Онлайн чтение книги Тихий уголок A Fine and Private Place
ГЛАВА 10

– Пусть это тебя не беспокоит, – сказал Майкл. – Если её нет сегодня, значит, завтра придёт.

– Нет, не придёт, – ответил мистер Ребек. Они сидели на ступенях мавзолея и смотрели на тропинку, которая вела к Сентрал-авеню. – Завтра воскресенье. Она никогда не приходит в воскресенье. Не знаю, почему, но не приходит.

Майкл украдкой бросил на него хитрый взгляд.

– Ты, по крайней мере, знаешь, какой сегодня день. А случалось, я замечал, как ты разглядываешь мою могилу, чтобы вспомнить, какой год.

Мистер Ребек бесцельно поскрёб камешком ступеньку ниже той, на которой сидел.

– Я не всегда помню, какой сегодня день. Иногда – да. Потому что день, в который миссис Клэппер приходит навестить меня, резко отличается от любого дня,, когда миссис Клэппер не приходит. Теперь у меня два рода дней. А раньше был один.

– И у меня был один, – сказал Майкл. – Один долгий день, делящийся на части… Не беспокойся, – добавил он, хотя мистер Ребек ничего не сказал. – Сегодня она придёт.

– Я не беспокоюсь. Она придет, когда у неё будет настроение. Сколько времени?

Майкл рассмеялся.

– Чёрт меня возьми, если я знаю. В настоящий период у Времени и Моргана нет ничего общего.

– Один из нас должен знать, сколько времени.

– Ну, значит, это не я, – ответил Майкл. Ему не понравилось равнодушие в голосе мистера Ребека. – А тебе-то что? Какая разница?

Мистер Ребек отбросил прочь камешек.

– Ворота закрываются в пять. Если она опоздает, она не сможет остаться слишком надолго. Я терпеть не могу, когда она приходит, говорит «Привет» и убегает.

– Она не должна немедленно убегать, – сказал Майкл. – Уолтерс обычно дважды в час совершает обход, чтобы проверить, не запер ли он кого-то. Она сможет задержаться и после пяти.

– Я её просил. Но она всегда должна идти домой и готовить обед, – мистер Ребек нахмурился, глядя в жаркое сияющее небо. – Или она должна посидеть с чьим-то ребенком. Она это любит. Родители уходят в кино, а она сидит в гостиной и слушает радио. На следующий день она часами рассказывает мне, как она уложила ребенка спать, и что она сделала, когда он поздно вечером проснулся и позвал маму.

– А своих детей у неё нет?

– Нет, – ответил мистер Ребек. – И при этом – тьма племянников и племянниц. Она выросла в многодетной семье. – Он сунул руки в карманы и откинулся назад. – Она явно сегодня не придёт. Слишком поздно.

– Не паникуй, – сказал Малкл. – У неё ещё есть время. – Он встал и сделал несколько шагов по траве. – Думаю, я поищу Лору. Возможно, мы вернёмся сюда попозже и расскажем тебе на ночь сказочку..

Мистер Ребек вытянул ноги на вечернем солнышке.

– Хорошо. Это было бы прекрасно.

Сказочка на ночь была их дежурной шуткой с того утра более недели назад, когда Кампос, напевая и спотыкаясь, сопровождаемый терпеливыми Майклом и Лорой и непристойно ругающимся Вороном, принёс мистера Ребека в мавзолей, завернул в одеяла и сам рухнул спящим на ступени. Мистер Ребек обнаружил его там, когда проснулся днем, и они вместе позавтракали. С тех пор они с Кампосом не виделись.

– Хорошая была ночь, – сказал он. Ему нравилось, об этом вспоминать. – Мы должны ещё несколько ночей провести таким же образом.

– Вот заладил, – хмуро отозвался Майкл. – Конечно, должны. – Он вернулся к мистеру Ребеку и присел на две ступени ниже.

– Я начал недавно развивать нелепую, но полезную концепцию вечности. Послушай, что я думаю.

Мистер Ребек ждал, думая: «Конечно, я выслушаю его идеи. Этим я и занимаюсь. Это – всё, что я есть на самом деле – твои мысли и мысли других». Он кивнул, чтобы показать Майклу, что слушает.

– В ту ночь я тоже хорошо провёл время, – продолжал Майкл, – но всё-таки я продолжал думать. Ведь это навсегда, это навсегда. Ты будешь хорошо проводить время снова и снова ещё миллион раз, пока это не станет похоже на пьесу, в которой ты, Лора и несколько беглых жизней сидят у воображаемого костра и беседуют, поют песни, любят друг друга, а иногда бросают воображаемые головни в глаза, мерцающие за кругом света от воображаемого костра. И тогда я подумал: это у меня уже вышло, как у настоящего философа – и даже, когда ты признаешься, что помнишь каждую строчку в пьесе и каждую песню, которая будет спета, даже, когда понимаешь, что этот вечер, проведенный с друзьями, приятен и радостен, потому, что помнишь его как приятный и радостный, и ты бы его на целый мир не променял; даже когда знаешь, что всё, что испытываешь к своим добрым друзьям, не более реально, чем сон, который упорно вспоминаешь каждую ночь в течение тысячи лет, даже тогда это продолжается. Даже тогда – это только начало.

Воздух был неподвижен, словно его вырезали из куска тёплой меди и тщательно приладили к земле – расплавившийся, нежно-белый, облепивший каждый дом и каждого человека на земле, а теперь он навеки застыл, так что человеку больше не пошевельнуться, а воздуху не заструиться, и внизу, под ним, громыхала Земля, сияющая, словно полый золотой шар.

Майкл продолжал:

– Люди привыкли воображать ад как место для тех, кто делал зло, а пребывание в аду – как когда зло делают тебе, вечно и неизменно; славьте Бога и не толкайтесь, на балконе достаточно места для всех благословенных душ. Итак, Морган развивает свою мысль дальше. Ад – навечно. Ад – это когда тебе непрерывно делают что-то одно – добро или зло. Нет разницы между добром и злом через несколько биллионов тысячелетий. Просто случается то, что уже случалось раньше. Подумай об этом: навеки. На века. Мы даже не знаем, что означает это слово, и мы умираем невежественными и безоружными – и не проси меня больше приходить на весёлые посиделки у костра, старый друг. Я, конечно, приду, не пропущу. Просто не проси.

