни, парень.

Скрэггер бросил взгляд назад в салон. Все пассажиры сидели на своих местах: ремни пристегнуты, обязательные спасжилеты надеты, защитные наушники на ушах; одни читали, другие смотрели в иллюминаторы. Все нормально, подумал он. Да, показания приборов в норме, все шумы и звуки как должны быть, я в норме, и Эд тоже. Тогда почему я так нервничаю? – спросил он себя, поворачиваясь обратно.

Из-за ударной группировки, из-за радара на Кише, из-за пассажиров, из-за того, что у тебя сегодня день рождения, и больше всего из-за того, что ты в воздухе, а единственный способ остаться в живых, когда ты в воздухе, – это все время нервничать. Аминь. Он рассмеялся вслух.

– Ты это чего, Скрэг?

– Ничего, тебя вспомнил. Ты, стало быть, думаешь, что ты пилот, так?

– Ну, так, Скрэг, – осторожно проговорил Восси.

– Ладно. «Сирри-3» видишь?

Восси хмыкнул и показал на платформу вдалеке, едва различимую в тумане, чуть восточнее скопления резервуаров.

– Тогда закрой глаза, – с ухмылкой произнес Скрэггер.

– О-о, да ладно тебе, Скрэг. Я понимаю, контрольный полет и все такое, только, может, ты да…

– Беру управление на себя, – радостно сказал Скрэггер, и Восси тут же убрал руки с рычагов. – А теперь закрой глаза, потому что это учебное задание.

С уверенным видом молодой человек в последний раз внимательно взглянул на платформу вдалеке, поправил наушники, снял черные очки и подчинился.

Скрэггер передал Воссу специально сделанные по его заказу защитные очки с темными круглыми линзами:

– Держи. Надень их, но глаз не открывай, пока я не скажу. Приготовься взять управление на себя.

Восси надел очки и плавным движением, не открывая глаз, вытянул руки и ноги к органам управления, едва их коснувшись. Он знал, что Скрэггер это оценит.

– Ладно. Я готов, Скрэг.

– Принимай.

Восси тут же овладел ручкой управления и педалями, твердо и без нажима, и остался доволен тем, что передача прошла гладко: машина даже не шелохнулась. Сейчас он летел только по слуху, стараясь уловить малейшие изменения в тоне работающего двигателя – понижения или повышения, – которые означали бы, что он забирает вверх или уходит вниз. Вот звук стал чуть-чуть другим. Он вовремя уловил изменение, почувствовав, почти до того, как это произошло, что тон стал выше, а значит, двигатели набирали обороты, и, значит, вертолет пошел вниз. Он скорректировал обороты и выровнял машину.

– Хорошо, приятель, – одобрительно произнес Скрэггер. – А теперь открой глаза.

Восси полагал, что на нем обычные тренировочные очки, ограничивавшие внешнюю видимость, но позволявшие видеть приборную панель. Он открыл глаза и очутился в кромешной тьме. Шок вызвал панику, его сосредоточенность мигом улетучилась, а вместе с ней и координация движений. На долю секунды он потерял всякую ориентацию, желудок куда-то провалился, когда он осознал, что сейчас так же провалится и вертолет. Но этого не произошло. Ручка управления осталась недвижима как скала в руках Скрэггера, которые Восси даже не почувствовал.

– Гос-с-с-споди! – выдохнул Восси, борясь с приступом дурноты, и машинально потянулся рукой к очкам, чтобы сорвать их.

– Не трогай очки! Эд, ситуация критическая: ты – пилот, единственный пилот на борту, и у тебя проблема: ты ни черта не видишь. Что ты будешь делать? Принимай управление! Давай! Ситуация критическая!

Восси почувствовал во рту вкус желчи и сплюнул, руки и ноги нервно подергивались. Он взял управление на себя. Передавил ручку, едва не вскрикнул от ужаса, когда машина клюнула носом и понеслась вниз, потому что думал, что Скрэггер все еще подстраховывает его. Но тот не вмешивался. Восси скорректировал обороты, но сбросил слишком много, полностью дезориентированный. На этот раз Скрэггер поправил его ошибку.

– Успокойся, Эд! – приказал он. – Слушай чертов двигатель! Подстрой под него свои руки и ноги! – Потом добавил уже мягче: – Спокойнее, у тебя все получается, не дергайся. Проблюешься потом. У тебя внештатная ситуация: ты должен посадить машину и у тебя за спиной тринадцать пассажиров. Что до меня, то я здесь, рядом с тобой, но я не умею летать на этом чертовом вертолете. Итак, что ты будешь делать?

Восси восстановил координацию рук и ног, напряженно вслушиваясь в звук двигателей.

– Я ничего не вижу, но ты видишь?

– Верно.

– Значит, ты можешь говорить мне, как мне садиться.

– Правильно! – Голос Скрэггера звучал резко. – Конечно, тебе нужно будет задавать мне правильные вопросы… Центр радиолокационного контроля Киш, HST уходит с тысячи к «Сирри-3».

– Понял вас, HST.

Скрэггер заговорил, изменив голос:

– Меня теперь зовут Берт. Я подсобный рабочий с одной из платформ. Я ничего не смыслю в пилотировании, но могу читать показания приборов, если ты скажешь мне, куда надо смотреть.

Восси радостно окунулся в эту игру, задавая правильные вопросы. Берт заставлял его лазить по самым дальним закоулкам его знаний о пилотировании, органах управления, устройстве кабины, расположении приборов, вынуждая его задавать только те вопросы, которые был способен понять и на которые мог дать ответ самый обыкновенный работяга. Время от времени, когда вопросы Восси оказывались недостаточно точны, Берт впадал в истерику и начинал вопить:

– Господи, я не могу найти этот прибор. Который тут кружок со стрелкой нужен? Они все одинаковые, черт бы их подрал! Объясни еще раз, помедленнее только… О боже, мы все разобьемся…

Для Восси тьма питалась тьмой. Время растянулось, ни одна шкала, ни одна стрелка не возникала перед глазами, чтобы по-дружески его успокоить, не было ничего, кроме голоса, который загонял его к самым пределам сознания.

Когда они были на высоте пятьдесят футов на подлете к платформе и Берт выкрикивал информацию для посадки, Восси, холодея от ужаса в темноте, почувствовал, что его сейчас вырвет: крошечный пятачок посадочной площадки на нефтяной платформе неумолимо надвигался на него. Еще есть время, чтобы прервать посадку, прибавить мощности, убраться отсюда к черту и подождать на высоте, вот только как долго?

– Ты сейчас на высоте десять футов и в десяти ярдах от площадки, как ты и хотел.

Восси тут же перевел вертолет в режим зависания; пот лил с него ручьями.

– Здорово, прямо над самым яблочком, точно как ты хотел.

Тьма сгустилась сильнее, чем прежде. Как и его страх. Восси забормотал молитву. Он начал понемногу сбрасывать мощность. Ему показалось, что прошла целая жизнь, потом еще одна и еще, а потом полозья шасси коснулись металла, и они сели. Какое-то мгновение он не мог в это поверить. Облегчение было таким огромным, что он едва не зарыдал от радости. Потом, откуда-то издалека, он услышал настоящий голос Скрэггера и почувствовал, что управление машиной у него забрали.

– Машина у меня, приятель! Ты чертовски хорошо справился, Эд! Десять баллов из десяти. Управление теперь у меня.

Эд Восси стащил с глаз очки. Его рубашка была насквозь мокрой от пота, лицо – белое как мел. Он обмяк на сиденье, почти не видя движения людей на работающей платформе, толстой веревочной сети, разложенной на посадочной площадке, составлявшей в диаметре едва тридцать ярдов. Боже милосердный, я сел, мы сели, и мы все целы и невредимы.

Скрэггер перевел двигатели на холостой ход, глушить их не имело смысла: остановка была короткой. Он мурлыкал себе под нос «Вальсирующую Матильду»[9]Популярнейшая в Австралии песня, своего рода народный гимн страны., что бывало с ним, только когда он был очень доволен. Парень справился прекрасно, думал он, летает на пять. Но вот как быстро он придет в себя? Всегда важно это знать – и еще не тонка ли у него кишка, – когда ты летишь с кем-то на пару.

Он повернулся и показал большой палец человеку, сидевшему в салоне на переднем сиденье сбоку, одному из французских инженеров, которому нужно было проверить электронасосное оборудование, установленное на этой платформе. Остальные пассажиры терпеливо ждали. Четверо из них были японцами – гости французских чиновников и инженеров из компании EPF. Скрэггер ощущал беспокойство, перевозя японцев; его тянуло к воспоминаниям о днях, проведенных им на войне, о потерях австралийцев во время боевых действий в Тихом океане и о тысячах военнопленных, умерших в японских концентрационных лагерях и на строительстве железной дороги в Бирме. Скорее убитых, чем умерших, мрачно отметил он про себя, потом переключил внимание на разгрузку.

Инженер-француз открыл дверцу и теперь помогал рабочим-иранцам выгружать упаковочные ящики из грузового люка. Жаркий и влажный воздух на палубе отнимал силы и был пропитан парами нефти. В кабине было, по обыкновению, удушающе жарко, влажность высокая, но Скрэггер не ощущал никакого дискомфорта. Двигатели ровно работали на холостом ходу, их звук ласкал ему слух. Краем глаза он взглянул на Восси, тот все еще бесформенной грудой сидел в своем кресле, забросив руки за голову, приходя в себя.

Он хороший парень, подумал Скрэггер. Тут его внимание привлек громкий голос, раздававшийся в салоне за его спиной. Голос принадлежал Жоржу де Плесси, старшему среди французских чиновников и региональному директору EPF. Он сидел на подлокотнике одного из кресел салона и читал очередную из своих нескончаемых лекций, на этот раз – японцам. Уж лучше им, чем мне, усмехнулся про себя Скрэггер. Де Плесси он знал уже три года, и француз ему нравился – французской провизией, которую тот поставлял, и качеством своей игры в бридж, который оба они очень любили, но никак не своими разговорами. Нефтяники все одинаковы, нефть – это единственное, что они знают, и единственное, что они хотят знать, и, насколько это касается их, все остальное человечество существует на земле для того, чтобы потреблять ее и платить за нее безумные деньги, пока мы не отдадим концы, да и в этом случае большинство крематориев все равно работают на мазуте. Черт побери! Цены на нефть взлетели до четырнадцати долларов восьмидесяти центов за баррель, а ведь еще пару лет назад она продавалась по четыре восемьдесят, а за несколько лет до этого – по доллару восемьдесят. Дьявольщина, да это же бандиты с большой дороги, вся их чертова шайка, и ОПЕК, и «семь сестер», и даже североморская нефть!

– Все эти платформы стоят на опорах, которые уходят в глубь до самого дна, – говорил де Плесси. – Все французского производства и эксплуатируются французами, каждая обслуживает одну скважину…

Он был в униформе цвета хаки, песочного цвета волосы редкой каймой обрамляли сверху сожженное солнцем лицо. Остальные французы оживленно болтали и о чем-то спорили между собой – и это все, чем они тут занимаются, подумал Скрэггер, помимо того, чтобы есть, пить вино да забираться под юбки любой девахе, не сказав при этом даже простого «извините за беспокойство». Совсем как этот старый хрен Жан-Люк, первый кочет среди них всех! И все же у них всех есть индивидуальность, у всех до единого – совсем не как у этих других сукиных детей. Японцы как на подбор были все низкорослые, худые и очень аккуратные с виду, все одеты одинаково: белые рубашки с коротким рукавом, темные галстуки, темные брюки и темные ботинки, у всех одинаковые цифровые часы и черные очки; единственное различие – возраст. Как сардины в банке, подумал Скрэггер.

– …Море здесь, как и во всем заливе, очень мелкое, мсье Касиги, – говорил де Плесси. – Глубина здесь всего около ста футов, и нефть залегает неглубоко, на какой-то тысяче футов. В этой части месторождения, которое мы называем «Сирри-3», у нас шесть скважин, все они соединены трубопроводами и качают нефть прямо в нефтехранилища на острове Сирри. Емкость каждого резервуара три миллиона баррелей, и все они сейчас заполнены.

– А причал для танкеров на Сирри, мсье де Плесси? – поинтересовался Касиги, седеющий руководитель японской группы; он выговаривал английские слова четко и аккуратно. – Я его не видел, когда мы пролетали над островом.

– На данный момент мы грузимся в море. Строительство причала запланировано на следующий год. А до тех пор с загрузкой ваших танкеров среднего размера проблем не возникнет, мсье Касиги. Мы гарантируем быстрое обслуживание, быструю загрузку. В конце концов, мы же французы. Завтра сами увидите. Ваш «Рикомару» не задерживается?

– Нет. Танкер будет здесь завтра в полдень. Каковы конечные запасы нефти на этом месторождении?

– Они безграничны, – со смехом ответил француз. – Сейчас мы добываем лишь семьдесят пять тысяч баррелей в день, но, mon Dieu, под морским дном целое озеро нефти.

– Ваше превосходительство капитан! – У бокового окна со стороны Скрэггера появилась сияющая физиономия молодого Абдуллы Турика, одного из пожарных на платформе. – Я очень хорошо, очень-очень хорошо. Вы?

– Отлично, мой юный друг. Как дела?

– Я довольный вас видеть, ваше превосходительство капитан.

Примерно год назад база Скрэггера в Бендер-Ленге получила по радио сообщение, что на одной из платформ требуется экстренная эвакуация. Сообщение поступило посреди ненастной ночи, директор-иранец говорил, что у одного из пожарных, видимо, прорвался аппендикс и не могли бы они прилететь как можно скорее после рассвета, – ночные полеты в Иране были запрещены, за исключением чрезвычайных ситуаций. Скрэггер в ту ночь был дежурным по базе и вылетел сразу же – немедленные вылеты, даже в условиях минимальной видимости, были политикой компании и частью особых услуг, которые она предоставляла. Он забрал молодого человека с платформы, доставил его прямиком в иранский военно-морской госпиталь в Бендер-Аббасе и уговорил тамошних врачей заняться им. Если бы не Скрэггер, паренек бы умер.

С тех самых пор этот юноша всякий раз выходил к вертолету, чтобы его поприветствовать, а раз в месяц на базу привозили свежую козлятину, как Скрэггер ни пытался это прекратить, понимая, сколько это стоило. Однажды он посетил деревню недалеко от Бендер-Ленге, откуда молодой иранец был родом. Самая обычная деревня: никаких санитарных удобств, никакого электричества, земляные полы в домах, глинобитные стены. В Иране за городской чертой жизнь была примитивной, но и в этом случае жилось тут лучше, чем в деревнях других государств Персидского залива. Семья Абдуллы была похожа на все остальные семьи, ничем не лучше и не хуже. Много детей, роящиеся мухи, несколько коз и кур, несколько акров поросшей кустарником земли, а скоро, сказал отец семейства, однажды в скором времени у нас будет своя школа, ваше превосходительство летчик, и свой водопровод, а когда-нибудь – электричество, и да, это правда, что нам живется гораздо лучше, потому что есть работа от нашей нефти, которую эксплуатируют чужеземцы. Хвала Аллаху, что Он дал нам нефть! Хвала Аллаху, что мой сын Абдулла выжил! На то была воля Бога, чтобы он выжил, воля Бога убедила его превосходительство летчика взять на себя столько трудов и хлопот. Благодарение Богу!

– Как дела, Абдулла? – повторил Скрэггер; юноша ему нравился, он был современным, не как его отец.

– Хорошо. – Абдулла подошел ближе, почти просунул лицо в кабину. – Кап’тан, – запинаясь, произнес он уже без улыбки и так тихо, что Скрэггеру пришлось податься вперед, чтобы услышать его. – Скоро большая беда… Коммунист Туде, моджахеды, может, федаины. Стрелять и взрывать… может, корабль в Сирри. Опасность. Пожалуйста, очень, не скажи ничего, кто тебе говорит, да? – Он опять нацепил на лицо улыбку и громко воскликнул: – Счастливых посадок и прилетай опять скоро, ага! – Он махнул рукой и, пряча свой страх, вернулся к остальным.

– Конечно-конечно, Абдулла, – пробормотал Скрэггер.

Несколько иранцев стояли неподалеку, глядя на вертолет, но это было делом обычным. Пилотов ценили, потому что они были единственным связующим звеном при эвакуации пострадавших. Он увидел, как начальник посадочной площадки поднял два больших пальца, давая ему добро на взлет. Скрэггер машинально обернулся и проверил еще раз, все ли надежно закреплено и все ли пассажиры на своих местах.

– Мне повести машину, Эд?

– Да, конечно, Скрэг.

Поднявшись на тысячу футов, Скрэггер выровнял вертолет и взял курс на «Сирри-1», где должны были высадиться остальные пассажиры. Он был очень встревожен. Черт подери! – думал он. Одна бомба могла бы утопить остров Сирри в заливе. Впервые до него дошли слухи о возможных беспорядках. Нефтепромысел Сирри не подвергся ни единой забастовке, которые привели к закрытию всех остальных месторождений, главным образом, по мнению иностранных специалистов, в силу того, что французы предоставили убежище Хомейни.

Саботаж? Япошка как будто говорил о танкере, который должен прийти завтра? Точно говорил. Что же делать? Ничего в данный момент, просто отложить Абдуллу на потом. Сейчас, когда ты в полете, не время об этом думать.

Скрэггер посмотрел на Восси. Эд сработал хорошо, очень хорошо, лучше, чем… чем кто? Он мысленно перебрал всех пилотов, которых помог подготовить за эти годы. Сотни человек. Сам он летал с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать. Королевские австралийские ВВС в семнадцать лет в 33-м году, «спитфайры» в 39-м и погоны капитана авиации, потом, в 45-м, он пересел на вертолеты, Корея в 49-м, затем, после двадцати лет службы, отставка, все в том же капитанском чине, все с тем же вспыльчивым характером и всего лишь тридцати семи лет от роду. Он рассмеялся. В военной авиации у него всегда были плохие отношения с начальством.

– Ради всего святого, Скрэггер, ну зачем, зачем ты полез к вице-маршалу авиации?[10]Соответствует званию генерал-майора в сухопутных силах. На этот раз тебе крышка…

– Но, господин полковник, англичашка первый начал, этот сукин сын заявил, что все мы, австралийцы, воры, на запястьях у нас кандальные отметины и произошли мы все от зэков!

– Вон как! Эти проклятые англичане все одинаковы, Скрэг, хотя в твоем случае он, наверное, был прав: твоя семья в наших краях испокон века обитается, только все равно в звании тебя опять понизили, и, если ты не исправишься, я тебя вообще навсегда от полетов отстраню!

Но так и не отстранил. Да и как отстранить? Два Креста Военно-воздушных сил, два креста «За летные боевые заслуги», шестнадцать сбитых самолетов и втрое больше боевых вылетов, которые он совершал с радостью, как и все в Королевских ВВС Австралии. И до сих пор летает, а больше ему в целом мире ничего не надо; все так же старается быть лучшим и самым надежным пилотом и все так же мечтает выжить со всеми пассажирами после аварийной посадки. Если летаешь на вертолетах, то поломок оборудования избежать никак невозможно, подумал он, понимая, что ему очень, очень сильно везло. В отличие от других пилотов, ничем не хуже его, чье везение закончилось. Без везения хорошим пилотом быть нельзя.

