Онлайн чтение книги Американские девочки American Girls
2

Когда я проснулась, сестра в соседней комнате уже не спала. Она выполняла упражнение «приветствие солнцу» и пила китайский чай. В холодильнике не было абсолютно никакой еды. Не было ее и в кухонных шкафчиках. Да, у сестры есть блендер, способный измельчать даже самые мерзкие овощи, но только вот положить туда нечего. Разве что лежалые яблоки и полезные порошки. Если бы ей шурупами прикрутили нижнюю челюсть к верхней, возможно, ей бы даже не пришлось вносить никаких изменений в свою повседневную диету. Когда я подолгу не вижусь с сестрой, я помню о ней только хорошее: что она прикольная, стильная, что ей всегда есть что рассказать про знаменитостей. Но когда вмешивается реальность, я быстро вспоминаю, что когда Делия «умирает с голоду» , она ест ничем не заправленные салаты и, похоже, считает само собой разумеющимся, что я готова последовать ее примеру. На дне сумочки я нащупала мятый пакетик из самолета, где завалялось два арахисовых орешка. Делия мне клятвенно обещала, что мы сходим за продуктами, но я знала, что это означает «когда-нибудь в этой жизни», а не «сегодня утром».

– А давай пойдем и купим что-нибудь на завтрак?

Мой желудок завывал, как брошенный пес.

– С чего бы? Разве ты тут командуешь?

Сестра стояла в какой-то позе попой кверху, и, глядя на эту попу, можно было со всей очевидностью понять, что завтрак никак не входит в будничный перечень забот Делии. Надо было мне в Гугле набрать «неприкрытое зло» с перекрестной ссылкой на ее задницу, чтобы заранее угадать ее ответ насчет завтрака.

– Ты не на каникулах, – сказала она. – И я деньги не печатаю.

– Я и не говорю, что печатаешь.

Делия осела в позу ребенка. Испустив долгий размеренный выдох, она снова перешла в позу собаки-мордой-вниз.

– В нижнем ящике должно быть яблоко. Можешь его взять.

– Яблоко – это не завтрак. Даже для лошадей.

– Что ж, сейчас ему придется побыть завтраком. Сегодня у зомбаков выходной, поэтому мы в одиннадцать тридцать встречаемся с Роджером, а Декс возвращается в пятницу, так что в какой-то момент мы заедем на рынок, но сегодня я вряд ли смогу тебе обеспечить завтрак. Похоже, у Декса есть для тебя работка, так что не забудь его поблагодарить.

Сестра перевернулась из одной боковой планки в другую, потом без малейших затруднений приняла позу собаки-мордой-вверх, выгнув шею и теперь фактически обращаясь к потолку. Для человека, который постоянно занимается йогой и у которого на жопе нарисован пацифик, она, конечно же, умела быть удивительной сукой.

– До одиннадцати тридцати еще целых три часа. И, пожалуйста, скажи мне поскорее, что Роджер – это не тот самый Роджер.

– Роджер – это «тот самый Роджер», и не говори Дексу, что мы с ним виделись. У нас с Роджером теперь сугубо профессиональные отношения, но Декс этого не поймет, а я уже замучилась без конца объясняться то с тобой, то с ним.

Ага-ага, потому что наличие Роджера в чьей-либо жизни вообще очень трудно объяснить.

– А вообще-то кто такой Декс?

Сестра приняла человеческий вид, вытерла со лба пот и посмотрела на меня так, будто я полностью испоганила ей тренировку.

– Анна, ну серьезно, ты хоть когда-нибудь слышишь, что тебе говорят? Я месяцами рассказывала тебе о Дексе. Понимаешь, это мой бойфренд, именно тот, который последние две недели провел на съемках в Венгрии. Понимаешь? Тот самый бойфренд, который звонит мне каждый вечер в десять сорок пять. А? Никаких ассоциаций?

Она говорила сквозь зубы и откровенно врала мне, но, если я надеюсь еще хоть раз в жизни поесть, лучше не прикапываться.

– Откуда мне знать, с кем ты говоришь по вечерам? Я думала, что твой бойфренд – тот лысый европейский продюсер с крутой тачкой. А нам что, обязательно встречаться с Роджером?

