Онлайн чтение книги Воспоминание об убийстве A Memory of Murder
Сахарный череп

На голубых и розовых плитах площади, освещенных утренним солнцем, мелькали тени детей. Сутулый старик, сидевший на бронзовой скамье, возмущенно шипел и поминутно взмахивал руками, покрытыми белыми шрамами. Один из маленьких мексиканских ребятишек держал накидку и деревянную шпагу, другой изображал разъяренного быка.

— Нет, не так! — кричал старый Томас. — Нанеси удар и тут же отклонись назад!

Он вскочил со скамьи и начал показывать мальчишкам, как надо выполнять «веронику». Выпад, удар и отскок.

— Смотрите сюда! Тело движется по этой линии. Понятно?

Детишки кивнули и снова продолжили свою игру, с криками набрасываясь друг на друга и уворачиваясь от воображаемых ударов. Через несколько минут они подбежали к нему и попросили:

— Дедушка, покажи нам свои шрамы.

Старый Томас поднял подол вязаной рубашки и оголил правый бок, в сотый раз демонстрируя им то место, где бык пропорол тело тридцать лет назад. Мальчишки благоговейно прикоснулись к шраму.

— Дедушка, а когда ты сражался с быками?

— Еще до того, как родились ваши мамы, — ответил старик.

По плитам площади застучали каблучки. Мимо прошла молодая испанка. На ней был приталенный габардиновый костюм. Черные волосы блестели, а приподнятый подбородок подчеркивал гордую осанку. Не взглянув на Томаса, она свернула к отелю и взбежала по ступеням широкого крыльца.

Старик смотрел ей вслед. Затаив дыхание, он восхищался ее лодыжками, непорочными и чистыми, как утренний свет. Он восторгался ее черными блестящими локонами. Глаза ласкали упругое девичье тело. Язык пробежал по сморщенным губам — совсем чуть-чуть, едва заметно.

Минутой позже на балконе второго этажа появился молодой розовощекий блондин. Старый Томас взглянул на него, нахмурил брови и раздраженно стиснул зубы. Турист лениво осмотрел пустую площадь. Чистенький болтливый американец, приехавший в город на прошлой неделе. Прищурившись, старик наблюдал за ним со своей скамьи. И когда мужчина отвернулся, уходя обратно в номер, Томас плюнул на мозаичные плиты площади и перестал обращать внимание на игру детей.

Роби Киббер проснулся этим утром со странным, чувством, словно что-то случилось. Он еще не знал, что именно произошло во время его сна, но чувствовал какой-то дискомфорт. Роби сел, свесил ноги с кровати и пару минут смотрел на голые колени. Потом он вспомнил, зачем приехал сюда.

Он находился в Мексике, в Гуанахуато. Роби был писателем и собирал материал о Дне мертвецов, празднование которого намечалось на сегодняшний вечер. Его номер располагался на втором этаже отеля, в комнате с широкими окнами и балконом. Каждое утро под ними бегали и кричали дети, игравшие на площади. Он и теперь слышал их крики.

Только в Мексике могли праздновать День мертвецов. Эта страна настолько пропиталась запахом смерти, что он чувствовался везде, куда бы вы ни приехали. Что бы вы ни говорили и ни делали, даже во время веселья и пьянства, вас всегда окружала смерть. И ни одна машина не могла умчать от нее, и ни один напиток не был достаточно крепким, чтобы человек мог забыть о ее присутствии.

Роби даже не вздрогнул, когда взглянул на столик у изголовья кровати. Лишь сердце вяло забилось и заныло при виде белого предмета, лежавшего рядом с настольной лампой.

Маленький сахарный череп.

Это лакомство готовили специально для el Dia de Muerte — Дня мертвецов. Череп был сделан из белого сахара и легко мялся, если его сжимали пальцами слишком крепко. На нем имелись глазные впадины, провалившийся нос и зубы. И он мерцал в тусклом свете как крепко слепленный снежный ком.

На макушке виднелось надписанное имя.

Роби.

Затейливая надпись, выполненная тонкой вязью розового сахара.

Роби.

Когда он ложился спать, никакого черепа здесь не было.

А теперь эта штука лежала на столике рядом с лампой.

Комната казалась холодным склепом. Он оделся и открыл массивные деревянные ставни, защищавшие спальню от ночного ветра.

Выходя на балкон, чтобы погреться на солнце и подышать свежим воздухом, он мельком увидел в настенном зеркале свои белокурые волосы и розовое лицо. Но оглядываться на череп не стал. Ему не хотелось встречать жуткий взгляд пустых насмешливых глазниц. Вместо этого он осмотрел небольшую площадь с бронзовой эстрадой для оркестра, подрезанные деревья, постриженные кусты, похожие на круглые зеленые барабаны, и незатейливый узор голубых и розовых плит, по которым каждый четверг и каждое воскресенье прогуливались люди, шагавшие рука об руку под громкую и визгливую музыку, взрывавшую молчаливое мексиканское небо.

Сейчас музыки здесь не было. По разноцветным плитам бегали дети. Старый Томас, сидя на бронзовой скамье, учил их каким-то премудростям.

Роби Киббер вернулся в свой номер. Проведя рукой по щеке, он решил, что пора побриться. Как приятно было чувствовать тепло раннего солнечного утра. Как приятно жить и ощущать свои движения. Живот немного побаливал. Слишком много текилы они выпили вчера с Целией Диас. И еще у него болело горло: слишком много было песен и смеха.

