Онлайн чтение книги Пригоршня праха A Handful of Dust
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. И ТОНИ ПРИШЛОСЬ НЕСЛАДКО

I

В Брэтт-клубе между девятью и десятью вечера нередко можно встретить мужчин в белых галстуках и фраках, которые, пребывая в явном упадке духа, ужинают обильно и изысканно. Это кавалеры» которых в последнюю минуту подвели их дамы. Минут двадцать или около того они просидели в фойе какого-нибудь ресторана, выжидательно поглядывая на вращающиеся двери и то вынимая часы, то заказывая коктейли, пока в конце концов к ним не подходил служитель с сообщением; «Просили передать, что ваша гостья прийти не сможет». И они отправлялись в Брэтт, смутно надеясь встретить друзей, но чаще находя мрачное удовлетворение в том, что в клубе пусто или что там одни незнакомые. И вот тогда они усаживались вдоль стен и объедались и упивались, угрюмо уставясь на столы красного дерева.

Именно по этой причине и в этом настроении где-то в середине февраля Джок Трант-Мензис явился в клуб:

— Есть кто-нибудь из знакомых?

— Сегодня очень тихо, сэр. В столовой сидит мистер Ласт.

Джок разыскал его в углу. Тони был в обычном пиджаке, на столе и соседнем стуле кучей лежали газеты и журналы, один из них был раскрыт перед ним. Тони уже наполовину расправился с ужином и на три четверти с бутылкой бургундского.

— Привет, — сказал он. — Надули тебя? Подсаживайся ко мне.

Джок довольно давно не видел Тони и при встрече несколько смешался, ибо он, как и прочие друзья, не раз задавался вопросом, Как чувствует себя Тони и насколько он осведомлен относительно Бренды и Джона Бивера. Но как бы там ни было, он подсел к Тони.

— Надули тебя? — снова спросил Тони.

— Угадал. Теперь эта стерва еще подождет, чтоб я ее пригласил.

— Надо выпить. Я уже много выпил. Лучше ничего не придумаешь.

Они выпили остаток бургундского и заказали еще бутылку.

— Приехал на ночь, — сказал Тони, — остановлюсь здесь.

— Но ведь у тебя есть квартира, разве нет?

— У Бренды есть. Вдвоем там тесно… Мы раз пробовали, ничего не вышло.

— Что она сегодня делает?

— Пошла куда-то в гости. Я ее не предупредил, что приеду… глупо, конечно, но мне опостылело торчать одному в Хеттоне, вот я и подумал Хорошо бы повидать Бренду, и нагрянул нежданно-негаданно. Глупее не придумаешь. Мог бы догадаться, что она наверняка идет в гости… Она никого никогда не надувает — это у нее принцип. Вот так и получилось. Она обещала позвонить сюда попозже, если сумеет удрать.

Они пили и пили.

Говорил преимущественно Тони.

— Что за идея у нее заниматься экономикой, — сказал он. — Вот уж не думал, что ее хватит надолго, но она, похоже, и впрямь увлеклась… Наверное, это неплохо… Знаешь, ей, правда, особенно нечего делать в Хеттоне. Она, конечно, не признается и под страхом смерти, но, По-моему, она там временами скучала. Я об этом много думал и пришел к такому выводу.

Бренда, должно быть, заскучала… правда, от экономики она, по-моему, тоже когда-нибудь заскучает. Но как бы там ни было, сейчас она в прекрасном настроении. К нам в последнее время каждый уикенд наезжают гости. Хотелось бы мне, чтоб и ты как-нибудь приехал, Джок. У меня как-то не налаживается контакт с новыми друзьями Вренды.

— Это что? Ее знакомые с экономических курсов?

— Нет, просто какие-то новые знакомые. Я на них нагоняю тоску, по-моему, они меня называют «старикан». Джон слышал.

— Ну, в этом еще ничего обидного нет.

— Да, обидного нет.

Они прикончили вторую бутылку бургундского и перешли на портвейн. Немного погодя Тони сказал:

— Слушай, приезжай на следующий уикенд, а?

— А что? Я с удовольствием.

— Очень бы хотелось, чтоб ты выбрался. Я теперь почти не вижу старых друзей… У нас, конечно, будет прорва народу, но ты ведь не против, а?.. Ты парень компанейский, Джок… тебе люди не мешают… А мне они мешают, передать не могу как.

Они выпили еще портвейну. Тони сказал:

— Ванных, знаешь ли, не хватает… впрочем, что же я говорю, ты ведь раньше часто у нас бывал, сам знаешь. Не то что эти новые приятели, они считают меня занудой… Ты же не считаешь меня занудой, а?

— Ну что ты, старикан.

— Даже когда я поддал, как сегодня?.. Ванные я бы построил. Уже все было запланировано. Четыре ванные. Там один парень даже чертежи сделал, но тут как раз Бренде понадобилась квартира, так что ванные в целях экономии пришлось отложить… Слушай, вот потеха-то. Из-за этой самой экономики нам приходится экономить.

— Да, потеха. Давай дернем еще портвейну. Тони сказал:

— Ты сегодня вроде не в духе.

— Еще бы. Не дают мне жизни эти чертовы чушки. Избиратели засыпают письмами.

— А я был не в духе, совсем, можно сказать, пал духом, а теперь отошел. В таком случае лучше всего надраться как следует. Так я и сделал, и теперь снова воспрял духом… обидно как-то: приехал в Лондон, а тебя и видеть не хотят. Вот потеха, ты не в духе, потому что тебя надула твоя девица, а я потому что моя не хочет надувать.

— Да, потеха.

— А знаешь, я уже давно не в духе… много недель… совсем, можно сказать, пал духом… так как насчет коньяку?

— Почему бы и нет? В конце концов в жизни есть кое-что еще, кроме женщин и чушек.

Они дернули еще коньяку, и Джок постепенно приободрился. Вскоре к их столу подошел рассыльный.

— С поручением к вам от леди Бренды.

— Отлично, пойду поговорю с ней.

— Звонила не ее милость, сэр. Нам только передали поручение.

— Пойду поговорю с ней.

Он спустился в холл к телефону.

— Детка, — сказал он.

— Это мистер Ласт? У меня к вам поручение от леди Бренды.

— Ладно, соедините меня с ней.

— Она не может говорить с вами, сэр, она просила передать, что очень сожалеет, но никак не сможет сегодня с вами встретиться. Она очень устала и поехала домой спать.

— Передайте ей, что я хочу с ней поговорить.

— Извините, но это никак невозможно. Она легла спать. Она очень устала.

— Она устала и легла спать?

— Совершенно верно.

— Так вот, я хочу поговорить с ней.

— Спокойной ночи, — сказал голос.

— Старикан надрался, — сказал Бивер, вешая трубку.

— О господи, мне его ужасно жалко. Но он сам виноват, нечего сваливаться как снег на голову. Надо его проучить, чтоб больше не подкидывал таких сюрпризов.

— И часто с ним такое бывает?

— Нет, это что-то новое. Раздался телефонный звонок.

— Как ты думаешь, это опять он? Пожалуй, лучше мне подойти.

— Я хочу говорить с леди Брендой Ласт.

— Тони, милый, это я, Бренда.

— Какой-то идиот сказал, что я не могу с тобой говорить.

— Я поручила позвонить тебе оттуда, где я обедала. Ну как, веселишься вовсю?

— Тоска зеленая. Я с Джоком. Ему не дают жизни чушки. Ну как, можно нам к тебе заехать?

— Нет, нет, только не сейчас, милый. Я жутко устала и ложусь в постель.

— Ну так мы к тебе едем.

— Тони, а ты не пьян, самую чуточку?

— В драбадан. Так мы с Джоком едем к тебе.

— Тони, я запрещаю. Слышишь? Я не допущу, чтоб вы здесь буянили. У этого дома и так плохая репутация.

— Мы с Джеком смешаем его репутацию с дерьмом, когда приедем.

— Тони, слушай меня, пожалуйста, не приезжай сегодня. Будь хорошим мальчиком, останься в клубе. Слышишь, ну пожалуйста!

— Сию минуту будем. — Он повесил трубку.

— О господа, — сказала Бренда. — Тони на себя непохож. Позвони в Брэтт-клуб и добудь Джока. До него скорее дойдет.

— Я говорил с Брендой.

— Так я и понял.

— Она у себя. Я сказал, что мы заскочим к ней.

— Превосходно. Сто лет ее не видел. Очень уважаю Бренду.

— И я ее уважаю. Она молодчина.

— Да, молодчина, ничего не скажешь.

— Вас просит к телефону дама, мистер Грант-Мензис.

— Какая дама?

— Она не назвалась.

— Ладно. Подойду.

Бренда сказала:

— Джок, что ты сделал с моим мужем?

— Он выпил, только и всего.

— Выпил — не то слово. Он буйствует. Послушай, он грозится приехать. Я просто валюсь с ног от усталости, мне не под силу вынести его сегодня. Скажи, ты меня понял?

— Конечно, понял.

— Так ты уж, будь добр, удержи его, ладно? Ты что, тоже пьян?

— Самую малость.

— Господи, а тебе можно доверять?

— Сделаю все, что смогу.

— Звучит не очень обнадеживающе. До свиданья. Джон, тебе придется уехать. Эти буяны могут в любую минуту ворваться. У тебя есть деньги на такси? Возьми у меня в сумке мелочь.

— Звонила твоя дама сердца?

— Да.

— Помирился?

— Не совсем.

— Зря, всегда лучше помириться. Дернем еще коньяку или прямо закатимся к Бренде?

— Давай дернем еще коньяку.

— Джок, ты ведь воспрял духом, верно? Нельзя падать духом. Я вот не падаю. Раньше падал, а теперь нет.

— Нет, я не падаю духом.

— Тогда дернем еще коньяку и поедем к Бренде.

— Идет.

Через полчаса они сели в машину Джока.

— Знаешь что, на твоем месте я не сел бы за руль…

— Не сел бы?

— Ни за что. Скажут еще, что ты пьян.

— Кто скажет?

— Да тот тип, которого ты задавишь. Обязательно скажет, что ты пьян.

— И не ошибется,

— Так вот, я на твоем месте не сел бы за руль.

— Идти далеко.

— Давай возьмем такси.

— К черту все, я вполне могу сесть за руль.

— Давай вообще не поедем к Бренде.

— Нет, как можно не поехать, — сказал Джок, — она нас ждет.

— Я не могу идти пешком в такую даль. И потом, она вроде не так уж хотела нас видеть.

— Ей будет приятно, если мы приедем.

— Да, но это далеко. Пойдем лучше куда-нибудь еще. — А я хочу к Бренде, — сказал Джок, — ужасно уважаю Бренду.

— Она молодчина.

— Молодчина, что и говорить.

— Давай возьмем такси и поедем к Бренде.

На полпути Джок сказал:

— Давай не поедем к Бренде, Давай поедем куда-нибудь еще. Давай поедем в притон разврата.

— А мне все равно. Вели ему ехать в притон разврата.

— В притон разврата, — сказал Джок, просовывая голову в окошечко.

Машина развернулась и помчалась к Риджент-стрит.

— Можно ведь позвонить Бренде из притона.

— Да, надо ей позвонить. Она молодчина.

— Молодчина, что и говорить.

Машина свернула на Голден-сквер, а оттуда на Синк-стрит, сомнительной репутации райончик, населенный в основном уроженцами Азии.

— Знаешь, а он, по-моему, везет нас к Старушке Сотняге.

— Не может быть. Я думал, ее давным-давно закрыли. Но вход был ярко освещен, и обшарпанный швейцар в шапчонке и обшитом галунами пальто подскочил к такси и распахнул перед ними дверцу.

Старушка Сотняга ни разу не была закрыта. В течение жизни целого поколения, пока, как грибы после дождя, нарождались новые клубы, с самыми разными названиями и администраторами и самыми разными поползновениями на респектабельность, безбедно проживали свой короткий и чреватый опасностями век и принимали смерть от рук полиции или кредиторов, Старушка Сотняга неколебимо противостояла всем козням врагов. Не то чтобы ее совсем не преследовали — вовсе нет. Несть числа случаям, когда отцы города хотели стереть ее с лица земли, вычеркивали из списков, отбирали лицензию, аннулировали право на земельный участок, весь персонал и сам владелец то и дело садились в тюрьму, в палате подавались запросы, создавались всевозможные комитеты, но, какие бы министры внутренних дел и полицейские комиссары ни возвеличивались, чтобы затем бесславно уйти в отставку, двери Старушки Сотняги всегда были распахнуты настежь с девяти вечера до четырех утра, и в клубе всегда было разливанное море сомнительного качества спиртного. Приветливая девица впустила Тони и Джека в замызганное здание.

— Не откажитесь подписаться, — попросила она, и Тони с Джеком подписали вымышленными именами бланк, гласивший:

«Я был приглашен на вечеринку с выпивкой в дом э 100 по Синк-стрит капитаном Бибриджем».

— С вас по пять шиллингов.

Содержание клуба обходилось недорого: никому из персонала, за исключением оркестрантов, жалованья не платили, а обслуга перебивалась как могла, обшаривая карманы пальто и обсчитывая пьяниц. Девиц пускали бесплатно, но им вменялось в обязанность следить, чтобы кавалеры раскошеливались.

— В последний раз, Тони, я здесь был на мальчишнике перед твоей свадьбой.

— Ты тогда здорово надрался.

— В драбадан.

— А знаешь, кто еще тогда здорово надрался, — Реджи.

Он сломал автомат с жевательной резинкой.

— Да, Реджи был в драбадан.

— Слушай, ты уже воспрял духом, больше не грустишь из-за этой девчонки?

— Да, воспрял.

— Тогда пошли вниз.

В зале танцевало довольно много пар. Почтенный старец залез в оркестр и пытался дирижировать.

— Нравится мне этот притон, — сказал Джок. — Что будем пить?

— Коньяк.

Им пришлось купить целую бутылку. Они заполнили бланк заказа винного завода Монморанси и заплатили по два фунта. На этикетке они прочли: «Самые выдержанные Ликеры, Настоящее игристое шампанское, завоз винного завода Монморанси».

Официант принес имбирное пиво и четыре стакана. К ним подсели две молодые девицы. Звали их Милли и Бэбз.

