Онлайн чтение книги Закат викинга
17. АЛГОНКИНЫ

Месяц успел народиться, сделаться полным и исчезнуть, когда «Длинный Змей», покинув широкие воды, вошел в узкое устье реки. В этом месте путешественникам были видны сразу оба берега всего лишь в трех перелетах стрелы.

Надвигались сумерки, когда Ваваша впервые что-то почувствовал, втянув воздух чуткими ноздрями. Он прошептал:

– Пахнет опасностью, друзья мои.

Все краснокожие подняли головы и принюхались, как Ваваша. Точно дуновение тревоги легкой волной прокатилось по всем каноэ. Они подплыли поближе друг к другу и были похожи на оленей, которые вдруг все разом уловили резкий запах еще пока невидимого волка.

Харальд спросил шепотом:

– Это алгонкины, Ваваша?

Тот кивнул.

– Мой нос сообщает мне, что это алгонкины и абнаки. Я думал, что еще какое-то время они не появятся. Абнаки последние годы не продвигались вглубь страны. То, что доносится запах и тех, и других очень плохо. Абнаки сами по себе не страшны. Но когда они объединяются с другими племенами, то становятся много храбрее. Им тогда кажется, что они вновь великий народ, каким были в незапамятные времена.

Каноэ Гичиты подплыло близко к «Длинному Змею», и старый вождь проговорил хриплым голосом, обращаясь к сыну:

– Я заметил огни по обоим берегам, Ваваша. Люди в лесах ждут именно нас, поэтому и не прячут свои огни. Это обозначает, что они чувствуют силу. Что ты посоветуешь, сын мой? Будем продолжать путь или повернем назад? Можно совершить путешествие и попозже, когда эти племена уберутся отсюда.

– Беотуки еще никогда не убегали от алгонкинов, – отозвался Ваваша. – А от абнаков тем более. Еще не хватало боятся этих пожирающих белок и пьющих гнилую болотную воду! С нами белые братья. С вами мы ничуть не слабее тех, кто залег в засаде на берегу. Я советую, чтобы каноэ с женщинами и детьми следовали за кормой «Длинного Змея», а мы двинемся вперед, как настоящие воины.

Хеоме сидел на носу в каноэ своего отца. Руки у него дрожали от страха, и подрагивали бледные губы.

– Давай вернемся, отец, – молил он тоненьким голоском. – Мой брат Ваваша думает только о своей славе. А я забочусь о наших людях. Какой будет прок от того, что Ваваша повесит десяток скальпов в своем вигваме, если лучшая часть наших воинов останется лежать на здешних берегах?

Гичита ничего не ответил своему младшему сыну, но продолжал глядеть на старшего, словно ожидая от него окончательного решения.

– Ни разу в жизни не уклонялся я от битвы, – сказал Ваваша. – не повернусь спиной к врагу и на этот раз. Если, отец, ты прислушаешься к Хеоме и отправишься назад, я продолжу путь с воинами на «Длинном Змее». Надо положить конец этой вражде с алгонкинами. Если мы испугаемся их сейчас, то больше никогда они не пропустят нас к священному камню. Все люди в лесах и долинах будут смеяться над нами и назовут собаками и пожирателями падали. Вот мой ответ!

Гичита наклонил голову и сказал:

– Да будет так, сын мой. Я ждал от тебя именно такого ответа. Его я и хотел услышать.

Хеоме испустил вопль, как перепутанная женщина, упал ничком в каноэ и накрыл голову кожаной рубахой.

Гудбруд Гудбрудссон заметил:

– И как это у одного отца могут быть два таких разных сына? Один, дающий жизнь людям, удивляет меня, право же!

Торнфинн возразил ему:

– Один создал тебя и меня. За краснокожих он не отвечает. Они дети какого-то другого бога.

Наступила темнота, лишь узенький серпик новорожденного мев небе слабо освещал землю. Чутким ухом Харальд Сигурдссон улавливал, как в темноте люди достают из колчанов стрелы, накладывают их на натянутую тетиву, вынимают из ножен острые ножи, готовят к бою топорики. Каноэ слегка покачивались на поблескивающих водах. Чувствовалось, что люди напряжены, как псы перед охотой на крупного зверя.

– Вперед! – тихо скомандовал Гичита. – Голос Грома, принеси нам удачу!