Кто-то постучал. Он пригладил волосы и, все еще улыбаясь, открыл дверь.

— Буэнос диас, сеньор.

В коридоре стояла маленькая опрятная женщина. Не хочет ли сеньор позавтракать? Ветчина и яйца уже ожидают его. Тем временем она могла бы прибрать комнату. Или, может быть, сеньор желает, чтобы завтрак принесли ему в номер?

Нет, он спустится вниз. Роби попросил ее подойти к столу и указал на маленький сахарный череп. Перейдя на испанский язык, он задал ей несколько вопросов. Не знает ли она, как этот предмет оказался здесь? Не видела ли горничная человека, который ночью входил в его номер?

Она взглянула на череп и засмеялась. Смерть считается в Мексике забавной и приятной темой для разговора. О ней любят говорить за ужином и за завтраком, с напитками и без них, с улыбками или очень серьезно. О нет, сеньор, ответила горничная. Она не видела того, кто входил в его номер или выходил из него. А чем ему не нравится этот славный череп? Ах-ах-ах, как красиво написано имя сеньора!

Да, при других обстоятельствах он бы тоже восторгался надписью, которая была выполнена отменно.

Роби отправился завтракать небритым.

Как всегда, подавали ветчину и яйца. Мексиканцы могут превратить в пытку любое хорошее блюдо, подумал Роби. Ветчина и яйца каждое утро в течение двух недель. С момента его прибытия в Гуанахуато это утреннее меню ни разу не менялось. Огорченно поморщившись, он придвинул к себе тарелку.

В обеденный зал вошла Целия Диас. На ней был безупречный серый костюм. Черные волосы блестели, как шелк.

Роби встал и любезно пригласил ее за свой столик. Они пожали друг другу руки.

— Какое прекрасное утро, — сказала она. — Просто великолепное утро.

— Да, — ответил он.

Ее пышная прическа, полные губы, темные большие глаза, такие пытливые и нежные, создавали образ законченного совершенства. Женщины обычно так не выглядят по утрам. Казалось, что Целия жила по собственным законам и другому времени. Она всегда находилась в апогее, свежая и восхитительная, словно в середине вечера перед карнавальным балом. Взглянув на собеседницу, он уже не мог отвести глаз от ее прекрасного лица.

— Ты выглядишь усталым, — тихо сказала она.

— Да, я устал, — ответил он. — Я приехал в Мексику усталым человеком, живу здесь, как усталый человек, и уеду еще более усталым и раздраженным. Это состояние длится уже несколько лет и не имеет отношения к вину, гитарам и женщинам. Оно, словно высота, бросает меня то в жар, то в холод. И я не в силах избавиться от него.

— Кажется, я знаю, в чем дело, — произнесла она, не сводя с него пристального взгляда.

— Этого не знает никто, — ответил он.

— А я знаю.

— Нет-нет, — сказал Роби, качая головой. — Ты даже не догадываешься о причине.

— Я видела многих американцев. Попадая в Мексику, они всегда боятся одного и того же. Они в страхе оглядываются через плечо, не спят и плохо переваривают пищу. Они смеются, объясняя это сменой климата, но их отговорки нелепы. Я знаю, чего ты боишься.

Роби отложил вилку и с вызовом спросил:

— И чего же?

— Смерти, — ответила Целия.

Солнечный свет, проникавший сквозь широкое большое окно, освещал половину ее лица, искрился на столовом серебре и играл на разрисованных деревянных тарелках, которые висели на стенах.

Она положила на стол маленький предмет. Сахарный череп.

— Я заходила в твой номер. Горничная сказала, что ты ушел завтракать. Это лежало на столике возле лампы.

Роби взглянул на череп и поморщился.

— Ты боишься, — сказала Целия.

Надпись была изысканной и красивой.

— Да, — ответил он, откидываясь на спинку стула. — Я боюсь.

Они позавтракали, выпили кофе и вышли на площадь. Их путь пролегал мимо бронзовой скамьи, на которой сидел старый Томас.

— Сеньорита, сеньор, — поприветствовал их старик.

Они кивнули ему и, едва удостоив взглядом, зашагали дальше по тенистой аллее. Когда пара прошла, к старику подбежали дети. Они снова начали игру с накидками и деревянными шпагами.

Сев на бронзовую скамью, Целия и Роби закурили.

— Тебе кто-то угрожает? — спросила она.

— Я не уверен. — Он бросил на землю горящую спичку. — Черт возьми! Я никого не знаю в этой стране!

— А почему ты приехал в Мексику?

— Чтобы собрать материал для книги. И еще здесь жил мой приятель — Дуглас Мак-Клар.

— О-о! Я знала его. Он появился в Гуанахуато в прошлом году. Мы подружились с ним, и я была очень удивлена, когда однажды ночью он уехал, не сказав мне ни слова. С тех пор Дуглас не написал мне ни одного письма.

— Мне тоже. Его последнее послание пришло в сентябре, а потом он словно растворился в воздухе, и больше я о нем ничего не слышал. Возможно, ты считаешь меня одним из тех опрометчивых чудаков, которые выискивают себе на голову неприятности. Но, честно говоря, я чертовски эгоистичен. Меня привела сюда книга и только книга. Хотя я был бы не прочь отыскать пропавшего Мак-Клара. Он писал о тебе в трех письмах. И я почему-то думал, что ты поможешь мне в его поисках.