Милли сказала:

— Вы надолго в город? Бэбз сказала:

— А сигарета у вас найдется?

Тоии танцевал с Бэбз. Она сказала!

— Вы любите танцевать?

— Нет, а вы?

— Не особенно.

— В таком случае давайте посидим. Официант сказал:

— Не купите ли лотерейный билетик — разыгрывается коробка шоколада?

— Нет.

— Купите один для меня, — сказала Бэбз.

Джок принялся излагать спецификацию томасовских чушек!

…Милли сказала:

— Вы женаты, правда ведь?

— Нет, — сказал Джок.

— Это сразу видать, — сказала Милли. — Ваш приятель тоже женат.

— Тут вы не ошиблись.

— Вы просто не поверите, сколько джентльменов сюда приходит поговорить о своих женах.

— Только не он.

Тони, перегнувшись через столик, рассказывал Бэбз:

— Понимаете, у моей жены тяга к знаниям. Сейчас она изучает экономику.

Бэбз сказала:

— Мне страсть как нравится, когда у девушки есть интересы.

Официант сказал:

— Что будете заказывать на ужин?

— Да что вы, мы только пообедали.

— А вкусненькой трески не желаете?

— Знаете, что я вам скажу: мне надо позвонить. Где тут телефон?

— Вам правда нужно позвонить или в туалет? — спросила Милли.

— Правда, Позвонить.

— Телефон наверху, в конторе.

Тони позвонил Бренде.

Она подошла к телефону не сразу;

— Слушаю, — раздалось в трубке немного погодя, — кто говорит?

— У меня к вам поручение от мистера Энтони Ласта и мистера Джоселина Грант-Мензиса.

— А, это ты, Тони? Что тебе нужно?

— Ты меня узнала? Так вот, я тебе хотел передать поручение; но раз я сам говорю с тобой, значит, я сам могу его передать, верно?

— Да.

— Так вот, мы с Джеком просим нас извинить, но мы никак не можем к тебе сегодня заглянуть.

— А.

— Надеюсь, ты на нас не обидишься, у нас куча дел.

— Все в порядке, Тони.

— Я тебя случайно не разбудил?

— Все в порядке, Тони.

— Тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи. Тони вернулся к столику.

— Говорил с Брендой, похоже, она сердится. Как ты думаешь, наверное, все-таки надо к ней заглянуть?

— Мы же ей обещали, — сказал Джек.

— Некрасиво подводить даму, — сказала Милли

— Теперь уже слишком поздно.

Бэбз сказала:

— Вы офицеры, правда?

— Нет, почему вы решили?

— Так мне показалось. Милли сказала:

— А мне лично деловые джентльмены больше нравятся. Они всегда что-нибудь такое расскажут.

— Вы что делаете?

— Я моделирую шапки для почтальонов.

— Ой, бросьте.

— А мой друг дрессирует моржей.

— Врите больше. Бэбз сказала:

— А один мой знакомый в газете работает. Через некоторое время Джок сказал:

— Слушай, надо что-то предпринять с Брендой, куда это годится?

— Я же ей сказал, что мы не приедем, ведь так?

— Так-то оно так… а может, она все равно на нас рассчитывает.

— Я тебе вот что скажу: пойди позвони ей и спроси начистоту, хочет она нас видеть или нет?

— Ладно.

Через десять минут он возвратился.

— Мне показалось, она сердится, — доложил он, — но я все равно сказал, что мы не приедем.

— Она, наверное, устала, — сказал Тони, — ей приходится рано вставать, чтобы успеть на экономику. Кстати говоря, я припоминаю, действительно кто-то нам говорил, что она устала, еще когда мы в клубе сидели.

— Слушай, что за мерзкая рыба?

— Официант говорит, ты ее заказывал.

— Может, и заказывал.

— Я ее отдам здешней кошке, — сказала Бэбз, — она милашка, ее Ягодкой зовут.

Раз-другой они потанцевали. Потом Джок сказал:

— Как ты считаешь, стоит нам еще позвонить Бренде?

— Наверно, стоит. Похоже, она на нас сердится.

— Давай уйдем отсюда и по дороге ей позвоним.

— А к нам вы не поедете? — спросила Бэбз.

— Сегодня, к сожалению, ничего не выйдет.

— Как же так, — сказала Милли, — куда это годится?

— Нет, нет, мы правда сегодня не можем.

— Ладно. А как насчет подарочка? Может, вы не знаете, но мы платные партнерши.

— Ах да, извините, сколько с нас?

— Ну, это вам решать. Тони дал им фунт.

— Можно и набавить, — сказала Бэбз, — мы с вами добрых два часа просидели. Джок дал еще фунт.

— Заходите опять, когда у вас будет больше времени, — сказала Милли.

— Мне что-то нехорошо, — сказал Тони на лестнице. — Пожалуй, не стану звонить Бренде.

— Поручи, пусть ей отсюда позвонят.

— Блестящая идея… Послушайте, — сказал он обшарпанному швейцару. Позвоните по этому номеру Слоун и так далее, соединитесь с ее милостью и передайте, что мистер Грант-Мензис и мистер Ласт очень сожалеют, но никак не смогут навестить ее сегодня вечером. Усекли?

Он дал швейцару полкроны, и они вывалились на Синкстрит.

— Мы сделали все, что могли, — сказал он, — Бренде не на что обижаться.

— Знаешь, что я сделаю. Я ведь все равно прохожу мимо нее, так что я позвоню ей в дверь — на всякий случай, вдруг она еще не легла и ждет нас.

— Точно, так и сделай. Ты настоящий друг, Джок.

— Ужасно уважаю Бренду. Она молодчина.

— Молодчина, что и говорить… Ох, как мне нехорошо.

На следующий день Тони проснулся, горестно вороша в уме отрывочные воспоминания предыдущей ночи. Чем больше он вспоминал, тем более мерзким представлялось ему его поведение.

В девять он принял ванну и выпил чаю. В десять терзался вопросом, следует ли позвонить Бренде. Но тут она позвонила ему, тем самым решив проблему.

— Ну, Тони, как ты себя чувствуешь?

— Ужасно. Я вчера зверски надрался.

— Совершенно верно.

— И к тому же я чувствую себя таким виноватым.

— Ничуть не удивительно.

— Я не все хорошо помню, но у меня сложилось впечатление, что мы с Джеком тебе здорово надоедали.

— Совершенно верно.

— Ты очень сердишься?

— Вчера — очень. Тони, ну что вас на это толкнуло, двух взрослых мужчин?

— Мы были не в духе.

— Ручаюсь, что сегодня вы еще больше не в духе. Только что принесли коробку белых роз от Джока.

— Жаль, что я не додумался.

— Вы такие дети оба.

— Значит, ты в самом деле не сердишься?

— Ну конечно, нет, милый. А теперь быстренько возвращайся домой. Завтра ты придешь в норму.

— А я тебя не увижу?

— Сегодня, к сожалению, нет. У меня все утро лекции, а потом я иду в гости. Но я приеду в пятницу вечером или в крайнем случае в субботу утром.

— Понимаю. А никак нельзя удрать из гостей или с одной из лекций?

— Никак нельзя, милый.

— А, понимаю. Ты просто ангел, что не сердишься за вчерашнее.

— Такая удача бывает раз в жизни, — сказала Бренда, — насколько я знаю Тони, его еще много недель будут мучить угрызения совести. Вчера я от злости на стенку лезла, но дело того стоило. Ему жутко стыдно, и теперь, что бы я ни делала, он просто не посмеет обидеться, а уж сказать что-нибудь и подавно, и вдобавок бедный мальчик еще не получил никакого удовольствия, и это тоже хорошо. Надо его проучить, чтобы он больше не подкидывал таких сюрпризов.

— Любишь ты уроки давать, — сказал Бивер.

В 3.18 Тони вылез из поезда продрогший, усталый и раздавленный сознанием своей вины. Джон Эндрю приехал встречать его с машиной.

— Здравствуй, па, весело было в Лондоне? Ты ведь не сердишься, что я приехал на станцию, правда? Я упросил няню отпустить меня.

— Очень рад тебя видеть, Джон.

— Как мама?

— Вроде хорошо. Я не видел ее.

— А ты мне говорил, что едешь повидаться с вей.

— Да, так оно и было, только ничего не получилось. Я говорил с ней несколько раз по телефону.

— Но ведь ты можешь звонить ей отсюда, разве нет, пап? Зачем ехать так далеко в Лондон, чтобы говорить с ней по телефону? Зачем, а, пап?

— Слишком долго объяснять.

— Ну, а ты хоть немножечко объясни… Зачем, а, пап?

— Послушай, я устал. Если ты не прекратишь свои вопросы, я никогда больше не разрешу тебе приезжать к поезду.

У Джона Эндрю рот пополз на сторону.

— Я думал, ты обрадуешься, что я тебя встретил.

— Если ты заплачешь, я тебя пересажу вперед к Доусону. В твоем возрасте неприлично плакать.

— А мне еще лучше с Доусоном, — проговорил, всхлипывая, Джон Эндрю.

Тони в рупор велел шоферу остановиться, но тот не расслышал. Так что он повесил трубку на крючок, и дальше они ехали в молчании; Джон Эндрю прижался к стеклу и слегка похныкивал. Когда они подъехали к дому, Тони сказал:

«Няня, в дальнейшем я запрещаю Джону ездить на станцию без специального разрешения ее милости или моего».

— Конечно, сэр, я бы и сегодня его не пустила, но он так просился. Пойдем, Джон, Снимай скорей пальтишко. Боже мой, мальчик, куда ты дел носовой платок?

Тони ушел в библиотеку и сидел там в одиночестве перед огнем.

«Двое взрослых тридцатилетних мужчин, — думал он, — вели себя словно кадеты, вырвавшиеся на вечерок из Сандхерста,[13]Королевский военный колледж в Сандхерсте, основанный в 1802 году. - перепились, обрывали телефон, плясали с проститутками в Старушке Сотняге. И Бренда после этого была еще со мной так мила — вот что горше всего». Он немного вздремнул, потом поднялся к себе переодеться.

За обедом он сказал:

— Эмброуз, впредь, когда я буду обедать один, накрывайте мне в библиотеке.

Потом сел с книжкой перед огнем, но читать не мог. В десять часов перед тем, как пойти наверх, он раскидал дрова в камине, закрыл окна и выключил свет. Этой ночью он спал в пустой спальне Бренды.

II

Так прошла среда. В четверг Тони возродился. Утром он ходил на заседание совета графства. Днем зашел на ферму и поговорил о новой модели трактора с управляющим. А потом уже можно было повторять: «Завтра в это же время Бренда и Джок будут здесь». Обедал он перед камином в библиотеке. Диету он забросил много недель назад. («Эмброуз, когда я один, мне не нужен полный обед. В будущем готовьте для меня только два блюда».) Он просмотрел счета, которые оставил ему управляющий, и лег спать со словами: «Когда я проснусь, уже будет пятница».

Однако наутро пришла телеграмма от Джека:

«Приехать не могу, должен быть избирателей, если через две недели».

Тони ответил телеграммой: «Восторге любое время всегда дома».

«Наверное, помирился со своей девицей», — решил Тони.

Пришла и записка от Бренды, нацарапанная карандашом:

В пятницу Тони не знал, чем заполнить время. С письмами, он покончил к десяти. Пошел на ферму, но и там ему нечего было делать. Обязанности, прежде казавшиеся столь многочисленными и разнообразными, теперь занимали ничтожную часть дня; он сам не сознавал, как много времени он, бывало, проводил с Брендой. Он посмотрел, как Джон катается по загону. Мальчик явно затаил на него обиду после ссоры в среду; когда Тони зааплодировал Удачному прыжку, Джон сказал:

— Он еще не так может. — И потом: — А когда мама приедет?

— Только завтра.

— А.

— Мне сегодня утром надо съездить в Литл-Бейтон. Хочешь поехать со мной? Может, нам удастся посмотреть псарню.

Джон уже много недель приставал, чтоб его туда взяли.

— Нет, спасибо, — сказал он. — Я хочу закончить картину.

— Ты можешь ее закончить и потом.

— А я хочу сегодня.

Когда Тони ушел, Бен сказал:

— Ты чего это взъелся на папашу? Ты ведь никому проходу не давал — с самого рождества клянчил, чтоб тебя взяли на псарню.

— А ну его, — сказал Джон.

— Ах ты, пащенок, слыханное ли дело об отце так говорить?

— А ты при мне не смеешь говорить «пащенок», мне няня сказала.

Итак, Тони отправился в Литл-Бейтон один, ему нужно было обсудить кое-какие дела с полковником Бринком. Он надеялся, что Бринки оставят его у себя, но полковник с женой были званы на чай к соседям, и он в сумерках вернулся в Хеттон. Легкий туман стлался по парку, доходя до груди, серые контуры башен и зубчатых стен расплывались в воздухе, истопник спускал флаг на главной башне.

— Бренда, страдалица моя, какая чудовищная комната, — сказала миссис Бивер.

— Мы ею почти не пользуемся, — холодно сказал Тони.

— Надо думать, — сказала та, которую называли Вероникой.

— Не понимаю, чем она плоха, — сказала Полли, — вот разве что старомодная.

— Видите ли, — объясняла Бренда, не глядя на Тони, — мне нужна хотя бы одна сносная комната внизу. Сейчас у нас только курительная и библиотека. Гостиная огромная, и о ней не может быть и речи. Я думала, мне нужно что-то вроде будуара более или менее для себя. Как вы думаете, есть тут от чего оттолкнуться?

— Но, ангел мой, она вся в углах, — сказала Дейзи, — и потом еще этот камин, из чего он, кстати, сделан, из розового гранита? И вся эта лепнина и панели. Нет, тут все чудовищно. И вдобавок она такая мрачная.

— Я точно представляю, что нужно Бренде, — сказала миссис Бивер, давая задний ход, — и, по-моему, это вполне осуществимо. Мне надо подумать. Как сказала Вероника, форма, конечно, налагает известные ограничения… но, знаете, я думаю правильнее всего будет начисто ее игнорировать и найти такое решение, которое вынесло бы на себе всю нагрузку, вы меня понимаете? Предположим, мы обшиваем стены хромированными панелями, а на пол кладем ковер из натуральной овчины… Только боюсь, не превысит ли это сумму, которую вы рассчитывали потратить.