Скрэггер снова посмотрел на Восси, радуясь, что не было войны – самого главного испытательного полигона для летчика. Не хотелось бы мне потерять юного Эдда, он один из лучших в «С-Г». Так, с кем лучше его тебе доводилось летать? С Чарли Петтикином, конечно, но ему, с другой стороны, иначе и не положено: буш-пилот, к тому же воевал и в каких только передрягах не побывал. То же самое Том Лочарт. Подлый Дункан Мак-Ивер до сих пор лучший из всех, хотя уже и не летает, чтоб он провалился со своими ежеквартальными медосмотрами, – хотя и я был бы так же безжалостен и так же осторожен с ним, если бы сам сидел на земле, а он бы летал туда-сюда в шестьдесят три года, словно зеленый курсантик. Бедолага.

Скрэггер передернулся. Если Управление гражданской авиации протащит свои новые правила, касающиеся возраста и обязательного выхода на пенсию, мне конец. В тот день, когда меня отстранят от полетов, я направлюсь прямиком к вратам рая, тут и думать нечего.

«Сирри-1» оставался еще далеко впереди. Уже с год или больше того он садился там три раза в неделю. И все равно он планировал свой заход на посадку так, словно делал это в первый раз. «Безопасность случайной не бывает, ее надо готовить». Сегодня мы аккуратно и мягко зайдем по низкой траектории…

– Скрэг…

– Да, сын мой!

– Ты меня перепугал до полусмерти.

Скрэггер хохотнул:

– Ты сам себя перепугал до полусмерти, это тебе урок номер один. Что еще ты усвоил?

– Полагаю, как чертовски легко удариться в панику, каким себя чувствуешь одиноким, беспомощным и как нужно ценить свои глаза. – Восси выпаливал слова почти скороговоркой. – Думаю, я понял, насколько я смертен, черт возьми! Скрэг, мне было страшно… так страшно…

– Когда это случилось со мной, я обделался прямо в штаны.

– А?

– Я тогда летел из Кувейта на 47G2, еще в старые времена, в шестидесятые годы. – (47G2 был маленьким трехместным вертолетом с кабиной, похожей на мыльный пузырь, и поршневым двигателем Белла, сейчас это главная рабочая лошадка для дорожной и обычной полиции.) – Чартер был заказан для врача и инженера из «ЭксТекс». Им нужно было добраться до оазиса за Вафрой, где произошел несчастный случай – какой-то бедолага попал ногой под бур. В общем, летим мы без дверей, как обычно, на дворе лето, жара градусов под пятьдесят и сухо, для человека и вертолета так погано, как только может быть погано в пустыне, – хуже, чем в австралийской глубинке, и намного. Но нам посулили двойную оплату и премию, так что мой старый приятель Форсайт записал меня добровольцем. Для пустыни денек выдался еще не самым худшим, Эд, хотя ветер жег, как раскаленная железка, налетал порывами и подличал, по обыкновению, знаешь, то вдруг завихрится и песок поднимет в пылевую тучу, то смерч закрутит. Я был на высоте примерно триста футов, заходил на посадку, когда мы попали в пылевую тучу – пылинки такие мелкие, что и не разглядишь. Как эта пыль забралась ко мне под очки, ума не приложу, только вот в один момент у нас все нормально, а в следующий – все начали кашлять и плеваться, а мне оба глаза так засыпало, что я ослеп начисто, как Костыль Пит в мультике про Микки-Мауса.

– Да брось ты!

– Нет, честно. Богом клянусь! Ни хрена не вижу, глаз открыть не могу, а пилот я один, и два пассажира на борту!

– Господи, Скрэг! Сразу оба глаза?

– Оба глаза, и нас мотало по всему небушку к чертям собачьим, пока я машину кое-как не выровнял, а сердце назад за грудину не вернулось. Док глаза мне прочистить не может, и каждый раз, когда пытается или я пытаюсь, нас кидает так, что мы чуть кверху брюхом не переворачиваемся. Ты же знаешь, как с этими G2 трудно. Они, вслед за мной, тоже в панику, а толку от этого никакого. Тогда-то я и сообразил, что наш единственный шанс – сажать машину вслепую. Ты говорил, тебе было страшно, что ж, когда наши полозья опустились на песок, у меня в мочевом пузыре не оставалось ни капли, ни единой капелюшечки.

– Господи, Скрэг, так ты и в самом деле его посадил? Совсем как сегодня, только взаправду, слепой от пыли на оба глаза? Без вранья?

– Я заставил их все мне говорить, так же как с тобой сегодня… по крайней мере, врач мне говорил, тот, второй бедолага грохнулся в обморок. – Рассказывая, Скрэггер ни на секунду не выпускал из глаз платформу, на которую они должны были садиться. – Как она, на твой взгляд? – спросил он.

– Пара пустяков.

«Сирри-1» лежала прямо по курсу, посадочная площадка раскинулась над водой. Они могли разглядеть начальника посадочной площадки и обязательную команду пожарных, выстроившуюся рядом. «Колдун»[11]Ветроуказатель. надулся наполовину и не шевелился.

Обычно Скрэггер доложил бы в центр радиолокационного контроля и начал постепенно снижаться. Вместо этого он сказал:

– Сегодня мы останемся сверху, приятель, зайдем под большим углом и опустим машину вниз.

– Зачем это, Скрэг?

– Так, для разнообразия.

Восси нахмурился, но промолчал. Он еще раз пробежался взглядом по шкалам приборов, высматривая неожиданные показания. Ничего не обнаружил. За исключением некоторой странности в поведении старика.

Когда они заняли нужную позицию высоко над платформой, Скрэггер щелкнул передатчиком:

– HST вызывает центр радиолокационного контроля Киш, ухожу с тысячи к «Сирри-1».

– Вас понял, HST. Доложите, когда будете готовы к взлету.

– HST.

Они приготовились к заходу на посадку под крутым углом, который обычно использовался, когда место посадки было окружено высокими зданиями или деревьями. Скрэггер сбросил точно необходимое количество мощности. Вертолет начал плавно опускаться, безукоризненно управляемый пилотом. Девятьсот футов, восемьсот, семьсот, пятьсот… четыреста… триста… Вибрацию в органах управления оба пилота почувствовали одновременно.

– Господи! – охнул Восси.

Однако Скрэггер уже круто качнул машину носом вниз и вдавил рычаг управления общим шагом винта в пол. Вертолет тут же и очень быстро полетел вниз. Двести футов, сто пятьдесят, сто… вибрация усиливалась. Глаза Восси прыгали со шкалы на шкалу, на посадочную площадку, опять на приборы. Он напрягся и застыл на своем сиденье, мозг истошно вопил: рулевой винт вышел из строя или коробка передач рулевого винта…

Посадочная площадка неслась им навстречу, люди внизу в панике бросились врассыпную, пассажиры замерли, испуганные неожиданной крутизной снижения, Восси вцепился руками в край сиденья, чтобы удержаться. Теперь вибрировала вся приборная панель, тон двигателей поменялся. В любую секунду Восси ждал, что рулевой винт откажет полностью, и тогда им конец. Альтиметр показывал шестьдесят футов… пятьдесят… сорок… тридцать… двадцать, и его руки потянулись, чтобы схватить ручку управления и начать выравнивание, но Скрэггер опередил его на долю секунды, перевел двигатели на полную мощность и идеально выровнял машину перед посадкой. На секунду вертолет, казалось, застыл неподвижно в трех футах над площадкой под оглушительный вой двигателей, потом опустился, ударившись, но не слишком сильно, рядом с наружным краем круга, юзом протащился вперед и остановился в шести футах от центра.

Скрэггер выругался себе под нос.

– Господи, Скрэг! – Восси едва мог говорить. – Это было идеально.

– О нет, ничего подобного, я промахнулся на шесть футов. – С усилием Скрэггер отлепил руки от рычагов управления. – Заглуши двигатель, Эд, и как можно быстрее! – Скрэггер открыл дверцу со своей стороны, быстро выскользнул наружу, прошел назад к дверце салона, не обращая внимания на хлеставшие его воздушные потоки от винта, и открыл ее. – На секундочку задержитесь на своих местах! – прокричал он поверх ослабевающего воя реактивных двигателей; его спина покрылась по́том от облегчения, когда он увидел, что все сидят пристегнутые и никто не пострадал.

Пассажиры послушно остались в своих креслах, лица у двух из них были нездорового серого цвета. Четыре японца бесстрастно смотрели на него. До чего же невозмутимый народ, черт их возьми! – подумал он.

– Mon Dieu, Скрэг! – выкрикнул де Плесси. – Что случилось?

– Не знаю, думаю, рулевой винт… Как только лопасти остановятся, мы тут же…

– Черт бы тебя побрал, Восси, что за игры ты тут затеял! – Это был Гафари, иранский начальник посадочной площадки, его перекошенное от ярости лицо тряслось рядом с окном пилота. – Как ты посмел выполнять учебные упражнения на этой платформе? Я доложу, что ты использовал опасные приемы пилотирования!

Скрэггер круто повернулся:

– Машину пилотировал я, а не капитан Восси! – Разом огромное облегчение, которое Скрэггер испытал оттого, что безопасно посадил машину, смешалось с его давней неприязнью к этому человеку, и он потерял контроль над собой. – Вали отсюда, Гафари, вали немедленно, или я тебя отделаю раз и навсегда! – Его руки сжались в кулаки, и он был готов это сделать. – ВАЛИ ОТСЮДА!

Остальные в ужасе наблюдали за этой сценой. Восси побледнел. Гафари, выше ростом и тяжелее, чем Скрэггер, поколебался мгновение, потом затряс кулаком у лица Скрэггера, поливая его проклятиями на фарси, потом крикнул по-английски, желая его спровоцировать:

– Чужеземная свинья! Как ты смеешь браниться на меня, угрожать мне! Да я добьюсь, чтобы тебя отстранили от полетов за опасное пилотирование и выкинули вон из Ирана. Вы, собаки, возомнили, что наше небо принадлежит вам…

Скрэггер метнулся вперед, но перед ним неожиданно вырос Восси и своим огромным торсом остановил его.

– Эй, старина, ну надо же, как бывает? Эй, ты уж извини, Скрэг, – безмятежно произнес он, – только нам бы лучше взглянуть на рулевой винт. Скрэг, эй, Скрэг, старина, рулевой винт, а?

Прошло несколько секунд, прежде чем взгляд Скрэггера очистился. Сердце колотилось в груди, он видел, что все на него смотрят. Огромным усилием он подавил в себе гнев.

– Ты… ты прав, Эд. Да. – Он повернулся к Гафари. – У нас… э-э… у нас возникла аварийная ситуация.

Рот Гафари начал издевательски кривиться, и ярость снова заклокотала в Скрэггере, но на этот раз он справился с ней.

Они прошли к хвосту. Вокруг уже собралась толпа работников нефтяной платформы, европейцев и иранцев. Рулевой винт остановился. Одна из его лопастей была дюйма на четыре короче, разлом торчал острым концом. Когда Восси потрогал главный подшипник, оказалось, что тот болтается совершенно свободно – огромная сила биения, вызванного разбалансировкой лопастей винта, разрушила его. За спиной Восси один из пассажиров подбежал к краю платформы, и его буквально вывернуло наизнанку.

– Господи, – пробормотал Восси, – да я его двумя пальцами могу сорвать.

Гафари нарушил молчание своим ревом:

– Очевидный недосмотр при обслуживании, поставивший под угрозу жи…

– Замолчите, Гафари! – сердито оборвал его де Плесси. – Merde! Мы все живы, и мы все обязаны жизнью капитану Скрэггеру. Никто не мог этого предвидеть, стандарты компании «С-Г» самые высокие в Иране.

– Я доложу об этом происшествии, мистер де Плесси, и…

– Да, пожалуйста, доложите и помните, что я буду с огромной похвалой отзываться о мастерстве нашего пилота. – Разгневанный де Плесси выглядел впечатляюще. Гафари он терпеть не мог, считая его подстрекателем, который в один момент открыто выступал за Хомейни и подталкивал рабочих к забастовке, при условии, что поблизости не было поддерживающих шаха военных или полицейских, а в другой – раболепствовал перед шахскими властями и наказывал рабочих за малейшую провинность. Чужеземная свинья, вон как? – Не забывайте также, что это совместное франко-иранское предприятие, а Франция не… как бы это выразиться… Франция не осталась недружелюбной к Ирану в тяжелый для вашей страны час.

– Тогда вы должны настоять, чтобы Сирри обслуживали только французы, а не старики! Я немедленно доложу об этом происшествии. – Гафари повернулся и зашагал прочь.

Прежде чем Скрэггер смог сказать или сделать что-нибудь, де Плесси положил руки ему на плечи и поцеловал в обе щеки, а потом с той же сердечностью пожал ему руку:

– Спасибо, mon cher ami!

Раздались громкие приветственные крики французов, которые поздравили друг друга, а потом обступили Скрэггера и по очереди торжественно его обняли. Затем вперед выступил Касиги.

–  Домо [12]Спасибо (яп.). , – произнес он официальным тоном, и, к еще большему смущению Скрэггера, все четыре японца разом поклонились ему, вызвав новый взрыв приветствий со стороны французов и многочисленные похлопывания по спине.

– Спасибо, капитан, – торжественно сказал Касиги. – Да, мы понимаем и благодарим вас. – Он улыбнулся и протянул ему свою визитку, держа ее обеими руками и сопровождая все это еще одним легким поклоном. – Ёси Касиги, компания «Тода шиппинг индастриз». Благодарю вас.

– Да ничего такого страшного, мистер… э-э… мистер Касиги, – ответил Скрэггер, стараясь преодолеть смущение; гнев у него прошел, и он полностью овладел собой, хотя и пообещал себе, что как-нибудь отловит Гафари одного на берегу. – Мы… э-э… у нас есть все необходимое, чтобы держаться на воде, и места было полно, так что мы могли сесть и на воду. Это наша работа – наша работа безопасно посадить машину. И Эд тоже. – Он широко улыбнулся Восси, понимая, что, вклинившись между ним и иранцем, молодой человек спас его от потасовки, из которой он вряд ли вышел бы победителем. – Капитан Восси сделал бы то же самое. Это было не слишком опасно… Я просто не хотел, чтобы вы промокли, вода здесь приятная и теплая, правда никогда не знаешь про всякие там «челюсти»…

Напряженность исчезла, и все они рассмеялись, хотя и немного нервно: во́ды залива и устья рек, в него впадавших, кишели акулами. Теплая вода и изобилие пищевых отходов и канализационных вод, которые страны Персидского залива тысячелетиями сбрасывали в него, привлекали рыб всех форм и видов, особенно акул. И поскольку все пищевые отходы и продукты жизнедеятельности с нефтяных платформ сбрасывались прямо в море, акулы обычно держались поблизости.

– Вам доводилось видеть здесь крупные экземпляры, капитан?

– А как же. У берегов острова Харк, например, живет здоровая акула-молот. Я работал на тамошней базе пару лет, и она мне попадалась на глаза… ну, раз или два каждые несколько месяцев. В ней было футов двадцать пять, может, тридцать. Гигантских скатов я видел много, но из крупных акул – только ее.

Де Плесси передернулся:

– Merde на всех акул! Меня на Сирри одна чуть не сцапала, а я, как вы это говорите, просто балакался у берега. Но акула ринулась на меня прямо по мелководью, причем с такой скоростью, что аж выбросилась на берег. Было в ней футов восемь. Мы всадили в нее шесть пуль, но она продолжала биться и все пыталась до нас добраться. Умирала несколько часов, да и потом ни один из нас не рискнул к ней приблизиться. Фуф, акулы! – Он оглянулся на сломанную лопасть. – Я, скажем, очень рад, что оказался на платформе.

Все согласились. Французы заговорили между собой, жестикулируя, потом двое пошли вытаскивать из вертолета какие-то корзины с крышками, а третий отправился помогать человеку у ограждения, которого все еще рвало. Рабочие разошлись. Японцы ждали и смотрели.

Восси суеверно коснулся лопасти:

– На удачу, а, Скрэг?

– Почему бы и нет? Если и ты, и пассажиры остались целы, значит посадка прошла нормально.

– Почему лопасть обломилась? – спросил де Плесси.

– Не знаю, дружище, – ответил Скрэггер. – У «Сирри-3» пролетала стая мелких морских птиц, по-моему крачек. Одна из них могла попасть в винт и создать точку концентрации напряжения. Я совершенно ничего не почувствовал, но, с другой стороны, это никак и не ощущается. Я знаю, что винт был в идеальном состоянии сегодня утром, потому что мы оба его проверяли – обычная процедура. – Он пожал плечами. – Форс-мажор.

– Oui. Espèce de con! Я, скажем, не люблю быть в такой близи от форс-мажора. – Нахмурившись, он посмотрел на посадочную площадку. – Сможет двести шестой или «алуэтт» вывезти нас отсюда партиями?

– Мы пошлем за другим двести двенадцатым, а нашу птичку припаркуем вон там. – Скрэггер показал на внутреннюю часть площадки рядом с высоко торчащей работающей буровой вышкой. – В багажном отделении у нас есть колеса, так что большого труда это не составит и у вас задержки не будет.

– Хорошо. Хорошо, тогда я вас оставлю. Пойдемте со мной, – важно обратился де Плесси к остальным пассажирам. – Думаю, нам всем не помешает чашка кофе и бокал холодного шабли.

– Я полагал, что на всех платформах действует сухой закон, – сказал Касиги.

Брови де Плесси взлетели вверх.

– Так и есть, мсье. Разумеется. Для иранцев и нефранцузов. Конечно. Но наши платформы французские, и на них действует Гражданский кодекс Наполеона. – Он добавил с величественным видом: – Нам следует отпраздновать наше благополучное прибытие, и сегодня вы гости милой Франции, поэтому мы можем вести себя цивилизованно и немного изменить правилам. Для чего же еще и существуют правила, как не для того, чтобы им изменять? Разумеется. Прошу вас, потом мы начнем осмотр и проведем брифинг.

Все последовали за ним, кроме Касиги.

– А вы, капитан? – спросил он. – Чем вы займетесь?

– Мы будем ждать. Вертолет доставит сюда запчасти и механиков, – ответил Скрэггер, чувствуя себя не в своей тарелке: ему не нравилось быть в такой тесной компании с японцами, он никак не мог погасить в себе воспоминания о стольких друзьях, погибших на войне такими молодыми, тогда как он до сих пор жив-здоров, и постоянный, неотвязчивый вопрос: почему они, а не я? – Мы подождем, пока вертолет не отремонтируют, потом отправимся домой. Почему вы спрашиваете?

– Когда это произойдет?

– До захода солнца. А что?

Касиги бросил взгляд через плечо на сломанную лопасть:

– С вашего разрешения, я бы хотел вернуться с вами.

– Это… это капитану Восси решать. Официально он капитан этого рейса.

Касиги повернулся к Восси. Молодой пилот знал, что Скрэггер недолюбливает японцев, но понять этой неприязни не мог. Сегодня перед самым взлетом он сказал:

– Черт, Скрэг, Вторая мировая закончилась миллион лет назад. Япония теперь наш союзник, единственный большой союзник, который у нас есть в Азии.

Но Скрэггер сказал тогда:

– Оставь ты эту тему, Эд.

И Восси ее оставил.

– Вам… э-э… лучше будет вернуться вместе с остальными, мистер Касиги, никто не знает, сколько времени мы тут пробудем.