— А чем я могу помочь? — воскликнула она, раздраженно взмахнув руками. — Он то приезжал, то уезжал. Неделями мотался по стране или кружил по местным барам. Да, Дуглас был милым и добрым. Мы часто беседовали и ужинали вместе. Но когда он исчез, я сказала себе: а что еще ожидать от этих американцев? Мне все равно, где он сейчас. Почему бы тебе не поискать его в Акапулько?

Она печально улыбнулась.

— Акапулько! — ответил Роби. — Это все, о чем я слышу. На все мои расспросы мне говорят: «Езжай в Акапулько!», словно там можно найти любого пропавшего человека. Я уже ездил туда, наводил о Дугласе справки, но никто из местных жителей не видел парня, похожего на Мак-Клара. Я знаю только одно: он был в этом городе! Был, а потом внезапно исчез… В своих письмах Дуглас писал о вашей дружбе. Я даже думал, что ты можешь оказаться его испанкой-возлюбленной, которая в порыве ревности убила Мак-Клара.

— Все это звучит очень лестно и романтично, но слишком далеко от истины, — ответила она. — Я современная мексиканская женщина. Мне не нравятся обычаи моих соотечественников, и я живу по собственным правилам. В нашем городе много таких женщин, но ты не найдешь среди них ревнивых и страстных дам, которые в порыве чувств могли бы убить человека. Скажи, а почему этот сахарный череп оказался в твоей комнате?

— Это предупреждение, — сказал он. — Наверное, я приблизился к разгадке тайны. Иногда мне кажется, что Дуглас где-то рядом. В четверг я даже думал, что встречусь с ним на ночном концерте или в баре. Однако тот, кто подбросил мне этот сахарный череп, сделал большую глупость. Если он намеревался запугать меня, то ничего не добился. Да, я напуган; но уезжать не собираюсь. Сахарный череп стал ошибочным ходом: он лишь подкрепил мои подозрения. Кем бы ни был преступник, ему следовало затаиться и не тревожить меня. Тогда я мог бы упустить какой-то важный факт, отказаться от поисков Дугласа и yexaть в Штаты на следующей неделе.

— А что, если ты не мог упустить этот важный факт? — рассудительно заметила она. — Возможно, преступник знал, что, сделав следующий шаг, ты обязательно нашел бы своего пропавшего друга. И оставив этот череп, чтобы удержать тебя на безопасной дистанции. И это очень неприятное предупреждение. Что ты собирался делать в ближайшие дни?

— Да ничего особенного!

— И все же преступник просчитал твои шаги. Он знал, что ты выйдешь на верный след — если не сегодня, то завтра или перед тем, как уедешь в Штаты на следующей неделе. Куда ты собирался отправиться, сеньор Роби? Что ты еще не видел в этом городе? Что бы тебе хотелось посмотреть перед отъездом?

И он нашел ответ на все ее вопросы.

Почувствовав это, она быстро сжала ладонь собеседника, словно пыталась успокоить его. Он глубоко затянулся сигаретным дымом и сузил глаза. Его грудь тяжело вздымалась и опускалась.

— Скажи, — прошептала она через пару минут. — Какое место ты хотел посетить перед тем, как покинуть город?

Роби вздохнул и медленно ответил:

— Катакомбы.

На вершине холма находилось кладбище, откуда был виден весь город. Он стоял на пологом склоне, и булыжные мостовые сначала струйками, потом ручьями, а затем и реками улиц стекали вниз, чтобы затопить его крепким и красивым камнем, отполированным веками до гладкого блеска. Какая горькая ирония, что лучший вид на город открывался именно с кладбища. Высокая стена окружала ряды надгробных плит. Они походили на свадебные печенья, с покрытыми пудрой ангелами и херувимами, с глазурью завитков, которые вот-вот грозили упасть на землю холодными гранитными лентами. И несмотря на то, что надгробия были большими, как постели, кладбищенский двор напоминал творение обезумевшего кондитера. В студеные вечера отсюда было видно всю долину, покрытую маленькими колючими огоньками. И лай собак, резкий, как звук камертона, упавшего на камень, наполнял ее тревожным эхом. А по извилистой дороге тянулись похоронные процессии, и люди в сумерках несли на плечах дубовые гробы.

Роби Киббер остановился на середине склона и, задрав подбородок, осмотрел кладбищенскую стену.

— Не ходи туда сегодня, — попросила Целия. — Разве ты не можешь подождать до завтра?

— Нет, — ответил он унылым голосом. — Теперь я знаю, что это единственное место, где можно найти Мак-Клара. Оно не выходило у меня из головы, но до сегодняшнего дня мне не хотелось верить в такую возможность. Я осматривал другие места, оставляя катакомбы напоследок. Мне говорили, что это ужасное подземелье, где вдоль стен стоят мумии, прикованные железными цепями.

Роби начал подниматься на холм и вскоре остановился у ларька с безалкогольными напитками.

— Жарко, — с усталой улыбкой сказал он Целии. — Не хочешь выпить апельсинового сока? Я думаю, это то, что нам сейчас нужно.

— Ты выглядишь больным.

— Да, наверное, я заболел. И после сегодняшнего дня собираюсь проболеть весь остаток своей жизни.

Они стояли на залитой солнцем улице, пили сок из бутылок и без тени смущения издавали губами идиотские чмокающие звуки. Роби опустошил бутылку и взглянул на девочку, которая стояла за прилавком ларька. Она лизала маленький сахарный трупик, который держала в руке.

Роби замер на месте. Он с ужасом следил за тем, как белые зубы ребенка впивались в розовое тело сахарной куклы.