— Будь моя воля, я б тут все взорвала ко всем чертям, — сказала Вероника.

Тони ушел, оставив их спорить на свободе.

— Неужели ты в самом деле хочешь, чтоб миссис Бивер занялась утренней комнатой?

— Нет, конечно, если ты против, милый.

— Ты представляешь себе, на что это будет похоже — белые хромированные панели?

— Ну, это просто так, рабочий вариант. Тони расхаживал между Морганой ле Фэй и Гиневрой. Он всегда так делал, когда они одевались к обеду.

— Послушай, — сказал он, возвращаясь с жилетом, — ты не уедешь завтра с ними, нет ведь?

— Придется.

Он вернулся в Моргану де Фэй за галстуком, пришел с ним к Бренде, и подсел завязать его к туалетному столику.

— Да, кстати, — сказала Бренда, — что ты думаешь насчет Гримша? По-моему, держать ее дальше — просто выкидывать деньги на ветер.

— Ты всегда говорила, что без нее тебе не обойтись.

— Да, но с тех пор, как я живу в квартире, все так упростилось.

— Живешь? Детка, ты говоришь так, словно навеки там поселилась.

— Ты не отодвинешься на минутку, милый? Мне ничего не видно.

— Бренда, сколько времени ты еще собираешься изучать экономику?

— Кто? Я? Не знаю.

— Но ты же должна иметь представление хотя бы в общих чертах.

— Понимаешь, просто невероятно, сколько всего надо еще выучить. Когда я начала, я так от всех отставала.

— Бренда…

— А теперь быстренько иди за пиджаком. Все, наверное, уже внизу.

Вечером Полли и миссис Бивер играли в триктрак. Бренда и Вероника, расположившись на диване, шили и беседовали о рукоделье; временами между женщинами завязывался общий разговор, но они то и дело перескакивали на свой жаргон, непонятный Тони, — это было воровское наречье, где слоги слов переставлялись. Тони читал под лампой невдалеке от тесного кружка.

Позже, когда все поднялись к себе наверх, гостьи собрались в комнате Бренды поболтать перед сном. Сквозь дверь туалетной до Тони доносился приглушенный смех. Они кипятили воду в электрическом чайнике и принимали всей компанией «Седоброль».

Немного погодя они, пересмеиваясь, разошлись, и Тони пошел к Бренде.

В комнате было темно, но, услышав его шаги и увидев квадрат света в дверях, Бренда зажгла маленькую лампочку у изголовья.

— Что тебе, Тони?

Она лежала на возвышении, глубоко уйдя головой в подушки, лицо ее блестело от ночного крема, обнаженная рука, протянутая к выключателю, так и осталась лежать на стеганом покрывале.

— Что тебе, Тони? — сказала она. — Я уже засыпала.

— Очень устала?

— Угу…

— Не беспокоить тебя?

— Ужасно устала, и потом я только что выпила прорву этой Поллиной гадости.

— Понимаю… ну что ж, спокойной ночи.

— Спокойной ночи… ты не сердишься, нет? Очень устала.

Он подопрел к постели и поцеловал ее, она лежала неподвижно с закрытыми глазами. Потом выключил свет и возвратился в туалетную.

— Леди Бренда, надеюсь, не заболела?

— Благодарю вас, ничего серьезного, легкое недомогание. Она, знаете ли, так выматывается за неделю в Лондоне, что в воскресенье ей хочется отдохнуть.

— Как великие научные свершения?

— По-моему, отлично. Ей пока не надоело.

— Замечательно. Скоро все мы будем обращаться к леди Бренде с нашими экономическими затруднениями. Но вам с Джоном, наверное, тоскливо без нее?

— Еще бы.

— Что ж, передайте ей, пожалуйста, мой сердечный привет.

— Непременно передам. Благодарю вас.

Тони ушел с паперти и пошел привычным путем к оранжереям, выбрал гардению для себя и четыре почти черных гвоздики для дам. Когда он подходил к комнате, где они сидели, его встретил взрыв смеха. В растерянности он остановился на пороге как вкопанный.

— Входи, милый, это мы не над тобой. Просто мы поспорили, какого цвета у тебя будет бутоньерка, и никто не угадал.

Прикалывая цветы, они все еще хихикали, не смеялась только миссис Бивер, она сказала:

— Всякий раз, когда вы покупаете черенки или семена, обращайтесь ко мне. Вы, может, не знаете, но у меня по этой части отлично налаженное дельце. Разные редкие цветы. Я выполняю всевозможные комиссии для Сильвии Ньюпорт и кое-кого еще.

— Поговорите с моим старшим садовником.

— Признаться, я уже поговорила, пока вы были в церкви. Он, кажется, все понял.

Они уехали рано, чтобы поспеть в Лондон к ужину. В машине Дейзи сказала:

— Ну и ну, вот так домик.

— Теперь вы понимаете, что мне пришлось пережить за эти годы.

— Бренда, страдалица моя, — сказала Вероника и, отколов гвоздику, швырнула ее на дорогу.

— Знаешь, — изливала Бренда на следующий день душу. — Я не совсем довольна Тони.

— А что, старикан себе что-нибудь позволил? — спросила Полли.

— Пока ничего особенного, но я вижу, он страшно томится в Хеттоне — ему некуда девать время.

— Я б на твоем месте не беспокоилась.

— Да я и не беспокоюсь. А только вдруг он запьет или что-нибудь в этом роде. Это бы очень все осложнило.

— По-моему, это не в его духе… Но, вообще, надо б ему подкинуть девочку.

— Хорошо бы… А кого?

— Ну, на крайний случай всегда можно рассчитывать на старушку Сибил.

— Лапочка, да он ее знает с пеленок.

— Тогда Суки де Фуко-Эстергази.

— Он с американками теряется.

— Ничего, кого-нибудь подыщем.

— Беда в том, что он привык ко мне… Ему нелегко будет перестроиться… Как ты думаешь, лучше, чтоб она была похожа на меня или наоборот?

— По-моему, лучше, чтоб непохожа, но так с ходу не скажешь.

Они обсудили проблему во всех тонкостях.

III

Бренда писала:

— Ты уверена, что он клюнет на Дженни?

— Ни в чем нельзя быть уверенной, — сказала Полли. — Меня лично от нее тошнит, но хватка у нее мертвая.

— Пап, а пап, мама сегодня приедет?

— Да.

— А с ней кто?

— Дама по имени Дженни Абдул Акбар.

— Какое глупое имя. Она иностранка?

— Не знаю.

— А имя вроде иностранное, верно, пап? Как ты думаешь, она по-английски совсем не говорит? А она черная?

— Мама говорит, что нет.

— А… а еще кто?

— Леди Кокперс.

— Обезьянья тетка. Знаешь, она вовсе не похожа на обезьяну, разве что лицом, и потом у нее, по-моему, нет хвоста, я подошел к ней близко-близко и посмотрел… Правда, она могла его спрятать между ног. Как ты думаешь, а, пап?

— Я бы ничуть не удивился.

— Очень уж неудобно.

Тони и Джон снова стали друзьями, но эта неделя далась им нелегко.

По плану, выработанному Полли Кокперс, они должны были приехать в Хеттон попозже. «Пусть Дженни как следует за него возьмется», — сказала она.

Поэтому они с Брендой тронулись из Лондона, только когда Дженни проехала уже полдороги от станции. Пронзительно холодный день то и дело прорывался дождем. Решительная дамочка сидела, закутавшись в полость, пока машина не подъехала к воротам, — тут она открыла сумку, подоткнула вуалетку, встряхнула пуховку и привела лицо в надлежащий вид. Острым красным языком она слизнула с пальца помаду.

Тони доложили о гостье, когда он сидел в курительной; в библиотеке днем было слишком шумно, потому что рядом в утренней комнате рабочие, не щадя сил, сдирали гипсовые узоры со стен.

— Княгиня Абдул Акбар.

Он поднялся ей навстречу. Дженни опережало тяжелое облако мускуса.

— О мистер Ласт, — сказала она, — какой у вас миленький домик, и такой старинный.

— Видите ли, он был сильно реставрирован, — сказал Тони.

— Да, конечно, но сама атмосфера! Для меня это главное в любом доме. Какое благородство, какой покой. Но вы, разумеется, уже привыкли и не замечаете. Только когда переживешь настоящее горе, как я, начинаешь ценить такие вещи.

Тони сказал:

— К сожалению, Бренды еще нет. Она приедет на машине с леди Кокперс.

— Бренда мне такой друг, такой друг, — княгиня скинула меха, расположилась на стуле перед камином и уставилась на Тони.

— Вы не будете возражать, если я сниму шляпу?

— Нет, нет… что вы.

Дженни швырнула шляпку на диван и тряхнула тусклочерной, крутозавитой шевелюрой.

— Знаете, мистер Ласт, я вас сразу без церемоний стану звать Тедди. Вы не сочтете это за дерзость с моей стороны? А вы называйте меня Дженни. Княгиня слишком церемонно, правда? И наводит на мысль о шальварах и золотых галунах… Конечно, — продолжала она, протягивая руки к огню и перегибаясь так, что волосы упали ей на лицо, — моего мужа в Марокко не называли князем, он носил титул муллы, но для жены муллы нет соответствующего титула, так что в Европе я называю себя княгиней… На самом деле мулла, конечно, гораздо более высокий титул… Мой муж потомок пророка по прямой линии. Вы интересуетесь Востоком?

— Нет, то есть да. Я хотел сказать, я очень мало знаю о Востоке.

— А для меня Восток полон неизъяснимого очарования. Вы должны туда поехать, Тедди. Я уверена, вам понравится Восток. Я и Бренде то же самое говорила.

— Вы, наверное, хотите посмотреть вашу комнату, — сказал Тони. — Скоро подадут чай.

— Нет, я останусь здесь. Меня так и манит свернуться, как Кошка, клубочком у огня, и если вы будете со мною ласковы, я замурлычу, а если жестоки — не замечу, совсем как кошка… Ну так как, мне мурлыкать, Тедди?

— Кхм… да… то есть, пожалуйста, если вам так хочется.

— Англичане такие мягкие и деликатные. Ах, как чудесно — снова оказаться здесь среди них… среди моих дорогих соотечественников. Иногда, в такие вот, как сейчас, минуты, когда вокруг меня очаровательные предметы нашей английской старины и милые люди, я оглядываюсь на мою жизнь, и она кажется мне кошмаром… Но тут я вспоминаю о моих шрамах…

— Бренда говорит, вы сняли квартиру в одном с ней доме. Они, должно быть, очень удобные?

— Вы англичанин до мозга костей, Тедди, вы стыдитесь говорить о личном, сокровенном… Знаете, именно этим вы мне и нравитесь. Я так стремлюсь ко всему надежному, безыскусному и доброму после… после всего, что я пережила.

— Вы тоже занимаетесь экономикой, как Бренда, или нет?

— Нет, а разве Бренда занимается экономикой? Она мне никогда не говорила. Поразительная женщина, где только она находит время?

— Вот наконец и чай, — сказал Тони. — Надеюсь, вы не откажетесь от пышек? Почти все наши гости сидят на диете. А по-моему, пышки из тех немногих вещей, что делают английскую зиму сносной.

— Да, Англия немыслима без пышек, — сказала Дженни. Она ела с аппетитом и часто облизывала губы, подбирая прилипшие крошки и подтаявшее масло. Капля масла упала ей на подбородок и сверкала и переливалась там, замеченная только Тони. Он вздохнул с облегчением, когда привели Джона Эндрю.

— Поди сюда, я тебя представлю княгине Абдул Акбар.

Джон никогда не видел настоящей княгини; он уставился нее как зачарованный.

— А ты меня не поцелуешь?

Он подошел, и она поцеловала его в рот.

— Ой, — сказал он, отстраняясь, стер с губ помаду и тут — Какой чудесный запах.

— Это последняя нить, связывающая меня с Востоком.

— А у вас на подбородке масло.

Дженни со смехом потянулась за сумочкой.

— Так оно и есть. Тедди, ну отчего вы мне не сказадя?

— А почему вы папу называете Тедди?

— Потому что я надеюсь, что мы с ним станем большими друзьями.

— Вот чудная причина.

Джон пробыл с ними около часу и все это время зачарованно следил за Дженни.

— А у вас есть корона? — спрашивал он. — А как вы научились говорить по-английски? А из чего это большое кольцо? А оно дорогое? А почему у вас ногти такого странного цвета? А вы умеете ездить верхом?

Она отвечала на все вопросы — иногда довольно загадочно и с явной оглядкой на Тони. Потом достала крошечный, сильно надушенный платок и показала Джону монограмму.

— Вот моя корона единственная… сейчас, — ответила она. Она рассказала ему, какие у нее были лошади — лоснящиеся, вороные, с изогнутыми шеями, с серебряных мундштуков падает пена, налобники украшены перьями, сбруя в серебряных бляшках, алые чепраки. — А в день рождения муллы…

— Кто такой мулла?

— Очень красивый и очень жестокий человек, — сказала она многозначительно, — в его день рождения все всадники собирались на большой площади, на лошадях были самые красивые попоны, люди надевали лучшие одежды и украшения, а в руках держали длинные сабли. Мулла обычно сидел на троне под огромным алым балдахином.

— А что такое балдахин?

— Вроде навеса, — сказала она уже недовольно и продолжала медовым голосом: — Всадники мчались во весь опор по равнине, вздымая тучи пыли и рассекая воздух саблями, прямо к мулле. У всех перехватывало дыхание, казалось, что всадники наедут на муллу, но уже за несколько шагов, ну вот так, как ты от меня, — они удерживали лошадей поводьями, поднимали их в знак приветствия на дыбы…

— Но так же не положено, — сказал Джон. — Это очень плохая выездка, Бен так говорит.

— Они лучшие всадники в мире. Это всем известно.

— Нет, нет, не может быть, если они так ездят. Это самое последнее дело. А они туземцы?

— Да, конечно.

— А Бен говорит, что туземцы нелюди.

— Ну, он, наверное, имел в виду негров. А эти чисто семитского типа.

— А это что такое?

— То же самое, что евреи.

— А Бен говорит, евреи еще хуже туземцев.

— О господи, мальчик, какой ты строгий. Я тоже когда-то была такая. Жизнь учит терпимости.