– У того я просто одолжила машину, пока моя стоит в ремонте. А у Роджера, если хочешь знать, дела сейчас идут очень и очень неплохо. А если ты не хочешь знать, я все равно тебе объясню. Видела рекламный ролик «Бургер барн»? «Революция начинается сейчас»? Так вот, его Роджер сделал. А сейчас он снимает фильм об убийствах в Лос-Анджелесе, и пока получается красиво.

Под «красивым» она обычно понимала полную и бесповоротную нудятину.

– Ведь убийства так духоподъемны.

– Они часть жизни, – сказала она, словно я была полнейшей идиоткой из какой-нибудь параллельной галактики. – Я играю женщину, которую так и тянет в подобные места, и она сама не понимает почему. Как в «Головокружении» Хичкока, только у моей героини своего рода духовное родство с женщинами, которые приехали в Лос-Анджелес, да так и не сумели из него вырваться. И там идет чисто визуальный ряд, никто ничего не говорит.

Я сдалась и надкусила яблоко.

– Мертвые женщины, которые ничего не говорят. Исключительно в духе Роджера.

Роджер был как Эдгар Аллан По для тупых. Роджер снимал фильмы о женщинах, которые уже умерли или вот-вот умрут и которым, собственно, особо и нечего сказать миру, – сплошное клише, как и его стянутые в хвостик жидковатые волосы. Моя сестра встречалась с ним пять лет, и соответственно пять раз на Рождество и пять раз на День благодарения мы должны были покорно мучиться в его обществе. Он каждый раз – будто его кто спрашивал – не упускал возможности напомнить мне, до чего же общество потребления отвратительно по своей сути и как же это неэтично есть мясо, когда я, например, мирно просила передать мне соус. Он был даже не американцем, а поляком, что, по идее, должно было делать его более интересным, а в действительности делало его еще более тошнотворным. Когда Делия наконец-то его отшила, мы с папой, прыгая как ненормальные по всей в гостиной, станцевали джигу.

Я, видимо, улетела в воспоминания, поскольку неожиданно увидела Делию прямо перед собой.

– Готова?

Она заплела волосы во французскую косичку, обернула ее вокруг головы, намазала блеском губы и намотала на шею огромный шикарный белый шарф. Нет, все-таки безобразие, как мало ей надо для того, чтобы превратиться в настоящую красавицу.

– Конечно, – ответила я. – Дай только сумочку возьму.

– Купим маффинов, – сказала сестра. – У нас по дороге будет одна божественная кондитерская. Маффины там без глютена и без сахара, но ты этого и не заметишь. Я обожаю их черничные печеньки с семенем льна. Они для меня как крэк.

– В жопе дрэк, – сказала я, но тихо, потому что хотела есть.

На улице оказалось холодно; туман, или смог, или что это там было, так и не рассеялся. Живя в Атланте, я представляла себе Лос-Анджелес городом вечного лета, но этим утром здесь было весьма прохладно, а у меня с собой был только один тоненький жакетик, который я всегда надеваю в дорогу. Я втянула кулаки поглубже в рукава и крепко обхватила себя руками. Делия стояла и глазела на свою дверь. Ночью кто-то приклеил скотчем к двери белый конверт, на котором значилось ее имя. В квартиру никто не стучал, я была в этом абсолютно уверена. Почерк на конверте был мелкий, и имя Делии было написано заглавными буквами.

Она повернулась ко мне спиной и начала распечатывать конверт. А когда снова развернулась ко мне, я заметила, что лицо у нее слегка побледнело. Если бы ее недавно не обкололи ботоксом, я бы сказала, что вид у нее сделался встревоженный. Может, даже испуганный. Она сложила листок бумаги и убрала его в сумочку.

– От кого это?

– Понятия не имею, – ответила она. – Не твое дело, ясно?

Если сестра хотела закрыть тему, она давала людям это понять совершенно недвусмысленно. Тема письма была только что вынесена за границы допустимого, но я уже знала, как поступить: пока притворюсь, что меня это совершенно не интересует, а позже постараюсь выудить это письмо. Именно так мы и обращаемся с информацией в нашей семье: мы прячем ее в тайничок, а потом ждем, когда кто-нибудь заявит на нее свои права. Когда мама стала лесбиянкой, я позвонила Делии, и та сказала: «Ну и что?» Как будто мама всю свою жизнь играла за обе команды. Помню, тогда я взбесилась, потому что четко почувствовала: Делии хотелось, чтобы я узнала об этом последней или хотя бы позже нее. Записочка, которую она получила, возможно, была просто счетом за пиццу, но, поскольку мне ее не показали, мне стало интересно.