В конце концов американец вздохнул, отвернулся и молча побрел к вершине холма. Рядом с ним легко и беспечно скользила тень его спутницы. Они поднимались все выше и выше — туда, где на ржавых петлях раскачивались и скрипели старые ворота, за которыми начиналось кладбище.

На широкой площади рядом с церковью, в тени зеленых деревьев, сидели люди. Они ждали каких-нибудь событий или развлечений. Если что-то случалось, они вскакивали на ноги, подбегали и принимали участие в происходящем. А солнце уже спускалось к холмам, высвечивая сияющую нить узкоколейки, которая тянулась к серебряным рудникам. Люди на площади ждали, когда стемнеет.

Роби Киббер медленно шел по улице. Время от времени он останавливался и отрешенно осматривал окна домов. Целия шагала рядом, но Роби не замечал ее. Мир изменился, и все потеряло свою ценность. Он зашел в какой-то бар и заказал кружку пива.

А Дуглас Мак-Клар действительно был под землей на вершине холма. Прямо сейчас. В холодных катакомбах.

Они поднялись на холм и дали песо кладбищенскому сторожу. Когда тот открыл стальную дверь, они спустились по каменной спиральной лестнице и прошли через тускло освещенный зал, где у стен стояло сто двадцать пять прикованных мумий. Открытые рты и уцелевшие бороды. Казалось, что мертвецы при их появлении отпрянули и подняли безмолвный недовольный крик.

Они прошли мимо мумий, стараясь не смотреть на скуластые лица, обтянутые кожей. Они долго бродили по катакомбам, пока не отыскали тело Мак-Клара. Оно неплохо сохранилось в сухом воздухе подземелья.

Роби Киббер вышел из бара, и маленькая улочка вывела его на площадь перед церковью. Целия Диас куда-то ушла.

Духовой оркестр с пятью трубачами браво маршировал по одной из аллей, закручивая мелодию в непредсказуемое колесо музыкальной центрифуги. Люди в вязаных штанах колотили в барабаны, дули в трубы и любовно целовали мундштуки своих черных кларнетов. Роби услышал их только тогда, когда они прошагали в метре от него.

«Что ты тут делаешь?»

«Не знаю. Я заболел. Я боюсь. Сегодня вечером мне нужны люди. Много людей, чтобы защитить меня со всех сторон! Мне нужны люди и музыка. Я останусь здесь, в самом сердце фиесты, пока за мной не придет моя девушка. Я не пойду в отель по темной аллее. Мне нельзя быть одному! Если я останусь на площади, он не сможет добраться до меня!»

«Кто он?»

Человек, убивший Дугласа Мак-Клара.

Оркестр маршировал по эстраде, играя «Болвана-янки». Мелодия лилась со странным ущербом, кастрированная прихотью солиста и дыханием тех, кто выдувал ее из труб. Она лишь походила на «Болвана-янки», и в ней было что-то пугающее и злобное.

«Меня хотят убить», — подумал Роби Киббер.

«Не скули, как идиот. Иди в полицию».

«А что это даст? Возможно, они уже знают о теле Мак-Клара, лежащем в катакомбах. Знают и замалчивают этот факт, чтобы не вызывать осложнений с американским правительством. Такие вещи случались не раз».

На площади появился бык — бык из папье-маше, который громоздился на плечах старого Томаса. Тростниковый остов прикрывал собой почти все тело старика, оставляя на виду только ноги. Они топали и грозно шаркали по мостовой, словно разъяренный бык рвался в атаку.

Как умер Дуглас Мак-Клар?

У него на лбу между глазами было странное отверстие.

От пули?

«Нет. Это не пулевая рана. Но я не знаю, что могло оставить такую дыру».

Люди вскочили со скамеек. Что-то начало взрываться. Старый Томас, поджигая под остовом запалы бамбуковых шутих, ринулся на толпу, которая дрогнула и побежала от него.

Внезапно голову быка окутало облако дыма, озаряемого вспышками огня. Роби непроизвольно закричал. Из тростникового остова вылетел рой шаров ярко-красного пламени. Послышался треск выстрелов. Пылающие шары изливались, фонтанировали и неслись в толпу! Люди отпрянули назад. Вокруг «быка» образовалось широкое кольцо. Старый Томас метался по кругу, распугивая выбегавших смельчаков. Глаза раскрашенной маски тлели огнем и с шипением разбрасывали оранжевые искры. Шутихи, сделанные из «римских свечей», взвивались в воздух, били струями жидкого пламени и поливали визжащих детей колючим огненным дождем. Отчаянные мальчишки выбегали из толпы и махали перед старым Томасом красными шарфами. «Бык» бросался на них. Кто-то падал и кричал. Кто-то уворачивался от неуклюжего старика и громко смеялся.

Люди кружили под зелеными кронами деревьев, натыкались друг на друга и прыгали через скамейки, убегая от огненного «быка». Одна из шутих попала в накрахмаленную манишку малыша. Тот упал в канаву подняв фонтанчик брызг, и истошно закричал. А «бык» пылал, источал ракеты, искры, дым, и люди, задыхаясь, держась за бока и напирая на публику у деревьев, вопили от восторга и радовались этой дикой забаве.