— Бена жизнь не научила, — сказал Джон. — А когда мама приезжает? Я думал, она здесь, а то я б лучше картину закончил.

Однако, когда за ним пришла няня, Джон сам, без приглашения, подошел к Дженни и поцеловал ее на прощанье.

— Спокойной ночи, Джонни-лапочка, — сказала она.

— Как вы меня назвали?

— Джонни-лапочка.

— Как чудно вы всех обзываете.

Наверху, мечтательно помешивая ложкой хлеб с молоком, Джон говорил:

— Нянь, а княгиня очень красивая, правда? Няня фыркнула.

— На вкус, на цвет товарищей нет, — сказала она.

— Она красивей мисс Тендрил, правда. По-моему, она красивей всех, кого я видел… Она придет посмотреть, как я купаюсь, как ты думаешь?

Внизу Дженни говорила:

— Какой дивный ребенок. Я обожаю детей. Для меня это была такая трагедия. Мулла впервые показал свое Истинное Лицо, когда узнал, что у меня не может быть детей. Не моя тут вина… дело в том, что у меня смещена матка… Не знаю, почему я вам все это рассказываю, но я чувствую, что вы меня поймете. К чему понапрасну терять время и таиться, если наперед знаешь, что сойдешься с человеком… Мне сразу подсказывает интуиция, кто станет мне подлинным другом…

Полли и Бренда приехали к семи. Бренда сразу же прошла в детскую.

— Ой, мам, — сказал Джон. — У нас внизу такая красивая тетя. Попроси ее, чтоб она пришла сказать мне спокойной ночи. Няня говорит, она не придет.

— А папе она понравилась, как тебе показалось?

— Он почти все время молчал… Она ничего не понимает ни в лошадях, ни в туземцах, но она здорово красивая. Пожалуйста, попроси, пусть она ко мне придет.

Бренда спустилась и нашла Дженни с Полли и Тони в курительной.

— Ты имела бурный успех у Джона Эндрю. Он не хочет ложиться спать, пока тебя не увидит.

Дамы поднялись вместе, Дженни сказала:

— Они оба такие милашки.

— Ну, как ты поладила с Тони? Извини, что я не поспела к твоему приезду.

— Он такой участливый и мягкий… и такой печальный.

Они присели на кроватку Джона в ночной детской. Джон выполз из-под одеяла и прильнул к Дженни.

— Марш под одеяло, — сказала она, — не то я тебя отшлепаю.

— Больно отшлепаете? Пожалуйста, я не против.

— О господи, — сказала Бренда, — ты просто потрясла его воображение. За ним такого никогда не водилось.

Когда они ушли, няня распахнула настежь второе окно.

— Фу, — сказала она, — всю комнату провоняли.

— Неужели тебе не нравится? По-моему, ужасно приятный запах.

Бренда проводила Полли в Лионесс. Это были обширные покои, обставленные мебелью атласного дерева для короля Эдуарда, когда, еще в бытность свою принцем Уэльским, он однажды собирался приехать на охоту в Хеттон, да так и не собрался.

— Ну, как успехи? — спросила она нетерпеливо.

— Рано судить. Но я уверена, все будет в порядке.

— Она не того пленила. В нее по уши влюбился Джон Эндрю… Это уж совсем ни к чему.

— Я бы сказала, что Тони с ходу не расшевелить. Жаль, что она перепутала его имя. Как ты думаешь, сказать ей или нет?

— Нет, оставим как есть.

Когда они одевались к обеду, Тони спросил Бренду:

— Слушай, кто эта дама — такой нарочно не придумаешь.

— Милый, неужели она тебе не понравилась? В голосе ее прозвучало такое неприкрытое разочарование и огорчение, что Тони был тронут.

— Ну, не то чтоб она мне решительно не понравилась. Просто такой нарочно не придумаешь, ты не согласна?

— Разве?.. О господи… у нее, знаешь ли, была такая жуткая жизнь.

— Это она мне дала понять.

— Тони, ну пожалуйста, постарайся быть с ней повнимательней.

— Постараюсь. Она что, еврейка?

— Не знаю. Я как-то об этом не думала. Возможно. Вскоре после обеда Полли объявила, что устала, и попросила Бренду посидеть с ней, пока она будет раздеваться.

— Оставим голубков наедине, — сказала она за дверью.

— Радость моя, по-моему, этот номер не пройдет. Знаешь, у старикана все-таки есть какой-то вкус и чувство юмора.

— За обедом она себя показала не в лучшем свете, правда?

— Если б она могла хоть минуту помолчать… и потом, за семь лет Тони успел ко мне привыкнуть. Контраст слишком разительный.

— Устала?

— Угу. Немного.

— А ты надолго кинула меня в пасть этой Абдул Акбар.

— Знаю. Извини, милый, но Полли так долго копается… Это было ужасно? Жаль, что она тебе так не понравилась.

— Она чудовищна.

— Надо быть снисходительным… у нее такие жуткие шрамы.

— Это она мне успела сообщить. — А я их видела.

— И кроме того, я надеялся хоть немного побыть с тобой

— А.

— Бренда, может, ты еще сердишься за то, что я тогда таь надрался и обрывал тебе телефон?

— Нет, милый, разве похоже, что я сержусь?

— …Не знаю. Вроде бы да… Как прошла неделя — весело?

— Какое там. Очень много работы. Биметаллизм, сам понимаешь.

— А, конечно… ты, наверное, хочешь спать?

— Угу… так устала. Спокойной ночи, дорогой.

— Спокойной ночи.

— Мам, можно мне пойти поздороваться с княгиней?

— Она, наверное, еще не встала.

— Ну, пожалуйста, мам, разреши. Я только загляну и, если она спит, сразу уйду.

— Я не знаю, в какой она комнате.

— В Галахаде, ваша милость, — сказала Гримшо, которая выкладывала ее платья.

— О господи, почему ее туда поместили?

— Так распорядился мистер Ласт, миледи.

— В таком случае она скорее всего проснулась

Джон выскользнул из комнаты и потрусил по коридору к Галахаду.

— Можно к вам?

— Привет, Джонни-лапочка. Входи. Джон повис на дверной ручке, его то вносило в комнату, то выносило в коридор.

— А вы уже завтракали? Мама сказала, что вы, наверное, еще спите.

— Я уже давно не сплю. Видишь ли, я когда-то чудом осталась жива и после этого стала плохо спать. Теперь даже самые мягкие постели для меня жестки.

— Ого! А как это получилось? Вы в машине разбились?

— Нет, не в машине, Джонни-лапочка, вовсе нет… Но входи же. От двери дует. Смотри, у меня есть виноград. Хочешь? Джон вскарабкался на постель.

— А вы что сегодня будете делать?

— Еще не знаю. Мне не сказали.

— Так я вам скажу. Утром мы пойдем в церковь, потому что мне все равно надо идти, потом пойдем посмотрим Громобоя, и я покажу вам, где мы прыгаем, а потом вы можете посидеть со мной, пока я обедаю, я ведь обедаю рано, а потом мы можем пойти в Брутонский лес, а няню можно не брать, она там только пачкается, вы посмотрите нору, где мы нашли лису, прямо на опушке леса, она еще от нас чуть не сбежала, а потом мы вернемся и будем пить чай в детской, и еще у меня есть граммофончик, мне его дядя Реджи подарил, он играет «Как папа гостиную клеил», а вы знаете эту песню? Бен знает, а еще я вам покажу свои книжки и картину: я нарисовал битву при Марстон-Муре.[15]При Марстон-Муре 2 июля 1644 года состоялась битва между силами роялистов и Кромвеля.

— Звучит очень соблазнительно. Но тебе не кажется, что мне надо уделить внимание папе, маме и леди Кокперс?

— Да ну их… И потом это враки, что у леди Кокперс есть хвост. Ну, пожалуйста, побудьте сегодня со мной, ладно?

— Посмотрим.

— Она пошла с ним в церковь. Это хороший признак, верно?

— По правде говоря, Полли, не слишком. Он любит ходить туда один или со мной. Он потом судачит с деревенскими.

— Она ему не будет мешать.

— Боюсь, что ты не раскусила старика. Он куда сложнее, чем кажется на первый взгляд.

— Из вашей проповеди, ректор, я поняла, что вы знаете Восток?

— Да, да, я там провел почти всю жизнь.

— Восток полон неизъяснимого очарования, не правда ли?

— Пошли, — сказал Джон, дергая ее за пальто. — Нам надо еще посмотреть Громобоя.

И Тони вернулся с бутоньерками один. После обеда Бренда сказала:

— Почему бы тебе не показать Дженни дом?

— О, пожалуйста, покажите.

Когда они подошли к утренней комнате, он сказал:

— Бренда ее переделывает.

Там валялись доски, стояли стремянки, грудами лежала штукатурка.

— Ах, какой стыд, Тедди. У меня сердце кровью обливается, когда уничтожают старину.

— Мы редко пользуемся этой комнатой.

— И все равно… — она пнула ногой геральдическую лепнину, загромождавшую пол вперемежку с потускневшей позолотой и пыльной резьбой.

— Знаете, Бренда мне такой друг. Я не хотела бы говорить о ней плохо… но с тех пор, как я здесь, я не могу отделаться от мысли, что она не ценит этого дивного дома и не понимает, что он значит для вас.

— Расскажите мне еще о ваших злоключениях, — сказал Тони, уводя ее обратно к главной зале.

— Вы стыдитесь говорить о себе, правда, Тедди? Знаете, нехорошо замыкаться. Я ведь тоже была очень несчастлива.

Тони затравленно озирался по сторонам, высматривая, не придет ли ему кто на помощь; и помощь пришла.

— А, вот вы где, — сказал решительный детский голосок. — Пошли. Нам пора в лес. Надо торопиться — скоро стемнеет.

— Ой, Джонни-лапочка, а это обязательно? Я ведь разговариваю с папой.

— Пошли. Я уже договорился. А потом вам разрешат пить со мной наверху чай.

Тони уполз в библиотеку, рабочие сегодня отдыхали, и в ней вполне можно было жить. Два часа спустя на него там наткнулась Бренда.

— Тони, ты один? Мы думали, ты с Дженни. Что ты с ней сделал?

— Джон увел ее… и очень кстати, а то бы я ей нагрубил.

— О господи, мы с Полли сидим в курительной. Приходи пить чай. У тебя вид какой-то странный — ты что, спал?

— Видно, придется списать это дело в расход — окончательно и бесповоротно.

— Не понимаю, на что он рассчитывает? Он, знаешь ли, тоже не на всякий вкус.

— Я думаю, может, все бы и сработало, если б она не перепутала его имени.

— Во всяком случае, тебе это развязывает руки. Ты сделала все чтоб взбодрить старикана, не всякая жена будет так из кожи вон лезть.

— Ты совершенно права, — сказала Бренда.

IV

Еще пять дней, и Бренда снова приехала в Хеттон.

— На той неделе я не появлюсь, — сказала она. — Поеду к Веронике.

— А меня приглашали?

— Конечно, приглашали, но я за тебя отказалась. Знаешь, ты ведь так не любишь уезжать из Хеттона.

— Я б не прочь поехать.

— Милый, какая жалость, если б я только знала. Вероника была б так рада… но боюсь, теперь уже поздно. У нее такой крохотный домик… и потом, честно говоря, мне показалось она тебе не очень понравилась.

— Не то слово.

— Так в чем же дело?..

— Неважно. Тебе, наверное, надо быть в Лондоне в понедельник? Помнишь, у нас в среду охотничий сбор.

— Даем приемчик на лужайке?

— Да, детка. Ты же знаешь, как всегда.

— Значит, так тому и быть.

— А ты никак не могла бы остаться до среды?

— Никак, милый. Понимаешь, если я пропущу одну лекцию, я ужасно отстану и не разберусь в следующей. И потом я не так уж рвусь глядеть на собак.

— Бен спрашивал, разрешим ли мы Джону поехать на охоту?

— Нет, он еще мал.

— Да нет, охотиться он не будет. Я думал, он мог бы подъехать на пони к месту сбора и доехать со всеми до первой чащи. Он был бы на седьмом небе.

— А это не опасно?

— Конечно, нет, почему?

— Благослови его господь, как жаль, что я его не увижу.

— А ты оставайся.

— Нет, нет, это невозможно. Не настаивай, Тони.

Разговор произошел сразу по приезде Бренды, потом все пошло лучше. На этот раз приехал и Джок, и Аллан с Марджори и еще одна супружеская пара, которую Тони знал с пеленок. Бренда весь уикенд построила с расчетом на Тони, и он был счастлив. В сумерки они с Алланом пошли стрелять кроликов из грачиных ружей, после обеда мужчины играли на биллиарде, а одна из жен глядела на игру.

— Старикан радуется, как ребенок, — сказала Бренда Марджори, — он отлично приспосабливается к новому режиму.

Запыхавшиеся и раскрасневшиеся мужчины ворвались хватить виски с содовой.

— У Тони один шар чуть не вылетел в окошко, — сказал Джок.

В эту ночь Тони спал в Гиневре.

— Ведь у нас все в порядке, правда? — сказал он вдруг.

— Ну конечно, милый.

— Знаешь, я тут в одиночестве впадаю в уныние, и воображение работает.

— Тони, не хандри. Помни, хандрить запрещается.

— Больше не буду, — сказал Тони.

Наутро Бренда пошла с Тони в церковь. Она решила весь уикенд посвятить ему, а уж после этого исчезнуть надолго.

— Ну как высокая наука, леди Бренда?

— Захватывающе.

— Скоро все мы будем обращаться к вам за советом, когда превысим кредит в банке.

— Ха, ха.

— А как поживает Громобой? — спросила мисс Тендрил.

— Я на нем поеду на охоту в среду, — сказал Джон.

Княгиня Абдул Акбар была забыта в волнении перед предстоящим охотничьим сбором. «Боженька, пожалуйста, сделай, чтоб был хороший след. Боженька, пожалуйста, сделай, чтоб я увидел, как лису загонят. Боженька, пожалуйста, сделай так, чтоб у меня все вышло как надо. Боженька, благослови Бена и Громобоя. Боженька, пожалуйста, сделай так, чтоб я перепрыгнул через высоченную загородку», — всю службу повторял он.

Бренда обошла с Тони коттеджи и оранжереи, помогла ему выбрать бутоньерку.

