Онлайн чтение книги «Титаник» утонет
СОБЫТИЯ

*

«Этот корабль был крупнейшим плавучим средством и величайшим из всех творений человечества. В его постройке и обслуживании участвовали каждая отрасль науки, каждая профессия и ремесло, бывшие в арсенале цивилизации» [5]Тщетность, или Гибель «Титана», op. cit..

Такими строками начинается «Тщетность», книга, которую Робертсон посвятил трагедии «Титаника». Изображенный в ней корабль представлен как одно из самых великих достижений человеческого разума, служить на котором позволено только высоко квалифицированному персоналу: «На его мостике были офицеры, которые, помимо того что являлись цветом Королевского флота, прошли строгие экзамены по всем предметам, связанным со знанием ветров, приливов, течений и морской географии. Они были не просто моряками, но учеными. Профессиональные навыки того же класса обнаруживали работники машинного отделения, а с выучкой коридорных сравнилась бы выучка персонала отеля высшего класса» [6]Тщетность, или Гибель «Титана», op. cit..

«Титан», как и его образец – оба плавают под британским флагом, – действительно представляют собой уникальный сплав высоких технологий и величайшего комфорта. В главе, посвященной техническим параметрам судна, можно найти данные о его длине (240 м у «Титана», 269 м у «Титаника»), максимальной скорости (от 24 до 25 узлов в час у обоих кораблей), о числе гребных винтов (по три у обоих кораблей) и о количестве пассажиров (3000 человек на «Титане», 3320 на «Титанике»).

Рассказывая о комфорте для пассажиров, Робертсон просто описал, не пытаясь явить ненужную оригинальность, все новшества, которые превратили «Титаник» в плавучий дворец, например, соединение главных служебные площадок и помещений корабля посредством телефонной связи, или – верх роскоши – размещение на борту второго оркестра.

Таким образом, не только посредством сходства названий, но и посредством характеристик этого шедевра кораблестроения, Робертсон, не уточняя без нужды, о какой трагедии он рассказывает, указывает читателю, в каком ключе тот должен читать предложенное ему повествование.

Глава I. Политические перемены

Одно из имен, вполне естественно приходящих на ум, когда начинаешь размышлять о провидческом характере литературы, это Кафка. Его так часто цитируют, рассуждая о мире абсурда, что имя Кафки дало рождение новому прилагательному, а сам он заслужил репутацию исследователя этого мира еще до того, как мир этот прошел стадию становления и набрал силу. Но оправданна ли такая репутация?

* * *

Мысль о том, что Кафка описывал будущие политические режимы, вот уже почти целый век, словно навязчивый мотив, проходит через все работы критиков. Но какие именно тексты берут за основу критики, предполагая наличие у чешского писателя провидческого дара?

Самый знаменитый текст, подходящий под определение предвидения, это, без сомнения, неоконченный роман «Процесс»[7]ПВ-. Как известно, в нем рассказывается о том, как некий Йозеф К., старший прокурист в одном крупном банке, однажды утром был арестован в собственном жилище за таинственное преступление, суть которого ему так и не раскрыли. Его оставили на свободе, но обязали ждать заключения некой следственной комиссии, которой поручено вынести решение по его делу.

Вскоре его вызывают в суд, не уточняя ни часа, ни местонахождения суда. После долгих блужданий он наконец находит искомое место, расположенное в жилом доме, и выслушивает упреки судьи, недовольного его опозданием.

Отказавшись от допроса, герой ссорится с судьей. Второй визит в суд – во время которого он обнаруживает, что документы, на основании которых судья выносил постановления, на самом деле являются книгами эротического содержания, – также не дает результатов. Пытаясь сдвинуть дело с мертвой точки, К. по совету дяди нанимает адвоката Гульда – его ассистентка Лени становится любовницей К., – который объясняет ему всю сложность его положения: «Вести при таких условиях защиту, конечно, весьма невыгодно и затруднительно. Но и это делается намеренно. Дело в том, что суд, собственно говоря, защиты не допускает, а только терпит ее, и даже вопрос о том, возможно ли истолковать соответствующую статью закона в духе такой терпимости, тоже является спорным. Потому-то, строго говоря, нет признанных судом адвокатов»[8]Кафка Ф. Процесс. Пер. Р. Райт-Ковалевой, Г. Снежинской. СПб., Азбука-Аттикус, 2016, с. 130..