Толпа подхватила Роби и понесла с собой. Он побежал, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Его лицо раскраснелось. Он вдруг захотел оказаться в самом центре событий, кружиться и падать, смеяться и хватать людей за одежду, чтобы прикрываться ими, как щитами, прятаться от того, кто наблюдал за ним и ждал в зловещей темноте. Он хотел забыться и бежать — бежать и смеяться. Поначалу смех был истеричным и ненатуральным, но потом вместе с усталостью пришло настоящее веселье. Он перепрыгивал через ограду, уворачиваясь от атак «быка», а затем дразнил его, когда тот бросался на кого-нибудь другого. Старый Томас кружил по площади, бомбардируя толпу пылающими шарами шутих. Над ним повисло черное облако дыма. Кто-то выпустил дюжину ракет, и те, вонзившись в небо и звезды, создали на миг прекрасную кружевную арку из красного пламени.

А «бык» снова помчался на толпу. Люди разбежались в стороны, и Роби Киббер остался один на один со свирепым чудовищем. Вопя от смущенного восторга, он попятился задом к церковной ограде. Все мысли и чувства исчезли. Его охватил страх перед «быком», изрыгавшим искры и пламя. Огненный шар опалил ему ухо. Роби закричал и бросился наутек. Раздался треск выстрелов, и что-то ударило его по руке. Он пригнулся и захохотал, с разбегу налетев на толпу людей.

Среди них была Целия.

Она стояла на краю площади и с тревогой наблюдала за его дикими прыжками и увертками. Роби начал проталкиваться к ней, извиняясь и раздвигая локтями плотные ряды кружащегося столпотворения. Добравшись до Целии, он вдруг почувствовал тошноту, и едва не упал на каменные плиты.

В ее взгляде застыл неподдельный ужас. Она смотрела на кровь, которая ровной и теплой струйкой стекала по его руке.

— В тебя стреляли, Роби, — прошептала она.

Звуки оркестра тонули в нараставшем шуме. Он упал на колени и уткнулся лицом в ноги Целии. Она подхватила его под руки и попыталась поднять…

В Мексике от врачей нет никакого толку. Они любого могут довести до истерики своими ленивыми вопросами, невозмутимым видом и абсолютной некомпетентностью. Вы можете кричать на них и топать ногами. Вы даже можете поплакать немного. А доктор тихо и спокойно перевяжет вашу рану и скажет: это фиеста, сеньор. Ничего страшного, успокойтесь. Какой-то человек в порыве радости выстрелил из пистолета. Обычный несчастный случай. Но вы же не будете обращаться в полицию, сеньор? Да и на кого жаловаться? Не на кого! И эта рана, возможно, совсем не от пули. Возможно, сеньор поцарапался о гвоздь? Что вы говорите? Нет? Да, она действительно глубже. Да, надо признать, это пулевое ранение. Но поверьте, выстрел был сделан от чистого сердца! Забудьте об этом, ceньор. Забудьте и наслаждайтесь жизнью!

Когда Роби вышел из кабинета врача, к нему подбежала Целия.

— Ты видела, кто в меня стрелял?

— Нет, я ничего не видела. И никто не видел. Там все бегали, толкались и кричали. Но тебе повезло. Пуля вырвала клок мяса и не задела кость.

— Этот врач… Он сидит там и философствует о смерти! Можно подумать, что в Мексике вообще нет безопасных мест! Будь ты один или в толпе…

— Тебе действительно лучше вернуться в Штаты.

— Нет! Я останусь! Я должен вытащить прах Дугласа из катакомб и отправить его домой, к родным, которые похоронят беднягу по христианским законам. И еще я потребую расследования! Но это утром… Я совсем зарос щетиной.

Роби сердито взглянул на Целию и отвернулся. Она была чужой. Здесь все было чужим и пугающим. И oн больше не мог доверять этой женщине. Возможно, она…

— Ты устал, — сказала Целия. — Тебе лучше пойти к себе и лечь в постель.

Он вернулся в отель.

И там его ожидала похоронная процессия.

Это была маленькая доска, лежавшая на кровати, с пластилиновыми фигурками, которые изображали похоронную процессию.

Он включил свет, закрыл дверь на ключ и устало сел на пол у стены, рассматривая страшный подарок.

Крохотный священник с орехом вместо головы держал черную книгу и, воздев вверх руку, взывал к святым небесам. Маленькие церковные мальчики поднимали траурные флаги. Рядом с ними стоял гроб, на крышке которого лежал сахарный череп. К алтарю была приклеена фотография покойника — фотография Роби.

Он затравленно осмотрел небольшую комнату. Кто-то порылся в чемоданах, нашел старый снимок и, вырезав лицо, наклеил его на маленький алтарь. Никаких записок и предупреждений. Фигурок было вполне достаточно. В el Dia de Muerte такие доски продавались на каждом рынке. Но их не оставляли на постелях друзей — даже ради шутки. Безмолвная комната смотрела на Роби пустыми глазницами черепа. Ему стало холодно. Холодно до тошноты. Он начал дрожать.

Раздался тихий стук. Роби встал и прислушался. Потом сделал глубокий вдох, открыл дверь и выглянул в коридор.

— Сеньор! — донесся свистящий шепот.

От старого Томаса разило потом и вином.

— У меня к вам неотложное дело.

— Я устал и хочу спать.

Томас посмотрел на кровать и указал дрожащим пальцем на пластилиновые фигурки:

— Мне надо поговорить с вами по этому поводу, сеньор. Я недавно проходил по коридору и видел того человека, который принес в вашу комнату этот маленький сюрприз. Я подумал, что вам будет интересно услышать его имя.

Роби недоуменно заморгал и спросил:

— Вы видели его лицо?

— Это был не мужчина. К вам приходила женщина.

— Женщина?

