Онлайн чтение книги Энн в Эвонли Anne of Avonlea
Глава 25. Скандал в Авонлее

Однажды ясным июньским утром — две недели спустя после "бури дядюшки Эйба" — Аня медленно прошла через двор Зеленых Мезонинов, неся из сада два жалких, испорченных градом нарцисса.

— Взгляните, Марилла, — сказала она с грустью, показывая их мрачной даме, которая поднималась в дом по ступеням, держа за ноги ощипанную курицу. — Только эти бутоны буря пощадила, но и они повреждены. Мне так жаль… Я хотела найти хоть несколько цветов, чтобы отнести на могилу Мэтью. Он так любил июньские лилии.

— Мне самой их недостает, — призналась Марилла, — хотя глупо горевать из-за цветов, когда есть беды и похуже: погиб весь урожай на полях и в садах.

— Но люди снова сеют овес, — попыталась утешить ее Аня. — Мистер Харрисон говорит, что, если погода не подведет, овсы будут неплохие, хотя и поздние. И все мои цветы и овощи, которые я посадила заново, уже опять взошли… Но ничто не заменит мне июньских лилий. И на могилу бедной Эстер Грей мне тоже нечего положить. Вчера вечером я была в ее саду — ни цветочка. Я уверена, что ей будет их не хватать.

— Аня! Нехорошо говорить такие вещи, я уверена, — сказала Марилла сурово. — Эстер Грей умерла тридцать лет назад, и душа ее на небесах… я надеюсь.

— Да, но я думаю, что она по-прежнему любит свой сад и помнит о нем, — ответила Аня задумчиво. — Я уверена, что, сколько бы я ни оставалась на небесах, мне всегда было бы приятно взглянуть вниз и увидеть, как кто-то кладет цветы на мою могилу. А если бы у меня был здесь, на земле, такой сад, как у Эстер Грей, потребовалось бы гораздо больше тридцати лет, даже на небесах, чтобы тоска о нем перестала навещать меня.

— Только чтобы близнецы не слышали таких речей, — прозвучал слабый протест Мариллы, когда она понесла курицу в дом.

Прежде чем последовать за ней и заняться своей обычной субботней работой, Аня вколола нарциссы в волосы и подошла к калитке, где остановилась на минутку, греясь в ласковых лучах утреннего июньского солнца. Мир опять становился чарующим; старая мать-природа изо всех сил старалась залечить нанесенные бурей раны, и хотя для окончательного достижения этой цели ей было нужно еще немало месяцев, она уже совершала чудеса.

— Как я хотела бы провести весь этот день в праздности, — сказала Аня птичке, которая звонко распевала, качаясь на ветке ивы, — но школьная учительница, которая к тому же помогает воспитывать близнецов, не имеет права бездельничать. О, птичка, как сладко ты поешь! Ты вкладываешь в эту песню все чувства моего сердца лучше, чем я сделала бы это сама… Ах, кто же это едет?

По дороге катил почтовый экипаж: впереди сидели двое, а сзади был привязан огромный дорожный сундук. Когда экипаж подъехал ближе, Аня узнала в вознице сына начальника станции в Брайт Ривер, но его спутницу она видела впервые. Незнакомка ловко спрыгнула у ворот, даже прежде, чем лошадь остановилась.

Это была очень хорошенькая особа маленького роста, на вид скорее ближе к пятидесяти, чем к сорока, но с розовыми щеками, сверкающими черными глазами и глянцевитыми черными волосами, которые были увенчаны поразительной шляпкой, в изобилии украшенной цветами и перьями. Даже восемь миль, которые она проехала по пыльной дороге, не помешали ей остаться такой свеженькой и чистенькой, словно она только что вышла от портного.

— Это дом мистера Джеймса Харрисона? — спросила она с живостью.

— Нет, мистер Харрисон живет там, — сказала Аня в полнейшем удивлении.

— Конечно, конечно. Я сразу подумала, что этот дом слишком чистый и опрятный… слишком опрятный, чтобы здесь жил Джеймс, если только он не изменился до неузнаваемости с тех пор, как я его знала, — защебетала маленькая особа. — Это правда, что Джеймс собирается жениться на какой-то женщине из этого поселка?

— О, нет-нет! — воскликнула Аня, виновато краснея, так что незнакомка взглянула на нее с любопытством, словно заподозрив ее в матримониальных замыслах в отношении мистера Харрисона. — Ничего подобного!