Он снова встал, спустился по ступенькам и прошел по траве, подёргиваясь, словно шарик на привязи – смутное подобие человека, плод своего собственного воображения.

– Ничем не могу тебе помочь, – сказал мистер Ребек. Он говорил очень тихо, но Майкл услышал его и обернулся.

– Ну, а я тебя и не просил. Я не просил о помощи. Я к тебе очень привязан, но о помощи я тебя не стал бы просить, и вообще никогда и никого больше не попрошу мне помочь. Передай от меня привет миссис Клэппер.

Он зашагал прочь, и вскоре солнечное сияние поглотило его образ. Мистер Ребек сидел на ступеньках мавзолея, благодарный за тень, которую бросало здание. Внезапно повеял прохладный ветерок, сделавшийся слышным оттого, что он зашелестел в траве и зашуршал в кронах деревьев, но до мистера Ребека он не долетел. Мистер Ребек расстегнул рубашку и выпустил её из штанов, и деревья опять стали неподвижны, а кожа человека осталась жирной от пота, и он чувствовал знакомый кислый запах своего тела. Позже, когда стемнеет, он прогуляется к уборной и помоется. Не по нраву ему жидкое мыло, которое брызжет из стеклянной баночки, но придётся.

«Я устал, – подумал он. – Возможно, всё дело в жаре, но я провожу здесь далеко не первое лето, а так себя ещё не чувствовал. Я устал быть полезным, устал быть спокойным, с чего бы это – не знаю, но мой образ самого себя – это понимающий пожилой человек, плавающий в доброте, словно черешня в сладком ликёре. И он начинает загибаться по углам. Я бы хотел, чтобы со мной случилось что-нибудь, что показало бы, каким жестоким, ревнивым и мстительным я могу быть. А затем я бы мог вернуться к мягкости, потому что я предпочитаю её жестокости ради неё самой, а не потому что мне храбрости не хватает быть жестоким. Может быть, мне бы даже понравилась жестокость. Сомневаюсь, что это так, но я должен проверить».

Он вспомнил, как Ворон защелкал клювом и сказал: «Я – тупица, я не знаю, как кому-то помогать». «Я и сам верю, что я добрый, – подумал мистер Ребек. – И поэтому могу пощекотать себе нервы, думая о зле, как ребёнок, который сам себя пугает страшными историями. Я – не дурной человек. Но я – не мудрый и не понимающий. И всё же, если я потеряю эту удобную измятую шкуру, которую ношу, как я найду что-нибудь ей на смену? Хотел бы я быть молодым, тогда бы у меня легко выросла новая».

Затем миссис Клэппер позвала: «Эй, Ребек!». И он поспешно выбрался из подвалов своего сознания, вскочил на ноги и двинулся по тропе навстречу женщине, которая махала рукой, спеша к нему. Выпущенная из штанов рубашка хлопала по его груди, и он затолкал её обратно, пока шёл, застегнул её до самого верха но затем опять расстегнул пуговку у воротника.

Миссис Клэппер была в синем платье, которое ему так понравилось раньше, и в невообразимой шляпе в виде полумесяца, которую она любила и пылко отстаивала. Он и сам начал испытывать симпатию к этой шляпе, но это была одна из тех вещей, в которых он отказывался признаться своей приятельнице. Теперь он разгуливал вокруг женщины, сжав руки за спиной и выставив голову вперёд, уставившись на шляпу. Миссис Клэппер вытянула шею, следя за его взглядом.

– Так ведь все в порядке, – сказала она и подняла руку к голове, как бы для того, чтобы защитить шляпу от любого нападения, которое он мог бы планировать. – Я её ношу, я её ношу. А вы считаете, я должна носить шлем, вроде как доктор Ливингстон? Оставьте шляпу в покое, Ребек!

– Она меня очаровывает, – сказал мистер Ребек. Он стоял, держа одну руку в брючном кармане, а другой почесывая затылок. – Я от неё глаз не могу отвести. Вы её закалываете?

– Нет, у меня такие затеи уже в прошлом. Мне стыдно почём зря булавки тратить. Ребек, не трогайте мою шляпу, вам от неё никакого вреда нет, – она едва дышала, безуспешно овевая рукой лицо. – У-у-у, как жарко, по радио сказали – девяносто по Фаренгейту. Пойдемте куда-нибудь, где можно посидеть.

– Хорошо, – согласился он. Он заметил, что через руку у неё переброшен лёгкий дождевой плащ. Это не слишком его удивило, несмотря даже на жаркую погоду. Он знал, что миссис Клэппер считает погоду почти такой же ненадежной, как и расписание автобуса. Живи она в более древние времена, она бы старалась умилостивить Бога Погоды, одержимого жаждой мести, и целый отряд его маленьких помощников, которые, вздумай она куда-то отправиться, тут же кинулись бы ему об этом сообщить.

Когда они шагали обратно к мавзолею, мистер Ребек сказал:

– Я думал, вы сегодня не придёте, – он произнес это настолько небрежно, насколько мог, не будучи по натуре небрежным человеком.

– В метро – ну прямо какое-то сумасшествие, – быстро-быстро заговорила миссис Клэппер. – Поезд спереди, поезд сзади, наш поезд посередине, никто не движется, а только свистит что-то – пс-с-с, пс-с-с, да жужжит. А вентиляторы не работают. Прямо посередине. Мы потеряли полчаса, если не больше. Так что извините, пожалуйста, что я опоздала.

– А я весь вечер ждал, – сказал мистер Ребек. Это была просто констатация факта, но миссис Клэппер восприняла это как робкий упрек и проявление жалости к себе.

– Хорошо, что вы немного побеспокоились. Это мешает располнеть, – она шагала так, словно все дороги были крутыми тропинками, взбегающими на холм. – И всё-таки я торопилась. Взгляните, у меня язык высунулся, как у собаки. Если я побегу быстрее, у меня удар случится. Тогда вы будете счастливы?

– Буду на улице танцевать, – сказал мистер Ребек. Они дошли до мавзолея и миссис Клэппер, как обычно, вытерла верхнюю ступеньку и присела с мощным удовлетворённым вздохом. Сняв туфлю, она принялась массировать пальцы, время от времени пошевеливая ими, чтобы проверить, помогает ли это.