Но осуществлять защиту при хороших условиях еще сложнее, потому что обвиняемый не знает, в чем его обвиняют: «Дело в том, что все судопроизводство является тайной не только для общественности, но и для самого обвиняемого, разумеется только в тех пределах, в каких это возможно, но возможности тут неограниченные. Ведь и обвиняемый не имеет доступа к судебным материалам, а делать выводы об этих материалах на основании допросов весьма затруднительно, особенно для самого обвиняемого, который к тому же растерян и обеспокоен всякими другими отвлекающими его неприятностями»[9]Кафка Ф. Процесс. Пер. Р. Райт-Ковалевой, Г. Снежинской. СПб., Азбука-Аттикус, 2016, с. 131..

Один из клиентов банка, где работает К., убеждает его спросить совета у официального художника суда Титорелли. К. отправляется к нему в мастерскую изложить свое дело, но художник объясняет, что добиться решения о полном оправдании совершенно невозможно, а в таких условиях ему лучше отложить вынесение приговора на бесконечно неопределенный срок, выбирая решение о мнимом оправдании или о волоките.

После того как клиент банка назначает ему встречу в соборе и не приходит, К. встречает священника, который оказывается тюремным капелланом, и тот рассказывает ему притчу о человеке, просившем пропустить его к Закону, но остановленном привратником. Человек решает подождать у ворот и слишком поздно, когда он уже находится при смерти, понимает, что эти врата были предназначены для него. Спустя немного времени двое мужчин уводят К. из города и убивают его.

* * *

Вторым текстом Кафки, который можно считать провидческим, является его последний, также неоконченный роман «Замок»[10]ПВ-. Рассказчик, именуемый К., как и в романе «Процесс», прибывает в деревню, чтобы занять там должность землемера. Деревня находится в распоряжении таинственного Замка, откуда проистекают все решения, но куда никому нет доступа.

Хотя К. и получил двух помощников – на самом деле двух сбрендивших персонажей, – он вскоре понимает, что его положение, по меньшей мере, двойственно. Никто не в состоянии подтвердить, ни что он действительно назначен на должность, ни что в деревне имеется надобность в землемере, о чем герою в довольно грубой форме сообщает тамошний староста: «Но теперь, когда вы сами так любезно пришли ко мне, я должен сказать вам всю правду, и довольно неприятную. По вашим словам, вас приняли как землемера, но нам не нужен землемер»[11]Кафка Ф. Замок. Пер. Р. Райт-Ковалевой. В кн.: Собр. соч. в 4-х тт. Т.3. СПб.: Симпозиум, 1999..

Постепенно К. обнаруживает, что в деревне властвует вездесущая администрация, но никто не может понять, как реально работает власть, распределенная между множеством инстанций, не связанных между собой и из-за этого издающих противоречивые указы.

Впечатление самого главного тамошнего человека производит некий Кламм, чья любовница Фрида на время становится подругой К.; Кламм пользуется столь великим авторитетом, что невозможно добиться, ни чтобы он тебя принял, ни даже просто увидеть его, как объясняет герою хозяйка гостиницы: «Такой человек, как Кламм, – и вдруг должен с вами разговаривать! Мне и то больно было слышать, что Фрида разрешила вам подсмотреть в глазок, видно, раз она на это пошла, вы ее уже соблазнили. А вы мне скажите, как вы вообще выдержали вид Кламма? Можете не отвечать, знаю – прекрасно выдержали. А это потому, что вы и не можете видеть Кламма как следует, нет, я вовсе не преувеличиваю, я тоже не могу»[12]Кафка Ф. Процесс. Пер. Р. Райт-Ковалевой, Г. Снежинской. СПб., Азбука-Аттикус, 2016, с.53..