За обедом Тони веселился. Бренда уже начала забывать, каким забавным он иногда бывает. После обеда он переоделся и пошел играть в гольф с Джеком. Потом они посидели немного в клубе. Тони сказал:

— У нас тут в среду съезжаются окрестные своры. Ты б не мог остаться?

— Должен вернуться. Предстоит дебат об этих чертовых чушках.

— Жаль. Слушай, а почему бы тебе не пригласить сюда твою даму? Завтра все уезжают. Ты ведь мог бы ей позвонить или нет?

— Мог бы.

— Думаешь, ей бы тут не понравилось? Я бы ее поместил в Лионесс — Полли там спала два уикенда подряд; наверное, это не так уж неудобно.

— Отчего же, ей, пожалуй, тут понравится. Позвоню, спрошу.

— А почему бы тебе тоже не поохотиться? Тут у одного типа, Бринкуэлл его фамилия, кажется, можно взять напрокат вполне приличных лошадей.

— Пожалуй, так я и сделаю.

— Джок остается. К нему приедет лихая блондинка. Ты не против?

— Кто? Я? Конечно, нет.

— Как прекрасно прошел уикенд.

— Мне показалось, что ты веселился вовсю.

— Совсем как в прежние времена — до эры экономики,

Марджори сказала Джоку:

— Как ты думаешь. Тони знает о Бивере?

— Конечно, нет.

— Я не говорила Аллану. Как ты считаешь, он знает?

— Сомневаюсь.

— Ох, Джок, и чем это кончится?

— Бивер ей скоро надоест.

— Беда в том, что Биверу на нее наплевать. Не то она его в два счета бросила б… Она себя ведет как последняя идиотка.

— А я бы сказал, что она на редкость ловко обтяпывает свои дела, если хочешь знать мое мнение.

Другая супружеская пара тоже обменялась впечатлениями:

— Как ты думаешь, Марджори и Аллан знают о Бренде?

— Наверняка нет.

Бренда сказала Аллану:

— Тони рад-радешенек, правда?

— Веселится напропалую.

— Он меня начинал беспокоить… Ведь никак не подумаешь, что он подозревает о моих шашнях?

— Ну что ты, да ему и в голову никогда не придет. Бренда сказала:

— Понимаешь, я не хочу, чтоб ему было плохо… Марджори ведет себя так, словно она моя гувернантка.

— Вот как? Мы не обсуждали этого вопроса.

— Тогда от кого же ты узнал?

— Дорогая моя, до этой минуты я и понятия не имел, что ты водишь шашни. И сейчас ни о чем тебя не расспрашиваю.

— А… а я думала, все знают.

— У тех, кто пускается в загул, одна беда: или им кажется, что никто о них не знает, или что все на свете знают. А на самом деле только дамы вроде Полли или Сибил считают делом своей жизни разузнать подноготную каждого; остальных это просто не интересует.

— А.

Позже Аллан сказал Марджори:

— Бренда пыталась со мной откровенничать по поводу Бивера.

— Я не знала, что ты знаешь.

— Еще бы я не знал. Просто я решил не допускать, чтобы она меня посвящала: она и так вообразила себя пупом земли.

— Не могу тебе передать, как мне не нравится это увлечение. Ты знаком с Бивером?

— Встречался. Впрочем, пусть они с Тони сами разбираются — это не наше дело.

V

Блондинка Джока звалась миссис Рэттери. У Тони сложилось впечатление о ней из случайно услышанных сплетен Поллй и из отрывочной информации, оброненной Джеком. Было ей слегка за тридцать. Где-то в Коттсморе жил несколько обесчещенный майор Рэттери с сильно подмоченной репутацией, за которым она когда-то была замужем. Американка по происхождению, но уже полностью ассимилировавшаяся, богатая, она не имела движимой и недвижимой собственности, за исключением той, что помещалась в пяти огромных сундуках. Джек положил на нее глаз прошлым летом в Биаррице и снова пленился ею в Лондоне, где она крупно играла в бридж, причем очень удачливо, часов по шесть-семь кряду и меняла отель в среднем раз в три недели. Время от времени она запойно кололась морфием; тогда она забрасывала бридж и по нескольку дней безвыходно сидела у себя в номере, изредка подкрепляясь холодным молоком.

Она прилетела днем в понедельник. В первый раз гость прибывал в Хеттон подобным образом, и все домочадцы были заметно взволнованы. Истопник и один из садовников под управлением Джока натянули простыни в парке, чтобы обозначить посадочную площадку, и подожгли сырые листья — указать направление ветра. Пять сундуков заурядно прибыли поездом в сопровождении пожилой вышколенной горничной. В одном из сундуков миссис Рэттери привезла собственные простыни; простыни были не шелковые, не цветные, без кружев и каких бы то ни было украшений, кроме небольших, строгих фонограмм.

Тони, Джок и Джон вышли посмотреть, как она приземлится. Она вылезла из кабины, потянулась, отстегнула наушники кожаного шлема и пошла к ним навстречу. «Сорок две минуты, — сказала она, — совсем неплохо при встречном ветре».

Высокая и прямая, в шлеме и комбинезоне, она казалась почти суровой; нет, совсем иначе представлял ее Тони. Где-то в глубинах подсознания у него засел довольно нелепый образ хористки в шелковых трусиках и лифчике, выскакивающей из огромного, перевитого лентами пасхального яйца с криком:

«Гульнем, ребятишки!» Миссис Рэттери приветствовала их сдержанно и непринужденно.

— Вы в среду поедете на охоту? — спросил ее Джон. — Знаете, у нас будет охотничий сбор.

— Я бы поехала на полдня, если б достала лошадь. Я в первый раз буду охотиться в этом году.

— И я тоже.

— Значит, мы оба будем чувствовать себя скованно. — Она говорила с ним, как с ровесником. — Ты мне покажешь окрестности.

— Наверное, сначала обложат Брутонский лес. Там есть большая лиса, мы с папой ее видели. Когда они остались одни, Джок сказал:

— Хорошо, что ты приехала. Как тебе показался Тони?

— Это он женат на той красотке, которую мы встретили в «Кафе де Пари»?

— Да.

— Ты еще про нее сказал, что она влюблена в того молодого человека?

— Да.

— Странный у нее вкус. Напомни, как его зовут.

— Тони Ласт. Чудовищный дом, правда?

— Разве? Я не очень разбираюсь в домах.

Миссис Рэттери оказалась неприхотливым гостем: ее не приходилось развлекать. после обеда она вытащила четыре колоды карт и принялась раскладывать на столике в курительной сложнейший пасьянс, которого ей хватило на весь вечер.

— Ложитесь, не дожидайтесь меня, — сказала она. — Я не сойду с места, пока он не выйдет. Он иногда часами не выходит.

Ей показали, где выключить свет, и оставили за пасьянсом.

На следующий день Джок сказал:

— У тебя на ферме есть чушки?

— Есть.

— Ты не станешь возражать, если я взгляну на них?

— Ни в коей мере. Но зачем?

— А там есть человек, который за ними ходит? Он сможет про них рассказать?

— Есть.

— Так я, пожалуй, проведу там все утро. Мне в скором времени придется выступать в палате о чушках.

Миссис Рэттери они не видели до самого обеда. Тони был уверен, что она спит, пока она не вышла из утренней комнаты в комбинезоне.

— Я проснулась рано, — сказала она, — спустилась вниз и увидала, как рабочие обдирают потолок. Я не удержалась — и присоединилась к ним. Надеюсь, вы не против.

Днем они поехали в ближайшие конюшни, выбрать лошадей. После чая Тони сел писать письмо Бренде; за последние несколько недель он пристрастился писать письма.

Поблизости от Хеттона находились три своры; пигстэнтонцам, которые здесь охотились, при разделе достался самый плохой участок,[16]Вся территория Англии разделена на участки соответственно числу существующих в стране собачьих свор. и они вечно зарились на леса вокруг Бейтона. Это была довольно склочная шайка, презиравшая друг друга, враждовавшая с чужаками и раздираемая внутренними противоречиями; объединяла их только общая нелюбовь к Заведующему охотой. Что касается полковника Инча, то эта традиционная непопулярность у охотников была им не заслужена: он был робким, неприметным человечком, который, как мог, обеспечивал охотой весь округ, не скупясь на затраты. Сам он к гончим и близко не подходил и чаще всего или мрачно жевал имбирные пряники на дальней тропинке, или к концу дня тяжело трюхал среди полей — одинокая алая фигурка на фоне вспаханной земли, всматривающаяся в сгущающиеся сумерки и окликающая деревенских. Единственное удовольствие, которое он получал от своего положения, для него, правда, весьма существенное, заключалось в том, что он как бы невзначай упоминал о своем звании на заседаниях правлений руководимых им компаний.

Пигстэнтонцы собирались два раза в неделю. По средам обычно приезжало мало народу, но Хеттонский сбор редко кто пропускал: возле Хеттона были расположены лучшие охотничьи угодья, и к тому же перспектива обильного угощения перед охотой привлекала многих задубленных непогодой старух из соседних свор. Начала стягиваться и многочисленная свита — кто пешком, кто на самых разнообразных видах транспорта, некоторые тушевались где-то позади, другие, мало-мальски знакомые с Тони, толпились у стола с закусками. Племянница мистера Тендрила — она сейчас гостила у дяди — прибыла на моторном велосипеде. Джон стоял рядом с Громобоем, взволнованный и торжественный. Бен раздобыл у соседнего фермера могутную непородистую кобылу; он надеялся поохотиться всласть после того, как Джона отправят домой; по настоятельной просьбе Джона няню заточили дома вместе с горничными, чьи головы сейчас высовывались из окон верхнего этажа; ее на этот день лишили власти. Одевая Джона, она не скрывала своего раздражения.

— Если лису затравят при мне, полковник Инч, наверное, меня помажет кровью.

— Никого при тебе не затравят, — сказала няня. Теперь она стояла у бойницы и сердито смотрела на столпотворение внизу. Все это глупые затеи Бена Хэккета, думала она. Ей было ненавистно все — гончие, Заведующий охотой, свита, доезжачий и выжлятники, племянница мистера Тендрила в макинтоше; Джок в сборном охотничьем костюме и миссис Рэттери в цилиндре и визитке, не подозревающие о косых взглядах жертвователей; Тони, приветливо беседующий с гостями, сумасшедший старичок с терьерами, газетный фотограф, хорошенькая мисс Рипон, мающаяся со своим молодым конем, боком галопирующим по лужайке, конюхи и запасные лошади, униженные, примазавшиеся зеваки в хвосте. Все это были глупые затеи Бена Хэккета. Вчера ребенок заснул в двенадцатом часу, думала она, так разволновался.

Вскоре кортеж двинулся к Брутонскому лесу; туда надо было ехать по южной аллее, потом через Комптон-Ласт, потом полнили по шоссе, затем по полям.

— Джон может доехать только до опушки, — распорядился Тони.

— Да, сэр, но ведь никакого вреда не будет, если он немножко останется посмотреть, как работают гончие, так ведь?

— Да, пожалуй.

— А если лиса рванет к дому, никакого вреда не будет, если мы поедем немного следом, все по тропкам да через воротца?

— Да, но пусть Джон остается не больше часа.

— Вы ведь не захотите, сэр, чтоб я его отправил домой, пока гончие работают, верно ведь, сэр?

— Ладно, но пусть к часу будет дома.

— Я за ним присмотрю, сэр. Не беспокойся, милок, — сказал он Джону, ты у меня охоту поглядишь лучше не надо.

Они подождали, когда проедет первая линия лошадей, потом примерно поплелись сзади. За ними по пятам шли на первой скорости машины, окутанные выхлопными газами. Джон запыхался, у него кружилась голова. Громобой мотал головой и грыз трензеля. Он дважды пытался отбиться от охотников и возил Джона по кругу, так что Бен сказал: «Попридержи-ка его, сынок», — и подъехал поближе, чтобы в случае, если Громобой понесет, успеть схватить за повод. Пытаясь обойти другую, лошадь, Громобой захватил Джона врасплох, он чуть было не перелетел через голову; но успел ухватиться за седло и виновато посмотрел на Вена.

— Я сегодня что-то очень плохо езжу. Как ты думаешь, кто-нибудь заметил?

— Не беспокойся, сынок. Охота — это тебе не школа верховой езды.

Джок и миссис Рэттери скакали рядом. «А мне нравится эта нелепая лошадь», — сказала она. Она сидела по-мужски, и едва она взлетела в седло, стало ясно, что она прекрасно ездит верхом.

Пигстэнтонцы отметили этот факт с плохо скрытой досадой, ибо он опрокидывал их стойкое убеждение, что если собратья-охотники шуты гороховые и трусы, то уж чужаки и подавно все, как один, невежи и психи, и от них во избежание беды надо держаться подальше.

На полпути через деревню мисс Рипон едва удалось объехать хлебный фургон. Ее конь то прядал, то пятился, дрожал к крутился на месте, оскользаясь на гудроне. Джон и Бен объехали миссис Рипон, стараясь держаться как можно дальше от ее коня, который грозно косился по сторонам и всхрапывал. Коня этого все отлично знали. Отец мисс Рипон весь сезон пытался продать его и уже спустил цену до 80 фунтов. При случае конь превосходно брал препятствия, но ездить на нем верхом было сущей пыткой. Неужто отец мисс Рипон и впрямь думал, что, выставляя дочь на посмешище, ему скорее удастся сбыть коня с рук? Хотя с этого сквалыги станется рисковать дочкиной шеей из-за 80 фунтов. Да и вообще ей какого коня ни дай, она с ним не справится…

Вскоре она уже неслась мимо на легком галопе, лицо у нее раскраснелось, узел волос съехал на сторону, она откинулась назад, натягивая повод всем своим весом. «Эта; девица допрыгается», — сказал Джок.

Позже они встретили мисс Рипон у опушки. Конь ее весь вспотел, и уздечка была в мыле, но зато он утихомирился и щипал пучки осоки, редко раскиданные по лесу. Мисс Рипон тяжело дышала, когда она приводила в порядок шляпку, вуаль и волосы, руки у нее тряслись. Джон подъехал к Джоку:

— Что там происходит, мистер Грант-Мензис?

— Гончие обкладывают опушку.

— А.

— Ну как, доволен?