– Они, вероятно, онемели, – сказала она, взглянув на мистера Ребека. – Мои пальцы не более чувствительны, чем сельдь пряного посола. А ещё я думаю, что у меня не в порядке свод. Вызовите скорую, Ребек, раздобудьте носилки и вывезите меня отсюда. Ну что вы стоите? – она схватила одной рукой измученные пальцы ноги и затрещала ими, словно скорлупками земляных орехов.

Мистер Ребек бестолково стоял перед этим бесхитростным воплощением женственности, поглощенным массированием пальцев ноги. Ножка миссис Клэппер, как он заметил, была маленькая и чистая, бросались в глаза только грубость лодыжки и пятки, которые развиваются, когда у человека существует привычка ходить дома босиком. Привлекательная ножка, короче говоря. Он почувствовал себя спокойней, когда женщина снова обулась.

– Вы не хотели бы немного воды? – спросил он. Миссис Клэппер жадно кивнула.

– А у вас есть? Принесите, – затем нахмурилась. – Минуточку. Вам придется аж к самым воротам идти, чтобы её набрать. Забудем об этом. Не так уж мне и пить хочется. Забудем.

Мистер Ребек улыбнулся и потрепал её по плечу.

– Да не бойтесь вы. Я вернусь через минуту.

Он оставил миссис Клэппер, взбежал по ступеням мавзолея и возвратился мгновение спустя с небольшой пластмассовой чашечкой. Затем он обогнул здание и прошёл ещё 20 ярдов до места, где на газоне у цветочной клумбы был установлен ржавый водопроводный кран. Он наполнил чашечку и зашагал обратно к мавзолею, где с некоторой изысканностью преподнес чашечку миссис Клэппер. – Я забыл ваш любимый букет, – объявил он, – но вы можете взять это домой и составить, какой хотите.

Миссис Клэппер не стала тратить времени на шуточки. Она опустошила чашку тремя непрерывными глотками, опрокинула её, чтобы поймать последние несколько капель, и сказала:

– Спасибо, я и не знала, как хочу пить, – затем лицо её омрачилось, и она с виноватым видом уставилась на пустую чашку.

– Вэй, Ребек, я такая свинья, – посетовала она, – у меня была такая жажда, что я вам ничего не оставила. Такая свинья Клэппер.

– Всё в порядке, – сказал мистер Ребек. Он сел рядом с ней. – Я и не хотел пить.

– Вот что я вам скажу, – отчеканила миссис Клэппер, – объясните мне, где тут фонтанчик, и я вам принесу. Ну, где он? Где он там? – она приподнялась.

– Не беспокойтесь, – сказал ей мистер Ребек. – Я и в самом деле не хочу пить.

– Это вы в такую погоду – и не хотите пить? Не будьте таким благородным, дольше проживете. У меня была такая жажда, что во рту сделалось – ну прямо, как в паровом котле. И не говорите мне, что вы не хотите пить, а просто объясните, где тут фонтанчик.

– Послушайте, – сказал мистер Ребек, неосознанно перенимая её тон, как всегда, когда она начинала на чем-то настаивать, – я здесь живу. Кран – чуть поодаль. Я могу попить, когда только захочу, если вдруг почувствую жажду. Я испытывал жажду за несколько минут до того, как вы пришли, и вот я встал, сходил к крану и попил. А теперь жажда прошла. Сядьте и перестаньте бегать туда-сюда.

– А кто это бегает? – спросила миссис Клэппер, но снова села. – Ребек, вам трудно угодить. Вы всегда сами уже кому-то угождаете. Это – не лучший способ удержать при себе друзей.

Мистер Ребек усмехнулся. Он почувствовал себя спокойно и уверенно.

– К счастью… – начал он, но мисс Клэппер оборвала его, вспомнив вдруг о чём-то, и закричав:

– Дура! Идиотка! Ведь я же вам кое-что принесла! Ну что я за дура! Вот подарок для вас, примите наилучшие пожелания от Армии Спасения.

И прежде, чем он успел что-либо сказать, она положила плащ ему на колени.

– Вот. Теперь, если подхватите двустороннюю пневмонию, меня не вините. Я постаралась, как могла.

Мистер Ребек, моргая, посмотрел на плащ у себя на коленях, коснулся шелковистой серой ткани.

– Это мне?

– Нет. Президенту Эйзенхауеру. Ой, да что с вами? Конечно же, это вам. Думаете, я его для себя всю дорогу сюда тащила? Это – дождевой плащ, так теперь вы не промокнете и не простудитесь здесь, – она рассмеялась и протянула руку, чтобы отвернуть воротник плаща.

– Очень славный плащ, – сказал мистер Ребек и поднял его с колен, чтобы рассмотреть. – Только не знаю…

– Не знаете? А что надо знать? Конечно, это славный плащ. Он не пропускает дождь, и в нём вы не промокнете. Когда вы опасаетесь, что дождь пойдет, вы берете плащ с собой. Нет дождя – хорошо, плащ не понадобился. Ну, а если дождь начинается, вы его надеваете. Вот так. Это дождевик.

Мистер Ребек вертел плащ в руках и не смотрел на миссис Клэппер.

– Да, я знаю, как им пользоваться, – несмотря на веселость, миссис Клэппер заметила наконец, какой у него горестный тон. Она с изумлением взглянула на него.

– В чём дело? – она внезапно щелкнула пальцами. – Вы, возможно, думаете, что вам он слишком велик? Нет, не слишком. Вот, – она взяла плащ у него из рук. – Встаньте-ка и наденьте его на минутку. Я вам покажу, что он для вас не слишком велик.

Мистер Ребек не встал.

– Нет, – сказал он. – Дело не в этом. – Он повернулся чуть вбок, и теперь сидел на ступенях к ней лицом. – Гертруда, – это был второй или третий случай за время их знакомства, когда он назвал её по имени. – Я вам весьма благодарен, но я не могу принять этот плащ.

Потрясение в её взгляде заставило его желудок сжаться, хотя он и знал, что через две секунды все пройдет, но в течение этих двух секунд миссис Клэппер была беззащитна, и мистер Ребек чувствовал себя слабым и виноватым. Он так и не смог понять и усвоить, как же надо обращаться с ранимыми людьми. Наконец миссис Клэппер овладела собой.

– Вы не можете его принять? Как это? Что с вами, Ребек? Я что, душу у вас покупаю? Я вам принесла дождевой плащ, тут что-то не так?