— Но я читала об этом в здешней газете, — настаивала прекрасная незнакомка. — Подруга прислала мне газету с обведенной карандашом заметкой — подруги всегда охотно окажут подобную "любезность", — и над словами "недавно поселившийся у нас и пользующийся всеобщим уважением гражданин" было написано: "Джеймс Харрисон".

— О, эта заметка… это была просто шутка, — задохнувшись, едва вымолвила Аня. — Мистер Харрисон не собирался ни на ком жениться. Уверяю вас!

— Очень рада это слышать, — сказала розовощекая особа, ловко взбираясь на свое место в экипаже, — потому что ему однажды уже случилось жениться. Я — его жена. О, конечно вы удивлены. Я полагаю, что он тут изображал из себя холостяка и покорял сердца направо и налево. Так-так, Джеймс, — решительно покивала она через поле в сторону белого домика, — теперь забавам твоим конец. Теперь приехала я… хотя уж конечно не стала бы утруждать себя дальней дорогой, если бы не думала, что ты собираешься выкинуть какую-нибудь глупую штуку. Я полагаю, — обернулась она к Ане, — что этот его попугай все такой же богохульник, как и прежде?

— Его попугай… мертв… я думаю, — выдохнула бедная Аня, которая в этот момент была, пожалуй, не уверена даже в собственном имени.

— Мертв! О, тогда все будет отлично! — воскликнула ее собеседница с ликованием. — Я сумею справиться с Джеймсом, раз этой птицы больше нет на моем пути!

С этим загадочным возгласом она радостно продолжила свой путь, а Аня влетела в дверь кухни, где столкнулась с Мариллой.

— Аня, кто эта женщина?

— Марилла, — сказала Аня торжественно, но в глазах у нее мелькали лукавые искорки, — как, на ваш взгляд, похоже, что я сошла с ума?

— Не больше, чем обычно, — сказала Марилла без малейшего намерения быть ироничной.

— Тогда, как вы думаете, я не сплю?

— Аня, что за глупости? Я спрашиваю, кто была эта женщина?

— Марилла, если я в здравом уме и не сплю, то она не может быть плодом моего воображения и, значит, она настоящая. Во всяком случае, я уверена, что ни за что не смогла бы вообразить такую шляпку… По ее словам, Марилла, она — жена мистера Харрисона.

Настала очередь Мариллы широко раскрыть глаза от изумления.

— Его жена! Аня! Тогда зачем же он выдавал себя за неженатого?

— Но он никогда не говорил, что неженат, — возразила Аня, желая быть справедливой. — Люди просто приняли это как нечто само собой разумеющееся. О, Марилла, что скажет на это миссис Линд?

Что именно имела сказать по этому поводу миссис Линд, они узнали, когда она зашла к ним в тот же вечер. Миссис Линд не была удивлена! Миссис Линд всегда ожидала чего-нибудь в этом роде! Миссис Линд всегда знала, что есть что-то на совести у мистера Харрисона!

— Подумать только, бросил жену! — воскликнула она возмущенно. — Такие вещи пишут только о Штатах, но кто мог ожидать, что подобное произойдет прямо здесь, в Авонлее?

— Но нам неизвестно точно, бросил ли он ее, — возразила Аня, полная решимости считать своего друга невиновным, пока его вина не доказана. — Мы не знаем фактов.

— Скоро узнаем. Я иду прямо туда, — заявила миссис Линд, которая так никогда и не усвоила, что есть в словаре такое слово, как «деликатность». — Никто не заподозрит, что я знаю о ее приезде, а мистер Харрисон должен был сегодня привезти из Кармоди кое-какие лекарства для Томаса, так что это будет удобным предлогом. Я все узнаю, а на обратном пути зайду и расскажу вам.

И миссис Линд смело ринулась туда, куда Аня боялась бы заглянуть даже случайно. Ничто не смогло бы склонить последнюю отправиться в дом Харрисонов, но и в ней была естественная и вполне законная доля любопытства, и в глубине души она была рада, что миссис Линд собирается раскрыть эту удивительную тайну. Но напрасно они с Мариллой ожидали возвращения этой доброй женщины. В тот вечер миссис Линд больше не посетила Зеленые Мезонины. Причину этого объяснил Дэви, возвратившийся домой к девяти часам от Бултеров.

— Я встретил в долине миссис Линд и еще какую-то… чужую, — сказал он. — И, Бог ты мой, как они тараторили наперебой! Миссис Линд велела передать вам, что ей очень жаль, но сегодня уже поздно и она не придет… Аня, я ужасно голодный. Мы пили чай у Милти в четыре часа, и я думаю, что миссис Бултер по-настоящему жадная: она не дала нам ни варенья, ни пирога… даже хлеба и то было мало.