По пути мы заскочили в кондитерскую, и, хоть Делия и не поинтересовалась моими предпочтениями, она, однако, за все заплатила. Я попыталась выедать тесто между семенами льна, но в итоге еды мне досталось еще меньше, а на коленях было полно крошек.

– Итак, – сказала сестра, – ты давно не виделась с Роджером. Приготовься к знакомству с его новой стрижкой.

Я слушала ее вполуха, одновременно судорожно пытаясь нащупать в сумке телефон и проверить, нет ли эсэмэски от Дун. Так как в Атланте было на три часа больше, я прикинула, что у подруги уже наверняка появились интересные новости. Она обещала мне слегка последить за мамой и Линетт и напомнить Бёрчу, что у него есть сестра. Я почти не сомневалась, что мать вырезает мое лицо из фотографий и занимается реконструкцией идеальной семьи, без меня, с нуля. Я обещала Дун каждый день посылать свои фотки, чтобы она показывала их Бёрчу.

– Да ладно! – сказала я.

– Что такое? У тебя все в порядке?

У меня не было все в порядке, даже близко не было.

– Телефон. Телефон сдох.

– Наверное, забыла зарядить. – За рулем Делия постоянно делала какие-то дикие упражнения для лица: она то сильно поджимала губы, а то раскрывала рот во всю ширь, будто выдувая пузыри из воображаемой жвачки.

– Он утром был полностью заряжен. Я проверяла.

– Воткни сюда.

Она протянула мне автомобильное зарядное устройство, и я поставила в него телефон. Черный бездыханный экран, ничего не происходит. Линетт. Мама.

–  Сспадибожемой,  – выдохнула я. – И что я теперь буду делать?

– Ну что тебе сказать, – ответила сестра, и, клянусь, она еле удержалась от улыбки, – телефоны не умеют сами за себя платить.

– А если маньяк затащит меня в фургон? Как я смогу позвонить и сообщить, где я нахожусь? А если я напьюсь на вечеринке и надо будет меня забрать? А если кто-нибудь выманит меня на свидание с целью изнасиловать?

– А если ты не сможешь строчить своей подружке эсэмэски круглосуточно семь дней в неделю? – Сестра теперь делала дыхательные упражнения и выдувала воздух, точно умирающая в муках цикада.

Я сделала вид, что затыкаю уши.

– Я не могу жить без мобильника.

– Представь, что ты американский первопроходец.

– Не смешно.

Делия закинула в рот мятный леденец.

– А я и не говорю, что это смешно. Можешь посидеть за моим компьютером, когда мы будем дома. Тебя же не забросили на необитаемый остров, мол, давай, выживай как хочешь. Остынь.

Мы ехали мимо щитов, рекламирующих телевизионные шоу и энергетические напитки, названия которых могли бы показаться бредовой выдумкой, если бы не были настоящими: «Заморозка», «Экстренный случай», «Вольт», «Дорогой жизни». Актриса, которую я не узнала и на которой был только обтягивающий топик, угрожающе парила над нами на десятиметровой афише. С указательного пальца ее правой руки свисала хирургическая маска, а левую она завела за спину, но не до конца – было видно, что в ней она сжимает свое кислотно-розовое, кружевное, страшно сексуальное бельишко. У нее были огромные, широко распахнутые зеленые глаза, и всем своим видом она изображала наигранное изумление, как будто ей только что шепнули на ухо: «Изобрази, будто знаешь большой секрет». Однако сразу было понятно, что никакого секрета нет и в помине, разве что весь секрет заключается в том, что шоу может оказаться еще тупее, чем даже этот рекламный щит. Ниже пояса актриса была голой; интимные места закрывали огромные буквы такого же кислотно-розового цвета, как и ее трусики: «НАСТОЯЩИЙ ШОК!!! „ВОЛЬТ“. ПО ВОСКРЕСЕНЬЯМ В ДЕВЯТЬ».