– Мне не нужен дождевой плащ, – сказал мистер Ребек.

– Вы что – утка? – её выразительный рот скривился и выгнулся, словно ложе катапульты, запускавшей в мистера Ребека слово за словом. – У вас на ногах перепонки? Вода скатывается у вас по спине? Как это понять, что вам не нужен дождевой плащ? Всем на свете нужен дождевой плащ, а вам вдруг не нужен?

– Он мне не пригодится, – сказал мистер Ребек. – За все время, что я здесь прожил, я ни разу не пользовался дождевиком.

– Значит, вы чокнутый, – тут же отозвалась миссис Клэппер. – Достаточно скверно, что вы живете в ненормальном месте, вроде этого, но без дождевого плаща… И за двадцать лет вы ни разу не попали под дождь? Ни одного раза?

– Конечно, попадал. Но тут везде есть, где укрыться: деревья, мавзолеи, служебные постройки. Я ни разу по-настоящему не промок, – он поискал у себя в мозгу довод, который для неё хоть что-нибудь значил бы, – я вообще никогда не болел.

Миссис Клэппер покачала головой в знак презрения к его невежеству.

– Так вы думаете, это значит, что вы и впредь никогда не промокнете и никогда ничем не заболеете? Ребек, поверьте мне, когда вы всё-таки промокнете, то вас проберет до костей, а когда заболеете – то это будет даже не двусторонняя, а трехсторонняя пневмония. И что же вы тогда будете делать? – она снова бросила плащ ему на колени. – Послушайте, просто берите его повсюду с собой. Это что – очень трудно? – глаза её вспыхнули, когда она подумала о возможной причине, по которой он отказывается от плаща. – Вы думаете, он мне самой очень нужен? Да не нужен он мне. У меня – миллион дождевых плащей. У меня – полная кладовая дождевых плащей. Я каждый день могу надевать какой-нибудь новый. Вы меня не обкрадываете.

Мистер Ребек покачал головой.

– Нет, Гертруда, – он аккуратно сложил плащ и вручил ей. Она его не приняла, и мистер Ребек положил плащ между ними на ступеньку.

– Большое вам спасибо, – сказал он, зная, что не осмелится взять плащ и отчаянно желая смягчить неприятный момент. – Это была чудесная идея, Гертруда, но вы зря старались, он мне не нужен.

– Смирительная рубашка, вот что вам нужно, – ответила миссис Клэппер, но произнесла это рассеянно, без злобы. Она разгладила на коленях платье и неожиданно тепло улыбнулась мистеру Ребеку. – Так хорошо, но берите его. Взгляните на меня, я в своём почтенном возрасте превратилась в зануду. Мы об этом позже поговорим.

– Нет, – сказал мистер Ребек. Для миссис Клэппер «позже» могло обозначать что угодно – от двух минут до двух лет. Он от всей души надеялся, что она имела в данном случае в виду последнее.

Теперь же, не отрегулировав сколько-нибудь заметно механизм, она перешла к другой теме.

– Послушайте, вчера вечером я сидела с ребёнком своего зятя – того, который дантист. Я вам о нём рассказывала. Он захотел сводить мою сестру на Стадион Льюисон. Так он мне звонит и говорит: «Гертруда, у тебя вечер свободен, как насчёт того, чтобы присмотреть за Линдой, чтобы она не выпала из кроватки?» Ну, дочка у него – куколка. Ей шесть лет – и совершеннейшая куколка. Сидеть с ней – удовольствие, не то что с другими детьми. Я вам показывала её карточку, верно?

Мистер Ребек кивнул. Достойно удивления, что он всегда мог сообразить, кто и в каком родстве с миссис Клэппер состоит, это и сама она не всегда помнила. Более того, он с удовольствием слушал о них. Они были единственными людьми за кладбищенской оградой, о которых он что-то знал, и он решил, что они бы ему понравились, если не считать двух кузин, которых и сама миссис Клэппер не выносила.

– Прекрасно, – продолжала миссис Клэппер. – Я пришла около шести, сестра и зять пошли на концерт, а я стала играть с Линдочкой. Она у нас такая куколка, что сидеть с ней – привилегия. Ей полагается ложиться в семь, но я ей позволила не спать до семи тридцати, и мы с ней хорошо провели время. В конце концов я её укладываю, накрываю одеяльцем, «Спокойной ночи, Линда», а она за меня цепляется и говорит: «Расскажи мне сказку».

Теперь она изображала то себя, то Линду, превращалась то в одного, то в другого персонажа, из женщины в ребёнка и снова в женщину с той же лёгкостью, с которой переключается сигнал светофора.

– Сказку? Хорошо. Но скажи мне ради Бога, что именно за сказку? А она говорит: «О красной курочке». Слава Богу, хотя бы эту я знаю. Я – единственная женщина в мире, которая не знает «Спящей красавицы», но «Красную курочку» я знаю как свои пять пальцев. И вот начинаю я ей рассказывать о красной курочке, как живет она среди животных на ферме и приходит ей в голову, что она должна испечь хлеб. Вы-то знаете, что это за сказка?

– Да, – ответил мистер Ребек. – Я не умею её хорошо рассказывать, но я её помню.

– Ну, так дальше. Рассказываю я сказку, и вдруг Линдочка как вскочит и как вытаращит на меня глазёнки – словно она никому больше не может верить и говорит: «Это – не сказка о красной курочке». Нет, она прелестная девочка и всё такое, но я-то эту сказку знаю, и я говорю: «Конечно, это сказка о красной курочке. Разве я могу тебя обманывать, Линдочка?» А она отвечает: «Нет, это не „Красная курочка”». Ну, думаю, гевальт, ещё минута – и она плакать начнёт, что же мне делать? И говорю: «Хорошо, может быть, существует две сказки о красной курочке? И ты мне расскажи ту, которую знаешь». И вот она, слава Богу, не плачет, а начинает рассказывать мне какую-то длинную сказку о красной курочке, где у неё такое задание: она должна каждый день откладывать яйцо или ей отрубят голову, а яйца станут покупать в фирменном магазине. И она рассказывает мне эту сказку до конца. А я ничего такого никогда не слышала. И вот я сижу, раскрыв рот, – она распростёрла руки и беспомощно посмотрела на мистера Ребека. – Ребек, скажите мне, может быть, действительно существуют две сказки о красной курочке, или Линдочка просто всё это сочинила? Я не знаю. Я там всё сидела…

Мистер Ребек уже вовсю смеялся. Он начал смеяться ещё посреди рассказа – и до конца, и до сих пор не появилось признаков того, что он вот-вот остановится. Он смеялся тихо и радостно, как человек, вспомнивший забавный случай, который произошел довольно давно.