– Вертолеты заставляют меня нервничать. Я бы предпочел полететь с вами, если вы не возражаете. – Касиги опять повернулся к Скрэггеру, каменный взгляд темных глаз на многое повидавшем лице. – Ситуация была очень опасной. У вас почти не было времени, и все же вы авторотировали на высоте едва в триста футов, чтобы идеально сесть на это мушиное пятно. Это невероятное мастерство. Единственное, чего я не понимаю: почему вы были под крутым углом, почему заходили на посадку сверху, под большим углом? – Он перехватил взгляд, который Восси бросил на Скрэггера. Ага, подумал он, ты задаешь себе тот же вопрос. – В такой день, как сегодня, для этого нет никаких причин, не так ли?

Скрэггер в упор смотрел на него, встревоженный еще больше:

– Вы летаете на вертолете?

– Нет, но я провел в них достаточно времени, чтобы знать, когда ситуация по-настоящему опасна. Мой бизнес – это танкеры, следовательно нефтяные промыслы здесь, в заливе, в Ираке, в Ливии, на Аляске – повсюду. Даже в Австралии.

Касиги дал поднявшейся волне ненависти прокатиться над ним. Он привык к ней. Он знал ее причину, потому что вел теперь большие дела в Австралии, очень большие дела. Часть этой ненависти заслуженна, подумал он. Часть. Ну да ладно, австралийцы изменятся, им придется измениться. В конце концов, нам принадлежит значительная часть их сырьевых ресурсов на много лет вперед, а скоро будет принадлежать еще больше. Любопытно, что экономическими методами нам так легко удается добиться того, чего мы не смогли добиться методами военными.

– Пожалуйста, почему вы сегодня решили заходить на посадку под большим углом? При обычном заходе на посадку мы бы сейчас все были под водой, на самом дне. Так почему?

Скрэггер пожал плечами, ему хотелось прекратить этот разговор.

– Командир, – спросил Восси, – почему?

– Повезло.

Губы Касиги сложились в полуулыбку.

– Если вы позволите, я бы хотел вернуться с вами. Жизнь за жизнь, капитан. Пожалуйста, сохраните мою визитку. Может быть, однажды я смогу быть вам полезен. – Он вежливо поклонился и зашагал прочь.

11:56

– Взрывчатка на Сирри, Скрэг? – Де Плесси был потрясен.

– Возможно, – ответил Скрэггер так же тихо.

Они стояли на дальнем краю платформы, далеко от всех, и Скрэггер только что сообщил де Плесси то, что прошептал ему Абдулла.

Второй 212-й уже давно прибыл и ожидал, когда де Плесси даст команду заводить двигатель, чтобы отвезти его и его группу на Сирри, где они должны были обедать. Механики уже разобрали бо́льшую часть хвоста на скрэггеровском 212-м и с головой ушли в ремонт. Восси внимательно наблюдал за их работой. Новый винт и коробка передач уже были установлены.

Через секунду де Плесси беспомощно произнес:

– Взрывчатка может быть где угодно, в любом месте. Даже небольшое ее количество способно вывести из строя всю насосную систему. Мадонна, это был бы идеальный ход, чтобы отнять у Бахтияра – или Хомейни – последние шансы вернуться к нормальной жизни.

– Да. Но будьте осторожны, используя эту информацию. И ради всех святых, держите ее при себе.

– Разумеется. Этот человек подошел к вам на «Сирри-3»?

– В Бендер-Ленге.

– Да? Тогда почему вы не сказали мне об этом сегодня утром?

– Времени не было. – Скрэггер огляделся, чтобы убедиться, что их по-прежнему никто не слышит. – Что бы вы ни предприняли, будьте осторожны. Этим фанатикам ровным счетом наплевать на все, человеческая жизнь для них не стоит и пенса, и, если они узнают об утечке информации, о том, что кто-то настучал… трупы будут плавать по всему заливу отсюда до Ормуза.

– Согласен. – Де Плесси был сильно встревожен. – Вы кому-нибудь говорили?

– Нет, приятель.

– Mon Dieu, что мне делать? Служба безопасности… Да какая служба безопасности может быть у нас в Иране? Хотим мы этого или нет, мы в их власти. – Помолчав, он добавил: – Спасибо вам, уже второе за сегодня. Должен сказать, я ожидал серьезного саботажа на Харке и в Абадане – левым на руку добавить побольше хаоса, – но никак не думал, что они и сюда доберутся.

Он задумчиво облокотился на перила, глядя вниз на море, лениво плескавшееся у опор платформы. Кругами ходили акулы, подъедая плавающие в море отбросы. Теперь нам угрожают террористы. Хранилища и насосные станции Сирри – хорошая мишень для диверсии. А если на Сирри что-нибудь произойдет, мы потеряем годы тщательного планирования, годы поставок нефти, в которой Франция отчаянно нуждается. Нефти, которую нам, возможно, придется покупать у этих вонючих англичан с их вонючими месторождениями в Северном море – как они смеют быть такими везучими со своим миллионом тремястами тысячами баррелей в день, да еще прибавлять добычи!

Почему нефти нет около наших берегов или у Корсики? Эти растреклятые англичане с их двуличным, двоедушным подходом к жизни! Прав был де Голль, что не пускал их в Европу, а теперь, когда мы, по доброте сердечной, их приняли, хотя все мы знаем, что они лживые ублюдки, они и думать не думают делиться своей удачей с нами, своим партнером. Они только притворяются, что в ЕЭС они вместе с нами. Они всегда были и будут против нас. Великий Шарль был прав на их счет, но как же невероятно он ошибся с Алжиром! Если бы Алжир до сих пор был нашим, нашей землей и потому с нашей нефтью, мы были бы богаты, довольны, а Британия, Германия и все остальные вылизывали бы нам пятки.

Тем временем что мне делать?

Отправляйся на Сирри и пообедай. После обеда ты лучше соображаешь. Благодарение Богу, мы все еще можем снабжаться через разумные, цивилизованные Дубай, Шарджу и Эль-Шаргаз. Каждый день из Франции свежий бри, камамбер, бурсен, свежий чеснок и масло и настоящее вино, без которого мы с тем же успехом просто могли бы отдать здесь Богу душу. Ну почти с тем же, осторожно добавил он и тут заметил, что Скрэггер внимательно на него смотрит.

– Да, mon brave?[13]Мой храбрец (фр.).

– Я говорю, что вы собираетесь предпринять?

– Распоряжусь провести учебную тревогу для охраны, – ответил он величаво. – Похоже, я забыл пункт 56/976 нашего первоначального франко-иранского контракта, который гласит, что каждые шесть месяцев в течение нескольких дней безопасность предприятий должна проверяться на предмет всех и всяческих проникновений посторонних лиц для… э-э… к вящей славе Франции и… э-э… Ирана! – Чистые глаза де Плесси просияли от красоты этой уловки. – Да. Разумеется, мои подчиненные забыли напомнить мне об этом, но теперь мы все дружно впряжемся в эту работу с подлинно французским энтузиазмом. Везде: на Сирри, на платформах, на берегу, даже в Бендер-Ленге! Кретины! Как они смеют думать, что им удастся саботировать то, во что вложены годы труда. – Он огляделся по сторонам. Рядом по-прежнему никого не было. Остальные члены группы собрались возле второго 212-го. – Мне придется рассказать все Касиги из-за его танкера, – тихо проговорил он. – Возможно, это и есть их цель.

– А ему можно доверять? Я имею в виду, сделать все без лишнего шума.

– Да. Иначе нельзя, mon ami. Нам придется его предупредить, да, нам придется это сделать. – Де Плесси почувствовал, как в животе у него заворчало. Боже, подумал он, всполошившись не на шутку, надеюсь, это просто голод и меня не ожидает разлитие желчи, хотя после всего, что я сегодня пережил, это было бы неудивительно. Сначала у нас едва не случилась авария, потом наш лучший пилот едва не подрался с этим мешком навоза Гафари, а теперь еще и революция стучится в двери. – Касиги спрашивал, нельзя ли ему полететь с вами. Когда вы будете готовы?

– До захода солнца, но ему совсем не обязательно нас ждать, он может вернуться с вами.

Де Плесси нахмурился:

– Я понимаю, почему вы не любите японцев. Я, скажем, до сих пор не выношу немцев. Но мы должны быть практичными. Он хороший клиент, и раз уж он попросил, я был бы вам признателен, если бы вы… если бы вы… э-э… попросили Восси его отвезти, mon cher ami. Да, теперь мы близкие друзья, вы спасли наши жизни, и мы вместе пережили форс-мажор! И он один из наших очень хороших клиентов, – твердо добавил он. – Очень хороших. Благодарю вас, mon ami. Я оставлю его на Сирри. Когда вы будете готовы, то сможете забрать его оттуда. Расскажите ему все, что вы рассказали мне. Отлично, значит, решено, и, будьте уверены, я расскажу о вашем мастерстве властям и самому лорду Гэваллану в самых лестных выражениях. – Он вновь просиял. – Ну, мы полетели, я увижу вас завтра.

Скрэггер посмотрел ему вслед. Выругался про себя. Де Плесси был самым главным, так что поделать Скрэггер ничего не мог и позже днем весь путь до Сирри просидел в салоне вертолета, потея и ненавидя быть пассажиром.

– Господи, Скрэг! – ошеломленно вскинулся Восси, когда Скрэггер сказал ему, что полетит сзади. – Пассажиром? С тобой все в порядке? Ты уверен, ч…

– Просто хочу посмотреть, на что это похоже, – раздраженно ответил Скрэггер. – Заталкивай свою задницу на капитанское сиденье, забирай этого гада с Сирри и сажай машину в Бендер-Ленге словно перышко, черт подери, а не то я тебе такого понапишу в отчете…

Касиги ждал на вертолетной площадке. Укрыться от солнца было негде, ему было жарко, донимала пыль. Песчаные дюны тянулись за его спиной до трубопровода и комплекса нефтехранилищ, грязно-бурые от пыли. Скрэггер смотрел на песчаных дьяволов – небольшие песчаные смерчи, – танцующих над землей, и благодарил судьбу за то, что он мог летать и не должен был работать в таком месте. Да, вертолеты – это всегда много шума, постоянная вибрация, и никогда не знаешь, что они выкинут, думал он, и да, я скучаю по полетам в высоком небе, в самолете, один на один с целым небом, пикирования и перевороты, то падаешь камнем, как орел, то вновь взмываешь ввысь, но полет – это всегда полет, и я до сих пор терпеть не могу сидеть в этом чертовом пассажирском салоне. Ради всех святых, здесь лететь еще хуже, чем в обычном самолете! Он ненавидел летать, не управляя машиной, и никогда в этом случае не чувствовал себя в безопасности; и это лишь добавило ему дискомфорта, когда он махнул рукой Касиги, чтобы тот садился рядом с ним, и с грохотом захлопнул за ним дверцу. Оба механика дремали в сиденьях напротив, их белые комбинезоны были покрыты пятнами пота.

Когда они поднялись в воздух, Скрэггер наклонился поближе к Касиги:

– Иначе как в спешке рассказать не получится, поэтому слушайте: возможно, что Сирри, одна из платформ или, может, даже ваш корабль подвергнется террористическому нападению. Де Плесси попросил меня предупредить вас.

Воздух со свистом вырвался изо рта Касиги.

– Когда? – спросил он, перекрывая сильный шум в салоне.

– Не знаю. Де Плесси тоже не знает. Но это более чем возможно.

– Как? Как они намерены осуществить диверсию?

– Понятия не имею. Оружие или взрывчатка, может быть, бомба с часовым механизмом. Так что вам лучше усилить охрану.

– Она и так оптимальна, – тут же ответил Касиги и увидел, как в глазах Скрэггера промелькнула злость. Какое-то мгновение он не мог понять почему, потом вспомнил, что он сказал секунду назад. – А, извините, капитан, я и не думал хвастаться. Просто у нас всегда очень высокие стандарты в этой области, а в этих водах мои корабли ведут себя… – Он едва не сказал «как на войне», но вовремя спохватился, сдерживая раздражение, которое у него вызывала чувствительность собеседника. – В этих водах все ведут себя более чем осторожно. Пожалуйста, извините меня.

– Де Плесси хотел, чтобы вы были в курсе. И еще чтобы вы держали эту информацию при себе и не привлекали в помощь иранцев.

– Понимаю. Я буду надежно оберегать вашу информацию. Еще раз спасибо.

Касиги увидел, как Скрэггер коротко кивнул, затем откинулся на спинку сиденья. Бо́льшая часть японца тоже хотела коротко кивнуть в ответ и все на этом закончить, но, поскольку австралиец спас жизнь его спутникам и ему самому, позволив им таким образом и дальше послужить своей компании и своему лидеру Хиро Тоде, он чувствовал, что его долг – попробовать залечить вражду.

– Капитан, – произнес он так тихо, как только мог, чтобы шум двигателей не заглушил его слова, – я понимаю, почему австралийцы ненавидят нас, японцев, и приношу извинения за все сингапурские Чанги, все бирманские железные дороги и все злодеяния. Могу лишь сказать вам правду: все это широко преподается в наших школах и не забывается. Нашему народу стыдно, что эти вещи имели место.

Это правда, зло подумал он. Совершение этих злодеяний было глупостью, даже хотя эти дураки и не понимали, что творят злодеяния, – в конце концов, враги были трусами, большинство из них, и, как овцы, сдавались в плен десятками тысяч, утратив свои права человека, согласно бусидо, нашему кодексу, который гласит, что для солдата нет большего бесчестья, чем сдаться врагу. Несколько ошибок, совершенных горсткой садистов, кучкой необразованных крестьян, служивших охранниками в лагерях, большинство из которых к тому же были тупыми пожирателями чеснока, корейцами, – и все японцы обречены страдать вечно. Это позор Японии. И еще один, самый глубокий позор из всех заключался в том, что наш верховный военачальник не выполнил своего долга и поэтому принудил императора к позору, которым было прекращение войны.

– Прошу принять мои извинения за всех нас.

Скрэггер не мигая смотрел на него. После паузы он просто сказал:

– Извините, но я не могу. С одной стороны, мой бывший партнер Форсайт был первым, кто вступил в Чанги; он так никогда и не оправился от того, что там увидел; с другой – слишком многие из моих друзей, не только военнопленные, лишились жизни. Слишком многие. Я не могу забыть. И более того, я не хочу. Не хочу, потому что, если бы я забыл, это было бы для них последним предательством. Мы предали их в дни мира – какого мира? Мы предали их всех, так я думаю. Извините, но так я чувствую.

– Я понимаю. И все же между нами может быть мир, между вами и мной. Нет?

– Может быть. Может быть, со временем.

А-а, время, подумал Касиги, погружаясь в свои мысли. Сегодня я снова был на грани смерти. Сколько времени у нас осталось, у тебя, у меня? Разве время не иллюзия, а вся жизнь не иллюзия внутри иллюзии? А смерть? Предсмертное стихотворение его почитаемого предка-самурая выразило все это совершенно:

Этим предком был Ябу Касиги, даймё Идзу, и болван, и сторонник Ёси Торанаги, первого и величайшего из сёгунов клана Торанага, которые, от отца к сыну, правили Японией с 1603 по 1871 год, когда император Мэйдзи наконец уничтожил сёгунат и поставил вне закона весь класс самураев. Но Ябу Касиги в их роду помнили не за его верность своему повелителю и не за мужество, проявленное в битве, – как помнили его знаменитого племянника Оми Касиги, который сражался за Торанагу в великой битве при Сэкигахаре: Оми оторвало руку, но он продолжил вести солдат за собой в атаку, которая сломила сопротивление противника.

О нет, Ябу предал Торанагу, или попытался его предать, поэтому Торанага приказал ему совершить сэппуку – ритуальное самоубийство посредством вспарывания живота. Ябу почитали за каллиграфию его предсмертного стихотворения и за его мужество во время совершения сэппуку. В тот день, стоя на коленях перед собравшимися самураями, он с презрением отверг услуги второго самурая, который должен был стоять позади него с длинным мечом, чтобы быстро прервать его мучения, отрубив ему голову и таким образом избавив от позора, которым считался крик боли. Ябу взял короткий меч, глубоко вонзил его себе в живот, потом неторопливо совершил четыре режущих движения, самое трудное сэппуку из всех – поперек, вниз, снова поперек и вверх, – потом вынул руками собственные кишки и умер не сразу, так и не издав ни звука.

Касиги передернулся, представив себя на его месте, он знал, что таким мужеством он не обладал. Современная война – ничто по сравнению с теми днями, когда твой повелитель мог по своей прихоти приказать тебе умереть таким образом.

Он увидел, что Скрэггер наблюдает за ним.

– Я тоже был на войне, – непроизвольно признался он. – Авиация. Я летал на «зеро» в Китае, Малайе и Индонезии. И в Новой Гвинее. Мужество на войне не такое, как… как мужество в одиночку… я хочу сказать, не в бою, не правда ли?

– Я не понимаю.

Я много лет не думал о своей войне, размышлял Касиги, и внезапная волна страха прокатилась по нему; он вспомнил свой постоянный ужас перед тем, что он умрет или останется калекой, – ужас, который поглощал его целиком, совсем как сегодня, когда он был уверен, что все они погибнут, и вместе со своими спутниками оцепенел от страха. Да, и сегодня мы все поступили так же, как поступали все те годы на войне: вспоминали свое наследие в Стране Богов, проглатывали свой ужас, как нас этому учили в детстве, притворялись спокойными, изображали гармонию, чтобы не опозорить себя перед другими, вылетали ради императора на задания против врага и выполняли их как можно лучше, а потом, когда он сказал, что мы должны сложить оружие, мы сложили его с благодарностью, как бы стыдно нам ни было.

Для некоторых этот стыд оказался невыносим, и они убили себя древним способом, с честью. Потерял ли я честь, потому что не последовал их примеру? Нет и еще раз нет. Я подчинился императору, который приказал нам вынести невыносимое, потом поступил работать в фирму моего двоюродного брата, как то было предопределено, и служил ему преданно, приумножая славу Японии. Из руин Иокогамы я помог выстроить транспортную компанию «Тода» и сделать ее одной из величайших фирм Японии, строящую огромные корабли, изобретшую супертанкеры, которые становились больше год от года – скоро на стапелях будет заложен первый миллионник. Теперь наши суда повсюду. Они доставляют в Японию сырье и вывозят готовую продукцию. Мы, японцы, по праву считаемся чудом света. Но мы так уязвимы – мы должны иметь нефть, или мы погибнем.

В одном из иллюминаторов он заметил танкер, который, дымя трубой, двигался вглубь залива, другой направлялся в Ормузский пролив. Мост продолжает работать, подумал он. Как минимум один танкер на каждые сто миль отсюда до самой Японии, день за днем, чтобы питать наши заводы, без которых мы умрем с голоду. Все члены ОПЕК знают это, они только туже затягивают удавку и злорадствуют. Как сегодня. Сегодня мне понадобилась вся моя воля, чтобы сохранять внешнее спокойствие на переговорах с этим… этим гнусным французом, от которого разит чесноком и этой тошнотворной, вонючей, полужидкой блевотиной, которую называют бри, когда он нахально потребовал два доллара восемьдесят центов сверх и без того чудовищной цены в четырнадцать восемьдесят за баррель, а я, потомок древнего самурайского рода, вынужден был торговаться с ним, как какой-нибудь гонконгский китаёза.