– Я пробовалась на эту роль. – Делия махнула рукой в сторону плаката. – Но им требовалась блондинка.

Я не была расположена в миллионный раз обсуждать роль, которую сестра чуть не получила. По крайней мере, до тех пор, пока мы не разберемся с моим телефоном.

– Мне нужен телефон, – сказала я.

Я действительно не могла выжить без телефона, если мне предстояло все утро просидеть в первом ряду на шоу «Делия и Роджер». Наказание было слишком жестоким, даже по меркам Линетт. Будь она знакома с Роджером, она бы поняла, что в его обществе гаджет – жизненная необходимость. Может, удастся, медленно помирая от тоски, просто пялиться на черный экран и таким образом избежать общения с Роджером.

Мы остановились возле здания, которое выглядело так, словно его должны были снести и сравнять с землей еще лет десять назад, да вот только забыли это сделать. Сестра припарковалась неподалеку от бездомного, у которого на левой руке виднелась здоровенная открытая рана. Он сидел рядом со спящей женщиной с совершенно черными ступнями босых ног и заботливо прикрывал ее тряпкой, отдаленно напоминавшей пляжное полотенце с изображением Русалочки.

– Иди и не оглядывайся, – бросила мне сестра, даже не посмотрев в сторону этой парочки.

– Послушай, – сказала я, – этому чуваку нужно в больницу.

Сестра помотала головой и быстро глянула на свой мобильник.

– Это даунтаун, Анна. Ты хоть иногда смотри местные новости. Здесь больницы сливают людей, которые не способны платить по счетам. Их никуда не возьмут.

Мы зашли внутрь. Холл имел гораздо более шикарный вид, чем можно было предположить, глядя на здание снаружи, но у меня все равно возникло чувство, что здесь не стоит ставить сумочку ни на одну из поверхностей: возможно, всюду кипела невидимая глазу, но мощная вшивая вечеринка. Прошлым летом Дун привезла из лагеря вшей, так мать заставила ее раздеться догола на пороге, потом снесла все вещи в прачечную и там прокипятила, и только после этого разрешила занести их в дом. Вши целый год могут прожить без пищи. Они как зомби мира насекомых – их целый легион, они неутомимы, их невозможно уничтожить.

– Ладно, – сказала Делия. – Нам нужно доехать на лифте до последнего этажа, а потом еще подняться по ступенькам. Там нас ждет Роджер. Представляешь, Ричард Рамирес, «ночной сталкер», однажды здесь жил. Это как отель в «Сиянии» Кубрика. По-моему, еще какой-то серийный убийца тоже жил здесь какое-то время, но не помню кто. Ты можешь себе вообразить такое – специально выбрать этот отель и жить здесь?

– Круто, – ответила я сестре.

Мне было дико неприятно, что пара бездомных беспокоит меня намного больше, чем давно почивший психопат, причем беспокоит до такой степени, что перспектива еще раз пройти мимо них отвратила меня от мысли попроситься потом зайти в кофейню на углу. Нельзя сказать, что в Атланте не водились бездомные, просто открытых ран у них не было. Или я не присматривалась.

Когда лифт остановился, мы вскарабкались по последнему лестничному пролету и вышли на крышу. Там было грязно: кругом птичий помет, пустые банки из-под пива и колы. С краю, у тоненькой стеночки, сквозь которую, казалось, можно свободно вывалиться вниз на улицу, стояли три водонапорных бака. Метрах в десяти от нас над компьютером вытанцовывал, что-то одновременно на нем печатая, Роджер, который протянул в нашу сторону руку таким жестом, словно хотел сказать: «Нет-нет, не беспокойте гения». На нем были черные тугие джинсы и черная кожаная куртка, а голову он выбрил так гладко, словно собирался примкнуть к раковому корпусу.

Сестра закатила глаза и достала мобильник. Ей хотя бы было на что отвлечься.

Через минуту Делия показала пальцем на средний водонапорный бак.

– Анна, – прошептала она, – видишь этот бак? Как-то раз в отеле останавливалась одна канадская туристка, и ее тело нашли в этом баке, причем не сразу, а когда оно уже полностью разложилось. Постояльцы больше месяца использовали эту воду.