— Ага. Громобой сегодня ужасно норовистый. С ним такого еще не было.

Долго ждали, пока в лесу не протрубит рог. Все собрались на краю большого поля перед воротами. Вернее сказать, все, за исключением мисс Рипон, которая несколько минут назад унеслась прямо на середине фразы по направлению к Хеттон-хиллз. Через полчаса Джок сказал:

— Созывают гончих.

— Значит, пустой номер?

— Видно, так.

— Не нравится мне, что такое в нашем лесу случилось, — сказал Бен. Разговоры всякие пойдут.

Так оно и было: пигстэнтонцы, позабыв об оказанном им гостеприимстве, стали вопрошать: чего же ждать, если сам Ласт не охотится, и намекать, будто на прошлой неделе видели, как один из лесников поздно вечером что-то спрятал в лесу.

Кортеж снова тронулся прочь от Хеттона. Бен вдруг вспомнил о возложенной на него миссии.

— Как вы думаете, сэр, не пора ли отвезти молодого хозяина домой?

— А как распорядился мистер Ласт?

— Он сказал, что ему можно доехать до опушки, но не сказал, до какой, сэр.

— Похоже, в таком случае ему пора домой.

— Ой, мистер Мензис!

— Что ж делать, поехали, мастер Джон. Хорошенького понемножку.

— А я ничего хорошего так не видел.

— Если вы сегодня вернетесь вовремя, папаша вам в другой раз позволит поехать.

— А может, другого раза не будет? Может, завтра конец света. Ну пожалуйста, Бен. Ну пожалуйста, мистер Мензис.

— Просто срам, что лисы не нашли, — сказал Бен.

Мальчонка заждался.

— И все-таки я думаю, что мистер Ласт отправил бы его домой, — сказал Джок.

Судьба Джона была решена; гончие пошли в одну сторону, они с Беном — в другую. Когда они подъехали к шоссе,

Джон чуть не плакал.

— Глянь, — сказал Бен, чтобы его подбодрить, — вон мисс Рипон на своем ненормальном гнедом. Похоже, она тоже домой едет. Видать, свалилась.

Шляпа и спина мисс Рипон были заляпаны грязью и облеплены мхом. Она провела нелегкие двадцать минут, после того как конь ее понес.

— Я его уведу, — сказала она. — Не могу сегодня с ним справиться.

Она затрусила рядом с ними к деревне.

— Я подумала, может, мистер Ласт разрешит мне позвонить, я тогда попрошу, чтоб за мной прислали машину. Мне не очень-то хочется добираться на нем домой, когда он так разбушевался. Не понимаю, что на него нашло, добавила она, одумавшись, — в субботу его брали на охоту. За ним такого раньше не водилось.

— На нем впору только мужчине ездить, — сказал Бен.

— Да с ним и конюх не управляется, а папа и вовсе не хочет к нему подходить, — выдала семейную тайну уязвленная мисс Рипон. — Во всяком случае… то есть я хочу сказать… Я думаю, они бы с ним тоже сегодня не справились.

Гнедой, однако, пока вел себя смирно и не отставал от других лошадей. Они шли вровень — пони Джона посредине, мисс

Рипон с Беном по бокам.

И тут-то все и случилось: у поворота дороги они наткнулись на одноэтажный пригородный автобус. Он и так шел на малой скорости, а завидев лошадей, водитель еще притормозил и отвел машину к обочине. Племянница мистера Тендрила, чьи надежды на охоту не оправдались, следовала за ними на велосипеде почти впритык; она тоже сбавила скорость, а увидев, что конь мисс Рипон может взбрыкнуть, и вовсе притормозила.

Бен сказал:

— Давайте я сперва поеду, мисс. А ваш за мной пойдет. Не дергайте удила, просто хлестните его разок.

Мисс Рипон в точности выполнила его совет; надо сказать, все вели себя очень разумно.

Они поравнялись о автобусом. Коню мисс Рипон это пришлось не по вкусу, но казалось, что он все же пройдет. Пассажиры, забавляясь, смотрели на эту сценку. И тут у велосипеда, шедшего на нейтральной скорости, вдруг оглушительно выстрелил мотор.

На какую-то долю секунды конь мисс Рипон с перепугу застыл на месте, потом, видя, что опасность угрожает и спереди, поступил как и следовало ожидать: отпрянул в сторону и со всего маху двинул пони боком. Джон вылетел из седла и упал на дорогу; гнедой мисс Рипон, встав на дыбы, пятился задом от автобуса.

— Держите его, мисс. Хлыстом его, хлыстом, — кричал Бен. — Мальчонка упал.

Мисс Рипон хлестнула коня, тот взвился и понесся по дороге, но перед тем успел ударом копыта отбросить Джона в канаву, где тот и остался лежать неподвижная, согнутая вдвое фигурка.

Все согласились, что винить тут некого.

Прошел почти час, прежде чем новость достигла Джока и миссис Рэттери, которые ждали у другой пустой опушки. Полковник Инч отдал приказ прекратить на сегодня охоту и отвести собак в псарни. Стихли голоса, еще пять минут назад заявлявшие, что им доподлинно известно, будто мистер Ласт отдал приказ перестрелять в своем поместье всех лис. Позже, после ванны, все отвели душу, дружно накинувшись на отца мисс Рипон, но в тот момент они были потрясены и молчали.; Джеку и мисс Рэттери одолжили машину, чтоб они могли сразу же уехать домой, и конюха — присмотреть за лошадьми.

— Какой кошмар, — сказал Джок, сидя в чужой машине, — что мы скажем Тони?

— Я самый неподходящий человек для такого дела, — сказала миссис Рэттери.

Они проехали место, где произошел несчастный случай; тут еще слонялся народ.

Слонялся народ и в зале. Доктор застегивал пальто, собираясь уходить.

— Умер на месте, — сказал он. — Удар пришелся в основание черепа. Весьма прискорбно, очень привязался к мальчику.

Но винить тут некого.

Была тут и няня вся в слезах и мистер Тендрил с племянницей; полицейский, Бен и двое парней, которые помогли принести тело, сидели в людской.

— Мальчонку нельзя винить, — говорил Бен.

— Да, винить тут некого, — говорили все.

— Мальчонке сегодня весь день, бедняге, не везло, — говорил Бен, — если кого и винить, так мистера Грант-Мензиса, зачем велел ему уехать?

— Да, винить тут некого, — говорили все.

Тони сидел в библиотеке один. Когда Джок вошел, он сразу сказал:

— Надо сообщить Бренде.

— А ты знаешь, где ее застать?

— Она скорее всего на курсах… Но не скажешь же ей вот так по телефону… Да и потом, Эмброуз пытался дозвониться и туда и на квартиру, но не дозвонился… И что, ну что ей сказать?

Джок молчал. Он стоял у камина спиной к Тони, засунув руки в карманы. Немного погодя Тони сказал:

— Вас ведь не было там, поблизости, верно?

— Нет, мы поехали к другой опушке.

— Мне сначала сказала племянница мистера Тендрила… Потом мы столкнулись с ними, когда они несли его к дому, и Бен мне все рассказал… Какое потрясение для девушки.

— Для мисс Рипон?

— Ну да, она только что уехала… Она тоже упала и сильно расшиблась. Ее конь споткнулся… Бедняжка в ужасном состоянии, а ко всему еще и… Джон. Ей сообщили, что она сшибла его, много позднее — она узнала об этом в аптеке, когда ей перевязывали голову. Она поранилась, падая с коня. Она в ужасном состоянии. Я ее отправил домой в машине… Ее нельзя винить.

— Да, винить тут некого. Просто несчастный случай.

— В том-то все и дело, — сказал Тони. — Несчастный случай. Но как сообщить Бренде?

— Одному из нас придется поехать в город.

— Да… Мне, наверное, придется остаться. Я не могу тебе как следует объяснить, но тут всякие дела возникнут. Ужасно просить о таких вещах…

— Я поеду, — сказал Джок.

— Тут всякие дела возникнут… Доктор говорит, что состоится следствие. Чистейшая формальность, конечно, но страшное потрясение для рипоновской дочки. Ей придется давать показания… она ведь сама в ужасном состоянии. Надеюсь, я ничего такого ей не сказал. Только что принесли Джона, и я был не в себе. Вид у нее был отчаянный. Похоже, отец ее ужасно тиранит. Если б Бренда была тут, она умеет с людьми. А я только все запутываю.

Мужчины постояли молча.

Тони сказал:

— У тебя правда хватит духу поехать в Лондон и сказать Бренде?

— Да, — сказал Джок.

Немного погодя вошла миссис Рэттери.

— Приехал полковник Инч, — сказала она. — Я с ним поговорила. Он хотел выразить вам соболезнование.

— Он еще здесь?

— Нет, я ему сказала, что вас, наверное, лучше не трогать.

Он думал, вам приятно будет услышать, что он остановил охоту.

— Очень мило, что он приехал… Как провели день, хорошо?

— Нет.

— Мне очень жаль. На прошлой неделе мы с Джоном видели лисицу в Брутонском лесу. Джок поедет в Лондон за Брендой.

— Я подвезу его на аэроплане. Так быстрее.

— Да, так, конечно, быстрее.

— Пойду переоденусь. Я буду готова через десять минут.

— Я тоже переоденусь, — сказал Джок.

Оставшись один, Тони позвонил. Вошел молодой лакей, он был очень молод и в Хеттоне служил совсем недавно.

— Передайте, пожалуйста, мистеру Эмброузу, что миссис Рэттери сегодня отбывает. Она улетает вместе с мистером Грант-Мензисом. Ее милость, очевидно, приедет вечерним поездом.

— Слушаюсь, сэр.

— Их надо покормить перед отъездом. Я буду обедать с ними… И позвоните, пожалуйста, полковнику Инчу, поблагодарите за визит, хорошо? Скажите, что я ему напишу. И позвоните еще мистеру Рипону, осведомитесь о здоровье мисс Рипон. И в приход, спросите мистера Тендрила — могу ли я повидать его сегодня вечером? Он случайно не у нас?

— Нет, сэр. Он ушел несколько минут назад.

— Передайте ему, что я хочу договориться с ним о похоронах.

— Слушаюсь, сэр.

— Мистер Ласт прямо какой-то бесчувственный, — доносил лакей.

В библиотеке царила невозмутимая тишина, рабочие в утренней комнате отложили на день инструменты.

Первой появилась миссис Рэттери.

— Сейчас подадут обед.

— К чему нам обед, — сказала она. — Вы забыли, что мы основательно подкрепились перед охотой.

— Все равно лучше поесть, — сказал Тони и немного погодя:

— Джеку будет жутко тяжело сообщить Бренде. Я все думаю, когда она приедет.

Что-то в голосе Тони заставило миссис Рэттери спросить:

— А что вы будете делать, пока ее нет?

— Не знаю. Тут всякие дела возникнут.

— Послушайте, — сказала миссис Рэттери, — пусть Джок едет в машине. Я останусь с вами, пока не приедет леди Бренда.

— Вам будет жутко тяжело.

— Нет, я остаюсь. Тони сказал:

— Смешно, наверное, но я действительно хотел бы, чтобы вы остались… То есть, я хочу сказать, вам не будет жутко тяжело? Я что-то не в себе. Так трудно поверить, что это правда.

— И тем не менее это так.

Появился лакей с сообщением, что мистер Тендрил зайдет после чая, а мисс Рипон легла в постель и заснула.

— Мистер Грант-Мензис поедет машиной. Он, возможно, вернется к вечеру, — сказал Тони. — Миссис Рэттери побудет здесь, пока не приедет ее милость.

— Слушаюсь, сэр. Полковник Инч просил узнать, не желаете ли вы, чтоб охотники протрубили над могилой «Предан земле».

— Передайте» что я ему напишу. — Когда лакей вышел,

Тони сказал: — Чудовищное предложение.

— Как сказать. Он хочет во что бы то ни стало быть полезным.

— Охотники от него не в восторге,

В половине третьего Джок уехал. Тони и миссис Рэттери пили кофе в библиотеке.

— Боюсь, — сказал Тони, — что мы будем себя неловко чувствовать. Ведь мы едва знакомы.

— А вы не думайте обо мне.

— Но вам, наверное, жутко тяжело.

— И об этом не надо думать.

— Постараюсь… Глупо, ведь я совсем не думаю об этом, я просто так говорю… А думаю совсем о другом.

— Знаю. Молчите, если не хочется разговаривать. Немного погодя Тони сказал:

— Бренде еще тяжелее, чем мне. Видите ли, кроме Джона, у нее почти ничего нет… а у меня есть она, и я люблю Хеттон… ну, а для Бренды, конечно, Джон всегда был на первом месте… И потом, она в последнее время очень мало видела Джона. Она подолгу оставалась в Лондоне. Ее это будет мучить.

— Никогда нельзя сказать, что кого будет мучить.

— Видите ли, я очень хорошо знаю Бренду.

VI

Окна были распахнуты, и бой часов, отбивавших время в вышине среди каменной листвы надверший, четко раздавался в тиши библиотеки.

Они уже давно молчали. Миссис Рэттери сидела спиной к Тони; она разложила свой сложный четырехколодный пасьянс на ломберном столике; Тони как сел после обеда на стул у камина, так и не вставал.

— Всего четыре? — сказал он.

— Я думала, вы заснули.

— Нет, я просто думал… Джок, должно быть, проехал больше полпути, он теперь где-то под Эйлсбери или Трингом.

— Машиной быстро не доедешь.

— Это случилось меньше четырех часов назад… Даже не верится, что это произошло еще сегодня, что всего пять часов назад здесь выпивали охотники.

Наступила пауза, миссис Рэттери сгребла карты и снова их перетасовала.

— Мне сказали в двадцать восемь минут первого. Я тогда посмотрел на часы… А принесли Джона без десяти час… Всего три с лишним часа назад. Даже не верится, правда, что все может так внезапно перемениться?

— Так всегда бывает, — сказала миссис Рэттери.