— Да, сеньорита Целия. Я видел ее собственными глазами.

— Ступайте лучше домой. Я замерз, а вы просто пьяны…

— Она не заметила меня. В ее руках была эта доска. Она вошла в ваш номер и задержалась там на несколько минут. Эй-эй, сеньор! Вам плохо?

Роби покачнулся и закрыл глаза:

— Да, мне нехорошо.

— Сеньор, я вижу эту девушку с вами каждый день. У нас в Мексике не принято, чтобы женщина ходила по улицам с посторонним мужчиной или встречалась с ним наедине. Вчера сеньора Ликоне, которая делает сладости и сахарные черепа, сказала мне: «Ох уж эта Целия! Она просто сошла с ума! Пришла ко мне и попросила написать на одном из черепов американское имя — Роби». Я и думать об этом забыл, но тут услышал, что вас ранили на фиесте. А когда я увидел ее с доской и фигурками, мне стало не по себе. Вот почему, сеньор, я решил рассказать вам про Целию.

Роби со стоном опустился на пол, прижимая к груди перевязанную руку.

— Вы не могли бы отвести меня к сеньоре Ликоне?!

— Конечно, могу.

— Я хочу расспросить ее о сахарном черепе.

— Ладно.

Старый Томас облизал сухие губы. Его темное лицо выглядело черным пятном, на котором сияли безумные глаза.

— А знаете, почему мне это показалось странным? Потому что до вас тут был другой американец…

— Другой?

— Посидите еще немного. Вы очень бледны и слабы. Да, сеньор, другой американец. Он жил в этом отеле год назад и тоже гулял с сеньоритой по улицам. Я видел, как они выходили из отеля рука об руку…

— Целия… — тихо прошептал Роби Киббер. — Неужели Целия?

— А однажды ночью этот американец пропал!

— Да-да, я знаю.

— И Целия притворялась, что удивлена и опечалена его исчезновением. О, эти женщины! Как они хитры! Но мы-то видели, как она перетаскивала к себе чемоданы американца!

— Почему же вы не сообщили об этом в полицию? — с изумлением спросил Роби.

— А зачем, сеньор? Американец исчез. Возможно, он уехал в свои Штаты. О-о! Так вы считаете, что его убили? Неужели все так плохо? Я ведь заподозрил Целию, когда над вами стали сгущаться тучи. И смотрите, как все сходится! Она вцепилась в вас, как в того американца. Подкинула вам сахарный череп. Принесла фигурки и доску. И еще вас ранили сегодня на фиесте. А ведь это уже серьезно! Вот почему я к вам пришел. Так вы хотите свидеться с сеньорой Ликоне?

— Да. Отведите меня к ней.

— Она живет неподалеку.

Они шли по улице мимо мастерской гробовщика. Даже в этот поздний час оттуда раздавались стук молотка и деловитое пение пилы. Через открытую дверь было видно, как двое мужчин выполняли свою нелегкую работу.

Целия, думал Роби. Ласковая Целия с такими нежными и добрыми глазами. Почему она решилась на это? Может, девушка влюбилась в Дугласа, а тот, нарушив мексиканские обычаи, поступил с ней вульгарно и грубо? И тогда она убила его в порыве ненависти и отчаяния. Говорят, что в Мексике такое происходит часто. Здесь убивают быстро и без слов, недолюбливая тщательные планы и медленный яд. Удар, и секундой позже горькое раскаяние. Кинжал или пистолет — надежно, быстро и навсегда.

Неужели Дуглас мог нанести тебе такую жгучую обиду? Быть может, он просто хотел удержать тебя и поцеловать? Или Мак-Клар не понравился твоей родне? Ну да! Твоя репутация пострадала, потому что люди видели вас вместе. Обычное дело для американцев, но не для тебя. И поэтому ты убила Дугласа — из мести и от безысходной любви. Убила и унесла из номера его чемоданы. Все выглядело так, будто он уехал. А на самом деле ты заманила парня в катакомбы и оставила там его бездыханное голое тело. Возможно, ты спускалась туда не раз и смеялась над останками Мак-Клара. Какой кошмар! Какая бессердечность! Потом приехал я, и ты угрозами пыталась заставить меня убраться обратно в Штаты. Откуда тебе было знать, что я такой упрямый…

— Вот сюда, сеньор.

Они свернули на темную аллею. В бездонной пропасти неба мерцали холодные звезды. Где-то в доли завыла собака. А рядом плакала гитара, роняя слезы кристально чистых аккордов. И чей-то голос пел грустную песню.

— Скажите, Томас, еще далеко?

— Уже близко, сеньор. Действительно близко.

Ах, Целия, подумал Роби, поднимаясь на холм. Тебе не удалось скрыть от меня его тело. Ты так и не нашла надежных людей, которые могли бы вытащить Maк-Клара из катакомб и похоронить на окраине города. Или, возможно, тебе не хотелось, чтобы Дугласа уносили оттуда. Неужели ты играешь со мной в какую-ту хитрую игру? Неужели ты хотела, чтобы я нашел убийцу того Мак-Клара?

Луна казалась бельмом мертвеца, который смотрел с небес на пустую землю. Двое мужчин поднимались по широкой улице, и их тени двигались перед ними. Старик свернул к строению, контуры которого были очень знакомыми. На ограде у ворот трепетали знамена и ленты.

— Это арена, Томас? Арена для корриды?

— Да, тут проходят бои быков.

— Неужели сеньора Ликоне живет где-то здесь?