При этих ее словах налетел порыв ветра, и у меня по телу пробежали мурашки.

– Серьезно? В этом самом баке?

– Именно.

Баки напоминали огромные банки из-под кока-колы, которые давным-давно пора отправить в переработку. Каждый раз, когда кто-нибудь спускал воду в туалете или включал душ, они издавали жалобные стоны. Мне нестерпимо захотелось домой.

– Gwiazdeczko[2]Звездочка ( польск. )., – сказал Роджер и поцеловал мою сестру в губы. – Misiu[3]Медвежонок ( польск. )..

Он нацелился губами на мою щеку, но я протянула ему руку. Моя сестра, возможно, временами и путается в вопросе, какие у нее с Роджером отношения, но у меня с этим полная ясность.

– Вон оно что, – протянул Роджер. – Ты теперь почти совсем взрослая, такая вся официальная.

Он осматривал меня с головы до ног, будто я пришла пробоваться на роль в очередном его дурацком фильме. Голливудский народ умеет вести себя по-хамски, даже когда ничего такого и не имеет в виду. Сутенеры, торговцы мясом.

– Знаешь, с каждым днем она становится все больше похожа на тебя.

– Но голова-то у нее на плечах своя, не изволь сомневаться, – сказала Делия. – Я подумала, ничего страшного не случится, если я сегодня возьму ее с собой. Она знает, что мы тут снимаем.

– Так ты прогуливаешь школу? – спросил Роджер, будто ему было до этого дело.

– Да, – ответила я. – У тебя всегда был острый глаз на мелкие детали.

– А у тебя всегда был острый язычок. – Он отпустил улыбку типа «ну ладно, довольно трепотни». – Итак, у меня случился прорыв, – продолжил он и крепко обхватил ладонями лицо сестры, словно собираясь то ли поцеловать ее взасос, то ли стремительным движением свернуть ей шею. – Теперь я знаю. Я знаю, кто ты.

– Это вселяет надежду, – заметила я. – Вообще-то вы прожили вместе пять лет.

Сестра испепелила меня взглядом, Роджер проигнорировал. Все как в старые добрые времена.

– Твой персонаж. Знаешь, сколько детей было у Чарльза Мэнсона? – спросил он, словно это было загадкой Сфинкса. – А сколько внуков? Возможно, супружеские свидания и были ему запрещены, но кто знает, что там, в тюрьме, вообще возможно. Всякое бывает. Может, он сумел обойти этот запрет? Еще во времена «Семьи» он успел завести немало детей. Потом они были отданы приемным родителям, и им так и не сообщили, кто они такие, а тем более – кто их отец. А ведь в те времена сексом занимались свободно, беспорядочно, разве нет? Я думал, она будет как Катрин Денёв в «Отвращении», да? Может, у меня это сидит где-то в подсознанке, вот эта вот женщина, одновременно и жертва, и мучитель. Мэнсон. Полански. Я так это и вижу, так и чувствую.

Надо отдать Роджеру должное: он умеет играть так, словно перед ним восторженная публика, даже если его зрители – всего лишь я на пару с сестрой, да и к тому же мы не проявляем ни малейших признаков восторга.

– То есть я – одна из девочек Мэнсона? – Выражение лица Делии мне было хорошо знакомо, они примерно означало: «Будь любезен, срочно перефразируй, не то я усилием воли расплавлю тебе рожу». Мне даже стало его немножко жалко. – Тебе не кажется, что это несколько банально?

– Нет, – сказал он с ехидным торжеством. – Никаких девочек Мэнсона и никакой банальщины. Ты – дитя Калифорнии. Все те девчонки были детьми Америки. Бесшабашными детьми. Бессердечными детьми. Жестокими детьми, ненавидящими своих родителей. Они не различали любовь и ненависть, жизнь и смерть. И может, это вообще не Мэнсон, а кто-нибудь другой, но все вместе они часть той тусовки, той раскаленной пустыни, того последнего лета шестидесятых. Мне надо подумать.

Что касается последнего – так это еще очень мягко сказано. Я начинала замерзать по-настоящему, и мне не нравилось то, что Роджер говорил о своем фильме. Он был из тех режиссеров, кто «в творческих целях» запросто мог столкнуть человека с крыши, чтобы сделать себе рекламу и компенсировать свой последний провал.