– Но, мсье де Плесси, вы, безусловно, должны понимать, что по этой цене плюс фрахт и…

– Извините, мсье, но у меня инструкции. Как мы договорились, три миллиона баррелей нефти из Сирри предлагаются вам первым. У нас уже запросили котировки «ЭксТекс» и еще четыре крупнейшие компании. Если вы хотите отказаться…

– Нет, но контракт специально оговаривает «текущую цену ОПЕК», и мы…

– Да, но вы, конечно, знаете, что все поставщики – члены ОПЕК взимают дополнительную комиссию. Не забывайте, что саудовцы планируют снизить добычу в этом месяце, что на прошлой неделе все крупнейшие нефтяные компании распорядились провести новую широкую волну форс-мажорных сокращений поставок, что Ливия тоже сокращает свою добычу. «Бритиш петролеум» увеличила у себя сокращение до сорока пяти процентов…

Касиги хотелось зареветь от ярости, когда он вспомнил, как в конечном счете согласился при условии, что все три миллиона баррелей будут отпущены по той же цене, на что француз сладко улыбнулся и сказал:

– Разумеется, при условии, что вы погрузите их за семь дней.

Однако оба знали, что это невозможно. Знали они и то, что румынская государственная делегация находилась в эти дни в Кувейте, добиваясь поставки трех миллионов тонн сырой нефти, не говоря уже о трех миллионах баррелей, чтобы сбалансировать потерю иранской нефти, которая поступала к ним по ирано-советскому трубопроводу. И что были другие покупатели, десятки покупателей, ждавших, чтобы перехватить его опцион на нефть Сирри, да и все его другие опционы: на нефть, сжиженный природный газ, нафту и прочую нефтехимическую продукцию.

– Очень хорошо, семнадцать шестьдесят за баррель, – благодушно кивнул Касиги, но про себя поклялся, что найдет способ свести счеты.

– Только для этого одного танкера, мсье.

– Конечно, для этого танкера, – еще любезнее произнес он.

А теперь этот австралийский пилот нашептывает мне, что и этот танкер может оказаться в опасности. Странный он старик, слишком стар, чтобы летать, и при этом такой мастер, столько знает и умеет, так открыт и так глуп. Глупо быть таким открытым, потому что ты таким образом отдаешь себя во власть другого человека.

Он посмотрел на Скрэггера:

– Вы говорили, что, возможно, со временем между нами может быть мир. Сегодня время у нас обоих едва не вышло, если бы не ваше мастерство и ваше везение, хотя мы называем это кармой. Я и правда не знаю, сколько времени нам отпущено. Может быть, мой корабль завтра взорвут. Я буду на борту. – Он пожал плечами. – Карма. Но давайте будем друзьями, только вы и я… Я не думаю, что мы предадим наших боевых товарищей, ваших и моих. – Он протянул руку. – Прошу вас.

Скрэггер посмотрел на протянутую руку. Касиги усилием воли заставил себя ждать. Потом Скрэггер уступил, полукивнул и крепко пожал руку японца:

– Хорошо, приятель, давай попробуем.

В этот момент он увидел, что Восси повернулся к нему и подзывает его. Скрэггер тут же прошел в кабину:

– Да, Эд.

– Экстренная эвакуация, Скрэг, запрос с «Сирри-3». Один человек из палубной команды упал за борт…

Они тут же полетели туда. Тело плавало в воде рядом с опорами платформы. Его подняли наверх на лебедке. Акулы уже потрудились над ногами, одна рука отсутствовала. Тело покрывали огромные синяки, лицо было непонятным образом обезображено. Это был Абдулла Турик.

Глава 6

НЕПОДАЛЕКУ ОТ БЕНДЕР-ДЕЙЛЕМА. 16:52. Тени становились длиннее. Землю за дорогой покрывали кустарники, а за ними каменистые предгорья поднимались к горам, увенчанным снеговыми шапками, – северному участку гор Загрос. По эту сторону дороги, вдоль речушки и болот, протянувшихся на несколько миль до самого порта, лежал один из нефтепроводов, которые крест-накрест пересекали всю эту местность. Стальные трубы диаметром двадцать дюймов лежали на бетонной эстакаде, которая вела вниз, в дренажную трубу под дорогой, потом уходили под землю. Примерно в миле к востоку лежала деревня – бедная, пыльная, землистого цвета, с домами из кустарных глиняных кирпичей, – и с той стороны приближался небольшой автомобиль. Машина, старая и разбитая, двигалась медленно; мотор, впрочем, звучал почти как новый, слишком новый для такого кузова.

В машине сидели четыре иранца, молодые, чисто выбритые и одетые лучше, чем обычно, хотя все были в пятнах пота и сильно нервничали. Рядом с дренажной трубой автомобиль остановился. Молодой человек в очках, сидевший на переднем сиденье, вышел из машины и притворился, что справляет малую нужду у обочины, пока его глаза внимательно осматривали все вокруг.

– Все чисто, – сказал он.

Тут же два молодых человека с заднего сиденья быстро выбрались из машины и, держа с двух сторон грубую тяжелую сумку, нырнули вниз по земляной насыпи в трубу. Молодой человек в очках застегнул пуговицы на штанах, потом неспешно прошел к багажнику и открыл его. Из-под куска рваного брезента выглядывал короткий ствол чехословацкого пистолета-пулемета. Молодой человек почувствовал себя немного спокойнее.

Водитель вышел, расстегнул штаны и направил в канаву мощную струю.

– Я тоже хотел, Масхуд, да не смог, – проговорил молодой человек в очках, завидуя своему товарищу, вытер пот с лица и поправил очки.

– А у меня перед экзаменами никогда не получается, – ответил Масхуд и рассмеялся. – Дай Бог, университет скоро снова откроется.

– Бог! Бог – это опиум для народных масс, – произнес молодой человек в очках с сухой непреложностью, потом перевел взгляд на дорогу.

Она была по-прежнему пуста в обе стороны, насколько хватало глаз. В нескольких милях к югу солнце отражалось в водах залива. Парень закурил сигарету. Пальцы его дрожали. Время тянулось очень медленно. Кругом роились мухи, от их жужжания тишина казалась еще более глубокой. Вдруг он заметил облако пыли на дороге, по ту сторону деревни.

– Смотри!

Оба прищурились, вглядываясь в даль.

– Это фуры… или грузовики, армейские грузовики? – встревоженно спросил Масхуд, потом подбежал к краю дренажной трубы и крикнул: – Эй, вы, там, давайте быстрее! Что-то едет в нашу сторону!

– Хорошо, – отозвался голос снизу.

– Мы почти закончили, – добавил второй.

Два парня внизу открыли сумку и уже укладывали плоские пакеты взрывчатки тут и там вдоль сварного шва стальной трубы нефтепровода. Труба была одета в чехол из просмоленной холстины для защиты от ржавления.

– Али, давай сюда взрыватель и шнур, – сдавленно приказал тот, что был постарше.

Они оба здорово перепачкались, по грязной коже сбегали ручейки пота.

– Держи. – Али – его мокрая от пота рубашка прилипла к спине – осторожно протянул ему взрыватель. – А ты уверен, что знаешь, как это делается, Биджан?

– Мы же столько часов изучали брошюру. Даже отрабатывали это на практике с закрытыми глазами, помнишь? – Биджан натянуто улыбнулся. – Мы как Роберт Джордан из «По ком звонит колокол». Точь-в-точь как он.

Его напарник поежился:

– Надеюсь, колокол звонит не по нам.

– Даже если и по нам, какая разница? Партия выстоит, и народные массы победят. – Биджан непослушными пальцами неуклюже притиснул хрупкий глицериновый детонатор к одному из взрывпакетов, подсоединил рядом конец запального шнура и навалил сверху оставшиеся пакеты, чтобы он держался.

Сверху снова раздался голос Масхуда, еще более настойчивый:

– Скорей! Это… Нам кажется, это армейские грузовики с солдатами!

На миг оба юноши внизу застыли словно парализованные, потом размотали шнур, спотыкаясь друг о друга от испуга. Они не заметили, как конец шнура, укрепленный рядом с детонатором, выскользнул. Отмерив десять футов шнура на земле, они подожгли дальний конец и бросились бежать. Биджан оглянулся, чтобы все проверить, увидел, что с их конца шнур уверенно искрит и дымится, и тут с ужасом заметил, что второй конец шнура безвольно болтается вдоль края эстакады. Он метнулся назад, дрожащими руками впихнул шнур поближе к взрывателю, поскользнулся и задел взрыватель, который ударился о бетон.

Нитроглицерин взорвался, пакет с взрывчаткой рядом с ним сдетонировал, потом еще один и еще, потом взорвались все остальные, разорвав Биджана на куски вместе с двадцатью футами трубопровода, разнеся свод дренажной трубы, перевернув машину, убив двух из оставшихся парней и оторвав ногу третьему.

Из трубы потоком хлынула нефть. Сотни баррелей в минуту. Нефть должна была загореться, но не загорелась: взрывчатка была заложена и подорвана слишком неумело. Когда два армейских грузовика опасливо остановились в ста ярдах, нефтяное озеро уже достигло реки. Более легкие фракции, летучие, легко испаряющиеся, поплыли по поверхности, тяжелая сырая нефть начала впитываться в берега реки, в болотистую почву, отравляя всю местность вокруг, делая ее крайне опасной.

В двух угнанных грузовиках находилось около двух десятков «зеленых повязок» Хомейни, большинство из них с бородой, остальные небритые – крестьяне, несколько рабочих с нефтяных промыслов, обученный в ООП командир и мулла, – все вооружены, все в поту, грязи и крови после схватки, несколько раненых, капитан полиции в мундире, еще живой, связанный и с кляпом во рту, валялся на полу кузова. Они только что атаковали и захватили полицейский участок к северу отсюда и теперь направлялись в Бендер-Дейлем, чтобы продолжать войну там. Их задача состояла в том, чтобы помочь другим группам установить контроль над гражданским аэропортом в нескольких милях к югу.

Возглавляемые муллой, они подошли к краю взорванной трубы. Несколько секунд смотрели на хлещущую нефть, потом их внимание привлек протяжный стон. Сбросив с плеч автоматы, они осторожно приблизились к перевернутой машине. Юноша с оторванной ногой лежал наполовину придавленный ею и быстро умирал. Мухи поднимались роем, садились и опять поднимались, повсюду кровь и обрывки человеческих внутренностей.

– Кто ты? – спросил мулла, грубо встряхнув молодого человека. – Зачем сделал это?

Юноша открыл глаза. Без очков все вокруг размыло, как в тумане. Он слепо пошарил возле себя, пытаясь их отыскать. Тут страх смерти поглотил его. Он попробовал произнести слова шахады, но изо рта вырвался лишь вопль ужаса. Кровь поднялась к горлу, он начал давиться ею.

– На все воля Бога, – сказал мулла, отворачиваясь.

Он заметил в грязи разбитые очки и поднял их. Одна линза треснула, другая вылетела из оправы.

– Зачем им понадобилось это делать? – спросил один из «зеленых повязок». – У нас ведь нет приказа взрывать трубопроводы. Сейчас нет.

– Должно быть, они коммунисты или эта исламско-марксистская падаль. – Мулла швырнул очки на дорогу. Лицо его было в синяках, длинный халат в нескольких местах разорван, и он очень хотел есть. – По виду студенты. Пусть Аллах убьет всех своих врагов так же быстро.

– Эй, поглядите-ка сюда! – крикнул другой боец. Он обыскивал машину и нашел три пистолета-пулемета и несколько гранат. – Все чехословацкое. Только левые бывают так хорошо вооружены. Эти собаки и вправду враги.

– Хвала Аллаху! Хорошо, это оружие нам пригодится. Грузовики смогут объехать эту яму сбоку?

– Да, без труда, хвала Аллаху, – отозвался его водитель, плотный бородатый иранец. Он был рабочим на одном из нефтяных месторождений и кое-что знал о нефтепроводах. – Нам лучше сообщить об этом взрыве, – нервно добавил он. – Вся эта местность теперь может взлететь на воздух. Я мог бы позвонить на насосную станцию, если мы найдем где-нибудь работающий телефон, или передать сообщение, тогда они смогут остановить утечку. Нам лучше поторопиться. Здесь сейчас смертельно опасно, и нефть быстро зальет все кругом ниже по течению.

– На все воля Бога. – Мулла смотрел на разливающуюся нефть. – Все равно будет неправильно попусту терять богатства, которые Бог послал нам. Хорошо, мы постараемся позвонить из аэропорта.

Из булькающего горла юноши вырвался еще один крик о помощи. Они оставили его умирать.

АЭРОПОРТ БЕНДЕР-ДЕЙЛЕМА. 17:30. Гражданский аэропорт не охранялся, был заброшен и не работал, за исключением представительства компании «С-Г», которое перебралось сюда несколько недель назад с острова Харк. Аэропорт имел две короткие взлетно-посадочные полосы, маленькую диспетчерскую вышку, несколько ангаров, двухэтажное административное здание, несколько жилых бараков, а теперь еще и несколько современных трейлеров – собственность «С-Г» – в качестве временного пристанища для сотрудников и головного офиса. Он ничем не отличался от десятков других гражданских аэропортов, которые шах понастроил для местных авиалиний, обслуживавших весь Иран. «У нас будут аэропорты и современное обслуживание», – объявил шах, и его распоряжение было выполнено. Но с тех пор как шесть месяцев назад начались беспорядки и на всех местных авиалиниях были объявлены забастовки, самолеты по всему Ирану перестали летать и аэропорты закрылись. Наземный персонал и сотрудники администрации исчезли. Большинство самолетов оставили под открытым небом, без обслуживания и ухода. Из трех двухмоторных турбореактивных самолетов, припаркованных на площадке перед зданием аэропорта, два стояли на спущенных шинах, у одного было разбито стекло кабины пилота. Керосин изо всех топливных баков слили воры. Самолеты имели вид грязный, почти заброшенный. И печальный.

Разительным контрастом на их фоне смотрелись пять сверкающих вертолетов «С-Г» – три 212-х и два 206-х, – выстроившихся идеально ровной шеренгой; они проходили свою ежедневную помывку и последний осмотр за день.

Капитан Рудигер Луц, старший пилот, перешел к последней машине и осмотрел ее так же тщательно, как и все предыдущие.

– Очень хорошо, – наконец произнес он. – Можете убирать их назад.

Он смотрел, как механики и наземные работники-иранцы покатили вертолеты назад в ангары, которые так же сверкали чистотой. Он знал, что многие сотрудники за его спиной смеялись над ним из-за его пристрастия к чистоте и порядку, но это не имело значения до тех пор, пока они выполняли его приказы. Это наша самая большая проблема, думал он. Как добиться, чтобы они подчинялись, как нам функционировать в военной обстановке, когда нами управляют не армейские правила, когда мы просто гражданские лица, оказавшиеся в самой гуще войны, хочет Дункан Мак-Ивер открыто признать это или нет.

Сегодня утром Дюк Старк из Ковисса передал по высокочастотной связи краткую информацию от Мак-Ивера в Тегеране о слухах про нападение на тегеранский аэропорт и восстание на одной из авиабаз в тех краях. Из-за расстояния и гор Бендер-Дейлем не мог напрямую говорить с Тегераном или со своими другими базами, только с Ковиссом. Встревоженный Луц собрал всех работавших у него иностранцев – четырех пилотов и семь механиков, из которых семеро были англичанами, двое американцами, один немцем и один французом, – в таком месте, где их не смогут подслушать, и рассказал последние новости.

– Дело не столько в том, что Дюк говорил, а в том, как он это говорил. Все время называл меня Рудигер, хотя всю жизнь звал просто Руди. Голос у него был какой-то встревоженный.

– Быть встревоженным на Дюка не похоже, если только дерьмо действительно не попало в вентилятор, – обеспокоенно произнес Джон Тайрер, американец и заместитель Руди. – Думаешь, у него проблемы? Думаешь, нам стоит слетать поглядеть, что там в Ковиссе?

– Возможно. Но мы подождем, пока я не поговорю с ним сегодня вечером.

– Я лично думаю, что нам лучше подготовиться к полуночному отлету, Руди, – с уверенностью сказал механик Фаулер Джойнс. – Да. Если старина Дюк нервничает, нам лучше быть готовыми смазать пятки, свалить отсюда.

– Ты с ума сошел, Фаулер! У нас тут в жизни не было никаких неприятностей, – возразил ему Тайрер. – Весь этот район более-менее спокоен, полиция и войска здесь дисциплинированные и держат все под контролем. Черт, да у нас тут пять баз ВВС в радиусе двадцати миль, а это все элита и целиком за шаха. Скоро обязательно будет выступление лоялистов, какой-нибудь переворот.

– А ты когда-нибудь оказывался посреди переворота? Они же, черт бы их побрал, стрелять будут друг в друга, а из меня вояка никакой!

– Хорошо, скажем, тут начнется серьезная заваруха, что вы предлагаете?

Они обсудили разные варианты и возможности. По земле, по воздуху, по морю. До границы с Ираком едва сотня миль, и до Кувейта легко добраться через залив.

– Предупредят нас заранее, и время у нас будет. – Руди говорил уверенным тоном. – Мак-Ивер узнает, если готовится переворот.

– Послушай, сынок, – сказал Фаулер более кисло, чем обычно. – Я знаю компании. Это то же, что твои чертовы генералы! Если действительно запахнет жареным, про нас никто и не вспомнит и останемся мы тут одни-одинешеньки, так что нам лучше выработать план. Я не хочу, чтобы мне башку отстрелили за шаха, Хомейни или даже за господа бога Гэваллана. Я говорю, если что, драпать нам надо, уносить ноги!

– Черт подери, Фаулер! – вскинулся один из пилотов-англичан. – Ты что, предлагаешь нам угнать один из наших собственных вертолетов? Да нас за это навсегда от полетов отстранят!

– Может, так оно и лучше, чем в рай стучаться!

– Нас могут сбить, черт подери! У нас никак не получится… Ты же знаешь, как контролируются все наши полеты и какой тут радар дерганый… Черт, еще хуже, чем в Бендер-Ленге! Мы в воздух не можем подняться, не спросив разрешения завести двигатели…

В конце концов Руди попросил их представить ему чрезвычайные предложения на случай, если понадобится срочная эвакуация по суше, по воздуху или по морю, и оставил их спорить дальше.

Весь день он в тревоге размышлял, что ему делать, что стряслось в Ковиссе и в Тегеране. Как старший пилот, он отвечал за свою команду, а также за дюжину иранских рабочих и Джахана, его радиста, которым он не платил зарплату уже полтора месяца, и за все вертолеты и запчасти к ним. Нам чертовски повезло, что мы выбрались с Харка практически без потерь, думал он, чувствуя, как сжимается желудок. Перевод представительства прошел гладко: все их машины, все важные запчасти и кое-какие из их транспортных средств перевезли сюда в течение четырех дней, не нарушив их плотного графика контрактных полетов и экстренных эвакуаций.