— У нее нет своего дома. Она ютится под трибуной и там же делает сладости типа сахарных черепов и маленьких розовых трупов. Нам сюда.

Они вышли на безмолвную арену, освещенную лунным светом. Белый песок казался водой, покрытой рябью. Ряды пустых скамеек выглядели как круги на стенках огромной воронки.

— Как вы себя чувствуете, сеньор?

— Не очень хорошо. Меня утомил этот долгий подъем.

— Взгляните сюда; — воскликнул Томас, указывая на черный узел, который лежал на песке. — Смотрите, кто-то оставил здесь снаряжение тореадора.

На алой накидке лежали черные туфли, маленький берет и тускло блестевшая шпага.

— Да, кто-то забыл свои вещи, — сказал Роби и встревоженно осмотрелся.

Томас сел на корточки, поднял берет и с любовью расправил его рукой.

— Просто стыдно забывать такое добро. А вы когда-нибудь видели настоящую корриду?

— Несколько раз, но она мне не понравилась.

— Вы американец, сеньор.

Томас надел берет на голову и встал перед Роби. Его тело выпрямилось. Он опустил руки и гордо спросил:

— Как я выгляжу, мистер?

— Очень хорошо. Но, может быть, вы отведете меня к сеньоре Ликоне…

— Значит, я не произвел на вас впечатления?

— Нет, вы действительно выглядите прекрасно, однако…

— А вы знаете, что когда-то, много лет назад, я был лучшим тореадором Мексики?

— Не сомневаюсь в этом, но мне…

— Прошу вас, сеньор, послушайте старика.

Его фигура отбрасывала длинную тень, и Томас казался очень высоким и сильным. Он перестал сутулиться. Его мышцы расслабились, подбородок поднялся вверх, и в старческих глазах засиял молодой задорный огонь.

— Однажды я сражался здесь с тремя быками, — сказал он. — В один и тот же день! Людей на трибунах было битком, до самого неба. Когда я закончил последний бой, у быков отрезали уши и отдали их мне. А люди бросали на арену шляпы, перчатки и кошельки. Это походило на дождь. И это был дождь моей славы!

Роби взглянул на старика и не сказал ни слова. В нем начинало вскипать холодное недовольство. Томас нагнулся, поднимая плащ и шпагу.

— Меня считали лучшим, и когда я проводил «веронику»… вот так и так… — Он закружился, показывая серию выпадов. — Публика взрывалась аплодисментами, и это было прекрасно.

Внезапно Томас нагнулся и быстро надел туфли вместо гуарачей, которые сбросил с ног.

— А сейчас… — вскричал старик, приближаясь к Роби.

— Мне бы увидеть сеньору Ликоне…

— Да-да, ту женщину, которая делает сахарные черепа. А вот и она сама.

Томас ткнул шпагой в сторону трибуны. Роби обернулся. И в тот же миг что-то вонзилось в его затылок!

— Начнем, сеньор!

Роби закричал, отпрыгнул в сторону и едва не упал. Он провел рукой по затылку и шее, и пальцы нащупали три маленькие иглы, к которым крепились тонкие ленты, трепетавшие на ветру, — красная, белая и зеленая. Выдернув иголки, Роби бросил их на песок.

— Что вы делаете?!

— О, вам стало интересно! — с усмешкой произнес старик. — Это бандерильи. Пики для шеи быка. Если вы были на корриде, то видели, как бандерильерос вонзают их в холку быка. То же самое сделал сейчас и я.

— Томас! Вы сошли с ума! — закричал американец, отступая назад.

Старик ударил его шпагой. Острие вонзилось в ногу. Клинок вошел в бедро и вышел. Упав на землю, Роби с ужасом посмотрел на кровь.

— Томас!

Старик склонился над ним, закрывая собой луну:

— А вы хотите узнать, что случилось сегодня вечером?

— Томас… — задыхаясь, прошептал упавший.

— Я пытался пристрелить вас на фиесте. Под остовом карнавального быка у меня был припрятан револьвер. Но вы избежали смерти, сеньор.

— Отведите меня к той женщине…

Задыхаясь, Роби жадно хватал ртом воздух. Он чувствовал тошнотворную боль.

— Нет никакой женщины, — со смехом ответил старик. — Но, может быть, вы хотите узнать, что случится завтра утром, сеньор? Завтра Целия начнет расспрашивать о вас. И окажется, что вы уехали из отеля. Уехали далеко-далеко! И ваши чемоданы исчезли из номера вместе с вами.

Роби попытался подняться.

— Давай вставай! — вскричал Томас. — Я встречу тебя хорошим ударом!

Роби попробовал ступить на раненую ногу. Боль обожгла его яростным огнем. Он покачнулся, но все же устоял.

— Вы сошли с ума! Положите шпагу, идиот!

— О нет, сеньор.

— Почему вы хотите убить меня?

— Потому.

Томас поправил берет на голове. Роби Киббер еще раз пошатнулся. Он уже с трудом выдерживал натиск боли. Перед глазами мелькали кровь, застывший лунный свет и чистое небо.

— Я буду кричать, — предупредил он старика. — Люди услышат меня и прибегут сюда.

— Вы не сделаете этого, сеньор, и не испортите нашу игру. Иначе я убью вас очень быстро. Всажу вам шпагу между глаз.

Роби задрожал. Он видел труп Дугласа в катакомбах. Происхождение странного отверстия в черепе стало понятным. То был след от шпаги тореадора. Так вот как умер Мак-Клар!