Сестра шумно вдохнула и выдохнула.

– Ну что ж, надо приступать к съемкам, освещение меняется, и я не думаю, что нам разрешат болтаться здесь, наверху, целую неделю. Декс возвращается домой в пятницу, а все дни до этого у меня будут зомбаки. А уж когда вернется Декс, я и подавно не смогу сниматься в любое удобное для тебя время. Тебе придется составить график и строго ему следовать.

– Декс, – обронил Роджер и больше ничего не прибавил.

Сестра включила свой мобильник и протянула его мне.

– Только убери звук, – сказала она и жестом велела мне присесть рядом с вентиляционной трубой.

Я притворилась, что пишу эсэмэски, чтобы ни один из них, упаси боже, не решил, будто их деятельность может вызвать хоть какой-то интерес, но от сестры было трудно отвести взгляд. Я всегда больше узнавала о Делии, когда наблюдала за ней, чем когда слушала ее. Если ее спрашивали об отце – мамином первом муже, который однажды сбежал без оглядки, – она выдавала стандартный ответ: «Сукин сын, как я рада, что он свалил». Но мама говорила мне, что после его ухода Делия начинала плакать при каждом звонке в дверь. И в этом, по маминым словам, не было никакого смысла, потому что нельзя сказать, чтобы у него не было своих ключей. «Откроет рот, распахнет глаза широко-широко, а потом просто зажмурится. Как будто выключили свет. И она отказывалась говорить об этом», – вот что рассказывала мне мама. Мне нечасто доводилось наблюдать что-нибудь в этом роде при общении с сестрой, она крайне редко открывалась до такой степени, за исключением моментов, когда включали камеру. Между тем Делия принялась бродить по крыше, и я подумала, что именно так, наверное, она и выглядела, ожидая, когда же зазвенит дверной звонок, когда же вернется домой тот, кого ей так не хватает.

Я использовала сумку Делии в качестве подушки, надеясь улучить момент, когда она ослабит надзор за мной и я смогу покопаться внутри. Если она увидит, как я лезу в ее сумку, она в ту же секунду вытурит меня в Атланту, стопудово. Роджер усадил ее в самом конце крыши, настолько близко к краю, что от одного взгляда на нее у меня тянуло в животе. Они заспорили, в какую сторону ей следует смотреть, и я, сохраняя полную неподвижность, осторожно просунула руку в наружный карман сумки и извлекла листок, лежавший в конверте, приклеенном к двери. Там было от руки написано всего одно слово.

Шлюха.

Почерк безобразный и агрессивный, буквы будто выцарапаны ножом, и я сразу же пожалела, что полезла к Делии в сумку: это слово невозможно было развидеть, невозможно было не начать гадать, кто же настолько яро презирает мою сестру, что готов приехать к ее дому посреди ночи и оставить манифест личной ненависти. Мы с Дун порой шутили, что Делия, возможно, работает проституткой, но это письмо никак нельзя было назвать забавным. То есть я спала в гостиной, пока кто-то, фактически в нескольких от меня шагах, приклеивал к двери конверт? Заглядывал в окна? Сидел, притаившись, в кустах, чтобы посмотреть, как Делия будет читать письмо?

На секунду мне почудилось, что моего затылка коснулось горячее дыхание серийного убийцы, – но это был всего лишь Роджер.

– Мне надо тебе кое-что сказать, – проговорил он. – Я не хотел тебя напугать.

– Все нормально. – Я сложила листок и быстро спрятала его в карман, сходя с ума от мысли, что Делия потребует сумочку раньше, чем я верну письмо на место.

– Ну что же, юное дарование, – продолжил Роджер, – говорят, у тебя есть время и нет денег.

Ого. Настоящая европейская утонченность.

– Спасибо, Делия, – сказала я. – Может, мне следует завести визитку с таким текстом.

Сестра достала из сумочки телефон и побрела прочь. Я притворилась, что хочу ей услужить, быстро схватила сумку и протянула сестре, чтобы она могла достать телефон, а когда Роджер оглянулся и посмотрел вслед Делии, я быстро сунула листок на место.