Выбраться с Харка было легко, потому что все хотели оттуда уехать. И как можно быстрее. Даже до начала беспорядков Харк был непопулярной базой, где нечего было делать, кроме как работать и ждать отпуска в Тегеране или дома. Когда начались проблемы, все знали, что для революционеров Харк – главная мишень. Там было много массовых беспорядков, немного стрельбы. Недавно среди бунтующего населения стали замечать все больше повязок ИООП, и командующий вооруженными силами на острове пригрозил, что расстреляет каждого крестьянина на Харке, если беспорядки не прекратятся. С тех пор как они оставили остров несколько недель назад, на Харке было тихо, зловеще тихо.

И обстановка во время перевода базы не была по-настоящему чрезвычайной, напомнил он себе. Как же нам быть, если она такой станет? На прошлой неделе он летал в Ковисс, чтобы забрать кое-какие специальные запчасти, и спросил Старка, как он намерен действовать в Ковиссе, если ситуация серьезно накалится.

– Так же, как и ты, Руди. Постараюсь действовать в рамках правил компании, от которых в этом случае толку нет, – ответил высокий техасец. – У нас тут есть пара преимуществ: почти все наши ребята раньше служили в том или ином качестве, так что какая-то командная цепочка есть… Только, черт меня возьми, можно сколько угодно планировать и все равно ночами не спать, потому что, когда дерьмо ударит в вентилятор, все будет, как всегда бывает: одни расклеятся, другие – нет, и никогда заранее нельзя сказать, кто как себя проявит и даже как ты сам на все отреагируешь.

Руди не был на такой войне, где стреляют, хотя его служба в германской армии в 1950-х проходила на границе с Восточной Германией, а в Западной Германии ты никогда не забывал о стене, железном занавесе и всех твоих братьях и сестрах по ту сторону и о нависших в ожидании советских легионах и легионах их сателлитов с десятками тысяч танков и ракет позади них – все в каких-то шагах от тебя. И всегда помнил о немецких фанатиках по обе стороны границы, которые боготворят своего мессию Ленина, и о тысячах шпионов, выедающих нам кишки.

Печально.

Сколько их из моего родного города?

Он родился в небольшом городке под Плауэном, недалеко от чехословацкой границы, который теперь находился в Восточной Германии. В 1945-м ему было двенадцать, его брату – шестнадцать, и тот уже находился в армии. Годы войны были для него и его младшей сестры и матери не слишком суровыми. Еды в сельской местности хватало. Но в 45-м им пришлось бежать, спасаясь от советских орд, и они взяли с собой лишь то, что могли унести, присоединившись к огромным массам немцев, бежавших на запад: два миллиона из Пруссии, еще два с севера, четыре из центральной части, еще два с юга, вместе с миллионами чехов, поляков, венгров, австрийцев, болгар – людей со всей Европы, голодных, перепуганных, борющихся за то, чтобы остаться в живых.

Да, остаться в живых, подумал он.

В пути, продрогший, усталый, почти сломленный, он помнил, как ходил с матерью на мусорную свалку где-то под Нюрнбергом. Запомнилась изуродованная войной земля, города, лежавшие в руинах. Мать отчаянно хотела найти на свалке чайник. Их собственный украли предыдущей ночью, новый купить было невозможно, даже если бы у них были деньги. «У нас должен быть чайник, чтобы кипятить воду, иначе мы умрем! – восклицала она. – Мы заболеем тифом или дизентерией, как другие. Нам не выжить без кипяченой воды». Поэтому он отправился с ней, в слезах, убежденный, что это пустая трата времени, но чайник они действительно нашли. Он был старый и помятый, носик погнут, ручка болтается, но крышка была при нем, и он не протекал. Теперь этот чайник, чистый и сверкающий, стоял на почетном месте на каминной полке в кухне их сельского дома под Фрайбург-им-Брайсгау, где жили его жена, сыновья и мать. И раз в год, в ночь перед Новым годом, мама готовила чай на воде, вскипяченной в этом чайнике. И если он был дома, они вместе улыбались, она и он. «Если верить достаточно сильно, сын мой, и пытаться, – каждый раз произносила она шепотом, – ты обязательно найдешь свой чайник. Никогда не забывай, это ты нашел его, а не я».

Внезапно раздались тревожные крики. Руди круто обернулся и увидел, как три армейских грузовика ворвались в ворота, один понесся к диспетчерской вышке, другие – к его ангарам. Грузовики, визжа тормозами, остановились, и революционеры с зелеными повязками попрыгали из кузовов и рассыпались по всей базе, двое побежали в его сторону с автоматами наперевес, крича что-то на фарси, которого он не понимал, остальные начали сгонять его людей в один из ангаров. Холодея от ужаса, Руди поднял руки; сердце бешено колотилось в груди от внезапности этого нападения. Два человека с зелеными повязками, бородатые и потные от смеси страха и возбуждения, ткнули стволы своих автоматов ему в лицо, и Руди отшатнулся.

– Я безоружен, – выдохнул он. – Что вам нужно? А?

Ни один из них ему не ответил, оба просто продолжали держать его под прицелом. За их спиной ему было видно, как его людей выгоняли из жилых трейлеров и собирали на бетонированной площадке перед ангарами. Другие из нападавших забирались в вертолеты и выпрыгивали из них, обыскивая машины, грубо копаясь внутри. Луц заметил, как один из них вышвыривает аккуратно скатанные спасжилеты из карманов на сиденьях. Вспыхнувшая ярость пересилила страх. Прежде чем он успел сообразить, что делает, он отпихнул стволы автоматов в сторону и бросился к машинам. Секунду казалось, что оба иранца сейчас выстрелят, но они просто побежали за ним следом, догнали и рывком развернули к себе лицом. Один поднял автомат, чтобы ударить его прикладом в лицо.

– Отставить!

Иранец замер.

Человеку, выкрикнувшему эту команду по-английски, было тридцать с небольшим. Это был крупный мужчина в грубой одежде, с зеленой повязкой на рукаве, с короткой бородой, черными вьющимися волосами и темными глазами.

– Кто здесь главный?

– Я! – Руди высвободился от державших его повстанцев. – Что вы здесь делаете? Что вам нужно?

– Мы берем аэропорт под свой контроль во имя ислама и революции. – Человек говорил с акцентом. – Сколько здесь солдат, сотрудников аэропорта?

– Ни одного. Никаких солдат… Из диспетчеров тоже никого, здесь никого нет, кроме нас, – ответил Руди, стараясь отдышаться.

– Нет солдат? – В голосе иранца появились опасные нотки.

– Нет, ни одного. У нас тут были патрули с тех пор, как мы сюда прибыли несколько недель назад. Они появляются время от времени. Но постоянно здесь не находятся. И военных самолетов и вертолетов тоже нет. – Руди ткнул пальцем в направлении ангара. – Скажите этим… этим людям, чтобы они бережнее обращались с моими вертолетами, от этих машин зависят жизни людей, не только наши, но и иранцев.

Человек обернулся и увидел, что там творилось. Он прокричал еще одну команду, обругав своих людей. Они без всякой опаски заорали на него в ответ, потом помедлили минуту и вылезли из машин в сгущающиеся сумерки, оставив за собой хаос.

– Пожалуйста, извините их, – сказал мужчина. – Мое имя Затаки. Я возглавляю комитет Абадана. С Божьей помощью мы теперь управляем Бендер-Дейлемом.

В животе у Руди творилась кутерьма. Его команда экспатриантов и иранских рабочих стояла, замерев, рядом с низеньким административным зданием в окружении направленных на них автоматов.

– Мы работаем на британскую компан…

– Да, мы знаем о «С-Г хеликоптерз». – Затаки повернулся и прокричал еще один приказ; с явной неохотой несколько человек из его группы направились к воротам и начали занимать оборонительные позиции. Он опять обернулся к Руди. – Ваше имя?

– Капитан Луц.

– Вам нечего бояться, капитан Луц, ни вам, ни вашим людям. У вас здесь есть оружие?

– Нет, за исключением легких пистолетов системы Вери, они входят в летный комплект. Сигнальные пистолеты, для подачи сигнала в случае аварии.

– Принесите их. – Затаки повернулся, подошел поближе к группе сотрудников «С-Г» и встал там, изучая их лица.

Руди видел, как напуганы его иранцы, повара, наземные рабочие, слесари, Джахан и Йемени, менеджер из «Иран ойл».

– Это все мои люди, – произнес он, стараясь, чтобы его голос звучал твердо. – Все они – работники «С-Г».

Затаки взглянул на него, потом подошел вплотную, и Руди пришлось напрячь всю свою волю, чтобы опять не отшатнуться.

– Вы знаете, что такое «Моджахедин аль-хальк»? Федаины? Туде? – тихо спросил иранец; Затаки был мощнее Руди и вооружен автоматом.

– Да.

– Хорошо.

Затаки продолжил внимательно изучать иранцев. Одного за другим. Молчание нарастало. Внезапно он ткнул пальцем в одного из них, слесаря. Человек осел под его взглядом, потом сломя голову бросился бежать, что-то крича на фарси. Его быстро схватили, и после нескольких ударов он потерял сознание.

– Комитет будет судить его и приговорит во имя Аллаха. – Затаки бросил взгляд на Руди. – Капитан, – сказал он, и его губы сложились в жесткую улыбку, – я просил вас принести ваши пистолеты Вери.

– Они в сейфе, под надежным замком, – ответил Руди так же жестко, совсем не чувствуя в себе храбрости. – Вы можете забрать их, когда пожелаете. Вертолету они придаются только на время полета. Я… я хочу, чтобы этого человека освободили!

Без предупреждения Затаки развернул автомат и ударил Руди прикладом по голове, но Руди среагировал молниеносно: одной рукой он перехватил автомат, отведя его в сторону, вырвал его из рук иранца и, прежде чем автомат успел упасть на землю, натренированным ребром ладони рубанул Затаки по незащищенному горлу, однако в последнее мгновение остановил смертельный удар, едва коснувшись кожи иранца. Руди отступил назад, совершенно не представляя, что ему теперь делать. Все автоматы были наведены на него.

Тишина сгущалась. Его люди оцепенели от ужаса. Затаки сверлил Руди взглядом, полным ярости. Тени вытянулись, легкий ветерок играл «колдуном», издавая негромкое потрескивание.

– Поднимите автомат!

В еще более пронзительном безмолвии Руди услышал в голосе иранца угрозу и обещание и понял, что его жизнь – жизнь каждого из них – висит на волоске.

– Фаулер, выполняйте! – приказал он, молясь про себя, что сделал правильный выбор.

Фаулер медленно выступил вперед.

– Есть, сэр, так точно, иду! – Ему показалось, что двадцать шагов, которые он проделал, заняли очень много времени, но никто его не остановил, а один из иранцев даже шагнул в сторону, пропуская его. Он поднял автомат, привычным движением поставил его на предохранитель и аккуратно протянул Затаки прикладом вперед. – Он не погнулся и… э-э… совсем как новый, сынок.

Иранец взял автомат и толкнул предохранитель вниз; щелчок прозвучал для всех как удар грома.

– Вы разбираетесь в оружии?

– Да… да, вообще-то. Мы… все механики были… мы все проходили курсы в ВВС… в Королевских военно-воздушных силах то есть, – произнес Фаулер, глядя Затаки в глаза, и подумал: «Какого дьявола я тут делаю, корчу храбреца перед этим вонючим отродьем левой титьки базарной шлюхи?» – Можно нам разойтись? Мы же гражданские, сынок, не солдаты там какие, прошу прощения. Нейтралитет у нас.

Затаки дернул большим пальцем в сторону группы:

– Возвращайтесь на место. – Потом он повернулся к Руди. – Где вы научились карате?

– В армии. В немецкой армии.

– А-а, немецкой. Вы немец? Немцы хорошо относились к Ирану. Не то что британцы или американцы. Кто здесь ваши пилоты, их имена и национальности?

Руди поколебался, потом показал пальцем:

– Капитан Дюбуа, француз, капитаны Тайрер, Блок и Форсайт, англичане.

– Американцев нет?

Руди опять почувствовал, как его желудок куда-то провалился. Джон Тайрер был американцем и имел фальшивое удостоверение личности. В этот момент его ухо уловило звук приближающегося вертолета, он узнал характерное «транк-транк» 206-го и непроизвольно посмотрел на небо вместе со всеми остальными. Затем один из «зеленых повязок» крикнул что-то и вытянул руку вверх, остальные бросились занимать оборонительные позиции, все разбежались, кроме экспатриантов. Они узнали маркировку на борту.

– Все в ангар! – приказал Затаки, когда вертолет появился над летным полем на высоте тысяча футов и начал кружить. – Один из ваших?

– Да. Но не с этой базы. – Руди прикрылся от заходящего солнца; сердце забилось чаще, когда он разобрал маркировку. – Это ЕР-НХТ из Ковисса, с нашей базы в Ковиссе.

– Что ему нужно?

– Очевидно, сесть.

– Узнайте, кто на борту. И без фокусов.

Они вместе прошли к аппарату УВЧ-связи в его кабинете.

– НХТ, вы меня слышите?

– НХТ, слышу вас хорошо. Говорит капитан Старк из Ковисса. – Пауза, потом: – Капитан Луц?

– Да, это капитан Луц, капитан Старк, – сказал Руди, поняв по официальности обращения, что на борту наверняка находятся враждебные лица, так же как и Старк теперь поймет, что здесь тоже не все в порядке.

– Прошу разрешения на посадку. У меня кончается топливо, и требуется дозаправка. Я получил разрешение абаданского центра радиолокационного контроля.

Руди бросил взгляд на Затаки.

– Спросите, кто на борту? – произнес иранец.

– Кто у вас на борту?

Пауза.

– Четыре пассажира. А в чем проблема?

Руди ждал. Затаки не знал, что делать. Любая из военных баз могла их сейчас прослушивать.

– Разрешайте посадку… рядом с ангаром.

– Посадку разрешаю, НХТ. Сажайте машину рядом с восточным ангаром.

– НХТ.

Затаки наклонился вперед и выключил рацию:

– Впредь радиосвязью вы будете пользоваться только с разрешения.

– Мы должны передавать регулярные сообщения на радары Абадана и Киша. Мой радист работает у нас в тече…

Кровь бросилась в лицо Затаки, и он заорал:

– До дальнейших распоряжений радиосвязью пользоваться только в присутствии одного из нас! И никаких взлетов или посадок без нашего разрешения. Вы за это отвечаете. – Его ярость улетучилась так же быстро, как и возникла. Он поднял автомат. Предохранитель был все еще снят. – Если бы вы не остановили удар, то сломали бы мне шею, проломили горло и я бы умер. Так?

– Так, – помолчав, кивнул Руди.

– Почему вы остановились?

– Я… я никого раньше не убивал. Не хотел начинать.

– Я убил многих. Исполняя труд Божий. Многих, хвала Богу. Многих. И убью еще многих врагов ислама с Божьей помощью. – Затаки щелкнул предохранителем. – То, что удар был остановлен, всего лишь воля Бога. Не больше. Я не могу возвратить вам того человека. Он иранец, это Иран, он враг Ирана и ислама.

Они наблюдали из ангара, как 206-й опускается на площадку. На борту было четыре пассажира. Все гражданские, все вооружены автоматами. Переднее сиденье занимал мулла, и натянутые нервы Затаки немного ослабли, но не его гнев. Едва вертолет коснулся бетона, его революционеры выскочили из укрытий и, с автоматами наготове, окружили его.

Мулла Хусейн выбрался из машины. Его лицо посуровело, когда он увидел враждебность Затаки.

– Мир вам. Я Хусейн Ковисси из ковисского комитета.

– Добро пожаловать на мой участок, во имя Бога, мулла, – ответил Затаки, его лицо еще больше помрачнело. – Я полковник Затаки из абаданского комитета. Мы правим в этой местности и не одобряем, когда люди ставят себя между нами и Богом.

– Сунниты и шииты – братья. Ислам есть ислам, – сказал Хусейн. – Мы благодарны нашим братьям на абаданских нефтепромыслах за их поддержку. Давайте отойдем и поговорим. Наша исламская революция еще не одержала победу.

Затаки натянуто кивнул, отозвал своих людей и махнул рукой мулле, чтобы тот последовал за ним туда, где их не могут услышать.

В ту же секунду Руди торопливо подбежал под вращающийся винт.

– Руди, что, черт возьми, происходит?! – спросил Старк из кабины.

Он заканчивал остановку двигателя, чувствуя, как ноют плечи.

Руди рассказал ему.

– А у тебя?

Так же быстро Старк сообщил о том, что произошло ночью на базе и в кабинете полковника Пешади.

– Мулла и эти головорезы вернулись в полдень, и их чуть удар не хватил, когда я отказался брать на борт вооруженных людей. Да, брат, думаю, пусть меня прикончат, но вооруженных людей я не повезу. Это делает нас сообщниками революционеров, а революции этой еще очень далеко до победы: по дороге сюда мы видели сотни солдат и блокпостов на дорогах. – Тяжелым взглядом он окинул базу и группки «зеленых повязок» тут и там; остальные члены команды все еще стояли под охраной возле своих трейлеров, слесарь-иранец все так же лежал без сознания. – Сволочи! – произнес он, вылез из кабины, потянулся, размял затекшие плечи и почувствовал себя лучше. – В конце концов мы пришли к компромиссу. Автоматы они оставили при себе, но я собрал их магазины и сложил в багажном отде… – Он замолчал.

К ним приближался высокий мулла Хусейн. Лопасти винта теперь лениво пробегали над их головами, замедляя свое вращение.

– Капитан, пожалуйста, ключ от багажного отделения, – сказал Хусейн.

Старк передал ему ключ:

– Нам не хватит времени, чтобы вернуться в Ковисс, и не хватит времени, чтобы долететь до Абадана.

– Вы разве не можете летать ночью?

– Могу, но это против ваших правил. Вы надевали наушники, вы слышали, как здесь работает радар. Мы едва успеем подняться в воздух, как нас со всех сторон облепят военные вертолеты и самолеты. Я заправлюсь, и мы переночуем здесь. По крайней мере, я переночую. Если вам нужно в город, вы всегда можете взять машину у своих здешних приятелей.

Хусейн вспыхнул.

– Времени у тебя совсем мало осталось, американец, – сказал он на фарси. – У тебя и всех твоих империалистических паразитов.

– На все воля Бога, мулла, на все воля Бога. Я буду готов к отлету после первой молитвы. После нее я улетаю, с вами или без вас.

– Ты доставишь меня в Абадан, подождешь там, а потом вернешься в Ковисс, как нужно мне и как приказал полковник Пешади!

Старк резко бросил, переходя на английский:

– Если вы будете готовы лететь после первой молитвы! Только мне Пешади ничего не приказывал. Я не подчиняюсь его приказам или вашим. «Иран ойл» попросила меня перевезти вас на этом чартерном рейсе. Мне нужно будет дозаправиться на пути назад.

– Очень хорошо, – раздраженно ответил Хусейн, – мы вылетаем на рассвете. Что касается дозаправки… – Он подумал секунду. – Мы сделаем это на Харке.

И Руди, и Старк в ошеломлении уставились на него.

– Как мы сможем получить разрешение для перелета на Харк? Харк лоялен… э-э… все еще под контролем ВВС. Вы только добьетесь, что нам головы снесут.

Хусейн лишь взглянул на них:

– Вы будете ждать здесь, пока комитет не примет решение. Через час я хочу связаться с Ковиссом по ВЧ. – Он, негодуя, зашагал прочь.

– Эти сукины дети слишком хорошо организованы, Руди, – тихо произнес Старк. – Мы по уши в дерьме – и без весла.

