Онлайн чтение книги Акты отчаяния Acts of Desperation
9

После первого свидания мы с Кираном начали видеться по нескольку раз в неделю. Закончив вечернюю смену в ресторане, я пешком или на такси отправлялась к нему. Он жил в квартире на первом этаже, возле Килмэнхемской тюрьмы. Мой рабочий график его не смущал. Он всегда страдал от бессонницы, засыпал только между четырьмя и восемью утра. От меня пахло кухней и слегка потом. Он набирал мне ванну, и я нежилась в ней, слушая, как он, напевая себе под нос, заваривает нам чай или горячий шоколад, выкладывает на блюдце черствые печенья.

Он почти не пил и был совершенно равнодушен к еде. В детстве, после автомобильной аварии, он лишился обоняния и практически полностью потерял чувство вкуса, а потому никогда не держал дома ничего, кроме продуктов, необходимых, чтобы подкрепиться, – огромных запасов пресных мюсли, консервированного нута, белого риса. После того как я спускала воду в ванне, он давал мне свою футболку и дырявые, мягкие от старости кальсоны из вафельной ткани. Я часто оставалась у него, но пижаму приносить не хотела: мне нравилось ощущать прикосновение его одежды, чувствовать запах его мыла «Пирс».

Потом мы в обнимку сидели на диване и, медленно поглаживая друг друга, тихо обсуждали, как прошел день. Как добры мы были в те вечера! Мы негромко, снисходительно смеялись над высказанными друг дружкой маленькими наблюдениями и касались друг друга бережно и нежно, словно боясь разрушить соединившее нас новое чувство.

Когда мы впервые занялись сексом, я была вне себя от счастья и очевидной правильности происходящего между нами. От его рта исходил какой-то идеальный запах, почти ощутимый на вкус, – я знала, что этот не поддающийся определению запах вызывают те же химические вещества, которые влекут друг к другу наши тела.

(Через несколько недель один из поваров с моей работы приготовил трюфельную эссенцию. «Понюхай!» – сказал он и протянул ее мне. Поводив ею под носом, я сразу подумала: «Это Киран».)

Вечером мы часто слушали пластинки. Ему нравились Боб Дилан и Хэнк Уильямс, поэтому я тоже их полюбила. Иногда мы брали напрокат фильмы и смотрели, забравшись в постель. Он был такой большой, что я могла сидеть у него на коленях, не причиняя ему никакого неудобства. Мы смотрели дрянные малобюджетные ленты пятидесятых годов, которые нравились нам обоим, но особенно веселили его. Мне всегда было любопытно, что его смешит и радует, ведь обычно он был очень серьезным.

Вначале казалось, что это невинная и даже восхитительная серьезность малыша, познающего окружающий мир, – реакция, вызванная новой информацией. Возможно, Киран просто еще не освоился в Дублине, думала я. Но когда мы узнали друг друга получше, его серьезность открылась с иной стороны.

Очень многое вызывало у него злость или, еще чаще, отвращение. Ему были непонятны мелкие происшествия, которые мне казались неприятными, но совершенно обыкновенными. По воскресеньям, когда мы гуляли по Меррион-сквер или Феникс-парку, дети на улице иногда выкрикивали ему вслед насмешливые дразнилки из-за его очков и поношенной одежды. «Почему они так себя ведут?» – требовательно спрашивал он у меня, сгорая от ярости, и оглядывался на них, словно собираясь вступить в перепалку. Я сочувствовала, соглашалась и старалась как можно деликатнее увести его прочь.

У него в квартире наши разговоры могли привести к получасовым возмущенным тирадам о бездомном, который каким-то образом оскорбил его на улице, или художнике, нагрубившем ему при случайной встрече. В конце концов Киран вставал, сердито сворачивал самокрутку и принимался мерить шагами комнату, куря и пересказывая мнимую обиду. Поскольку его злость всегда была довольно сдержанной, я не беспокоилась; в том, что он изливал мне свои жалобы, было даже что-то умилительное, объединяющее и сплачивающее.

Я выражала комически преувеличенное сочувствие, дергала его, расхаживающего туда-сюда, за потрепанный рукав и тянула к себе на диван.

– Бедный кроха! – сюсюкала я и, прижав его голову к груди, покрывала его лицо градом поцелуев, пока не удавалось его рассмешить.