– Я пошутил. – Роджер умудрялся одновременно смотреть и на меня, и сквозь меня. – Понимаешь… ну, на самом деле… ты не так уж и отличаешься от этих девочек Мэнсона. Крадешь деньги, садишься в самолет, летишь в Калифорнию.

Он протянул потрепанный экземпляр «Helter Skelter»[4]Книга о деле Мэнсона, написанная обвинителем на том процессе Винсентом Буглиози. Название позаимствовано из одноименной песни «Битлз» и означает «переполох» – ключевой момент в теории революции Мэнсона. и уставился на меня, словно ожидая, что я начну рассыпаться в благодарностях. Делия не спеша дошла до водонапорных баков и начала что-то писать в телефоне, прикрывая экран рукой, будто кто-то мог подсмотреть, что она там пишет.

– И что ты хочешь этим сказать?

– Думаю, ты знаешь, что я хочу сказать.

Во рту у меня пересохло; глядя в льдисто-голубые радужки его глаз, я начинала понимать, что Роджер пытается в этот момент произвести в моем сознании некий ритуал вуду, после которого я стану столь же слепо повиноваться его «ви́дению», как и моя сестра. Может, я и использовала номер чужой кредитной карты, но это никак не делает меня одной из девочек Мэнсона. Ничего подобного.

– Ты забыл ту часть, где зверски убивают беременную женщину, – сказала я.

Роджер просто от меня отмахнулся, соскальзывая все глубже в состояние «гений за работой». Или же оставаясь тем грубияном, которым он всегда и был. Из-под одного из баков выскочила крыса и понеслась мимо нас, а Роджер, прежде чем я успела хоть как-то среагировать, отшвырнул ее в сторону метком ударом ноги, словно всю жизнь только тем и занимался, что пинал крыс, как футбольные мячи.

– Я буду тебе платить. Почитай об этих девочках для меня. Мне интересно, как ты их видишь, какое впечатление они на тебя производят. Возможно, ты поможешь мне понять, что с ними происходило, что творилось у них на душе. Или же выдумаешь еще одну из них, сочинишь рассказ.

– Я не хочу читать про убийства, – ответила я, пытаясь понять, куда подевалась крыса. Конечно, я врала. На самом деле я имела в виду примерно следующее: «Я не хочу читать про убийства, а потом обсуждать прочитанное с тобой». – И вряд ли я сумею понять, что творилось у них на душе. Дикость какая-то.

– Ну, как тебе будет угодно. Но за исследование я готов платить тебе десять долларов в час. Ты будешь выставлять мне счета.

– Сможешь покупать себе завтраки по своему вкусу, – внезапно встряла оказавшаяся уже рядом с нами Делия, так и излучая маразматичный оптимизм. – Кроме того, судя по запросам в поисковике, ты обожаешь наглядные, четкие и отвратительные вещи. Настолько, что можешь подолгу зависать на сайтах с зомби.

– Потому что зомби – это абсурд. Полагаю, никто из посетителей таких сайтов не станет обвинять меня в том, что я сама зомби.

Во второй раз с того момента, как я направилась в сторону Калифорнии, я подумала о Лесли Ван Хоутен. О том, как она сначала была хорошей девушкой и как потом некий дух, витающий в раскаленной атмосфере пустынь вокруг Лос-Анджелеса, ее переменил.

– Ради всего святого, Анна. Роджер ведь не считает тебя торчком, поехавшим на культах, так что не надо мелодрам. А если тебе невыносимо слышать, как твои поступки называют своими именами, тебе, возможно, пора вести себя по-другому.

Я ненавижу, ненавижу, ненавижу, когда сестра указывает мне, что делать, как будто она сама – совершенство в чистом виде. Наверное, давно надо было сказать ей откровенно, как она выглядит со стороны, только вот Делии уже и так приклеивают на дверь письма с той же самой информацией, так что какой смысл?

Роджер самодовольно ухмыльнулся.

– Bisous[5]Поцелуйчик ( фр. )., – сказала сестра, целуя Роджера в обе щеки.

– Bisous. – Он в ответ разве что не облизал ее щеки.

Они вели себя просто похабно. Каким бы ни был этот парень по имени Декс, я начинала ему сочувствовать. Сестра отобрала у меня свой телефон, и мы спустились сперва по лестнице, а потом и на лифте в гробовом молчании.