Онлайн чтение книги Завтра вновь и вновь Tomorrow and Tomorrow
21 ноября

Вашингтон в конце ноября. Золотистый день, вечером снова предсказывают дождь со снегом. Солнечный свет пятнает Потомак, в центре города снуют толпы туристов. Мы сидим за уличным столиком в Café du Parc, рядом с отелем «Интерконтиненталь». Все вокруг окрашено в осенние тона, алый и медь – фасады правительственных зданий, вишнево-красные двухэтажные автобусы для туристов, оставшиеся в парке листья.

Туристы следуют за машущими флажками гидами, стремясь увидеть Белый дом через кованые чугунные ворота. Само здание стоит за кислотно-зеленой лужайкой, белые колонны и известный на весь мир парк скрывают его из вида, искусственная тропическая фауна живет здесь даже зимой, здесь столько цветов, как будто зацвел даже воздух. Туристы приходят сюда, воображая, что так они станут ближе к президенту Мичем.

Они представляют ее жизнь в тех далеких комнатах, а может, даже мельком видят ее или хотя бы видят пейзаж, на который она смотрит и тем самым будто оставляет свой отпечаток на самой этой местности. Повсюду мерцают образы Мичем, на каждом объявлении для туристов, на каждой кружке с изображением Белого дома, продающейся в сувенирных ларьках, на каждом щите у полицейских, в рекламе стрип-клуба и модной одежды – массовая галлюцинация, не иначе. Ее называют американской королевой, стекаются к ней как паломники в Лурд, носят значки и держат плакаты с Мичем в виде Пресвятой Девы, семь ножей пронзают ее идеальную грудь.

Уэйверли курит. У него удивительно синие глаза цвета антифриза и седая шевелюра. Он похож на рекламный образ поэта – громогласный, угловатый и морщинистый, делает паузы в беседе, чтобы затянуться сигаретой или поглазеть на стайку туристов, пока собирается с мыслями. Рядом с ним я выгляжу оборванцем, в своей толстовке и спортивных штанах. Он же пришел в костюме от дорогого портного, с лондонской Сэвил-Роу, как сообщает Начинка. Все столики в кафе заняты, кроме тех, что рядом с нами, как будто он отгородился пустыми тарелками, создал пузырь относительной тишины и одиночества.

– В Нью-Йорке, – говорит Уэйверли, когда речь заходит о том, где он был во время питтсбургской катастрофы. – Собирал средства для Музея современного искусства. Знаете, я постоянно разговариваю с пережившими Питтсбург и люблю ошеломлять людей, сообщая, что смотрел на «Гернику», когда это случилось. Помню, как все в галерее на несколько секунд умолкли, вероятно, Питтсбург казался им таким же далеким, как Западная Вирджиния или Алабама, пока они не сообразили, что следующим может быть Манхэттен. Началась страшная паника.

Начинка покрывает наш стол рекламой – игрушечные гномы из турагентства «Трэвелосити» путешествуют по Манхэттену, Уилингу и Бирмингему. Анимированный Джордж Вашингтон втюхивает дешевые билеты на симфонию в кафедральный собор. Я отмахиваюсь от всего этого и пытаюсь сосредоточиться на Уэйверли, но Джордж Вашингтон превращается в развратных монашек в белых париках и платьях с низким декольте, от моего взгляда их белые груди колышутся, и в ложбинке появляется призыв: «Покупай, покупай».

– Как я понимаю, вы работаете в фирме «Куценич групп»? – спрашивает Уэйверли.

– Да. Точнее, работал.

– Расследования, верно? Споры по страховкам и тому подобное? Разбираете завалы судебных тяжб.

– Все спорные вопросы.

– Наверное, проще, когда в вашем распоряжении Архив Города.

– Да. Правительство выдало сертификаты о массовой смерти. – Я механически сообщаю заученные на работе сведения. – Но дело страховой компании «Стейт фарм» против Пенсильвании все изменило. Раз существует Архив, страховые компании считают, что должны получить возможность проверить каждое индивидуальное требование по страховке жизни и собственности. Расследование занимает годы, замедляя процесс выплат.

– И у вас хорошо получается?

– Я любил свою работу и посвящал ей всего – себя.