— Дэви, в гостях ты не должен критиковать угощение, — произнесла Аня торжественно. — Это очень плохая манера.

— Да я ничего… только так подумал, — сказал Дэви бодро. — Аня, дай человеку поужинать.

Аня взглянула на Мариллу, которая вошла следом за ней в буфетную и осторожно закрыла за собой дверь.

— Намажь ему хлеб вареньем, Аня. Я знаю, как пьют чай у Леви Бултера.

Дэви взял свой кусок хлеба с вареньем и вздохнул.

— Сколько все-таки разочарований в этом мире, — заметил он. — У Милти есть кошка, и у нее три недели изо дня в день были судороги. Милти говорит, что ужасно смешно на нее тогда смотреть. И я пошел к нему сегодня нарочно, чтобы поглядеть, как это будет. А эта скверная старая кошка не пожелала сделать ни одной судороги, а все оставалась здоровой, как лошадь, хотя мы с Милти торчали возле нее целый день и ждали. Ну да ладно, — лицо Дэви постепенно прояснялось, по мере того как сливовое варенье вносило успокоение в его душу, — может, в другой раз увижу. Ведь не может быть, чтобы она вдруг совсем перестала делать судороги, раз это уже вошло у нее в привычку, правда?.. А варенье ужасно вкусное.

У Дэви не было горестей, от которых его не могло бы излечить сливовое варенье.

Воскресенье выдалось такое дождливое, что всякое движение в Авонлее прекратилось, но, несмотря на это, к понедельнику каждый из жителей уже слышал какую-нибудь версию истории мистера Харрисона. Школа гудела от слухов, и Дэви вернулся домой, располагая самыми разнообразными сведениями.

— Марилла, у мистера Харрисона новая жена… то есть не совсем новая, просто они делались неженаты на некоторое время, так Милти говорит. Я всегда думал, что люди должны быть женаты, раз уж взялись за это дело. Но Милти говорит, что есть способы перестать, если они не могут договориться, и самый простой — взять да и бросить жену… и именно так мистер Харрисон и поступил. Милти говорит, что мистер Харрисон ушел от жены потому, что она бросала в него разные вещи… тяжелые… А Арти Слоан говорит, что она не разрешала ему курить. А Нед Клэй говорит, что она его без конца ругала. Я не бросил бы мою жену из-за такой ерунды, я просто топнул бы и сказал: "Жена, ты должна делать то, что мне нравится, потому что я муж". Я думаю, она сразу послушалась бы. Но Орилия Клэй говорит, что это, наоборот, жена бросила его, потому что он не вытирал ботинки у порога, когда входил в дом, и Орилия говорит, что не винит ее за это… Сейчас сбегаю к мистеру Харрисону поглядеть на нее.

Дэви скоро вернулся, несколько разочарованный.

— Миссис Харрисон не было дома: она уехала в Кармоди с миссис Линд покупать новые обои для гостиной. А мистер Харрисон просил Аню прийти к нему, он хочет с ней поговорить. И знаете, что еще? Пол чистый, а мистер Харрисон бритый, хотя вчера не было никакой проповеди!

Кухня мистера Харрисона предстала глазам Ани в совершенно незнакомом виде. Пол действительно сиял чудеснейшей чистотой, то же самое относилось ко всем предметам мебели. Стены были выбелены, печь начищена так, что в ней можно было увидеть свое отражение, оконные стекла сверкали на солнце. За столом сидел мистер Харрисон в своей обычной рабочей одежде, отличительными признаками которой еще в пятницу были самые разнообразные пятна и прорехи и которая теперь была вычищена и аккуратно залатана. Мистер Харрисон был тщательно выбрит, а те немногие волосы, которыми он еще располагал, были ровно подстрижены.

— Садись, Аня, садись, — сказал мистер Харрисон тоном, мало чем отличавшимся от того, каким жители Авонлеи говорили на похоронах. — Эмили уехала в Кармоди вместе с Рейчел Линд… Новая дружба на всю оставшуюся жизнь! Вот, Аня, кончилось мое спокойное времечко… кончилось. Отныне порядок и чистота — мой удел до конца моего земного существования.

Мистер Харрисон изо всех сил старался говорить уныло, но невольный огонек в глазах выдавал его.

— Мистер Харрисон, вы рады, что ваша жена вернулась! — воскликнула Аня, грозя ему пальцем. — Нечего притворяться, я это ясно вижу!