Руди почувствовал, как у него слабеют ноги.

– Нам нужно сорганизоваться, приготовиться свалить отсюда к чертовой матери.

– Займемся этим после ужина. Ты в порядке?

– Я думал, мне конец. Они собираются прикончить всех нас, Дюк.

– Не думаю. По какой-то причине мы для них очень важные персоны. Они нуждаются в нас, именно поэтому Хусейн уступил. Как и твой Затаки. Они могут крепко нас тряхнуть при случае, чтобы мы не вольничали, но по крайней мере на ближайшее время мы для них почему-то очень важны. – Старк еще раз попытался прогнать ноющую боль и усталость в спине и плечах. – Эх, сейчас бы к Эрикки в его сауну. – (Они оба обернулись, услышав торжествующую пальбу: несколько «зеленых повязок» стояли, задрав автоматы в воздух.) – Эти сукины дети совсем рехнулись. Из того, что мне удалось подслушать, ясно, что эта операция – часть всеобщего восстания против вооруженных сил. Оружие против оружия. Как у вас тут радиоприем? Би-би-си или «Голос Америки»?

– Между неустойчивым и очень плохим, их глушат день и ночь. Радио «Свободный Иран», понятное дело, как всегда, проходит громко, без помех. – (Это была советская радиостанция, развернутая сразу по ту сторону границы, в Баку на берегу Каспийского моря.) – И «Радио Москвы», как всегда, звучит так, будто разместилось у тебя в саду на заднем дворе.

Глава 7

НЕДАЛЕКО ОТ ТЕБРИЗА. 18:05. В заснеженных горах далеко на севере, рядом с советской границей, 206-й Петтикина быстро перевалил через возвышенность, продолжая подниматься на перевал. Вертолет скользил над верхушками деревьев, следуя извивам дороги внизу.

– «Тебриз-1», вас вызывает HFC из Тегерана. Как слышите? – повторил он уже в который раз.

Опять молчание. Быстро темнело, предвечернее солнце пряталось за плотной серой, тяжелой от снега завесой облаков, раскинувшейся всего в нескольких стах футов над его головой. Петтикин еще раз попытался вызвать базу. Он чувствовал глубокую усталость, его лицо покрывали кровоподтеки, донимала тупая боль от полученных ударов. Ему было неудобно нажимать на кнопку радиопередачи в перчатках, под которыми к тому же мучительно саднили ободранные до крови костяшки пальцев.

– «Тебриз-1», HFC из Тегерана. Как слышите меня?

Снова никакого ответа, но это его особо не тревожило. Связь в горах всегда была плохой, его здесь никто не ждал, и ни у Эрикки Йокконена, ни у начальника базы не было никаких причин устанавливать радиовахту. Дорога ползла вверх, поэтому облачное покрывало опускалось ему на голову, но Петтикин с облегчением увидел, что вершина перевала была все еще свободна от облаков, а по ту сторону дорога убегала вниз, и там, в полумиле от вершины, лежала база.

Сегодня утром дорога до небольшой военной базы Хале-Морги, неподалеку от тегеранского международного аэропорта, заняла у него гораздо больше времени, чем он думал. И хотя из квартиры он вышел еще до рассвета, Петтикин добрался туда, когда холодное солнце уже довольно высоко поднялось в грязном, сером от дыма небе. Ему много раз приходилось сворачивать и двигаться в объезд. Столкновения на улицах все еще продолжались, и многие дороги были перекрыты, некоторые обстоятельно, с настоящими баррикадами, другие, таких было больше, наспех перегорожены обгоревшими остовами машин или автобусов. Множество тел валялось на покрытых снегом тротуарах и дорогах, он видел массу раненых, дважды сердитые полицейские заворачивали его обратно. Но он не отступал, выбирая еще более длинные объездные маршруты. Когда Петтикин добрался до места, то с удивлением обнаружил, что ворота, которые вели на тот участок базы, где располагалась их летная школа, были открыты и никем не охранялись. Обычно там всегда стояли часовые из солдат ВВС. Он въехал и поставил машину в безопасном месте у ангара «С-Г», но не увидел никого из обязательной минимальной команды механиков или дежурного наземного персонала.

День выдался холодным и ясным, и Петтикин был одет для полетов в зимнее время. Снег покрывал летное поле и бо́льшую часть взлетно-посадочной полосы. Ожидая, пока кто-нибудь появится, он проверил стоявший в ангаре 206-й, на котором собирался лететь. Машина была в полном порядке. Запасные части для Тебриза – рулевой винт и два гидравлических насоса – находились в багажном отделении. Баки были полные, что давало ему от двух с половиной до трех часов в воздухе – от двухсот до трехсот миль, в зависимости от ветра, высоты и используемой мощности. Ему все равно придется дозаправляться на маршруте. План полета предписывал ему сделать это в Бендер-Энзили, порте на Каспийском побережье. Без особых усилий он выкатил 206-й на площадку перед ангаром. В следующий миг вокруг начался настоящий ад, и он едва не очутился в гуще сражения.

Грузовики с солдатами на полной скорости ворвались в ворота и помчались через поле под градом пуль со стороны основной части базы, где располагались ангары, казармы и административные здания. Другие грузовики понеслись по дороге вдоль периметра базы, стреляя на ходу, потом к ним присоединился гусеничный бронетранспортер «Брен», изрыгая огонь из своих пулеметов. Ошеломленный Петтикин с ужасом узнал на касках эмблему «Бессмертных» и разглядел их погоны. Следом за ними появились бронированные автобусы с военизированной полицией и еще какими-то людьми, которые рассредоточились на его стороне базы, оцепив ее. Прежде чем он успел сообразить, что происходит, четверо из них схватили его и потащили к одному из автобусов, что-то крича на фарси.

– Ради всего святого, да не говорю я на фарси! – кричал он им в ответ, стараясь вырваться из их рук.

Тогда один из них ударил его кулаком в живот, и он рыгнул, вырвался на свободу и ударил своего обидчика в лицо. Другой тут же выхватил пистолет и выстрелил. Пуля пробила ворот его парки и с жутким взвизгом срикошетила от автобуса, оставив после себя крупинки горящего кордита. Петтикин замер. Кто-то наотмашь хлестнул его по губам, остальные принялись осыпать его ударами и пинками. В этот момент рядом появился полицейский.

– Американец? Ты американец? – зло спросил он на плохом английском.

– Англичанин, – выдохнул Петтикин. Его рот был полон крови, он пытался вырваться от иранцев, прижавших его к капоту автобуса. – Я из вертолетной компании «С-Г», и это моя…

– Американец! Диверсант! – Полицейский сунул пистолет в лицо Петтикину, и тот увидел, как палец напрягся на курке. – Мы в САВАК знаем, вы, американцы, – причина всех наших бед!

Тут сквозь марево обуявшего его ужаса Петтикин услышал голос, прокричавший что-то на фарси, и почувствовал, как державшие его железные руки ослабли. Не веря своим глазам, он увидел возникшего перед ними молодого британского капитана-десантника в защитном комбинезоне и красном берете и двух невысоких тяжеловооруженных солдат с восточными лицами, с гранатами на портупее, рюкзаками за спиной. Капитан с безмятежным видом подбрасывал в левой руке гранату, словно это был апельсин; чека гранаты была на месте. На поясном ремне у капитана висел револьвер и странной формы нож в ножнах. Внезапно он прекратил играть гранатой и показал сначала на Петтикина, потом на 206-й, сердито заорал на полицейских на фарси, повелительно махнул рукой и отдал Петтикину честь.

– Черт подери, смотрите на них построже, капитан Петтикин! – быстро произнес он с приятным шотландским выговором, потом сбил руку полицейского с руки Петтикина.

Один из полицейских начал было поднимать автомат, но остановился, увидев, как капитан выдернул из гранаты чеку, продолжая удерживать скобу на месте. В тот же миг два его солдата щелкнули затворами автоматических винтовок, держа их небрежно, но наготове. Тот из двоих, что был постарше, широко улыбнулся и проверил, легко ли вынимается нож из ножен.

– Ваша вертушка готова к взлету?

– Д-да… да, готова, – промямлил Петтикин.

– Заводите ее, и как можно быстрее. Дверцы оставьте открытыми, а когда будете готовы взлетать, дайте мне знак, покажите большой палец, и мы все к вам заберемся. Приготовьтесь уходить отсюда низко и быстро. Давайте! Тензинг, пойдешь с ним. – Офицер ткнул большим пальцем в вертолет, стоявший от них в пятидесяти шагах, повернулся назад, опять перешел на фарси, обругал полицейских и приказал им убираться на другую сторону базы, где перестрелка стала чуть менее ожесточенной.

Солдат, которого он назвал Тензингом, зашагал рядом с Петтикином, все еще не вполне пришедшим в себя.

– Пожалуйста, быстрее, сахиб, – сказал Тензинг и прислонился к одной из дверец, держа винтовку наготове.

Петтикин в понуканиях не нуждался.

Мимо пронеслись еще какие-то бронированные машины, но не обратили на них никакого внимания, как и группы полицейских и солдат, с отчаянной поспешностью пытавшихся закрепиться на базе и удержать ее против толпы, приближение которой они уже могли слышать. За их спиной офицер полиции сердито спорил с десантником-британцем, остальные нервно поглядывали через плечо туда, откуда доносился нарастающий гул «Аллаху-у-у-у акбарррр!». К этому гулу теперь примешивались частая стрельба и взрывы. В двухстах шагах от забора на окружавшей базу дороге передние ряды толпы подожгли припаркованную машину, и та взорвалась.

Двигатели вертолета ожили, и этот звук привел полицейского в ярость, но в этот момент фаланга вооруженных молодых людей в гражданском ворвалась в ворота с противоположной стороны. Кто-то крикнул: «Моджахеды!» Тут же все по эту сторону базы сконцентрировались, чтобы их перехватить, и открыли огонь. Воспользовавшись этим как отвлекающим маневром, капитан и второй солдат бросились бежать к вертолету, запрыгнули в него, Петтикин дал полный газ и понесся в нескольких дюймах над травой, принял в сторону, увернувшись от горящего грузовика, и, пьяно раскачиваясь, поднялся в небо. Капитана качнуло, он едва не выронил гранату, попробовал вставить чеку, промахнулся из-за резкого крена, который заложил Петтикин, уходя из-под огня. Десантник сидел на переднем сиденье, отчаянно стараясь удержаться. Он открыл дверцу и аккуратно выбросил гранату за борт, проводив ее взглядом.

Она разорвалась, никому не причинив вреда.

– Славненько, – произнес британец, захлопнул дверцу, пристегнул ремень безопасности, проверил, все ли в порядке у его двух солдат, и показал Петтикину большой палец.

Петтикин едва его заметил. Как только они выбрались за пределы Тегерана, он посадил машину среди редкого кустарника, подальше от дорог и деревень, и осмотрел ее, отыскивая повреждения от пуль. Ничего не обнаружив, он с облегчением вздохнул.

– Господи, не знаю, как вас и благодарить, капитан, – произнес он, протягивая руку; голова у него раскалывалась. – Поначалу я вообще принял вас за чертов мираж. Капитан?..

– Росс. Это сержант Тензинг и капрал Гуэнг.

Петтикин пожал руки и поблагодарил сержанта и капрала, низкорослых, с улыбчивыми лицами, но при этом крепких и ловких. Тензинг был старше своего напарника, ему было лет пятьдесят с небольшим.

– Мне вас небо послало, вас всех.

Росс улыбнулся; зубы на его загорелом лице блеснули ослепительной белизной.

– Я не слишком хорошо себе представлял, как нам удастся выбраться из этой передряги. Не очень-то благовидно это бы смотрелось: прикончить полицейских, любых полицейских, если уж на то пошло, даже САВАК.

– Согласен. – Петтикин ни у кого в жизни не видел таких голубых глаз; он прикинул, что капитану лет тридцать. – Что за чертовщина творилась там на базе?

– Часть личного состава ВВС взбунтовалась, и с ними несколько офицеров, лоялисты примчались наводить порядок. Мы слышали, что сторонники Хомейни и левые подтягивались, чтобы помочь бунтовщикам.

– Ну и каша! Спасибо вам от всего сердца. А откуда вам известно мое имя?

– Мы… э-э… прослышали о выданном вам разрешении на полет в Тебриз через Бендер-Энзили и хотели попросить, чтобы вы нас туда подбросили. Мы сильно задержались и уже думали, что вас не застанем… Нам пришлось сделать черт-те какой крюк, чуть не сгинули. Однако вот мы здесь.

– Благодарение Богу за это. Вы гуркхи?

– Просто… э-э… случайные ребята, так сказать.

Петтикин кивнул с задумчивым видом. Он обратил внимание, что ни у одного из них не было погон или знаков отличия, только капитанские звездочки у Росса и их красные береты.

– А каким образом случайные ребята могут прослышать о планах полетов?

– Даже и не знаю, – безмятежно обронил Росс. – Я просто подчиняюсь приказам. – Он огляделся. Местность вокруг была ровная, каменистая, открытая, на земле лежал снег, и было холодно. – Может, нам стоит двинуться дальше? Мы тут как на ладони.

Петтикин забрался в кабину:

– А что в Тебризе?

– Вообще-то, нам бы высадиться, немного не долетая Бендер-Энзили, если вы не возражаете.

– Конечно. – Петтикин механически начал процедуру подготовки к взлету. – А что там творится?

– Давайте скажем так: нам нужно повидать одного человека насчет собаки.

Петтикин рассмеялся: молодой капитан ему нравился.

– Собак тут везде полно! Что ж, Бендер-Энзили так Бендер-Энзили, и я брошу приставать с расспросами.

– Извините, но вы знаете, как это бывает. Я бы также был вам благодарен, если бы вы забыли, как меня зовут и что мы были у вас на борту.

– А если меня спросят… власти? Наш отлет провожала глазами целая толпа народу.

– Имени я вам не назвал. Просто приказал лететь. – Росс ухмыльнулся. – Прибегнув к грязным угрозам!

– Хорошо. Но вашего имени я не забуду.

Петтикин посадил машину в нескольких милях от порта Бендер-Энзили. Росс сам выбрал место приземления по карте, которую носил с собой. Это был пляж с песчаными дюнами, на приличном удалении от любых деревень; голубые воды Каспийского моря лежали спокойным покрывалом, пестрея рыбацкими суденышками; огромные кучевые облака громоздились в солнечном небе. Здесь местность была почти тропической, воздух влажный, полный насекомых, и – никакого снега, хотя на горах Эльбурс по ту сторону Тегерана лежали тяжелые снеговые шапки. Посадка без разрешения была серьезным нарушением правил, но Петтикин дважды вызывал аэропорт Бендер-Энзили, где он должен был дозаправляться, и ни разу не получил ответа, поэтому он подумал, что особой бедой ему это не грозит: он всегда мог сослаться на аварийную ситуацию.

– Удачи вам, и еще раз спасибо, – сказал он, пожимая им руки. – Если вам когда-нибудь понадобится услуга, любая услуга, я в вашем распоряжении.

Они быстро выбрались из вертолета, закинули за спину свои рюкзаки и направились в дюны. Больше он их никогда не видел.

– «Тебриз-1», вы слышите меня?

Петтикин беспокойно кружил на положенных семистах футах, потом спустился ниже. Никаких признаков жизни – и нигде ни огонька. Испытывая странную тревогу, Петтикин посадил вертолет у ангара. Он остался в машине, готовый в любую секунду снова подняться в воздух, не зная, чего ожидать: новость о бунте военнослужащих в Тегеране, особенно в ВВС, считавшихся элитными войсками, глубоко встревожила его. Но к вертолету никто не подошел. Ничего не произошло. Скрепя сердце Петтикин очень тщательно зафиксировал органы управления и выбрался из кабины, оставив двигатели на ходу. Это было крайне рискованно и против правил – крайне рискованно, потому что, если фиксаторы ослабнут, вертолет мог крутануться на земле и стать неуправляемым.

Но я не хочу, чтобы меня застали врасплох, угрюмо подумал он, еще раз проверил блокировку и быстро зашагал к офису, хрустя снегом. Внутри никого не оказалось, в ангарах – пусто, не считая выпотрошенного 212-го, в жилых трейлерах тоже ни души и никаких признаков человеческого присутствия или следов борьбы. Немного успокоившись, он торопливо обошел весь лагерь. На столе в домике, где жил Эрикки Йокконен, Петтикин обнаружил пустую бутылку из-под водки. Полная бутылка стояла в холодильнике. Ему ужасно хотелось выпить, но алкоголь и полеты никак не сочетались. Петтикин также нашел в холодильнике воду в бутылках, немного иранского хлеба и вяленую ветчину. Он благодарно припал к бутылке с водой. Поем потом, когда все здесь кругом осмотрю, решил он.

В спальне он увидел, что кровать заправлена, но один ботинок лежал рядом с ней, а другой – в углу. Постепенно его глаза отыскали другие признаки того, что дом был покинут в спешке. Осмотр других трейлеров дал ему новые подсказки. Никаких транспортных средств на базе он не обнаружил, и красный «рейнджровер» Эрикки тоже исчез. Было ясно, что люди торопливо уходили с базы. Но почему?

Петтикин оценивающе посмотрел на небо. Ветер усилился, и он слышал его завывания в заснеженном лесу поверх приглушенного ворчания работавших на холостом ходу двигателей. Холод забирался под его летную куртку, в утепленные штаны, в летные ботинки. Тело мучительно ныло, требуя горячего душа – еще лучше сауны Эрикки, – еды, постели, горячего грога и восьмичасового сна. Ветер пока не проблема, подумал он, но дневного света, чтобы дозаправиться и вернуться через перевал вниз, в долину, у меня осталось не больше часа. Или мне остаться на ночь здесь?

Петтикин не был лесным человеком, не был человеком гор. Он знал пустыню и буш, джунгли, вельд и мертвые земли Саудовской Аравии. Безбрежные равнинные просторы никогда его не смущали. А вот холод беспокоил. И снег. Сначала дозаправка, решил он.

Но топлива на базе он не нашел. Ни капли. Сорокагаллонных бочек на складе полно, но все до одной пустые. Ладно, подумал он, борясь с паникой. На сто пятьдесят миль до Бендер-Энзили у меня в баках топлива хватит. Оттуда я мог бы добраться до аэропорта Тебриза или попробовать умыкнуть немного топлива со склада «ЭксТекс» в Ардебиле, но это, черт подери, слишком близко к советской границе.

Он снова посмотрел на небо. Черт! Я могу заночевать либо здесь, либо где-нибудь по пути. Так где же?

Здесь. Это будет безопаснее.

Петтикин заглушил двигатели и откатил свой 206-й в ангар, заперев дверцу вертолета. Тишина навалилась, стала оглушительной. Он помедлил мгновение, потом вышел, закрыв дверь ангара за собой. Ботинки захрустели по снегу. Петтикин направился к трейлеру Эрикки; ветер сердито дергал его за куртку и штаны. На полпути он вдруг остановился и ощутил в животе холодный ком. Ему показалось, что он чувствует на себе чей-то взгляд. Петтикин повернулся кругом, вглядываясь и вслушиваясь в лес, в здания базы. «Колдун» танцевал и дергался под порывами ветра, который трепал верхушки деревьев, поскрипывал стволами, с воем носился по лесу, и Петтикин вдруг вспомнил, как Том Лочарт, сидя у костра в горах Загрос, куда они иногда ездили кататься на лыжах, рассказал канадскую легенду о Вендиго, злом духе леса, рожденном на крыльях дикого ветра. Вендиго прячется в верхушках деревьев, воет, ждет, как бы захватить тебя врасплох, потом вдруг камнем обрушивается вниз, и ты впадаешь в ужас и бросаешься бежать, но убежать никак не получается, ты чувствуешь спиной его ледяное дыхание и бежишь, несешься, все удлиняя шаги, пока твои ноги не превращаются в кровавые культи, и тут Вендиго хватает тебя, уносит на верхушки деревьев, и ты умираешь.