Кажется, даже внешность Кламма постоянно меняется[13]Кафка Ф. Процесс. Пер. Р. Райт-Ковалевой, Г. Снежинской. СПб., Азбука-Аттикус, 2016, с. 176., но это нисколько не облегчает общения с ним. Среди других персонажей, с которыми сталкивается К., – Варнава, посыльный из замка, который оказывается не совсем посыльным, и его сестры Амалия и Ольга, но они и вовсе не могут помочь герою понять, что он делает в деревне, и, несмотря на все его усилия вписаться в тамошнее общество, он обречен оставаться в постоянном неведении относительно своего истинного положения.

* * *

К этим двум романам следует добавить своеобразный рассказ, озаглавленный «В поселении осужденных»[14]ПВ-, хотя его общая тональность совершенно иная. В нем говорится об одном путешественнике, прибывшем на остров, где расположена исправительная колония и где офицер показывает ему машину для казни, печатающую текст закона на телах осужденных. На глазах у путешественника вот-вот свершится казнь, но, видя, что путешественник сомневается, офицер занимает место жертвы. В конце концов машина разлаживается, и путешественник покидает остров.

Именно эти произведения чаще всего приводятся в пример критиками, подчеркивающими способность Кафки описывать будущее. Можно также вспомнить и другие, не менее мрачные тексты, такие, как «Нора», однако это нисколько не отменяет основного вопроса: есть ли основания помещать Кафку в ряд писателей, проявивших политическую проницательность в отношении будущего.

Что обычно говорят об этих текстах? Чаще всего утверждается, что Кафка предчувствовал создание тоталитарных обществ. В предисловии к полному собранию сочинений Клод Давид так пишет о пророческом даре писателя: «Между изобретением бороны из “Поселения осужденных” и появлением первых концентрационных лагерей прошло совсем немного лет: двадцать, скажут одни, десять или самое большее пятнадцать, скажут другие, в зависимости от своих убеждений. Так действительно ли Кафка обладал даром пророчества?»[15]Kafka, Œeuvres complètes I, Gallimard, “La Pléiade”, 1976, p. XI.

В самом деле, если эти произведения – «Поселение осужденных», но, главное, оба романа – перечитать в свете дальнейшего развития истории, убеждаешься, что в них показаны явления, отчетливо проявившиеся в устрашающих политических системах, порожденных XX веком.

Первым признаком такой системы является доминирование государства над обществом. Диктаторские режимы столь же древни, как сама политика. Однако тоталитаризм, как показала Ханна Арендт, имеет другую природу. Те, кто поддерживают этот режим, пытаются не просто любой ценой сохранить его, они требуют полного контроля над обществом и организуют свою власть так, чтобы этот контроль осуществлять.

С главенствующей ролью государства связано отрицание личности. В этом вопросе разница между тоталитарным режимом и простой диктатурой очевидна. При диктатуре личность подвергается опасности только в том случае, если она представляет собой угрозу для государства и тех, кто им управляет. При тоталитарном режиме личность не имеет права на самостоятельное существование, она становится частью целого, в котором ее заставляют раствориться.

Все это великолепно описано в романах Кафки, со всеми последствиями, которые влечет за собой тоталитаризм, начиная с надзора государства над своими гражданами. Персонажи и «Процесса», и «Замка» постоянно пребывают под контролем вездесущей власти, никогда не теряющей их из виду, будь то с помощью полиции или сложного общественного устройства, в результате которого каждый начинает следить за всеми.

С этим контролем, как особенно ярко показано в обоих романах, связано разрастание во все стороны щупалец административного спрута, издающего парадоксальные предписания, в которых герои запутываются, не в силах понять смысл того, что с ними происходит и что от них требуют. Олицетворением административного абсурда выступают комические персонажи, такие, как Гульд или Кламм, бурлескные фигуры, населяющие оба романа.