– Вы себя недооцениваете, – говорит Уэйверли. – Я уже знаю, насколько вы хороши. Я поговорил с мистером Куценичем, и он сказал, что вы один из его лучших сотрудников, если не самый лучший. Обладаете интуицией и добиваетесь результатов. Он сказал, ваши умения намного превосходят уровень зарплаты, но из-за личных проблем вам нельзя доверить более ответственные задания. Он считает, что вы боитесь успеха.

Уэйверли затягивается сигаретой и выпускает дым. Он что-то читает в своей Начинке во время разговора – я вижу, как бегают его глаза, изучая текст. С чего вдруг он решил побеспокоить Куценича? Я не хочу, чтобы он обсуждал меня с Куценичем, на такое я не соглашался.

– У меня другие приоритеты, – объясняю я. – Я не боюсь успеха.

– Поговорив с Куценичем, я понял, что ваша работа, должно быть, ужасно воздействует на нервную систему. Наблюдать, как умирают люди, изучать их смерть, определять, была ли она естественной или как-то подделана, да еще заполнять все бумаги. Наверное, порой вам кажется, что вы гоняетесь за призраками.

Я видел, как сотни людей сгорели заживо, но закопанная в реке женщина стоит перед моими глазами и не дает покоя. Я помню всех, чью смерть расследовал, ни один не исчез из памяти.

– Они и есть призраки, – говорю я.

– Я хочу, чтобы вы нашли одного такого призрака.

Как обычно, я чувствую мурашки нервного предвкушения или, по крайней мере, недовольство тем, что меня вытаскивают из зоны комфорта. А возможно, страх отвлечься от того, что мне так дорого. Я допиваю капучино.

– Не стоит вам тратить на меня деньги, мистер Уэйверли. Доступ к Архиву бесплатен, если подписаться через Библиотеку Конгресса. Там хватает настоящих библиотекарей, которые готовы ухватиться за такую возможность. Настоящих профессионалов…

– Речь о моей дочери, – говорит Уэйверли.

Он протягивает мне конверт с женской фотографией размером восемь на десять. Алые волосы цвета крови, томные изумрудные глаза. Фотография, похоже, из модного каталога – девушка изогнулась в искусственной позе, черное платье обнажает белоснежные плечи.

– Это ваша дочь?

– Я подумал, что вы заинтересуетесь, увидев ее фото. Ее зовут Альбион, это значит «белый утес». Альбион О’Хара Уэйверли. Я оплакиваю ее уже десять лет, эту фотографию сделали еще в колледже. После конца я долго цеплялся за дурацкую надежду, что она каким-то чудом сумела ускользнуть. Сейчас я смотрю на это более трезвым взглядом.

– Сочувствую вашей потере.

Уэйверли окунает в капучино печенье. Всплывает реклама кофе «Илли». Я соглашаюсь, и вскоре официант приносит новую чашку и печенье.

– Я регулярно навещаю свои воспоминания о Китти в Архиве, – говорит он. – Китти была моей женой тридцать девять лет. Кэтрин. У меня есть особенные воспоминания – как по воскресеньям я водил ее в парк Меллон на бранч, мы брали пирожные, клубнику и шампанское, а после полудня ходили во «Фрик» на чай. Я нанял дизайнеров, чтобы запечатлеть эти моменты и сделать их для меня более реальными, даже реальнее подлинных воспоминаний. Иногда к нам присоединялась и дочь, но в последнее время я не могу навещать Альбион.

– Не можете собраться с духом?

– Нет, дело не в этом. Она каким-то образом исчезла из Города. Удалена. Кто-то удалил все ее файлы – те, что были в открытом доступе, и даже мои личные. И работа проделана тщательно. Библиотекари мне сочувствуют (да, я обращался к сотрудникам Библиотеки Конгресса), но они не особо помогли. У них и без того много работы – поддерживать функционирование Архива. Я написал заявление в полицию, но у полиции нет на это ресурсов. А кроме того, это не считается исчезновением человека, лишь пропажей данных, самое большее – могут предъявить обвинение в кибервандализме или взломе. Все равно что граффити, только в сети. Если они вообще решат, что это относится к ведению полиции. Я сам предпринял расследование, но она просто исчезла. У меня есть фотографии, и я знаю, что она существовала. Существовала…

– Вы обращались в «Куценич групп» или подобные исследовательские фирмы? Они как раз занимаются подобной работой.