— Бренда узнает через час… если Джок ее застанет. Но вряд ли она дома. А он не будет знать, где ее искать, — ведь в квартире никого нет. Она ее запирает, когда уходит, и квартира стоит пустая… а ее часто по полдня не бывает дома. Я знаю, потому что иногда звоню и никто не отвечает. Бог знает, сколько он ее будет разыскивать. Может, пройдет еще столько же времени. Значит, будет восемь. Скорей всего она не придет домой до восьми… Подумайте только, пройдет еще столько же времени, пока Бренда узнает. Трудно поверить, правда? А потом ей еще надо добраться сюда. Есть поезд, который уходит в десять с чем-то. На этот она может попасть. Я все думаю, может, мне тоже надо было за ней поехать. Но мне не хотелось оставлять Джона одного.

(Миссис Рэттери сосредоточенно склонилась над пасьянсом, группки карт, ловко, как челнок по ткацкому станку, ходили взад-вперед по столу, ее пальцы претворяли хаос в порядок, она устанавливала предшествование и последовательность, символы у нее приобретали связь и взаимозависимость.)

— Конечно, она, может, еще будет дома, когда он приедет. Тогда она успеет на вечерний поезд, она раньше всегда так возвращалась, когда уезжала на день в Лондон, до того, как сняла квартиру… Я пытаюсь представить себе, как все это будет. Джок войдет, она удивится, и тут он ей скажет. Джоку будет жутко тяжело… Она может узнать в полшестого или чуть раньше.

— Какая жалость, что вы не умеете раскладывать пасьянс, — сказала миссис Рэттери.

— В каком-то смысле мне станет легче, когда она узнает… что-то есть нехорошее в том, что Бренда ничего не знает, словно у меня от нее секреты. Я не представляю, как у нее складывается день. Наверное, последняя лекция кончается около пяти… Интересно, заходит ли она домой переодеться, если ее пригласили на чай или коктейль. В квартире она почти не бывает, там так тесно.

Миссис Рэттери посидела в мрачном раздумье над карточным квадратом, потом сгребла карты в кучу и раскинула пасьянс еще раз, теперь уже ничего не задумывая; тут пасьянс бы и вышел, если б не завязнувшая бубновая шестерка и затормозившая все дело группа в одном углу, которую никакими силами нельзя было сдвинуть с места.

— С ума сойдешь от этого пасьянса, — сказала она. Снова раздался бой часов.

— Всего четверть часа прошло?.. Знаете, я б, наверно, спятил, если б сидел тут один, как вы добры, что остались со мной.

— Вы играете в безик?

— К сожалению, нет.

— А в пикет?

— Нет. Я ни одной игры, кроме петуха и курочки, так и не смог освоить.

— Жаль.

— Мне бы надо послать телеграмму Марджори и еще кое-кому. Но, пожалуй, лучше отложить это до тех пор, пока я не узнаю, что Джок виделся с Брендой. Вдруг она будет у Марджори, когда придет телеграмма.

— Постарайтесь не думать об этом. А в кости вы умеете играть.

— Нет.

— Это просто, я вас научу. У вас должны быть кости для триктрака.

— Все в порядке, не беспокойтесь. Просто мне как-то не хочется играть.

— Принесите кости и садитесь сюда за стол. Нам надо скоротать эти шесть часов.

Она показала ему, как кидать кости. Он сказал:

— Я в кино видел, как играли вокзальные носильщики и таксисты.

— Конечно, кто ж не видел… это очень просто… Ну вот, вы выиграли, забирайте деньги. Немного погодя Тони сказал:

— Знаете, о чем я подумал?

— А вы никогда не пробовали дать себе передых — взять и не думать?

— А вдруг уже пронюхали вечерние газеты… вдруг Бренда случайно заглянет в газету и прочтет… а там, может, еще и фотография…

— Да и я то же самое подумала, когда вы сказали о телеграммах.

— Это вполне вероятно, правда? Вечерние газеты тут же все пронюхают. Что же нам делать?

— Ничего не поделаешь, придется ждать… Давайте, приятель, кидайте, ваш черед.

— Я больше не хочу. Я очень беспокоюсь.

— Знаю, что беспокоитесь. Можете мне не говорить… но не бросите же вы игру, когда вам такое везенье?

— Простите меня… но это не помогает.

Он походил по комнате, подошел сначала к окну, потом к камину. Набил трубку. «В конце концов можно узнать, появилось сообщение в вечерних газетах или нет. Можно позвонить в клуб и узнать у швейцара».

— Это не помешает вашей жене прочесть газеты. Нам остается одно ждать. Как вы сказали, в какую игру вы умеете играть? Петух и что?

— Петух и курочка.

— Валяйте.

— Это ведь детская игра. Вдвоем в нее играть нелепо.

— Показывайте.

— Ну, так вот. Каждый выбирает себе животное.

— Отлично. Я буду собака, вы — курица. Дальше что? Тони объяснил.

— Я бы сказала, что это одна из тех игр, для которых нужно хорошее настроение, — сказала миссис Рэттери. — Но давайте попробуем.

Каждый взял по колоде и начал сдавать.

Вскоре вышли две восьмерки.

— Гав-гав, — сказала миссис Рэттери, сгребая карты. Другая пара.

— Гав-гав, — сказала миссис Рэттери. — Знаете, вы играете без души.

— А, — сказал Тони, — кудах-тах-тах. И немного погодя снова:

— Кудах-тах-тах.

— Не глупите, — сказала миссис Рэттери. — Тут не пара… Когда Альберт пришел задернуть занавески, они еще играли. У Тони осталось всего две карты, которые он перевертывал без конца, миссис Рэттери пришлось разделить свои они не умещались в одной руке. Заметив Альберта, они прекратили игру.

— Что он мог подумать? — сказал Тони, когда лакей ушел. («Это ж надо, мальчонка наверху мертвый лежит, а он сидит и кудахчет, как курица», докладывал Альберт.)

— Пожалуй, не стоит продолжать.

— Да, игра не очень интересная. Подумать только, что вы других игр не знаете.

Она собрала карты и принялась разбирать их по колодам. Эмброуз в Альберт принесли чай. Тони посмотрел на часы.

— Пять часов. Шторы задернуты, поэтому мы не слышим, как бьют часы. Джок, должно быть, уже в Лондоне.

Миссис Рэттери сказала:

— Я б не отказалась от виски.

Джок никогда не бывал у Бренды в квартире. Она находилась в огромном, безликом доме,» типичном для этого района. Миссис Бивер горько оплакивала потерю площади, занятой лестничными пролетами и пустым вымощенным плитками холлом. Швейцара в доме не имелось, три раза в неделю приходила уборщица с ведром и шваброй. На табличке с именами жильцов значилось, что Бренда дома. Но Джок не слишком этому поверил, зная, что не в характере Бренды, уходя и приходя, помнить о табличке. Квартира оказалась на третьем этаже. После первого пролета мрамор сменился вытертым ковром, который лежал здесь еще до реконструкции, предпринятой миссис Бивер. Джок нажал кнопку и услышал, как за дверью зазвонил звонок. Однако к двери никто не подошел. Было уже начало шестого, и он не рассчитывал застать Бренду. Он еще дорогой решил, что зайдет для очистки совести в квартиру, а потом отправится в клуб и оттуда позвонит всем друзьям Бренды, которые могут знать, где она Он позвонил еще, уже по инерции, немного подождал и собрался было уйти. Но тут отворилась соседняя дверь, и из нее выглянула темноволосая дама в малиновом бархатном платье; в ушах ее качались огромные серьги восточной филиграни, утыканные тусклыми поддельными камнями.

— Вы ищете леди Бренду Ласт?

— Да. Она ваша подруга?

— И еще какая, — сказала княгиня Абдул Акбар.

— В таком случае не скажете ли вы мне, где я могу ее разыскать?

— Она должна быть сейчас у леди Кокперс. Я как раз туда иду. Ей что-нибудь передать?

— Нет, лучше я сам туда поеду.

— Хорошо, тогда подождите пять минут, и мы поедем вместе. Входите.

Единственная комната княгини была обставлена разношерстно и с подлинно восточным презрением к истинному назначению вещей: сабли, призванные украшать парадные одеяния марокканских шейхов, свисали с картинных реек, коврики для молитвенных коленопреклонений были раскиданы по дивану, настенный бухарский ковер валялся на полу; туалетный столик был задрапирован шалью, изготовленной в Иокогаме на потребу иностранным туристам; на восьмиугольном столике из Порт-Саида стоял тибетский Будда из светлого мыльного камня, шесть слоников слоновой кости бомбейского производства выстроились в ряд на батарее. Другие культуры были представлены набором флакончиков и пудрениц Лалика,[17]Рене Лалик — французский ювелир. Владелец фабрик, в основном изготовлявших туалетные приборы для массового потребления. сенегальским фаллическим фетишем, голландской медной миской, корзинкой для бумаг, склеенной из отлакированных акватинт, страхолюдиной куклой, полученной на торжественном обеде в приморском отеле, десятком оправленных в рамки фотографий самой княгини, затейливой мозаикой из кусочков раскрашенного дерева, изображающей сценку в саду, и радиоприемником в ящике мореного дуба стиля Тюдор.

В столь крохотной комнате все это производило сногсшибательный эффект.

Княгиня села к зеркалу, Джок пристроился на диване за ее спиной.

— Как вас зовут? — спросила она через плечо. Он назвался.

— Ну, конечно. Я слышала о вас в Хеттоне. Я была там в позапрошлый уикенд… Такой причудливый старинный дом.

— Пожалуй, лучше я вам скажу. Сегодня утром там произошло ужасное несчастье.

Дженни Абдул Акбар крутанулась на кожаном стуле. Глаза ее вылезли из орбит, рука взлетела к сердцу.

— Скорей, — шепнула она. — Говорите. Я этого не перенесу. Смергь?

Джок кивнул.

— Их маленького сына… лягнула на охоте лошадь.

— Малютку Джимми.

— Джона.

— Джон… умер. Какой кошмар, даже не верится.

— Но винить тут некого.

— Нет, нет, — сказала Дженнп. — Вы ошибаетесь. Это мол вина. Я не должна была к ним ездить… Надо мной тяготеет страшное проклятье. Повсюду, где я ни появлюсь, я приношу только горе… Ведь умереть должна была я… Я не посмею смотреть им в глаза. Я чувствую себя убийцей… Загублено такое славное юное существо.

— Послушайте, знаете ли, не стоит так себя настраивать. — И это уже не в первый раз. Всегда, повсюду меня преследует безжалостный рок… О господи, — сказала Дженни Абдул Акбар. — за что ты так караешь меня?

Она удалилась из комнаты, оставив его одного, идти ей, собственно, было некуда, кроме как в ванную Джок сказал через дверь:

— Мне пора ехать к Полли, повидать Бренду,

— Подождите минутку, я поеду с вами.

Из ванны она вышла, несколько взбодрившись.

— Вы на машине, — спросила она, — или вызвать такси?

После чая зашел мистер Тендрил. Тони ушел с ним в кабинет, и они просидели там с полчаса. Возвратившись, он подошел к подносу, который оставили в библиотеке по приказанию миссис Рэттери, и налил себе виски с имбирным элем. Миссис Рэттери снова взялась за пасьянс.

— Нелегкий разговор? — спросила она, не поднимая глаз

— Жутко тяжелый. — Он быстро выпил виски и налил себе еще.

— Принесите и мне рюмку, ладно?

Тони сказал:

— Я, собственно, хотел только договориться с ним о похоронах. А он пытался меня утешать. Это было крайне мучительно… В конце концов в таком положении меньше всего хочется говорить о религии.

— Некоторые это любят, — сказала миссис Рэттери.

— Конечно, — начал Тони, немного помолчав, — когда нет своих детей.

— У меня два сына, — сказала миссис Рэттери.

— Вот как? Извините меня, пожалуйста, я не знал… мы так мало знакомы. Как некрасиво вышло.

— Все в порядке. Это не только вас удивляет. Я с ними не так уж часто вижусь. Они где-то в школе. Прошлым летом я водила их в кино. Они довольно большие. Один, мне кажется, будет красивым: у него отец красивый.

— Четверть седьмого, — сказал Тони. — Он, наверное, уже ей сказал.

У леди Кокперс собрался интимный кружок: Вероника, Дейзи, Сибнл, Суки де Фуко-Эстергази и еще четыре-пять особ: все женщины. Они собрались погадать у новой предсказательницы миссис Норткотт. Открыла ее миссис Бивер: с каждых пяти гиней, которые та зарабатывала по ее рекомендации, миссис Бивер брала два фунта двенадцать шиллингов комиссионных. Она предсказывала судьбу по новейшему методу, читая по подошвам ног. Дамы с нетерпением дожидались своей очереди.

— Это же надо, сколько времени она возится с Дейзи.

— Она очень дотошная, — сказала Полли, — и потом это щекотно.

Немного погодя вышла Дейзи.

— Ну как? — спрашивали дамы.

— Ничего не стану говорить, не то все испорчу, — сказала Дейзи

Они кинули карты, чтобы установить очередность. Идти выпало Бренде. Она прошла в соседнюю комнату к миссис Норткотт, которая сидела на стульчике подле кресла. Миссис Норткотт была затрапезного вида пожилая женщина, с претензиями на благородство произношения. Бренда села, сняла туфлю и чулок. Миссис Норткотт положила ногу Бренды себе на колено, многозначительно уставилась на нее, потом приподняла ступню и принялась обводить ее линии серебряным карандашиком.

Бренда блаженно пошевелила пальцами и приготовилась слушать.

В соседней комнате говорили:

— А где сегодня ее мистер Бивер?

— Улетел с матерью во Францию смотреть образцы новых обоев. Бренда весь день места себе не находит — все боится, как бы самолет не разбился.

— Ужасно трогательно, верно? Хотя, убей меня бог, не пойму, чем он ее пленил…

— Не предпринимайте ничего в четверг, — говорила миссис Норткотт.

— Ничего?

— Ничего важного. Вы умны, впечатлительны, добры, легко поддаетесь влиянию, порывисты, привязчивы. Вы очень артистичны, хотя и не даете своим способностям расцвести в полную меру.

— А о любви там ничего не говорится?

— Сейчас перейду к любви. Вот эти линии от большого пальца к подъему означают любовников.

— Да, да, расскажите еще…

Доложили о приходе княгини Абдул Акбар.

— Где Бренда? — спросила она. — Я думала, она здесь.

— Ока у миссис Норткотт.

— Ее хочет видеть Джок Мензис. Он внизу.

— Джок прелесть… Слушай, а с какой стати ты оставила его внизу?