Лицо мистера Харрисона расплылось в смущенной улыбке.

— Ну да… ну да… я привыкаю к этому потихоньку, — сдался он. — Не могу сказать, что мне было неприятно увидеть Эмили. Мужчине действительно нужна женская защита в таком поселке, как наш, где стоит лишь сыграть в шашки с соседом, как тебя уже обвинят в том, что ты приударяешь за его сестрой, да еще и распечатают про это в газетах со всеми подробностями.

— Никому бы и в голову не пришло, будто вы ухаживаете за Изабеллой Эндрюс, если бы вы не изображали из себя холостяка, — сказала Аня сурово.

— А я не изображал. Если бы меня спросили, женат ли я, я бы честно ответил, что женат. Но все почему-то решили, что я непременно должен быть холостой. А сам я не горел желанием откровенничать на этот счет… Мне и без того было нелегко. Какое бы это было удовольствие для миссис Линд узнать, что меня бросила жена, скажи-ка?

— Некоторые говорят, что это вы ее бросили.

— Начала она, Аня, она… Я собираюсь рассказать тебе всю историю, потому как не хочу, чтобы ты думала обо мне хуже, чем я заслуживаю… да и об Эмили тоже. Но давай выйдем на крыльцо. Здесь так невыносимо чисто, что у меня в душе что-то вроде тоски по родному дому. Я думаю, что со временем привыкну к новому порядку, но пока мне все-таки легче, когда я смотрю на двор. Эмили еще не успела им заняться.

Как только они поудобнее уселись на крыльце, мистер Харрисон начал свою скорбную повесть:

— Жил я прежде в Скотсфорде, в Нью-Брансуике. Хозяйство вела моя сестра, и это вполне меня устраивало: она любила чистоту в разумных пределах и не очень мне этим досаждала — в общем, портила меня, как говорит Эмили… Но три года назад сестра умерла, а перед смертью очень беспокоилась, что будет со мною, и, наконец, взяла с меня обещание, что я женюсь. И посоветовала она мне взять в жены Эмили Скотт, потому как у Эмили и деньги водятся, и хозяйка она образцовая. А я и говорю: "Да Эмили Скотт на меня и глядеть-то не захочет". — "Сделай предложение — и увидишь", — отвечала сестра. Ну, чтобы ее успокоить, я пообещал… да так и сделал. А Эмили взяла да согласилась! Никогда в жизни я не был так удивлен, Аня… такая умная хорошенькая женщина, как она, — и такой старый мужик, как я. И сначала, должен тебе сказать, думал я, что мне чертовски повезло… Так вот, поженились мы, съездили в маленькое свадебное путешествие, на две недели, и вернулись домой. Приехали мы в десять вечера, и даю тебе слово, что через полчаса эта женщина уже чистила, скребла и мыла… О, я вижу, ты думаешь, что мой дом в этом нуждался, — у тебя очень выразительное лицо, Аня, — но нет, дела обстояли не так плохо. Хотя, конечно, я признаю, что изрядно запустил свое жилье, пока оставался холостяком, но перед тем, как жениться, я нанял поденщицу, и она все вычистила и привела в порядок. Так что все было сравнительно неплохо. Но поверь мне, даже если ты приведешь Эмили в новейший дворец из белого мрамора, она начнет драить его в ту самую минуту, как только найдет и нацепит на себя какой-нибудь передник… И чистила она дом до часу ночи, а в четыре снова была на ногах и за тем же занятием. И так она продолжала… насколько я могу судить, она никогда не останавливалась. Это было вечное подметание, отмывание, оттирание и вытирание, которое прекращалось только по воскресеньям, и тогда она никак не могла дождаться понедельника, чтобы начать снова. Но каждый развлекается по-своему, и я мог бы примириться со всем этим, если бы только она оставила меня в покое. Но она не оставила. Она решила переделать меня, но я попался ей уже не в том возрасте… Мне не разрешалось входить в дом, если я не сменю у порога ботинки на шлепанцы. Я не имел права до конца моих дней курить трубку в доме, адолжен был отправляться в сарай. К тому же у меня было плоховато с грамматикой, а Эмили в молодости была учительницей, и ей так и не удалось от этого оправиться. А еще она не могла вынести, что я ем с ножа… И так оно и шло — вечные придирки и упреки. Но, справедливости ради, надо сказать, что я был не лучше. Я даже не пытался исправиться, хотя мог бы. Но я только раздражался и спорил с ней. Я заявил ей однажды, что она не жаловалась на мою грамматику, когда я делал ей предложение. Это было слишком бестактно. Женщина скорее простит мужчине, если он ударит ее, чем если намекнет, что она была слишком рада выйти за него замуж… Пререкались мы с ней без конца, и было это не очень-то приятно, но возможно, мы все же через некоторое время привыкли бы друг к другу, если бы не Джинджер. Он и оказался той скалой, о которую разбился наш семейный корабль. Эмили не любила попугаев, а уж привычки Джинджера богохульствовать и совсем вынести не могла. Но я был очень, привязан к этой птице, которую получил от брата. Брат был моим любимцем еще с тех пор, когда мы были ребятишками. Потом он служил матросом, а перед смертью прислал мне своего попугая. Я не видел смысла в том, чтобы отучать птицу от ругательств. Нет для меня ничего хуже богохульств в устах человека, но ведь попугай всего лишь повторял то, что слышал, так, как я стал бы повторять китайскую речь. Надо было принимать, это в расчет. Но Эмили смотрела на это иначе — у женщин нет логики — и пыталась отучить Джинджера от грубых выражений, но преуспела в этом не больше, чем в попытках отучить меня говорить «теперича» и «опосля». Похоже, что чем больше она старалась, тем хуже становился Джинджер… совсем как я.