Петтикин вздрогнул всем телом, остро чувствуя свое одиночество. Любопытно, я никогда не думал об этом раньше, но я почти никогда не бываю один. Всегда есть кто-нибудь рядом: механик, или пилот, или друг, или Дженни, или Мак, или Клэр в былые дни.

Он продолжал напряженно вглядываться в лес. Где-то вдалеке залаяли собаки. Ощущение, что там, за темными ветвями, кто-то есть, было сильным и никак не проходило. Сделав над собой усилие, Петтикин прогнал от себя тревогу, вернулся к вертолету и отыскал легкий пистолет Вери. Шагая к дому Эрикки, он, не пряча, сжимал короткоствольный, огромного калибра пистолет в руке и чувствовал себя теперь гораздо спокойнее. И ощутил еще бо́льшую радость, когда запер на задвижку дверь трейлера и задернул занавески.

Ночь опустилась быстро. С наступлением темноты звери вышли на охоту.

ТЕГЕРАН. 19:05. Мак-Ивер шагал по пустынному, усаженному деревьями жилому бульвару, усталый и голодный. Ни один фонарь на бульваре не горел, и он продвигался в полутьме с большой осторожностью; у стен богатых домов по обе стороны дороги намело небольшие сугробы. Издалека холодный ветер донес звуки стрельбы и раскатистое «Аллаху-у-у акбаррр». Мак-Ивер повернул за угол и едва не врезался в танк «центурион», заехавший гусеницей на половину тротуара. Яркий свет фонаря ударил в лицо, на секунду ослепив его. Из засады выдвинулись солдаты.

– Кто вы, ага? – спросил молодой офицер на хорошем английском. – Что вы здесь делаете?

– Я капитан… Я капитан Мак-Ивер, Дункан… Дункан Мак-Ивер, я иду домой из своего офиса, и… моя квартира на другой стороне парка, за следующим углом.

– Документы, пожалуйста.

Мак-Ивер осторожно залез рукой в нагрудный карман. Рядом с удостоверением личности он нащупал две фотографии, одна – шаха, другая – Хомейни, но после всех слухов о мятежах, которые он слышал сегодня, ему было трудно решить, какую из них выбрать, поэтому он не стал доставать ни ту ни другую. Офицер, светя себе фонариком, внимательно ознакомился с его удостоверением. Теперь, когда глаза Мак-Ивера немного привыкли к темноте, он заметил усталость на лице иранца, небритую щетину на щеках и мятый мундир. Другие солдаты молча наблюдали за ними. Ни один из них не курил, что показалось Мак-Иверу странным. «Центурион» возвышался над ними, зловещий, словно готовый прыгнуть вперед.

– Благодарю вас. – Офицер вернул ему изрядно потертую карточку удостоверения. Снова послышалась стрельба, на этот раз ближе. Солдаты ждали, всматриваясь в ночь. – Вам лучше не выходить из дому после наступления темноты, ага. Спокойной ночи.

– Да, спасибо. Спокойной ночи. – Мак-Ивер с благодарностью продолжил свой путь, гадая про себя, кто были эти люди: лоялисты или мятежники.

Господи, если одни части взбунтуются, а другие останутся верными шаху, начнется такое, что чертям тошно станет! Он снова повернул, дорога и парк за углом были также погружены в темноту и пустынны, хотя не так давно в это время здесь всегда было многолюдно и очень светло, не только от фонарей, но и от света, струившегося из окон зданий. Слуги, люди, дети – все с радостными лицами, смеются, спешат, торопятся туда и сюда. Вот этого мне не хватает больше всего, подумал он. Смеха. Интересно, вернутся ли к нам эти времена когда-нибудь снова?

День у него вышел безрадостный: телефоны не работали, радиосвязь с Ковиссом была плохой, а с другими базами ему вообще не удалось связаться. Снова никто из сотрудников офиса не появился на работе, и это еще больше разозлило его. Несколько раз он пытался отправить телекс Гэваллану, но так и не дождался соединения.

– Завтра все наладится, – вслух произнес он и ускорил шаг: пустынные улицы действовали на нервы.

В их доме было пять этажей, и они занимали один из пентхаусов. Лестницу освещала тусклая лампа, электричество опять подавали с половинным напряжением, лифт не работал уже несколько месяцев. Мак-Ивер тяжело двинулся вверх по ступеням, скудность освещения делала подъем еще более угрюмым. Но, войдя в квартиру, он увидел, что свечи уже ярко горят, и настроение у него поднялось.

– Привет, Дженни! – крикнул он, запер за собой дверь и пристроил на крюк свою старую офицерскую зимнюю шинель. – Наливай!

– Дункан! Я в столовой, зайди на минутку.

Он прошел по коридору, остановился в дверях и разинул рот от удивления. На обеденном столе громоздилась дюжина иранских блюд и вазы с фруктами; свечи повсюду. Дженни лучезарно улыбалась ему. И так же лучезарно улыбалась Шахразада.

– Господь благословенный! Шахразада, это твоя работа? Как же я рад тебя видеть, ко…

– О, я тоже рада тебя видеть, Мак, ты молодеешь с каждым днем, вы оба молодеете, вы уж извините меня за вторжение, – искрящейся, радостной скороговоркой выпалила Шахразада, – но я вспомнила, что вчера у вас была годовщина свадьбы, а это как раз за пять дней до моего дня рождения, а я помню, как ты любишь хореш из ягнятины, и праздничный поло, и другую всякую всячину, вот мы их и принесли, Хасан, Дэва и я, и еще свечки. – Росточку в ней было чуть больше пяти футов и трех дюймов – тот тип персидской красавицы, который Омар Хайям обессмертил в своих стихах. Она поднялась с кресла. – Ну вот, ты вернулся, и я побежала.

– Погоди, погоди минутку, а почему ты не останешься с нами, не поужинаешь и…

– Ой, я не могу, хотя мне очень бы хотелось. Отец сегодня устраивает прием, и я должна там быть. Это просто маленький подарок, и я оставляю Хасана, чтобы он прислуживал за столом, а потом все убрал, и я так надеюсь, что вы проведете чудный вечер! Хасан! Дэва! – громко позвала она, потом обняла Дженни и Мак-Ивера и побежала к двери, где двое слуг уже ждали ее.

Один распахнул перед ней шубу. Она скользнула в нее, потом набросила сверху темную чадру, послала Дженни еще один воздушный поцелуй и заторопилась прочь в сопровождении второго слуги. Хасан, высокий иранец тридцати лет, в белой длинной рубахе, черных штанах и с широкой улыбкой на лице, запер за ней дверь.

– Прикажете подавать ужин, мадам? – обратился он к Дженни на фарси.

– Да, пожалуйста, через десять минут, – ответила она со счастливой улыбкой. – Но сначала господин выпьет виски.

Хасан тут же подошел к буфету, налил виски, принес воды, поклонился и оставил их.

– Бог мой, Джен, совсем как в старые времена, – с широкой ухмылкой произнес Мак-Ивер.

– Да. Забавно, правда? Ведь всего несколько месяцев прошло, а? – (До этого у них в доме жила чета слуг: жена – образцовый шеф-повар, изумительно готовившая европейские и иранские блюда, что компенсировало беспечное отлынивание от работы под предлогом болезни, характерное для ее мужа, которого Мак-Ивер окрестил Али-Бабой. Оба они внезапно исчезли, как и почти все слуги в домах иностранцев. Ни объяснений, ни записки.) – Как думаешь, Дункан, у них все в порядке?

– Ну конечно. Али-Баба тот еще жулик, у него уж точно в кубышке припрятано столько, что им надолго хватит. Паула улетела?

– Нет, она остается еще на одну ночь. А Ноггер – нет. Они отправились поужинать с кем-то из ее итальянского экипажа. – Дженни выгнула брови дугой. – Он полагает, что она созрела, метит ей между ног, наш Ноггер. Надеюсь, он ошибается. Паула мне нравится. – Из кухни до них донеслось звяканье посуды, с которой возился Хасан. – Ах, в целом свете нет звуков милее для моих ушей!

Мак-Ивер улыбнулся ей в ответ и поднял бокал:

– Хвала Создателю за Шахразаду и за то, что не будет возни с грязной посудой!

– Это самое приятное. – Дженни вздохнула. – Такая славная девушка, такая заботливая. Том такой счастливчик. Шахразада говорит, он должен прилететь завтра.

– Надеюсь. У него должна быть для нас почта.

– Ты дозвонился до Энди?

– Нет, так и не дозвонился пока. – Мак-Ивер решил ничего не говорить про танк. – Как думаешь, ты могла бы позаимствовать Хасана или кого-нибудь из других ее слуг на пару дней в неделю? Это здорово бы тебе помогло.

– Я не стану просить ее, ты сам знаешь, как теперь обстоят дела.

– Наверное, ты права, черт побери! Как это все меня достало!

Сейчас иностранцам практически невозможно было найти прислугу, какие бы деньги они ни предлагали. Всего лишь несколько месяцев назад было так легко отыскать прекрасных, заботливых слуг, после чего, с их помощью и благодаря нескольким словам на фарси, ведение домашнего хозяйства превращалось в радость, походы по магазинам – в легкие прогулки.

– Это едва ли не самое славное, что было в Иране, – сказала Дженни. – Такая огромная получалась разница: все муки житья в такой чужой стране пропадали разом.

– Ты все еще считаешь ее чужой? После стольких лет?

– Больше, чем когда-либо. Вся эта доброта, вежливость у тех немногих иранцев, с которыми мы встречались… Мне всегда казалось, что это все было лишь на поверхности, что именно сейчас их подлинные чувства вырвались наружу. Я, конечно, не имею в виду всех и каждого, не говорю о наших друзьях: взять Ануш, например. Я мало кого знаю, кто был бы милее и добрее ее. – (Ануш была женой генерала Валика, старшего из их иранских партнеров.) – Большинство жен чувствовали то же самое, Дункан, – добавила она, погруженная в воспоминания. – Может быть, именно поэтому экспатрианты здесь всегда держатся друг друга: эти групповые выезды на теннис, катание на лыжах, прогулки под парусом, уик-энды на Каспийском море – и слуги, которые носят корзины с едой и посудой на пикниках и убирают за нами. Думаю, мы жили как в раю, но теперь это в прошлом.

– Все вернется. Я от души надеюсь – ради них самих так же, как и ради нас, – что все вернется. Сегодня по дороге домой я вдруг осознал, чего мне теперь не хватает больше всего. Смеха, всего этого смеха. Теперь люди словно разучились смеяться. Я имею в виду, на улицах, даже детишки. – Мак-Ивер маленькими глотками потягивал свой виски.

– Да, этого смеха мне тоже очень не хватает. И шаха тоже жалко. Жалко, что ему пришлось бежать: все было так хорошо налажено, упорядочено, если говорить о нашей жизни, и так еще недавно. Бедняга, и до чего же отвратительно мы с ним обошлись, с ним и с его очаровательной женой. И это после всей той дружбы, которой он одаривал нашу сторону. Знаешь, мне ужасно стыдно: он действительно делал все, что мог, для своего народа.

– К сожалению, Джен, для большинства из них того, что он делал, было недостаточно.

– Знаю. Грустно все это. Жизнь иногда очень грустная штука. Ладно, что толку горевать по убежавшему молоку. Ты голоден?

– Еще как!

От свечей в столовой было тепло и уютно, промозглый холод нетопленой квартиры растаял без следа. Задернутые портьеры не пускали ночь в дом. Хасан тут же принес дымящиеся глубокие чашки с разными хорешами – буквально это слово означало «суп», но на самом деле хореш представлял собой густое рагу из ягнятины или курицы с овощами, изюмом и всевозможными специями – и поло, изумительный иранский рис, который сначала слегка обваривался, а потом запекался в смазанном маслом блюде до образования твердой золотисто-коричневой корочки – одно из их любимейших блюд.

– Благослови Господь Шахразаду, увидишь ее – и сердце радуется.

Дженни улыбнулась ему:

– Да, она такая, и Паула тоже.

– Ты и сама ничего, Джен.

– Ладно тебе, но за эти слова можешь выпить еще стаканчик перед сном. Ну, как говорит Жан-Люк, bon appétit![14]Приятного аппетита (фр.) .

Они с энтузиазмом принялись за еду, блюда были восхитительные и напомнили им те ужины, которые они устраивали в своем доме для друзей.

– Джен, сегодня за обедом я столкнулся с Кристианом Толлоненом. Ты помнишь его? Друг Эрикки из финского посольства. Он сказал мне, что паспорт Азаде готов. Это хорошо, но знаешь, что меня ошарашило? Он заметил – так, между делом, – что восемь человек из каждого десятка его иранских друзей или знакомых уже уехали из Ирана и, если этот исход будет продолжаться теми же темпами, совсем скоро в стране останутся одни только муллы и их паства. Тут я стал своих знакомых подсчитывать и, знаешь, пришел примерно к тому же соотношению, если брать тех, кого можно было бы отнести к среднему и зажиточному классу.

– Я не виню их за то, что они уезжают. Я бы сделала то же самое. – Потом она невольно добавила: – Не думаю, что Шахразада уедет.

Мак-Ивер уловил в ее голосе подспудные интонации и изучающе посмотрел на нее.

Дженни поиграла кусочком золотистой рисовой корочки на тарелке и изменила свое решение ничего ему не говорить.

– Только, ради всего святого, не говори Тому, а то его удар хватит… да я и не знаю, сколько в этом правды, а сколько идеалистических фантазий юной девушки… но она тут мне радостно нашептала, что провела бо́льшую часть сегодняшнего дня в Дошан-Тапехе, где, по ее словам, началось настоящее восстание, с автоматами, гранатами и всем остальным…

– Господи!

– …всей душой на стороне, как она их называла, «наших славных борцов за свободу», к которым, как я понимаю, относятся солдаты и курсанты ВВС, несколько офицеров, «зеленые повязки», поддержанные тысячами людей из гражданского населения, против полиции, верных шаху войск и «Бессмертных»…

Глава 8

АЭРОПОРТ БЕНДЕР-ДЕЙЛЕМА. 19:50. С заходом солнца прибыли новые группы вооруженных революционеров, и теперь охрана стояла у всех ангаров и на всех подходах к аэропорту. Затаки сказал Руди Луцу, что сотрудникам «С-Г» запрещено покидать территорию аэропорта без разрешения, что они должны продолжать работать как обычно и что один или несколько из его людей будут сопровождать теперь каждый полет.

– Ничего не произойдет, если вы все будете подчиняться приказам, – говорил Затаки. – Эта ситуация временная, пока идет смена незаконного правительства шаха на новое народное правительство. – Иранец старался держаться уверенно, но его нервозность и нервозность его плохо обученных людей выдавала полковника с головой.

Старк слышал, как иранцы приглушенно переговаривались между собой, и сообщил Руди, что повстанцы в любой момент ждут появления верных шаху войск и начала контратаки. К тому времени, когда ему, Руди и второму американскому пилоту Джону Тайреру удалось добраться до радиоприемника в трейлере Руди, сводка новостей почти закончилась, и то немногое, что они услышали, не сулило ничего хорошего.

«…и правительства Саудовской Аравии, Кувейта и Ирака опасаются, что политическая неразбериха в Иране приведет к дестабилизации ситуации во всем регионе Персидского залива, а султан Омана, как нам сообщают, заявил, что проблема заключается не только в опасности распространения смуты, что это еще одно удобное прикрытие для попыток Советской России использовать свою группу государств-прихлебателей для создания в Персидском заливе ни много ни мало колониальной империи, конечная цель которой – обладание Ормузским проливом.

Из Ирана сообщают, что ночью велись ожесточенные бои между взбунтовавшимися, поддерживающими Хомейни курсантами тегеранской базы ВВС в Дошан-Тапехе, на помощь которым пришли тысячи вооруженных гражданских лиц, и полицией, верными шаху войсками и „Бессмертным“, элитным подразделением шахской императорской гвардии. Впоследствии к бунтовщикам присоединились свыше пяти тысяч левых из марксистской группы „Сайхал“, часть которых прорвалась в арсенал базы ВВС и вынесла оттуда все оружие…»

– Господи! – вырвалось у Старка.

«…Тем временем аятолла Хомейни вновь потребовал отставки правительства в полном составе и призвал общественность поддержать его выбор премьер-министра, Мехди Базаргана, убеждая всех солдат, летчиков и моряков выступить в его поддержку. Премьер-министр Бахтияр опроверг слухи об опасности военного переворота, но подтвердил концентрацию советских вооруженных сил в приграничных районах…

Цена на золото достигла рекордной отметки в двести пятьдесят четыре доллара за унцию, а курс доллара резко упал по отношению ко всем валютам. На этом мы заканчиваем выпуск новостей из Лондона».

Руди выключил приемник. Они сидели в гостиной трейлера. В одном из ящиков хранилась запасная высокочастотная рация, которую, как и радиоприемник, Руди собрал своими руками. На буфете стоял телефон, подключенный к телефонной линии авиабазы. Он не работал.

– Если Хомейни одержит победу в Дошан-Тапехе, то вооруженным силам придется выбирать, – убежденно произнес Старк. – Переворот, гражданская война или сдача.

– Они не сдадутся, это же будет самоубийство. Да с чего, черт подери, им сдаваться?! – вспыхнул Тайрер, расхлябанный американец из Нью-Джерси. – И не забывайте про элиту ВВС, про тех, с которыми мы встречались, ну. Этот бунт – всего лишь кучка местных тупоголовых бузотеров. Главное, что ошарашило, так это примкнувшие к ним марксисты, надо же, пять тысяч! Господи Исусе! Если они сейчас на свободе и при оружии! Мы, черт побери, совсем из ума выжили, если до сих пор сидим тут, а?

– Хочу сказать, что мы тут, однако, по своей воле, – заметил Старк. – Компания говорит, если кто захочет уехать, стаж за ними сохранится. Написано черным по белому. Ты хочешь уехать?

– Нет-нет, пока еще нет, – раздраженно бросил Тайрер. – Но только что нам делать-то?

– Пока не попадаться под руку Затаки, – сказал Руди. – Этот сукин сын – псих.

– Это ясно, – кивнул Тайрер, – но нам нужен план.

Раздался резкий стук, и дверь распахнулась. На пороге стоял Мухаммед Йемени, директор их базы, представлявший «Иран ойл», симпатичный, чисто выбритый мужчина на пятом десятке, который проработал здесь год. Его сопровождали два охранника.

– Ага Кияби на связи по ВЧ. Он хочет немедленно говорить с вами, – произнес Йемени с неподобающей ему властностью в голосе. Кияби был директором «Иран ойл» по их региону и самым большим чиновником в Южном Иране.