— Теперь мы продолжим нашу маленькую игру. Я буду величайшим тореадором в мире, а вы, сеньор, — быком. Я буду завлекать вас и уворачиваться от атак. А вам придется нападать на меня снова и снова. По ходу дела я начну подрезать вам руки и ноги. Затем последуют удары в грудь! Потом финальный выпад! И пусть луна насладится этим боем! Пусть звезды заполнят места на трибунах!

— Но что я вам сделал, Томас?

— Каждый день я видел, как вы входили в отель и выходили. И вместе с вами всегда была Целия. Но она наша женщина! Она не из ваших блудниц! — Старик стоял перед Киббером, высокий и гордый. — При свете солнца и луны вы гуляли с ней, смеялись и не обращали на меня никакого внимания. Каждый день, каждый божий день, я видел, как вы касались ее рук, шептали ей какие-то слова, и моя ненависть к вам становилась такой же большой, как к тому другому американцу. Он приехал в прошлом году. Он тоже гулял и смеялся с Целией. Жалкий янки. Турист-пропойца. Целия смотрела на него как на Бога. Как смотрит теперь на вас. Она не замечала старого Томаса. А ведь когда-то я был известен всей Мексике — от Оахаки до Гвадалахары и Монтеррея. Но теперь Томас старик. Он больше не может бегать по арене. Ни один бык уже не посмотрит на него. А женщина — тем более. Даже свиньи больше не уважают старого Томаса, а люди плюют на него. На старика, которого забодал какой-то бык…

Он сделал резкое движение рукой и приподнял рубашку. На коричневой коже, пересекая бок и часть живота, тянулся широкий белый шрам, который остался от бычьего рога.

— Вы видите, сеньор? Это знак моей доблести! Знак профессии тореадора! Но что значат шрамы для юных женщин? Целия гуляет и смеется с вами. А годом раньше она ходила с другим. И вот однажды моя ненависть достигла предела. Я заманил его сюда в одну из ночей, и мы разыграли с ним корриду — мексиканский герой против глупого американского животного. Я убил его. Теперь ваш черед!

— Томас, я ничего против вас не имею. Вы старый человек…

— Я не старый! — с яростью закричал мексиканец и, подбежав к Роби Кибберу, замахнулся шпагой. — Это она считает меня старым! Глупая, глупая Целия! Каждый день она проходит мимо моей скамьи и даже не смотрит на меня. Каждый день в течение многих лет я смотрю на ее красивое лицо, на ее чудесную походку. И говорю себе: «Нет! Эти янки ее не получат!» Я буду убивать любого, кто, приехав сюда, попытается вскружить ей голову. Одного, второго, третьего. Возможно, вас наберется дюжина, прежде чем меня поймают. Но вы ее не получите! Она моя! — Томас рассек воздух шпагой. — Двигайся! Двигайся, янки! Не стой на месте! Беги! Нападай на меня! Сражайся со мной! Покажи свою удаль!

— Моя нога… Я не могу ходить.

— Тогда я заставлю тебя бегать!

Томас ударил его эфесом шпаги по лицу. Гнев заставил Роби забыть о боли в ноге. Он заковылял к старику, но тот проворно увернулся.

— Хорошо! — закричал мексиканец, взмахнув накидкой. — Давай еще разок!

Роби рванулся к нему.

— Еще! Вот так! И еще!

Киббер остановился, задыхаясь от боли и ярости. Старик кивнул и взглянул на луну:

— Уже поздно. Пора заканчивать бой. Теперь ты побежишь на меня, и я проткну твой мозг клинком.

Он поднял накидку, и она затрепетала на холодном ветру. Луна наполнила мир призрачным светом.

В глазах у Роби помутилось. Раненая нога пульсировала как большое сердце. Земля раскачивалась под ним, и в такт с ней дрожали и кружились звезды.

— Томас, — прошептал он тихо. — Я ненавижу тебя!

— Вперед! — закричал старик, взмахнув накидкой.

Шпага взлетела вверх, рассекая завывающий ветер.

— Ненавижу! — повторил американец.

— Время пришло, — сказал старый Томас.

— Пришло.

Роби сделал ложное движение вперед и, когда шпага блеснула в воздухе, упал, откатился в сторону и прыгнул на тореадора сбоку. Подсекая ноги старика, он дернул на себя его вязаные штаны, и Томас с визгом упал на спину. Они покатились по арене, выхватывая друг у друга шпагу и путаясь в алой накидке. Потом один из них вскочил на колени и, сжимая эфес обеими руками, пронзил грудь противника, лежавшего на белом песке.

— Это тебе за меня, — прохрипел он, с трудом вытаскивая шпагу из тела.

Он поднял клинок и вновь вонзил его в соперника, который корчился в предсмертных судорогах.

— Это за Целию.

Шпага снова поднялась и опустилась.

— А это за Дугласа Мак-Клара!

Когда ранним утром Целия встретила Роби на улице, тот, хромая, возвращался от врача в отель. Она заметила в его руке какой-то маленький белый предмет. Звенели церковные колокола, и солнце лениво поднималось над голубыми холмами. Утренний воздух казался удивительно сладким от дыма печей, на которых хозяйки готовили завтрак. Роби вдыхал его со счастливым видом, отламывал от сахарного черепа куски и клал их в рот. Когда Целия подошла к нему и поздоровалась, он доедал последний кусочек. Прожевав и проглотив остатки, Роби улыбнулся, обнял любимую девушку, и их губы слились в долгом поцелуе.