– Я знаю только сказку, которую и вы знаете, – сказал он, перестав наконец смеяться. – Думаю, Линда просто перепутала её с какой-нибудь другой сказкой.

Миссис Клэппер с сомнением покачала головой.

– Она мне её так рассказывала, как если бы знала наизусть. Она тараторила без остановок и – бум! – уснула, – миссис Клэппер снова покачала головой и принялась смеяться. – Ай, вот так Линдочка, приеду я с ней в следующий раз посидеть. Она скажет: «Расскажи сказку». Я скажу: «Хорошо, но сперва реши: по-моему или по-твоему».

Когда она перестала смеяться, а перестала она не сразу, подождав, пока смех иссякнет, а затем настало молчание, после чего послышался новый взрыв смеха одного из них, и другой к нему немедленно присоединился, но когда смех наконец прекратился, они робко посмотрели друг на друга и ничего друг другу не сказали. Мистер Ребек вспомнил было о чем-то и разок глухо хихикнул, но миссис Клэппер снова подхватывать не стала. Он отвел взгляд и перестал смеяться, когда снова посмотрел на неё. Им все ещё было нечего друг другу сказать. Миссис Клэппер снова расправила ллатье нервным торопливым движением.

– Ребек, – начала она. – Я тут думала…

– Почему вы все время носите перчатки? – перебил её мистер Ребек. – Я никогда этого не понимал. Как вы можете носить перчатки в такую погоду?

– Я иногда грызу ногти, – миссис Клэппер крепко держала руки на коленях. – С тех пор, как умер Моррис, я стала ловить себя на том, что грызу ногти. Прямо как маленькая. Не знаю, почему.

– Меня это удивило, – сказал мистер Ребек. Миссис Клэппер оглядела свои руки, быстро и поверхностно вздохнула.

– Ребек, так вот, о плаще…

– Мы опять к этому вернулись?-печально спросил мистер Ребек. – А мне послышалось, вы сказали, что мы поговорим об этом позже.

– Значит, я преизрядная лгунья. Ребек, я вас прошу, возьмите плащ. Окажите мне любезность, возьмите плащ, почему из этого надо делать такую проблему?

– Я её не делаю, – ответил он. – Это вы, Гертруда. Давайте обо всем этом забудем. Может быть, вы как-нибудь принесёте мне домашнего печенья? Я люблю печенье, и я его много лет не пробовал. Это было бы очень любезно с вашей стороны.

Он говорил непринужденно, надеясь, что она снова засмеется, но потерпел неудачу. Так он и знал. Он боялся, что однажды что-то такое случится, но избегал думать, что он сделает, когда этот день придет. Предчувствуя, догадываясь, что что-то очень хорошее вот-вот уйдет из его жизни и, вероятно, настанет худшее, он проклинал себя, что не подготовился, что он никогда ни к чему не готов. Он предвидел любую подобную перемену в своей судьбе и всегда их игнорировал и называл это невинностью.

– Я проснулась ночью, – тихо сказала миссис Клэппер, – выглянула в окно. Вижу – дождь. И я думаю: «Ребек сидит там, на кладбище, и дождь льет прямо на него. Что же он – бродяга, вор, что он должен бегать под дождем, и даже без плаща?» Я больше глаз сомкнуть не могла, так я беспокоилась.

– Я бы хотел, чтобы вы больше не беспокоились, – сказал мистер Ребек. – Не надо обо мне беспокоиться. Я-то не беспокоюсь.

– Правильно, вы не беспокоитесь. А я – да, простите меня, старую бабу. Так я и говорю себе: «А в чём дело? Разве ты не можешь ему что-нибудь принести, чтобы он не простыл? Или ты обанкротилась? Или ты жжёшь мебель, чтобы приготовить обед? Клэппер, да у тебя же полон дом дождевых плащей, отнеси какой-нибудь ему и перестань вертеться по ночам». Тогда я осмотрела кладовку, выбрала симпатичный плащ и думаю: «Этот на вид вполне приличен, Морис не возражал бы, если бы я его отдала Ребеку, он чистый…», – внезапно она остановилась, прежде чем мистер Ребек заговорил.

– О, – произнёс он достаточно кротко. – Так это – плащ вашего Морриса?

– Конечно. Что-то неладно? – миссис Клэппер словно засмущалась. – Мой бы вам не подошел, а Моррисов – в самый раз. Ну, может быть, немного велик. Он выглядит прямо как новенький, примерьте его, взгляните, как он хорошо смотрится, – она снова взяла плащ. – Примерьте.

– Он мне не нужен, – сказал мистер Ребек и отбросил плащ, отнюдь не с силой, даже вполне деликатно.

– В чем дело? Что такое? Есть что-то дурное в том, чтобы носить плащ Морриса? Скажите мне, Ребек, – Моррис его немного поносил, так он для вас уже никуда не годится?

– Я не собираюсь носить одежду вашего мужа, – сказал мистер Ребек. – Я ничью одежду не собираюсь носить, кроме своей собственной, и, в первую очередь – одежду Морриса – ни его плащ, ни шляпу, ни штаны, ни башмаки, – он говорил все быстрее и все заметнее сердился по мере того, как продолжал. – И пока мы обсуждаем эту тему, мне уже начинают надоедать упоминания о вашем муже.

– Понятно, – сказала миссис Клэппер. По её ровному тону мало-мальски спокойный человек ещё мог бы заметить, что надвигается буря. По всей вероятности, мистер Ребек, который был спокойным человеком, это заметил и с удовольствием проигнорировал.

– Когда вы увидели меня в первый раз, – сказал он, – вы меня приняли за призрак вашего мужа. И с тех пор я не раз и не два хотел, чтобы это было так. Мы большую часть времени проводим, говоря о Моррисе, мы посещаем его мавзолей, где для него приготовлено всё за исключением горячего блюда на случай, если он проголодается. Мы рассуждаем, а что бы случилось, если бы он не умер. Вы говорите мне, какой он был замечательный, как здорово я на него похож. И вот теперь вы мне приносите его одежду, чтобы я её носил.