* * *

Кафка не мог ничего знать об описанных им политических системах, но, когда читаешь его произведения, кажется, что он описывал их уже постфактум.

Так как писатель скончался в 1924 году, он не мог видеть приход нацистов к власти, потому что Гитлер стал канцлером через десять лет после его смерти. То же самое можно сказать и о коммунистических режимах, наиболее близких режимам, нашедшим свое отражение у него в романах. Конечно, коммунистическая партия пришла к власти в России в 1917 году, и отклонения от декларированного курса начались с самых первых лет захвата ею государственного аппарата, в то время как «Замок», единственное сочинение, написанное после Русской революции, датируется 1922 годом[16]О «Процессе» и «Поселении осужденных» речи не идет, так как оба произведения написаны в 1914 г.. Но даже при написании последней книги Кафка вряд ли мог взять за образец коммунистическую бюрократию, и тому есть две существенные причины.

Первая состоит в том, что преступления коммунистического режима стали известны достаточно поздно, а из-за всеобщего неверия долгое время их не признавали вовсе. Достаточно вспомнить реакцию на свидетельство Андре Жида, сделанное, впрочем, через десять лет после Кафки, чтобы усомниться, что в начале 1920-х годов Кафка мог осознать масштаб и природу коммунистического порядка и попытаться описать его.

Но этот первый аргумент, в сущности, является второстепенным, ибо прежде всего следует предположить, что Кафка встречался со свидетелями коммунистического террора, подтвердившими то, о чем он рассказывал в своих ранних произведениях и что побудило его написать свой последний роман, или же располагал информацией из других источников. Подлинная проблема заключается не в том, в какой момент Кафка узнал о преступлениях коммунистического режима, а в том, чтобы понять, почему порой кажется, что он описал этот строй изнутри .

Ведь Кафка выводит на первый план не убийства или репрессии, хотя они и встречаются в его фантазиях, а атмосферу всеобщего абсурда и подозрительности, которую может воспроизвести только тот, кто жил в ней или же зашел очень далеко в своем воображении, представляя возможные ее варианты, что также является способом пережить ее. Именно эта неподражаемая атмосфера гораздо более, чем то или иное частное сходство с грядущим политическим режимом, является самой характерной чертой среди тех, что побуждают расценивать творчество Кафки как своего рода предвидение.

* * *

Как определить этот феномен? Спустя почти век после смерти Кафки способность чешского писателя показать ужас порожденного ХХ веком тоталитаризма[17]В «Exegèse d’une legendе. Lectures de Kafka» (Editions de l’Eclat, 2006, p. 72) Стефан Мозес вспоминает, как Брехт объяснял, почему он считает Кафку писателем великим и никаким одновременно. По мнению Брехта, в творчестве Кафки сошлись два противоположных жанра: притча и видение. Но если Кафка умел «видеть то, что будет», «видеть то, что есть сейчас» он не умел. Эпитет «визионерский» всегда будет сопровождать творчество Кафки. Так, задача коллоквиума «Кафка: век спустя», состоявшегося в Серизи (Cahiers de l’Herne, n. 108, 2010), была сформулирована следующим образом: «На протяжении почти всего двадцатого века из Кафки делали провидца, предугадавшего появление абсурдных и преступных бюрократических режимов, громких судебных процессов, массового истребления людей. Но возможно, избавившись от этого «послания», которое всем так хотелось заставить его нести, он наконец просто войдет в историю литературы. Если уже давным-давно этого не сделал». по-прежнему заслуживает самой высокой оценки.

Однако в силу того, что многие читатели относятся к предвидениям в сочинениях Кафки с энтузиазмом, требуется внести ясность и в этот вопрос. Ибо есть основание полагать, что писатель вряд ли сознавал, против чего он предостерегает, и вряд ли намеревался извещать читателей о своей прозорливости, как это сознательно делали библейские пророки. Но, делая это предположение, мы сталкиваемся с двумя проблемами.