– Лично я надеюсь только на свой «Поцелуй Смерти»! – сказал Груммох. – Голос Грома может и не раздаться, когда я призову его на помощь.

– А у меня в правой руке «Миротворец», этого мне достаточно, – отозвался Харальд. – Только когда мы начнем обмениваться ударами с врагами, постарайся, брат, встать со мной спина к спине. Тогда мы сможем на равных справиться с десятком алгонкинов. Счет будет справедливым!

По всей палубе «Длинного Змея» шли подобные разговоры, боевые братья по старому обычаю договаривались друг с другом, как им лучше встретить врага. Торнфинн встал с Гудбрудом, Ямсгар с юношей из Йомсберга по имени Кнут Ульфссон. Этот парень любил рукодельничать, а волосы носил заплетенными в четыре косы и на голове обруч, скрученный из медной проволоки.

Но никому из викингов никогда не приходило в голову подсмеиваться над ним, потому что он происходил из семьи, где было пятнадцать берсерков, да и сам Кнут снес головы трем саксам до того, как ему исполнилось четырнадцать лет.

Гичита издал боевой клич совы, и каноэ тронулись с места.

Какое-то время ничего не происходило, и кое-кто успел подумать, что тревога была ложной. Но вдруг с правого и левого берега донесся вопль алгонкинов, похожий на тявканье лисы зимой, и послышался медвежий рык, которым обычно призывали к битве абнаки.

В воздухе засвистели стрелы. Одна пролетела под правой рукой Харальда и ударилась о дубовые доски палубы.

– Метко! – сказал он Груммоху, который напевал какой-то несложный мотивчик, как обычно во время битвы.

– Да, – согласился Великан, – и это не последний выстрел, который раздастся до исхода ночи.

Потом со всех сторон послышалась песня смерти алгонкинов:

– Не следовало бы мне, чужестранцу, – сказал Торнфинн, – плохо отзываться о местных скальдах, только мне кажется, что их песенку больше пристало петь детишкам, играя в скакалки, чем взрослым мужчинам в благородном сражении. Когда с этим делом будет покончено и у нас будет время подумать о более приятных вещах, я сочиню подходящую песню, которую мы будем петь в соответствующих случаях.

Но Торнфинн Торнфиннссон не выполнил своего обещания, потому что вдруг «Длинный Змей» содрогнулся от топота множества ног, и до обоняния каждого донесся запах прогорклого медвежьего жира, которым краснокожие мажутся с ног до головы, чтобы было легко выскользнуть из рук противника.

Торнфинн пал первым, острие пики воткнулись ему между лопаток. Сделав последнее усилие, он взял с собой за порог смерти алгонкина, нанесшего ему смертельный удар.

После его гибели Гудбруду пришлось прижаться спиной к мачте. Харальд и Груммох, чьи глаза немного привыкли к темноте, испустили одновременно устрашающий боевой клич. Они были слишком крупны, чтобы остаться незамеченными, и решили открыто врезаться в густой пчелиный рой краснокожих.

Их устрашающий рык эхом отразился от вспененных вод реки, наводя ужас на врагов.

Харальд нанес первый удар «Миротворцем».

– Один! – сказал Харальд, открывая счет и сопровождая его леденящим душу смехом.

Груммох размахнулся «Поцелуем Смерти».

– Один! – крикнул он и засмеялся еще страшнее, чем Харальд. Хитрое гибкое существо оказалось у Харальда под правой рукой и взмахнуло томагавком. Харальд быстро поднял и опустил свой меч. Послышался глубокий, со всхлипом, стон.

– Два и царапина! – хохотнул Харальд, перекидывая меч из правой руки в левую.

Груммох размахивал «Поцелуем Смерти», как косой, потому что черные тени толпились особенно густо с его стороны. Только ему одному было известно, сколько раз острое лезвие поживилось желанной пищей, но и все остальные слышали вопли, которые следовали почти за каждым взмахом.

– Трое, и ни одной царапины, – возгласил он мрачным голосом, а вслед за этим принялся хохотать так, точно небеса целиком принадлежали ему одному.

– Притормози, – сказал Харальд. – а то я никак с тобой не сравняюсь, брат! Это несправедливо!

И они опять стали смеяться, точно неслись вместе с валькириями по темному северному небу мимо блистающих звезд.