– Его плащ, – сказала миссис Клэппер. Её голос был натянутым и гудящим, как провод. – Один только плащ.

– Это неважно. Я не хочу на него походить даже немного. И не хочу, чтобы вы меня когда-либо снова за него приняли, хотя бы на секунду. Меня не волнует, какой он был замечательный. В сущности, я уповаю на Бога, что он был не таким великим человеком, за какого вы его принимали. Он наверняка был бесчеловечен и невыносим.

Повинуясь порыву, он схватил руку в белой перчатке и тесно сжал.

– Гертруда, я уверен, что он был прекрасным человеком, иначе вы бы за него не пошли. Он, вероятно, был лучше – и во многих отношениях, – чем я, лучше большинства людей. Но он мёртв, – мистер Ребек почувствовал, что её ладонь дергается и вырывается из его руки, но держал её настолько цепко, насколько мог. – А не много чести мёртвым, если их помнят такими, какими они не были, думают о них лучше, чем они того стоят. Мне не нужны ни его одежда, ни его лицо. Я не хочу ничего, что ему принадлежит.

Наконец-то миссис Клэппер высвободила руку, словно его рука была крюком, с которого одним резким движением сорвалась её ладошка.

– Чего вы хотите?! – закричала она. – Вы хотите, чтобы я его забыла? Вы хотите, чтобы я себя вела так, как будто не было никогда никакого Морриса?! Вы этого хотите?!

– Нет, не хочу. Сами знаете. Я хочу, чтобы вы перестали о нём говорить так, как если бы он был жив, и, послушайте, я хочу, чтобы вы прекратили валять дурака.

– Валять дурака? – смех миссис Клэппер прозвучал резко и деланно, словно усиленный страдальческий вздох. – Это я-то валяю дурака? – рука её описала дугу, охватившую всю видимую с места, где они сидели, часть кладбища. – Вы смотрите, кто это говорит. Вы смотрите, кто живет в могиле, словно покойник – и он мне ещё заявляет, что я не должна валять дурака. Выйдите-ка из могилы и повторите ещё раз, Ребек.

– Это не имеет никакого отношения к тому, что я говорю, – сказал мистер Ребек. – Вообще никакого. Мы не обсуждаем мой образ жизни.

– А я его обсуждаю, – миссис Клэппер постучала себя пальцем по груди. – Послушайте меня минуточку. Вы затеяли всё это, чтобы сказать, что я валяю дурака. Что это за образ жизни для нормального человека? С каких это пор человек, мужчина, живет на кладбище, съедает пару сэндвичей в день, выбегает по ночам и промокает до костей, скрывается от людей, разговаривает сам с собой и сходит с ума в одиночестве? Вы знаете, кто так живёт? Звери. Печальные безумные звери. Так кто же вы – безумный зверь?

Мистер Ребек открыл рот, чтобы заговорить, но она замахала рукой и загнала его слова обратно в горло. – Вы думаете, это подходящее место, чтобы скрываться? – спросила она, указав на него пальцем. – Может быть, вы думаете, что здесь – ваш дом? И покойники говорят: «Привет, Ребек, где ты был? Мы так беспокоились». Это – не ваш дом. Вы бы могли прожить здесь сто лет, но вы здесь – не дома. Вы – человек, так и живите, как человек, а не как безумный зверь, скрывающийся в норе. И не говорите мне, что я валяю дурака, Ребек.

Её темные волосы сбились чуть набок, а дурацкая шляпа-полумесяц медленно надвигалась на лоб. Лицо её было очень бледным, а глаза казались по контрасту более чёрными и живыми. Когда она снова заговорила, голос её зазвучал спокойнее. Движения губ стали менее определенными и менее укоряющими.

– Возможно, я немного преувеличиваю, не стану отрицать. Возможно, это не всегда был Новогодний праздник – наш с Моррисом брак… Это не всё равно, что сказать, что он не был большим человеком, поймите меня – нет, и не было никого, подобного Моррису. Но ладно, так может, я всё это представляю чуть лучше, чем было – но кого я этим обижаю? Старая баба вспоминает то да сё чуточку не так – но это её привилегия, и никого она этим не обижает, даже саму себя. Но вот мужчина говорит себе: «Я – призрак, я – призрак, я счастлив только среди покойников» – и этот мужчина вредит как самому себе, так и своим друзьям. Человек должен жить с людьми, а не на кладбище, где по ночам холодно, и у него нет ничего, чтобы согреться. Хорошо: я валяю дурака, вы валяете дурака, только это – не одно и то же. И не говорите мне, что это – одно и то же, потому что я лучше знаю.

– Я здесь живу, – возразил мистер Ребек. Они стояли на ступеньках, крича друг на друга. Он чувствовал, что под рубашкой у него – справа и слева – текут холодные щекочущие струйки пота. – И мне здесь нравится! Это место, этот мрачный город – точно так же мой дом, как любое место на Земле – ещё чей-то. Я не могу жить ни в каком другом месте. Я пытался. Я очень долго пытался. Теперь я живу здесь, и я счастлив. Человек должен жить там, где ему удобнее, а если ему везде неудобно, он должен попробовать втиснуться куда-нибудь туда, где он никому не повредит и где никто, его не заметит. Мне повезло: я нашёл, где мне жить, повезло куда больше, чем любому другому. Другие все ещё ищут.

– Вы думаете, это – жизнь? Вы только едите, и больше ничего, – миссис Клэппер схватилась за шляпу-полумесяц за миг до того, как шляпа упала у неё со лба и сдвинула полумесяц на затылок, где тот и остался, покачиваясь из стороны в сторону, словно птица, страдающая морской болезнью. – Вы похожи на всех этих йент оттуда, где я живу. Сидите себе на солнышке и ждёте, когда у вас вырастут крылья. Если хотите где-то жить, так живите в доме. Люди в домах живут.

В любое другое время мистер Ребек ни за что бы не воспользовался преимуществом, которое она ему так неосторожно дала, если бы даже это и заметил, что сомнительно. Теперь же он рванул по этому пути, и гнев его был, словно зажатый под мышкой череп.

– Вот как? Тогда скажите мне, почему вы называете мавзолей Морриса его домом?

