Онлайн чтение книги Алмаз. Апокриф от московских
Глава 10. Камердинер

Блудный камердинер появился лишь на следующий день, развалился в хозяйских креслах и удивил вопросом:

– А нет ли у нас шампанского, господа? – Но, заметив изогнутую в его адрес барскую бровь, вскочил и добавил, потухнув разом: – Пить хочется…

– Где тебя носило? – спросил его Уар сурово.

– Кума приболела, барин! Проведывать бегал. Гостинцев снести!

– Кума твоя уж двести лет как померла. Придумай что-нибудь более правдоподобное, чем приболевший мертвец.

Камердинер бухнулся царевичу в ноги.

– Буфетчик, подлец, с расчетом задержал…

– Скажи еще: денег вовсе не хотел брать… Довольно скоморошничать! Отвечай, почему ушел самовольно? Почему бросил дом? Почему ты позволил им здесь бесчинствовать?

Камердинер с достоинством поднялся с колен и возвел не очень ясные очи к потолку.

– А из чувства социальной справедливости, барин! Пусть люди тоже поживут да пожуют с приличного фарфора! Нешто революционеры не люди? Сколько той их жизни злосчастной?

– Социальная справедливость, говоришь? Где ты понабрался этих глупостей? – рассердился Уар. – Социальная справедливость – это сказки дремучего народа. Забудь это слово.

– Конечно, сказки! Как же не сказки, коли вы, барин, пьете сытенькую знать, «Реми Мартин» и «Шато Лафит» 1787 года, а я – дворню, шмурдяк и скверную водку?

– Таков порядок вещей, Епифан. Не нами установленный, не нам его и менять.

– Даже – к лучшему? – удивился камердинер.

– Никому не дано знать, что на самом деле лучше. Конечный-то замысел неизвестен… – ответил барин как всегда непонятно.

Камердинером царевич обзавелся еще в петровские времена, приобщив доподлинно , без спросу, парнишку, промышлявшего ловлей и продажей городских воробьев. Черт знает, кому они были надобны, эти воробьи. Очевидно, составляли ужин московских мастеровых, не избалованных мясом. Парнишка быстро освоился в Уаровых апартаментах. Никто о нем не плакал, никто не хватился сироты. Поначалу – первые сто лет – камердинер Епифан ретиво исполнял службу: усердно пекся о своем патроне. А к концу века девятнадцатого вдруг обрел взгляды. Теперь же, сиживая при барине пустыми вечерами – по четвергам, когда не пил в трактире и не волочился за очередною юбкой, – жаловался на одиночество и заброшенность. В пятницу напивался и куролесил, а в субботу требовал равноправия и обновления гардероба.

– Скушно-с мне двести лет в слугах ходить…

– Кто тебя держит? – с напускным равнодушием отвечал Уар. – Иди…

– А подъемные дадите, барин?

– А что ж ты на предыдущие-то не поднялся?

– Пропил… – честно сознался Епифан. – Буфетчик, разрази его гром, в оборот взял…

– Знаю я эту сказку про твоего буфетчика.

– Да уж, буфетчик проклятущий – та еще холера, извольте видеть… В живых ни гроша не оставит… – сетовал камердинер, с наслаждением вспоминая участь предыдущих подъемных средств, выданных барином на обустройство.

И тут аристократические ноздри царевича уловили подозрительный запах.

– Что это? Епифан, ну-ка отвечай, мерзавец, почему опять собачьим дерьмом несет? – вышел из себя Уар. – Ты куда мои ботинки дел, каналья?

– Дык вымыл же, как велели, барин! – обиделся лицом слуга, спрятав ноги под кресло.

– Я их сжечь велел! И чтоб больше – ни духу! – закричал рассерженный хозяин.

Епифан метнулся из барских покоев, скинул тщательно вымытые дорогущие ботинки, которые носил с того самого дня, как барин велел их уничтожить, и запрятал подальше во флигеле для дворни.