– Я доверяю мнению Тимоти о вас, – отвечает он. – Когда я говорил с Куценичем, он хотел переключить меня на службу продаж. Оттарабанил список своих достижений и похвастался высокой позицией в рейтинге, но стоило мне спросить, будет ли моим делом заниматься такой же умелый сотрудник, как вы, он сказал, что у него опытный персонал. И продолжал твердить, что пристрастие к наркотикам испортило вашу карьеру.

– Я чист, – сообщаю я.

– Хорошо.

– Но это несложная работа. Ей может заняться любой вчерашний выпускник или библиотекарь.

– Сливки всегда поднимаются на поверхность. Мне не нужен «опытный персонал», Доминик. Не нужен менеджер по продажам, и уж точно не нужен вчерашний выпускник. Мне нужен лучший. Человек с вашими навыками, который будет работать только на меня. И приватно.

Я изучаю фотографию Альбион и сохраняю образ в Начинке. Может, это кофеин атакует нервы, но мне становится страшно, хочется сбежать отсюда, зарыться в своей квартире и накачаться до полного забвения, но потом в голову прокрадываются слова Тимоти. «Ты не хочешь умереть».

– Вы хотите, чтобы я нашел вашу дочь? Восстановил файлы?

– Я хочу, чтобы вы восстановили ее в Архиве. Отследили, кто это сделал, кто со мной так поступил, чтобы я мог преследовать этих людей по закону или хотя бы защититься от подобного в будущем. Выясните, кто ее стер, чтобы я снова мог быть вместе с дочерью. Прошу вас. Однажды я уже ее потерял.

– Я вам помогу.

* * *

По пути домой я заглядываю в кофейню «Квалиа», проверить почту. Пришло несколько сообщений от Гаврила, естественно, все помечены как «важные». В приложении куча фотографий разных домов мод – Anthropologie, Том Форд, Фезерстон – и заявления его приятелей-художников, которые я должен перевести на разговорный английский, он часто подкидывает мне эту работенку. Я помечаю все письма как непрочитанные.

Набираю Куценича, но он не отвечает, и я шлю ему сообщение: «Встретился с Уэйверли. Крепкий орешек. Что все это значит?»

Пока я выливаю в кофе заменитель сливок, выскакивает новое сообщение от секретаря Уэйверли с договором о посуточной оплате, он также условился с Куценичем, чтобы я сохранил доступ к своим кодам доступа в Архиве. Я пересылаю ему номер своего счета и профиль и через несколько секунд получаю перевод, гораздо более крупную сумму, чем получал у Куценича. Мне присылают еще один файл – краткое досье Альбион.

Куценич отвечает сообщением: «Прости, Доминик. Пожалуйста, больше мне не звони».

В моей квартире опять не работает отопление. Ответ Куценича меня ранит, но я могу его понять, ведь доставил ему столько хлопот. Я начинаю замерзать, кутаюсь в плед и смотрю документальный фильм «Несколько скрипок» о поэзии объективистов, но мысли витают где-то далеко. Я думаю об Альбион, дочери Уэйверли. Вечером Вашингтон накрывает очередным снегопадом, я выключаю свет и смотрю, как по городу крадется зима – погода здесь меняется резко, прямо как в Питтсбурге. Днем можно было ходить без пиджака, а к ночи пошел снег.

Что бы сказал Гаврил о той фотографии Альбион? Что бы сказал о ее платье? Узнал бы его? Может, это какой-то питтсбургский производитель, какой-нибудь дилетант. Я изучаю досье. Альбион погибла в двадцать четыре года, она только что окончила курс по дизайну одежды в Институте искусств. В файле ее работы: твид и клетка, фантазийный узор. Ее фотографии. Я никогда не видел таких женщин, как на этих фотографиях, и гадаю, насколько этот образ фальшив – может, особый ракурс съемки, чтобы она казалась выше, и постобработка, чтобы сделать глаза такими зелеными, а волосы кроваво-красными.

– Тереза-Мари Блэкстон…

Я произношу ее имя вслух – так бичевали себя флагеллянты[9]Флагеллянты – религиозное движение, возникшее в XIII веке. Бичевали себя плеткой., чтобы помнить страдания Христа.

– Тереза-Мари Блэкстон.

Возможно, я единственный на свете, кто еще ее помнит, кто помнит, как произносится ее имя.