Онлайн чтение книги Александр и Любовь
Меж двух революций. 

1917-й. Январь. Блок всё ещё в части. Люба просит денег. У него при себе нет, и он пишет маме в подмосковное Крюково (та традиционно лежит в санатории для нервных больных): «Пошли Любе триста рублей в Оренбург». Февраль. Люба вернулась. Блок не в курсе: «Если бы знал, что ты в городе, стал бы проситься в отпуск». Он теперь в Парохонске. Там при его участии вскрыта афера со «злоупотреблением с продовольствием», и на этой почве ему даже светит повышение. Очень нежелательное - планы нашего героя никак не связаны с военной карьерой. Март, 19-е. Блок снова приезжает в отпуск - а Люба в Москве. Телеграфирует оттуда, что к концу недели непременно нагрянет, но лето будет служить в Пскове. Блок отписывает маме, что «довольно туп» - слишком, видишь ли, долго «жил бессмысленной жизнью». Отчетливо сознает «лишь свою вымытость в ванне и сильно развившуюся мускульную систему».

Полгода он уже не поэт. В смысле - ни строчки. Еще через неделю: «Люба приехала давно и здесь живет.». Давно, заметьте. И сообщается это предельно безразличным тоном. Приехала, дескать, и живет, и бог с ней. Потому что на столе у него очередная корзина красных роз от Любови Александровны.

Апрель. Люба уже во Пскове. Блок не смог проводить ее -томился в Москве, на репетициях «Розы и Креста», которой так и не суждено будет дожить до премьеры... И теперь он снова принимается скучать по жене: «Я уже успел погрузиться в тоску и апатию, не знаю, зачем существую и что дальше со мной будет. Молчу только целые дни. СКОЛЬКО УЖЕ ЛЕТ Я НЕ ВИДЕЛ ТЕБЯ... (наше выделение, наше; а вы бы не выделили?) . так скучно и неуютно без тебя, а уж скоро старость. Так всегда - живешь, с кем не хочешь, а с кем хочешь, не живешь. Спасибо тебе за.   разные другие заботы.   Очень без тебя трудно и горько. Зачем это? Господь с тобой». Люба отвечает, что тоже хотела бы побыть рядом с ним в это «головоломное время». Она слышала как рабочие грозят «Ленинскими действиями» и тревожится: «Пожалуй, даже на фронте лучше. Если тебя убьют, Лала, я тоже скапучусь - это я опять чувствую. Я тебя очень люблю».

Он - в Псков: «Бросила бы лучше, неустойку заплатим». Она: «Бросить свой театр я даже не решилась бы, если бы это стало совсем нужно». И зовет его к себе - пожить тихой «безресторанной жизнью».

Май. Блок назначен редактором стенографического отчета Чрезвычайной комиссии. Не пугайтесь - не той, феликсовой. Эта ЧК учреждена Временным правительством для расследования деятельности царских министров и сановников. Его запись от 8 мая: «Сегодня я дважды был в Зимнем и сделался редактором».

Ему положен оклад - 600 рублей в месяц - совсем недурно после 50-рублевой зарплаты табельщика. А Люба в письмах нахваливает Псков, снова и снова предлагает ему приехать: «Я в третий раз зову тебя, мой

Лалонька, приезжай ты ко мне.   Мне бы так хотелось, чтобы вздохнул хоть раз свободно, хоть на четверть часа отвлекся от всех кошмаров «настоящего момента и «Петрограда».. Но куда ему ехать, если он целыми днями на допросах?

Присутствовать в казематах, где содержались вчерашние сильные мира сего, не входило в обязанности редактора. Это была инициатива самого поэта. Редактор -ходил на допросы! ЗАЧЕМ? Сиди редактируй! Но он одержим идеей яркого политического очерка: «Нет, вы только подумайте, что за мразь столько лет правила Россией!»

Ваше благородие, да с точки зрения таких как вы, Россией всегда правила и всегда будет править мразь!.. Хотя и тут -минуточку.   В 1905-м, вскоре после того как вас видели с красным стягом впереди колонны недовольных рабочих, вы, помнится, восторгались уже шествием В ПОДДЕРЖКУ режима - ту верноподданническую манифестацию к Зимнему возглавлял ваш приятель по университету и «Новому пути» поэт Леонид Семенов. «Хорошая законная сходка», занесли вы тогда в книжечку. А про незаконные - с участием студентов «брюхатых от либерализма» - писали отцу в Варшаву со всей язвительностью. Может, вам следовало из допрашивающих-то на одну скамеечку с подследственными пересесть?

В комиссии, кстати, обращают внимание на его выходящие за рамки должностных обязанностей порывы и делают выговор. «Революция там и не ночевала» - записывает Блок в дневнике. Но добросовестно стенографирует. В смысле, материал собирает. И УЖЕ ГОД ни строчки стихов.

За день он так выматывается, что едва ли не каждую ночь у него Дельмас. И тут же, 20 мая: «Как мне в такие дни нужна Люба, как давно ее нет со мной. Пожить бы с ней; так, как я, ее все-таки никто не оценит - все величие ее чистоты, ее ум, ее наружность, ее простоту. А те мелкие наследственные (от матери) дрянные черты - бог с ними. Она всегда будет сиять».

Утром 3 июня Любовь Дмитриевна сама нежданно пожаловала в Петроград. Блок: «Приехала Люба, спит на моем диване. Очевидно, я сегодня мало буду делать». Назавтра: «Все-таки я сделал сегодня свои 20 страниц.   В перерывах был с моей Любой, которая никуда не уходила. Вечером я отвез Любу на вокзал, посадил в вагон; даже подробностей не забуду. Как хорошо».

Ночью у него опять «бледная Дельмас».

Вскоре в Псковском театре произошло столкновение Любови Дмитриевны с антрепренером. Фактически она выступила в роли организатора забастовки. Труппа не поддержала ее, а дирекция припугнула «эвакуацией» и. Дальше цитируем саму бунтовщицу: «Все равно уже две недели только, как мне не терпится уехать отсюда и перестать быть провинциальной актрисой.   Наконец, и мне очень хочется пожить около Лалы, понабраться «настоящего», да и время такое, что надо быть вместе, как ты писал и как я чувствую теперь».

Добавим только, что Блок уговаривал ее на это практически все последние ДЕСЯТЬ лет.

1  августа Люба вернулась к мужу и уже никогда больше никуда от него не уезжала. И писем друг другу они больше не писали.

2  августа: «Как Люба изменилась, но не могу еще сказать, в чем».

3  августа: «Она хочет быть со мной, но ей со мной трудно: трудно слушать мои разговоры. Я сам чувствую тяжесть и нудность колес, вращающихся в моем мозгу и на языке у меня. «Старый холостяк».   Все полно Любой. И тяжесть, и ответственность жизни суровой, и за ней - слабая возможность розовой улыбки, единственный путь в розовое, почти невероятный, невозможный».

И следом - абзац полнейшей ерунды, и после точки -«Люба».   И еще один абзац, и то же: «Люба». 4-го: «Люба и работа - больше я ничего сейчас не вижу.». 12-го: «В стенограммах мне помогает Люба и нанимаемые мной лица.   усиленно купаюсь, работая полдня». 29-го: «Л. А. Дельмас прислала Любе письмо и муку по случаю моих завтрашних именин.   Да, «личная жизнь» превратилась уже в одно унижение, и это заметно, как только прерывается работа».