Они услыхали в тишине шум мотора и, обернувшись к тропе, увидели, как грузовичок сторожа сворачивает с Сентрал-авеню. Мистер Ребек смог узнать машину даже на таком расстоянии. Она была большей частью оливково-зелёной с заржавленными крыльями и огромным неокрашенным пятном на дверце водителя – как-то Кампос умудрился врезаться в погребальную автоколонну. Мотор тараторил, словно конгрессмен, верх кабины был погнут и сдвинут чуть набок, так что грузовик казался постоянно усмехающимся.

Сперва мистер Ребек не встревожился, увидев машину, так как грузовик был для него связан с Кампосом, который любил грузовик и, как правило, водил его. Но над рулем виднелась светловолосая голова Уолтерса, и мистер Ребек взлетел по ступенькам к двери мавзолея. Проделывать это ему приходилось так часто, что он уже и не воспринимал это как бегство. Он остановился, ощутив пальцами холод дверной ручки, и обернулся, ожидая, что увидит насмешливо скривившееся лицо миссис Клэппер и услышит её голос, который, наверное, будет похож на резкий скрежет ножей один о другой – и она, конечно же, примется над ним издеваться. Он даже некоторым образом надеялся, что это произойдет, и тогда ему не будет так недоставать её, если она больше не явится. Потому что он уверен был, что она не вернется, и боялся, что будет её вспоминать. Но она только взглянула на грузовик, а затем на мистера Ребека и спокойно сказала:

– Слишком поздно, Ребек. Он вас увидел. Возвращайтесь.

И мистер Ребек спустился по ступенькам, аккуратно ставя ноги, стараясь не споткнуться, и вот встал на нижней ступеньке рядом с миссис Клэппер. И оба они следили за приближающимся грузовичком.

Уолтерс затормозил, машина, икая остановилась перед ними, затем мотор умолк. Водитель высунулся из кабины и спросил:

– Вы тут вместе?

– Да, – ответил мистер Ребек. Он надеялся, что Уолтерс его не узнает. Прежде они встречались раза два, и мистер Ребек прикидывался посетителем. Он инстинктивно постарался изменить свой голос.

– Ну так что, вы не знаете, что мы закрываем в пять? Уже без десяти.

– Подумать только! – воскликнула миссис Клэппер. – Надо же, как время летит. Казалось бы, минуту назад мы сюда пришли, – она с недоверием сузила глаза и пригрозила Уолтерсу пальцем. – А вы точно знаете, что сейчас без десяти пять?

– Да, леди, – ответил Уолтерс, но на всякий случай взглянул на часы. – Только надо торопиться бежать к воротам. А не то вас запрут. А это – не такое место, где я хотел бы переночевать.

– Итак? – миссис Клэппер с вопросительным видом повернулась к мистеру Ребеку. – Полагаю, нам лучше идти?

Мистер Ребек кивнул.

Уолтерс снова взглянул на часы.

– Вам за десять минут ни за что не успеть. Вас запрут. Прыгайте-ка сюда, я вас прокачу. Давайте.

Миссис Клэппер быстро взглянула на мистера Ребека, но они не обменялись ни словом. Она снова обернулась к Уолтерсу и покачала головой.

– Огромное спасибо, не надо. Просто поезжайте и скажите там, у ворот, что мы выйдем чуть попозже. И незачем запирать прямо сейчас.

– Давайте, давайте, – нетерпеливо повторил Уолтерс. – Эта прогулка у вас полчаса отнимет. Так долго они никого не станут ждать.

– Так нас ночной сторож выпустит, – спокойно ответила миссис Клэппер. – В любом случае, мы с вами ехать не можем. Спасибо. Я кое-что потеряла по пути сюда, и нам это надо найти.

– Вот как? И что же вы потеряли? У нас тут есть Стол Находок.

Мистер Ребек не ошибся, интерпретировав брошенный на него взгляд миссис Клэппер как призыв о помощи. Он вспомнил, как когда-то сказал ей в шутку: «Ничего не бойтесь», и подумал, а помнит ли она? Он очень легко выкрутился.

– Колечко, – сказал он. – По пути сюда она потеряла малюсенькое колечко. Мы бы хотели поискать его по дороге обратно. Поэтому мы предпочитаем идти пешком.

Уолтерс хлопнул себя по лбу.

– Господи Иисусе! Ну ведь нельзя же сейчас идти и искать колечко. У вас это не один час займет – какое-то крохотное колечко. Вернитесь за ним завтра.

– Не такое уж оно и крохотное, – негодующе сказала миссис Клэппер. – Или я похожа на женщину, которая станет искать какое-нибудь крохотное колечко от Вулворта? Мы его найдём, и это не займёт у нас так уж много времени. Вы просто предупредите там, у ворот, чтобы они не слишком торопились. Мы буквально сейчас придём.

– Видите ли, леди, – начал было Уолтерс и не закончил. Как заметил мистер Ребек, миссис Клэппер иногда поразительно действовала на людей. И он пожалел Уолтерса.

– Спасибо, что предложили нас подвезти, – сказал он. – Не беспокойтесь. Мы надолго не задержимся.

– Да, большое вам спасибо, – сказала миссис Клэппер, как если бы она на что-то провоцировала Уолтерса. – Вы очень славный молодой человек.

– О, Боже правый, – сказал тот. И прозвучало это почти как молитва. Он включил зажигание, и мотор фыркнул, словно кит.

– Я оставлю ворота открытыми, – сказал Уолтерс, склонившись над рулём. – Предупредите человека у ворот, когда будете уходить. А вы бы для меня это же сделали?

– Конечно, – торжественно сказал мистер Ребек. – И были бы очень рады,

– И вы со своего грузовика внимательней смотрите, – крикнула миссис Клэппер вслед отъезжающему Уолтерсу. – Не раздавите кольцо, оно очень ценное!

Они проследили, как грузовичок трясётся по тропе, сворачивает на Сентрал-авеню и пропадает из виду.

Они собирались рассмеяться, когда минет опасность, действительно собирались сесть на ступеньки и расхохотаться вместе, громче, чем когда-либо. Ни один из них не поделился этим намерением с другим, но им это было совершенно понятно, пока они беседовали с Уолтерсом. Но они устало посмотрели друг на друга, вспомнили, что за пять минут до того были очень близки к тому, чтобы доконать один другого во имя его Собственного Блага. Они не были уверены, что ссора уже фактически кончилась. И каждый осторожно следил за движениями другого и не смел говорить из страха, что у кого-то из них может не оказаться языка, а у другого – ушей. Они двигались так, как если бы шагали вброд или выбирались из-под обломков.