Руди тут же щелкнул тумблером высокочастотной рации, которая связывала его со штаб-квартирой Кияби, неподалеку от Ахваза, к северу от Бендер-Дейлема. К его огромному удивлению, аппарат не включился. Он несколько раз щелкнул тумблером, пока Йемени не сообщил с открытой издевкой:

– Полковник Затаки приказал отключить электроэнергию и вашу рацию. Вы воспользуетесь аппаратом в главном управлении базы. Немедленно!

Никому из них не понравился этот тон.

– Я буду через минуту, – сказал Руди.

Йемени нахмурился и обратился к охранникам на грубом фарси:

– Поторопите эту чужеземную собаку!

Старк резко выпалил на фарси:

– Это шатер нашего правителя! Священный Коран устанавливает очень четкие законы о защите вождя племени в его шатре против людей с оружием. – Оба охранника остановились, ошарашенные; Йемени, разинув рот, уставился на Старка: он никак не ожидал, что американец говорит на фарси, а потом отступил на шаг, когда Старк поднялся во весь свой рост и продолжил: – Пророк, да будет имя Его благословенно, положил правила приличий в отношениях между друзьями, но также и между врагами. И еще Он говорил, что собаки – животные нечистые. Мы люди Книги, и мы не нечистые животные.

Йемени залился краской, круто повернулся и вышел. Старк вытер о штаны вспотевшие ладони:

– Руди, давай посмотрим, что там с Кияби.

Они последовали за Йемени, сопровождаемые охранниками. Ночь была ясной, и Старку после тесноты крошечного офиса воздух казался особенно сладостным и свежим.

– Что у вас вышла за перепалка? – спросил Руди.

Старк объяснил, думая о своем, всем сердцем желая оказаться опять в Ковиссе. Ему страшно не хотелось оставлять Мануэлу, но он решил, что там она будет в большей безопасности, чем в Тегеране.

– Милая, – сказал он перед самым уходом, – я тебя вытащу, и глазом моргнуть не успеешь.

– Мне здесь ничего не грозит, дорогой. Словно в Техасе. Спешить мне некуда, дети живыми-здоровыми добрались до Лаббока. Я оставалась в Англии, пока не получила подтверждения, что они дома, а ты знаешь, что дедушка Старк за ними присмотрит как надо.

– Это ясно. С детьми все будет в порядке, но я хочу, чтобы ты покинула Иран как можно скорее.

Он услышал голос Руди, который спрашивал:

– А что это за люди Книги?

– Христиане и евреи, – ответил Старк, размышляя, как сделать так, чтобы 125-й полетел в Ковисс. – Мухаммад считал нашу Библию и Тору тоже Священными Книгами: многое из того, что есть в них, есть и в Коране. Многие ученые, наши ученые, полагают, что он просто переписал их, хотя мусульманская легенда гласит, что Мухаммад не умел ни читать, ни писать. Он воспроизводил Коран по памяти, весь целиком, можешь себе представить? – Это достижение до сих пор вызывало у Старка восхищение. – Другие записали его слова, уже через много лет после его смерти. Говорят, на арабском текст фантастически прекрасен, это поэзия.

Впереди они видели трейлер управления базы, куривших в двери охранников, и Старк ощутил приятное чувство удовлетворения оттого, что поставил на место Йемени и в течение всего дня успешно справлялся с муллой Хусейном – пятнадцать посадок, все выполнены безукоризненно, ожидание на платформах, где мулла горячо призывал рабочих встать на сторону Хомейни и где не появилось ни одного солдата, полицейского или человека из САВАК, хотя они ждали их появления в любую секунду и уж точно при следующей посадке. Йемени – куриный помет в сравнении с Хусейном, подумал он.

Затаки и оба муллы ждали их внутри трейлера. Джахан, радист, сидел у ВЧ-рации. Затаки обосновался за рабочим столом Руди. Раньше в кабинете всегда было очень чисто. Теперь в нем царил кавардак: ящики с папками выдвинуты, кругом бумаги, грязные чашки, сигаретные окурки в них и на полу, недоеденная еда на столе – рис с козлятиной. Воздух пропитался табачным дымом.

– Mein Gott! – гневно воскликнул Руди. – Это же verrückte[15]Безумный (нем.). свинарник, и в…

– МОЛЧАТЬ! – взорвался Затаки. – У нас военная обстановка, нам нужно все обыскать! – Потом добавил уже спокойнее: – Вы… вы можете прислать одного из своих людей, чтобы он тут прибрался. Кияби про нас вы ничего не скажете. Будете вести себя как обычно и следовать моим указаниям, будете все время смотреть на меня. Вам понятно, капитан?

Руди кивнул с каменным лицом. Затаки сделал знак радисту, который заговорил в микрофон:

– Ваше превосходительство Кияби, капитан Луц у аппарата.

Руди взял у него микрофон.

– Слушаю, Босс, – сказал он, воспользовавшись придуманным ими для него прозвищем. И он, и Старк знали Юсуфа Кияби уже несколько лет. Кияби окончил Техасский сельскохозяйственный и механический университет, потом обучался в «ЭксТекс», прежде чем стать руководителем южного сектора, и у них с ним были хорошие отношения.

– Добрый вечер, Руди, – произнес голос по-английски с американским акцентом. – У нас утечка на трубопроводе, где-то севернее вас. Серьезная – только что зарегистрирована на наших насосных станциях. Один Бог знает, сколько баррелей уже потеряно или сколько еще остается в трубе. Я не объявляю экстренную эвакуацию, но хочу, чтобы на рассвете вертолет ее обнаружил. Вы сможете забрать меня пораньше?

Затаки согласно кивнул, поэтому Руди ответил:

– О’кей, Босс. Прилетим сразу после рассвета, так быстро, как только получится. Какая машина вам понадобится, двести шестая или двести двенадцатая?

– Двести шестая. Буду я и мой главный инженер. Прилетайте сами, хорошо? Возможно, это диверсия, а может быть, поломка. У вас в Бендер-Дейлеме никаких проблем не возникло?

Руди и Старк очень остро ощутили присутствие в комнате автоматов.

– Да нет, не больше, чем обычно. До завтра.

Руди торопился закончить разговор, зная, что Кияби обычно не стеснялся в выражениях, когда говорил о революционерах. Он не одобрял неповиновения, не одобрял фанатизма Хомейни и просто ненавидел, когда все это нарушало работу их нефтяного комплекса.

– Погодите минутку, Руди. Мы слышали, в Абадане новая волна беспорядков. И до нас доносились звуки стрельбы в Ахвазе. Вы не знали, что вчера американец-нефтяник и один из наших собственных людей попали в засаду и были убиты недалеко от Ахваза?

– Да, Томми Стэнсон. Гнусное дело.

– Очень. Да ниспошлет Аллах проклятье на всех убийц! Туде, моджахедов, федаинов – всех, кто бы они ни были, будь они прокляты!

– Извините, Босс, надо бежать, увидимся завтра.

– Да. Хорошо, поговорим завтра. Иншаллах, Руди. Иншаллах!

Рация замолчала. Руди с облегчением выдохнул. Он, кажется, не услышал того, что могло бы повредить Кияби. Если только эти люди были тайными членами Туде или одной из других экстремистских сект, а не сторонниками Хомейни, как они утверждали. «Все наши экстремисты используют мулл в качестве ширмы или стараются их использовать, – говорил ему Кияби. – К сожалению, в большинстве своем муллы бедные тупоумные крестьяне и оказываются легкой добычей для подготовленных подстрекателей. Да будет проклят Хомейни…»

Руди почувствовал, как у него вспотела спина.

– Один из моих людей полетит с вами, и на этот раз вы не станете забирать магазин его автомата, – сказал Затаки.

Нижняя челюсть Руди выдвинулась вперед, а атмосфера в комнате сгустилась.

– Я не полечу с вооруженными людьми. Это противоречит правилам моей компании, правилам полетов и в особенности распоряжениям Иранского управления гражданской авиации. Нарушение распоряжений управления влечет за собой отзыв наших лицензий, – сказал он, глядя на них с открытой неприязнью.

– Может, мне пристрелить одного из ваших людей, если вы не подчинитесь? – Затаки в ярости смахнул чашку со стола, и она запрыгала по комнате.

Старк выступил вперед с тем же выражением гнева на лице. Автомат Затаки повернулся в его сторону.

– Разве сторонники аятоллы Хомейни – убийцы? Разве таков закон ислама?

Какое-то мгновение Старк думал, что Затаки сейчас нажмет на курок, потом со своего места поднялся мулла Хусейн.

– Я полечу на вертолете. – Мулла повернулся к Руди. – Вы клянетесь, что не будете хитрить и вернетесь сюда без всяких уверток?

После недолгой паузы Руди нервно пробормотал:

– Да.

– Вы христианин?

– Да.

– Поклянитесь Богом, что не обманете нас!

Снова пауза.

– Хорошо, – сказал Руди. – Клянусь Богом, что я не обману вас!

– Как можно ему верить?

– Я не верю, – просто сказал Хусейн. – Но если он обманет Бога, Бог накажет его. И его спутников. Если мы не вернемся или он привезет с собой беду… – Мулла пожал плечами.

АБЕРДИН, ПОМЕСТЬЕ ГЭВАЛЛАНА. 19:23. Они сидели в комнате с телевизором и смотрели на большом экране запись сегодняшнего перенесенного матча по регби между сборными Шотландии и Франции – Гэваллан, его жена Морин, Джон Хогг, обычно пилотировавший их 125-й, небольшой реактивный самолет, принадлежащий компании, и еще несколько пилотов. Счет был 17:11 в пользу Франции, время шло к середине второго тайма. Мужчины разом застонали, когда шотландец не удержал мяч, французский форвард перехватил его и продвинулся на сорок ярдов.

– Ставлю десять фунтов, что Шотландия все равно выиграет! – объявил Гэваллан.

– Идет, – откликнулась его жена и расхохоталась, увидев выражение его лица. Она была высокой, рыжеволосой, в элегантном зеленом платье в тон ее глаз. – В конце концов, я наполовину француженка.

– На четверть. Твоя бабушка была нормандкой, quelle horreur[16]Какой ужас (фр.). , и она…

Оглушительный взрыв ликования прокатился по комнате, заглушив его остроту: шотландский полузащитник в схватке завладел мячом, перебросил его крыльевому, тот – следующему игроку, который оторвался от кучи, сшиб со своего пути двух соперников и устремился к зачетной зоне в пятидесяти шагах впереди, уворачиваясь, с фантастической ловкостью меняя направление, вот он споткнулся, но каким-то чудом удержался на ногах и метнулся вперед в последнем волнующем, великолепном броске, чтобы нырнуть за линию – и тут же быть погребенным под кучей тел и громом рукоплесканий. Попытка! Счет теперь 17:15. А успешная реализация доведет его до ничейного.

– Шотландия, вперрре-о-о-о-о…

Дверь открылась, появился слуга. Гэваллан тут же поднялся с места, с болезненным нетерпением проследил за ударом, который принес нужные очки, и облегченно выдохнул.

– Удвоим ставку, Морин? – крикнул он поверх бури воплей и заторопился из комнаты.

– Идет! – выкрикнула она ему вдогонку.

Придется-таки ей расстаться с двадцаткой, подумал он, крайне довольный собой, пересек коридор большого, беспорядочно выстроенного старого дома, который был обставлен добротной мебелью со старой кожей, хорошими картинами и прекрасным антиквариатом – многие предметы были привезены из Азии, – и вошел в свой кабинет напротив. В кабинете его шофер, а также заряжающий на охоте и человек, пользовавшийся его полным доверием, поднял трубку одного из двух телефонов:

– Извините, что прерываю, сэр, мне…

– Вы дозвонились до него, Уильямс? Здорово… счет ничейный, семнадцать – семнадцать.

– Нет, сэр, сожалею, все линии по-прежнему заняты… но я подумал, что этот звонок достаточно важен… Сэр Иэн Данросс.

Разочарование Гэваллана мигом улетучилось. Он взял трубку. Уильямс вышел и закрыл за собой дверь.

– Иэн, как здорово, что ты позвонил, вот уж приятный сюрприз!

– Привет, Энди, ты не мог бы говорить погромче? Я звоню из Шанхая.

– Я думал, ты в Японии, тебя я слышу хорошо. Как идут дела?

– Великолепно! Лучше, чем я ожидал. Послушай, мне нужно спешить, но у меня тут прозвенел один звоночек, даже два. Первый: тайбаню срочно нужен какой-нибудь финансовый успех, чтобы вытащить себя и «Струанз» из дыры в этом году. Что у нас с Ираном?

– Все утверждают, что там всё успокоится, Иэн. Мак контролирует ситуацию, насколько это возможно. Нам пообещали передать все контракты «Герни», поэтому, со своей стороны, мы дадим все и даже больше, даже удвоим прибыль, если только не случится какого-нибудь форс-мажора.

– Наверное, тебе следует исходить из того, что может и случиться.

Приподнятое настроение Гэваллана тут же испортилось. Раз за разом его старый друг частным образом передавал ему какое-нибудь предупреждение или информацию, которая позже оказывалась поразительно точной. Он так и не узнал, откуда Данросс берет эти сведения или от кого, но ошибался он крайне редко.

– С этой минуты я так и буду действовать.

– Следующее. Я только что узнал, что отдано тайное распоряжение – на очень высоком уровне, возможно, даже на уровне кабинета – о перестановках, как финансовых, так и административных, в «Импириэл эр». Это вас как-то коснется?

Гэваллан помедлил с ответом. «Импириэл эр» была владельцем «Импириэл хеликоптерз», его главного конкурента в Северном море.

– Не знаю, Иэн. По моему мнению, они попусту растрачивают деньги налогоплательщиков. Реорганизация им точно бы не помешала. Мы бьем их одной левой по всем статьям, какие только приходят в голову: безопасность, тендеры, оборудование… Я, кстати, заказал Х63.

– Тайбань знает?

– От этой новости у него чуть зад не прорвало. – Гэваллан услышал знакомый хохоток и на миг почувствовал себя в Гонконге, в старые дни, когда Данросс был тайбанем, когда жизнь шла по натянутой проволоке, но была дико интересной, когда Кэти была Кэти и ничем не болела. Йосс, подумал он и снова сосредоточился. – Все, что касается «Импириэл эр», – важно. Я немедленно все проверю. Другие новости бизнеса отсюда очень хорошие. Новые контракты с «ЭксТекс». Я собирался объявить о них на следующем заседании правления. «Струанз» ведь опасность не грозит, правда?

Снова этот хохоток.

– Благородный Дом всегда в опасности, парень! Я просто хотел тебя проинформировать… Нужно бежать… Передай Морин мою любовь.

– И Пенелопе. Когда мы увидимся?

– Скоро. Я позвоню, как получится. Передай большой привет Маку, когда его увидишь. Пока.

Погруженный в раздумье, Гэваллан присел на край дорогого рабочего стола. Его друг всегда говорил «скоро», и это могло означать месяц, или год, или даже два года. Уже больше двух лет прошло с тех пор, как я в последний раз с ним пересекся, подумал он. Жалко, что он уже не тайбань! До чего ж обидно, что он ушел! С другой стороны, для всех нас приходит время двигаться дальше и освобождать место. «С меня довольно, Энди, – сказал ему тогда Данросс. – „Струанз“ чувствует себя лучше некуда, семидесятые обещают быть фантастической эрой для роста и экспансии и… Ну, все это перестало быть увлекательным». Этот разговор состоялся сразу после того, как ненавистный соперник Данросса Квиллан Горнт, тайбань компании «Ротвелл-Горнт», утонул во время несчастного случая на яхте у берегов Шатянь в гонконгских Новых Территориях.

«Импириэл эр»? Гэваллан взглянул на часы, потянулся к телефону, но рука его замерла, когда он услышал негромкий стук в дверь. Морин просунула голову в комнату и просияла, увидев, что он не говорит по телефону.

– Я выиграла, двадцать один – семнадцать. Ты занят?

– Нет, заходи, дорогая.

– Не могу, нужно проверить, готов ли ужин. Через десять минут? Можешь заплатить мне сразу, если хочешь!

Он рассмеялся, поймал ее, крепко обнял:

– После ужина! Вы сногсшибательная пташка, миссис Гэваллан.

– Хорошо, смотри только, не забудь. – Ей было уютно в его объятиях. – С Маком все в порядке?

– Это Иэн звонил. Просто передать привет. Из Шанхая.

– Ага, вот еще один очень милый человек. Когда мы его увидим?

– Скоро.

Снова она рассмеялась вместе с ним, ее глаза танцевали, кожа отливала цветом молока. Впервые они встретились семь лет назад в Эвисъярд-Касл, где тогдашний тайбань Дэвид Мак-Струан давал бал в канун Нового года. Ей было двадцать восемь, она только что развелась, детей не было. Ее улыбка сдула тогда все паучьи тенета, опутывавшие его сознание, и Скот прошептал ему на ухо: «Пап, если ты не притащишь вон ту женщину к алтарю, значит ты и вправду с ума сошел». Его дочь Мелинда сказала ему то же самое. И вот три года назад все так и получилось, и каждый день с тех пор был днем счастья.

– Десять минут, Энди? Ты уверен?

– Да, мне нужно сделать всего один звонок. – Гэваллан увидел, как она нахмурилась, и быстро добавил: – Обещаю. Всего один, а потом за звонками сможет следить Уильямс.

Она быстро чмокнула его и упорхнула. Он набрал номер:

– Добрый вечер, сэр Перси свободен? Это Энди Гэваллан.

Сэр Перси Смедли-Тейлор был директором холдинга «Струанз», членом парламента; поговаривали, что его прочат на должность министра обороны, если консерваторы победят на следующих выборах.

– Энди, хеллоу. Рад тебя слышать. Если речь о том, чтобы поохотиться в следующую субботу, я готов. Извини, что не сказал тебе раньше, но дел было довольно много, учитывая, что это так называемое правительство усердно толкает страну под откос, и эти несчастные профсоюзы тоже. Черт бы их побрал! Уф, если бы они только знали.

– Совершенно согласен. Я не помешал?

– Нет, ты меня едва застал – собираюсь в палату на очередное ночное голосование. Эти недоумки хотят, чтобы мы вышли из НАТО, помимо всего прочего. Как прошли испытания Х63?

– Замечательно! Лучше, чем они заявляли. Эта машина – лучшая в мире!

– Мне хотелось бы прокатиться, если ты сможешь это устроить. Чем я могу быть полезен?

– Мне тут нажужжали, что идет тайная, на самом высоком уровне реорганизация «Импириэл эр». Ты ничего об этом не слышал?

– Бог мой, старина, хороши же у тебя контакты, ничего не скажешь! До меня самого слухи об этом дошли только сегодня днем. Шепнул под строжайшим секретом один непотопляемый источник из оппозиции. Чертовски любопытно! Поначалу это мне мало о чем говорило. Интересно, что они там задумали? У тебя есть что-нибудь конкретное?

– Нет. Только слухи.

– Я проверю. Занятно… Интересно, уж не готовят ли потихоньку эти остолопы «Импириэл эр» к тому, чтобы официально ее национализировать, а следовательно, и ее вертолетную компанию, а следовательно, и тебя, и вообще все Северное море?

– Боже милосердный! – Гэваллан всерьез встревожился. Эта мысль не приходила ему в голову. – А они могли бы это сделать, если бы захотели?

– Да. Проще простого.