— Нет, нет, он пришел по очень важному делу. Ему необходимо увидеть Бренду наедине.

— Господи, как таинственно, она скоро выйдет. Им нельзя мешать. У миссис Норткотт пропадет весь настрой.

Дженни рассказала им о случившемся.

А в соседней комнате за дверью у Бренды уже начала зябнуть нога.

— Четверо мужчин определяют вашу судьбу, — говорила миссис Норткотт. Один — верен и нежен, но он еще не открыл вам своей любви, другой — пылкий и властный, и вы его боитесь.

— О господи, — сказала Бренда, — как интересно! Кто бы это мог быть?

— Одного вы должны избегать — он вам не принесет добра: он жестокосерд и алчен.

— Это наверняка мой мистер Бивер, господь с ним. Внизу Джок сидел в маленькой комнате окнами на улицу, где гости Полли обычно собирались перед обедом. Было пять минут седьмого.

Вскоре Бренда натянула чулок, надела туфлю и вышла к дамам

— Весьма увлекательно, — объявила она. — Послушайте, почему у вас такой странный вид?

— Джок Грант-Мензис хочет с тобой поговорить — он внизу.

— Джок? Какая неожиданность. Ничего страшного не случилось, ведь нет?

— Ты лучше спустись, поговори с ним. И тут Бренду напугала странная обстановка в комнате и непривычные выражения на лицах подруг.

Она опрометью кинулась вниз, в комнату, где ее ждал Джок.

— В чем дело, Джок? Говори быстрей, мне страшно. Ничего ужасного не случилось, нет?

— Боюсь, что да. Произошел несчастный случай.

— Джон?

— Да.

— Умер?

Джок кивнул.

Она опустилась на жесткий ампирный стульчик у стены я села тихо-тихо, сложив руки на коленях, как благовоспитанный ребенок, которого привели в компанию взрослых. Она сказала:

— Расскажи мне, как это было. Откуда ты узнал?

— Я не уезжал из Хеттона после воскресенья.

— Из Хеттона?

— Разве ты не помнишь? Джон сегодня собирался на охоту.

Она нахмурилась, до нее не сразу дошли его слова.

— Джон… Джон Эндрю… Я… слава богу… — и она разрыдалась. Она беспомощно плакала, отвернув от Джока лицо и уткнувшись лбом в золоченую спинку стула.

Наверху миссис Норткотт держала за ногу. Суки де Фуко-Эстергази.

— Вашу судьбу, — говорила она, — определяют четверо мужчин. Один верен и нежен, но он не открыл еще вам своей любви…

VII

Прорезав тишину Хеттона, около комнаты экономки прозвенел телефонный звонок и был переключен на библиотеку. Трубку взял Тони.

— Это Джок. Я только что видел Бренду. Она приедет семячасовым поездом,

— Как она, очень расстроена?

— Разумеется.

— Где она сейчас?

— Она со мной. Я звоню от Полли.

— Мне поговорить с ней?

— Не стоит.

— Хорошо, я ее встречу. Ты тоже приедешь?

— Нет.

— Ты был просто замечателен. Не знаю, что бы я делал без тебя и миссис Рэттери.

— Все в порядке. Я провожу Бренду.

Бренда уже не плакала, она сидела съежившись на стуле. Пока Джок говорил по телефону, она не поднимала глаз. Потом сказала:

— Я поеду этим поездом.

— Нам пора двигаться. Тебе, наверное, надо взять на квартире какие-то вещи?

— Моя сумка… наверху. Сходи за ней. Я не могу туда вернуться.

По дороге она молчала. Она сидела рядом с Джоком — он вел машину — и глядела прямо перед собой. Когда они приехали, она открыла дверь и первой прошла в квартиру. В комнате не было почти никакой мебели. Она села на единственный стул.

— У нас еще много времени. Расскажи, как все было. Джок рассказал.

— Бедный мальчик, — сказала она. — Бедный, бедный мальчик.

Потом открыла шкаф и уложила кое-какие вещи в чемодан, раз или два она выходила в ванную.

— Вещи упакованы, — сказала она. — Все равно еще слишком много времени.

— Не хочешь поесть?

— Нет, нет, ни за что, — она снова села, поглядела на себя в зеркало, но не стала приводить лицо в порядок.

— Когда ты мне сказал, — начала она, — я не сразу поняла. Я сама не знала, что говорю.

— Я знаю.

— Я ведь ничего такого не сказала, нет?

— Ты знаешь, что ты сказала.

— Да, знаю… Я не то хотела… Я думаю, не стоит и стараться — что тут объяснишь. Джок сказал:

— Ты ничего не забыла?

— Нет, там все, что мне понадобится, — она кивнула на чемоданчик, стоявший на кровати. Вид у нее был убитый.

— Тогда, пожалуй, пора ехать на станцию.

— Хорошо. Еще рано. Но все равно.

Джок проводил ее к поезду. Была среда, и в вагоны набилось множество женщин, возвращавшихся домой после беготни по лондонским магазинам.

— Почему бы тебе не поехать первым классом?

— Нет, нет, я всегда езжу третьим.

Она села посредине скамьи. Соседки с любопытством заглядывали ей в лицо — не больна ли она.

— Почитать ничего не хочешь?

— Ничего не хочу.

— А поесть?

— И поесть не хочу.

— Тогда до свидания.

— До свидания.

Отталкивая Джока, в вагон протиснулась еще одна женщина, обвешанная пестрыми свертками.

Когда новость дошла до Марджори, она сказала Аллану:

— Зато теперь мистеру Биверу конец. Однако Полли Кокперс сказала Веронике:

— Насколько я понимаю Бренду, это конец для Тони. Захудалые Ласты были потрясены телеграммой. Они жили на большой, но убыточной птицеферме неподалеку от Принсес-Рисборо. Никому из них и в голову не пришло, что теперь в случае чего Хеттон перейдет к ним. А если б и пришло, они горевали бы ничуть не меньше.

С Пэддингтонского вокзала Джок отправился прямо в Брэттклуб. Один из мужчин у стойки сказал:

— Какой кошмарный случай с парнишкой Тони Ласта.

— Да, я при этом был.

— Неужели? Кошмарный случай. Позже ему сообщили:

— Звонит княгиня Абдул Акбар. Она желает знать, в клубе ли вы?

— Нет, нет, скажите ей, что меня здесь нет, — распорядился Джок.

VIII

На следующее утро, в одиннадцать, началось следствие и быстро завершилось. Доктор, водитель автобуса, Бен и мисс Рипон дали показания. Мисс Рипон разрешили не вставать. Она была очень бледна и говорила дрожащим голосом, отец испепелял ее грозными взглядами с ближней скамьи; под шляпкой у нее скрывалась маленькая проплешина, там, где сбрили волосы вокруг ранки. В заключительной речи следователь отметил, что в случившемся несчастье, как явствует из свидетельских показаний, некого винить, остается только выразить глубочайшее соболезнование суда мистеру Ласту и леди Бренде в постигшей их тяжелой утрате. Толпа расступилась, образуя проход для Тони и Бренды. На следствие явились и полковник Инч, и секретарь охотничьего клуба. Следствие велось со всей деликатностью и уважением к скорби родителей. Бренда сказала:

— Погоди минутку. Я должна поговорить с этой бедняжкой, рипоновсиой дочкой.

И прелестно справилась со своей задачей. Когда все ушли, Тони сказал:

— Жаль, что тебя не было вчера. К нам приходило столько народу, а я совершенно не знал, что говорить.

— Как ты провел день?

— Тут была лихая блондинка… Мы немного поиграли в петуха и курочку.

— Петуха и курочку? Ну и как, успешно?

— Не очень… Даже не верится, что вчера в это время еще ничего не случилось.

— Бедный мальчик, — сказала Вренда.

Они почти не говорили друг с другом с приезда Бренды. Тони встретил ее на станции; когда они добрались до дому, миссис Рэттери уже легла, а наутро она улетела на своем аэроплане, не повидавшись с ними. Они слышали, как аэроплан пролетел над домом, Бренда — в ванне, Тони — внизу, в кабинете, где занимался письмами, что стало теперь необходимостью.

День редких промельков солнца и буйного ветра; белые и серые облака высоко над головой неподвижны, но голые деревья вокруг дома раскачиваются и сотрясаются, а во дворе конюшни вихрями крутится солома. Бен снял парадный костюм, который надевал на следствие, и занялся делами. Громобою вчера тоже досталось, и он немного прихрамывал на правую переднюю.

Бренда сняла шляпу и кинула ее на стул в зале.

— Нечего говорить, правда?

— Не обязательно разговаривать.

— Нет. Наверное, будут похороны.

— Как же иначе.

— Когда, завтра?

Она заглянула в утреннюю комнату.

— А они порядочно наработали, верно?

Движения ее стали замедленными, а голос монотонным и невыразительным. Она опустилась в одно из кресел, стоящих посреди залы, куда никто никогда не садился, и сидела там не шевелясь. Тони положил руку ей на плечо, но она сказала:

«Оставь» — не раздраженно и нервно, а без всякого выражения. Тони сказал:

— Я, пожалуй, пойду отвечу на письма.

— Хорошо.

— Увидимся за обедом.

— Да.

Она встала, поискала безучастным взглядом шляпу, взяла ее, медленно поднялась наверх, и солнечные лучи, пробившиеся через цветные витражи, осветили ее золотом и багрянцем.

У себя в комнате она села на широкий подоконник и стала глядеть на поля, на бурую пашню, на колышущиеся безлистые деревья, на шпили церквей, на водовороты пыли и листьев, клубящиеся внизу у террасы; она все еще держала в руках шляпу и теребила пальцами приколотую сбоку брошь.

В дверь постучали, вошла заплаканная няня.

— Прошу прощения, ваша милость, но я просмотрела вещи Джона. Это не мальчика платок.

Резкий запах и украшенные короной инициалы выдавали его происхождение.

— Я знаю, чей это. Я отошлю его хозяйке.

— Не возьму в толк, как он к нему попал, — сказала няня.

— Бедный мальчик, бедный, бедный мальчик, — сказала Бренда, когда няня ушла, и снова уставилась на взбунтовавшийся пейзаж.

— Я вот думал о пони, сэр.

— Так, Бен?

— Хочете вы его у себя держать?

— Я как-то не думал об этом. Да, пожалуй, нет.

— Мистер Уэстмэккот из Рестолла о нем спрашивал. Он думает, пони подойдет для его дочки.

— Так.

— Сколько мы запросим?

— Я не знаю… сколько вы сочтете правильным…

— Пони хороший, ухоженный. Я так думаю, что не меньше двадцати пяти монет надо за него взять, сэр

— Хорошо, Бен, займитесь этим.

— Я запрошу для начала тридцать, так, сэр, а потом маленько спущу.

— Поступайте как сочтете нужным.

— Хорошо, сэр.

После обеда Тони сказал:

— Звонил Джок. Спрашивал, не может ли чем помочь.

— Как мило с его стороны. А почему бы тебе не позвать его на уикенд?

— А ты б этого хотела?

— Меня здесь не будет. Я уеду к Веронике.

— Ты уедешь к Веронике?

— Да, разве ты забыл?

В комнате были слуги, и они смогли поговорить только позже, когда остались в библиотеке одни, И тогда:

— Ты в самом деле уезжаешь?

— Да, я не могу здесь оставаться. Ты ведь меня понимаешь, разве нет?

— Да, да, конечно. Просто я думал, может, нам уехать куда-нибудь за границу.

Бренда словно не слышала и продолжала свое.

— Я не могу здесь оставаться. С этим покончено, неужели ты не понимаешь, что с нашей жизнью здесь покончено.

— Детка, что ты хочешь сказать?

— Не спрашивай… потом.

— Но, Бренда, родная, я тебя не понимаю. Мы оба молоды Конечно, нам никогда не забыть Джона. Он навсегда останется нашим старшим сыном, но…

— Замолчи, Тони, пожалуйста, прошу тебя, замолчи… Тони осекся и немного погодя сказал:

— Значит, ты завтра уезжаешь к Веронике?

— Угу.

— Думаю, я все же приглашу Джока.

— Ну конечно.

— А когда мы немного отойдем, тогда подумаем о планах на будущее.

— Да, тогда.

Наутро.

— Очень милое письмо от мамы, — сказала Бренда, протягивая письмо через стол. Леди Сент-Клауд писала:

«…Я не приеду в Хеттон на похороны, но буду непрестанно думать

о вас и вспоминать, как я видела вас всех троих на рождество. Дорогие

дети, в такое время лишь друг в друге вы сможете обрести поддержку.

Только любовь может противостоять горю…»

— Я получил телеграмму от Джока, — сказал Тони. — Он приедет.

— Своим приездом Бренда всех нас свяжет по рукам и ногам, — сказала Вероника. — Я считаю, она могла бы догадаться прислать отказ. Понятия не имею, как с ней говорить.

Когда они остались одни после ужина, Тони сказал Джоку:

— Я все пытался понять и теперь, кажется, понял. У меня у самого все иначе, но ведь мы с Брендой во многом совершенно разные. Именно потому, что они ей чужие, и не знали Джона, и никогда не были здесь, Бренда хочет быть с ними. В этом все дело, ты согласен? Она хочет быть совершенно одна и подальше от всего, что напоминает ей о случившемся… и все равно я ужасно мучаюсь, что отпустил ее. Не могу тебе передать, какая она была… ну совсем какая-то механическая… Она все переживает гораздо сильнее меня, это я понимаю. Так тяжело, когда ничем не можешь помочь.

Джок не ответил.

Бивер гостил у Вероники. Бренда сказала ему:

— Вплоть до среды, когда я подумала, что ты умер, я и понятия не имела, что люблю тебя.

— А говорила ты об этом не так уж редко,

— Ты еще в этом убедишься, — сказала Бренда, — дуралей

В понедельник утром Тони нашел на подносе с завтраком письмо:

Когда Тони прочел письмо, он решил, что Бренда сошла с ума.

— Насколько мне известно, она видела Бивера всего два раза, — сказал он.

Позже он показал письмо Джоку, и тот сказал:

— Жаль, что все так получилось.

— Но ведь это же неправда?

— К сожалению, правда. Все давно знают.

Однако прошло еще несколько дней, прежде чем Тони полностью осознал, что это значит. Он привык любить Бренду и доверять ей.