За их спиной Ямсгар Хавварссон потерял свой меч, когда вонзил его глубоко в краснокожего и тот уполз куда-то в темноту. Теперь он сражался голыми руками, отбиваясь от ударов, затем схватываясь врукопашную и добираясь до вражеского горла. Возле его ног уже лежали бездыханными четверо абнаков, но тут и ему самому был нанесен тяжелый удар. Ямсгар рухнул на палубу и из последних сил выдохнул:

– Кнут Ульфссон, видно подразучился я драться. Если я усну и не проснусь, передай привет моим дочерям и жене, когда вернешься на берега родного фьорда.

Ямсгар умолк навсегда. А Кнут Ульфссон почувствовал, как у него в черепе начала громко пульсировать кровь, точно забил боевой барабан. Он знал, что это, хоть иногда и забывал, что в нем живет берсерк.

Груммох, ударив по голове краснокожего обухом своего топора, прокричал:

– Восемь!

А еле державшийся на ногах Харальд ответил:

– Шесть!

Кнут Ульфссон запел песню, которую все его родичи всегда запевали в подобных случаях, потому что все они были настоящими берсерками:

И каждая строка в его песне сопровождалась взмахом боевого топора, и от каждого взмаха замертво падал краснокожий, иногда с глухим стоном, иногда с предсмертным криком. Наконец никто уже не смог подобраться к Кнуту Ульфссону, потому что возле него выросла гора трупов алгонкинов и абнаков.

– Девять! – выкликнул Груммох. – Однако топор мой затупился. Приходится бить по два раза. Надо будет с утра его хорошенько заточить, а то так дело не пойдет!

Харальд еле стоял на ногах, тяжело опираясь о спину Груммоха, по его рукам и груди текло красное вино войны.

– Девять, – сказал он, и стал сползать вниз. Груммох взвалил друга себе на спину, продолжая размахивать «Поцелуем Смерти».

Внизу, в каноэ рядом с «Длинным Змеем», Ваваша таким же образом поддерживал своего старого отца. Хеоме лежал, укрывшись с головой, не дыша и желая только одного – чтобы никто из врагов его не обнаружил.

В конце концов, те из нападавших, кто еще оставался в живых, с трудом перевалились через борт корабля, наугад попадали в свои каноэ, невидные в темноте, и стали грести к лесистым берегам настолько быстро, насколько им позволяли раны.

Они уже не тявкали, как зимние лисы, и не рычали, как бурые медведи. Когда они скрылись из виду, Ваваша обратился к викингам:

– Друзья мои, догоним их и закончим это дело, как должно. Сожжем их лодки и деревни. Дадим им возможность запомнить нас навсегда!

Но Груммох, который еще не знал, насколько тяжело ранен Харальд, ответил ему:

– Отправляйся туда, Ваваша, со своими воинами и разожги там маленькие огонечки сам. Не пристало норвежцам сниматься с якоря, не прибрав палубу. А у нас тут еще немало работы. Но подай нам знак, если придется туго, и мы тут же явимся на помощь.

Ваваша ничего не ответил. Он собрал тех, кого смог, и они поплыли по темной воде. Вскоре оба берега заполыхали пожарами.

Никто из воинов Ваваши при этом не пострадал. Деревни сгорели, алгонкинские и абнакские воины исчезли, точно их вовсе никогда и не было.

Единственным живым существом, которое обнаружил Ваваша, оказался краснокожий малыш, которого забыли при поспешном бегстве.

Он сидел, прислонившись к боевому барабану, и безмятежно сосал палец.

Ваваша взял его на руки. Маленький ребенок считался у беотуков священным, и причинять ему вред было запрещено.

Не то, что викинги в далекие времена. Они, по их выражению, «очищали» города, которые им доводилось захватить. Ваваша отнес младенца в свое каноэ, напевая песенку и забавляя его, чтобы не испугался темноты.

Ребенка воин протянул женщине, чей муж одним из первых пал в этой битве. Она назвала малыша именем, которое означало «Подарок богов», и в дальнейшем он приносил ей только радость.

Ребенку ведь все равно, к какому он принадлежит племени. Ему нужно только молоко и материнское тепло. Да еще ласковая песенка, которую мать напевает, склонившись к нему в вечерний час, когда едва мерцают угли догоревшего костра.