– Я лучше пойду, – сказала наконец миссис Клэппер. – Он не станет ждать до Страшного Суда – тот, кто ворота запирает. А мне всё равно надо попасть домой.

– Я вас немного провожу, – предложил мистер Ребек. Она не ответила, и они начали двигаться к Сентрал-авеню. Порой их плечи соприкасались.

– Как вы думаете, будет там кто-нибудь нервничать, когда увидит только одного выходящего человека вместо двоих?

Мистер Ребек покачал головой.

– Нет. Уолтерс ушёл домой, и дежурство принял кто-то из ночной смены. Никто ничего не заметит.

– А вы основательно знаете здешние порядки. Прямо как грабитель банков.

– Приходится.

Идя по Сентрал-авеню, мистер Ребек чувствовал сквозь тонкие подошвы жар нагретого асфальта. Вместе с миссис Клэппер он прошёл мимо застывших фонтанов ивовых деревьев, слыша вдали еле уловимое тарахтение моторчика. Миссис Клэппер несла на руке серый дождевой плащ.

– Ребек, – сказала она и глубоко вздохнула. – Послушайте, извините, что я устроила такой спектакль насчет того, где вы живете и всего остального.

– Забудем, – сказал мистер Ребек. – Давайте забудем. Ничего страшного, – он не хотел, чтобы она извинялась.

– Нет, я этого забыть не могу. Кто я? Бог? Полисмен? Разве я вам могу говорить: «Живите здесь, а там не живите». Где вам хочется, там вы и живёте. Мы – в свободной стране. Вы хотите здесь жить, это делает вас счастливым – ну так и живите. Никто не должен вам указывать, где вам жить. Ни я, ни кто-то другой. Вы имеете право жить, где вам хочется.

– Просто здесь я себя чувствую спокойно, – сказал мистер Ребек. – Я никогда где-нибудь ещё себя так не чувствовал.

– Несомненно, здесь очень мило, – сказала миссис Клэппер. – Во всяком случае, весной и летом. А зимой… Ну, где бывает мило зимой? – она посмотрела на него в упор. – Я только всё ещё боюсь, что вы тут промокнете. Вот простудитесь – а тут ни доктора, ни аптеки, и следующее, что вы обнаружите – это то, что вы лежите плашмя. Вот почему я подумала, что это, наверное, была бы хорошая идея – принести вам дождевой плащ.

– Я не мог бы его принять, – сказал мистер Ребек.

– Понимаю. Это плащ Морриса. А вы бы не хотели брать ничего, что принадлежит Моррису. Хорошо, не берите. Зачем нам ссориться из-за плаща? Боже сохрани, если кто-то подумает, что вы похожи на Морриса, так уж прямо настанет конец света.

– Не кто-то, а вы. Я это как-то не так сказал, и это прозвучало слишком трагически. Но я не стану для вас Моррисом.

«Делается немного прохладно, – подумал он. – Завтра уже август? Как быстро проходит лето».

– Если вы хотите подарить мне плащ, – сказал он. – Подарите мне мой собственный.

Миссис Клэппер остановилась.

– Я не знаю вашего размера, – восторженно запротестовала она. Её взгляд порадовал его и одновременно напугал.

– Я поменьше Морриса, – напомнил мистер Ребек. – Поторопитесь, пока они вас не заперли.

– Чудесно, вы поменьше Морриса. Так теперь я знаю, – миссис Клэппер снова двинулась вперёд. – Вы думаете, я – волшебник, мне достаточно на вас взглянуть и – бум! – я знаю, какой у вас размер плаща. Или, может быть, я всегда ношу с собой сантиметр, мало ли – понадобится? Ребек, извините меня, но о некоторых вещах вы ничегошеньки не знаете.

Теперь она улыбалась. Казалось, порядочно прошло с тех пор, как он в последний раз видел её улыбку. Он почувствовал, что опять подошел к Перекрёстку и миновал его, даже не узнав, что это Перекрёсток. Обернись он, то вероятно, увидел бы, что Перекрёсток маячит позади. Возможно даже – побежал бы назад, если бы повернул прямо сейчас. Но уж коли Перекрёсток пропал из виду, было слишком поздно. Он уже не сможет найти тот Перекрёсток.

– Лучше бы мне вернуться, – сказал он. – Скоро уже ворота.

– Подождите минуточку. По крайней мере, дайте мне прикинуть, какой у вас размер. Встаньте прямо ненадолго, – она быстро оглядела его и пожала плечами. – Так я вам принесу плащ, который пристанет к вам, как вторая кожа, вам станет жаль, что вы Моррисов плащ не взяли, Ребек. Пока. Не наступите на колечко.

И она одна зашагала дальше. Затем остановилась и обернулась к нему. Он не шевелился.

– Послушайте, я вам кое-что скажу, – она не улыбалась. – Помните, вы меня спросили, почему я опоздала, а я вам наговорила всякого о метро и о том, как мне пришлось вернуться, чтобы взять плащ? – Мистер Ребек кивнул. – Ну, было не так. Я шла, чтобы сесть на метро и встретила эту женщину. Я её знаю, она рядом живёт. Я говорю: «Привет, как поживаете?». А она говорит: «Прекрасно. Что же это мы вас больше совсем не видим?» Так я говорю: «Я занята». А она просто смотрит на меня и говорит: «И что у вас за занятия такие?». Ребек, как она это сказала, и как покачала пальцем, и как глазами повела. – «Дурацкие у вас занятия, – говорит. – Я-то знаю». И, Ребек, я как пришла домой и как легла на кровать на целый час и сказала: «Нет, я никуда не пойду, хватит. Я что – сумасшедшая?» И вот так я лежала целый час, а затем взяла этот плащ и вышла из дому. Вот почему я так опоздала.

Сентрал-авеню описывала широченную дугу как раз перед тем, как подойти к главным воротам. Мистер Ребек мог следить за миссис Клэппер, движущейся по аллее через железные ворота и дальше по улице. Он увидел, как она остановилась, пропуская машину, а затем пересекла улицу, и больше он её видеть не мог. На улице кишмя кишел народ, и не так легко было разглядеть в толпе чью-то шляпу, даже если шляпа эта имеет форму полумесяца.