Ну вот, так и шли дела. Мы оба становились все раздражительнее, пока не произошла катастрофа. Эмили пригласила к чаю нашего священника с женой и еще одного священника с женой, которые у тех гостили. Я обещал заранее отнести Джинджера в какое-нибудь безопасное место, откуда его никто не мог бы услышать, — Эмили ни за что не дотронулась бы до его клетки даже десятифутовой палкой, — и я был твердо намерен сдержать свое обещание, потому как не хотел, чтобы священники услышали в моем доме что-нибудь для них неприятное. Но это выскочило у меня из головы, — Эмили до того замучила меня насчет чистого воротничка и грамматики, что ничего в том нет удивительного, — я и не вспомнил о бедном попугае, пока мы не сели за стол. Как раз в тот момент, когда священник номер один дошел до середины молитвы, Джинджер, клетка которого стояла на крыльце возле окна столовой, возвысил свой голос. Во дворе появился индюк, а вид индюка всегда производил на Джинджера тяжелое впечатление. Но в тот раз он превзошел самого себя. Можешь улыбаться, Аня, не спорю, что и сам не раз посмеивался над этим с тех пор, но тогда мне было почти так же стыдно, как и Эмили. Я вышел и отнес Джинджера в сарай. Не скажу, чтобы я получил удовольствие от того чаепития. По выражению лица Эмили было ясно, что и Джинджера, и мистера Джеймса Харрисона ждут большие неприятности. Когда гости ушли, я отправился на пастбище за коровами и по пути обдумал случившееся. Мне было жаль Эмили, и я винил себя, что не оказался предупредительным по отношению к ней. К тому же я опасался, не подумали ли священники, что Джинджер пополнял свой словарь за счет моих выражений. Короче говоря, я решил, что с Джинджером нужно разделаться, по возможности милосердно. Когда я пригнал коров домой и пошел, чтобы сказать об этом решении Эмили, ее не оказалось, а оказалось письмо на столе — совсем как в рассказах. Она писала, что я должен выбирать между ней и Джинджером и что она возвращается в свой собственный дом и останется там, пока я не приду, чтобы сообщить ей, что с попугаем покончено. Тут я разозлился, Аня, и сказал себе: раз так, пусть ждет до судного дня. На этом я и остановился. Я упаковал все ее вещи и отправил ей. По деревне пошли разговоры — Скотсфорд ничуть не лучше Авонлеи в том, что касается сплетен, — и все сочувствовали Эмили. От этого я еще пуще злился. Стало ясно, что придется уехать, а иначе не видать мне покоя. Я решил перебраться сюда, на остров, который знал и любил с детства. Эмили всегда говорила, что не стала бы жить в таком месте, где страшно гулять в сумерки, потому как запросто можно свалиться в море. Так что назло ей я переехал сюда. Вот и вся история. Я не слыхал об Эмили ни слова, пока в субботу, вернувшись домой с поля, не нашел ее за мытьем полов, а на столе — первый приличный обед, какой я ел с тех пор, как она ушла от меня. Она велела мне поесть, а потом уж мы поговорим — из чего я заключил, что она научилась-таки кое-чему насчет того, как надо обращаться с мужчиной. Так вот, она здесь и собирается остаться… учитывая, что Джинджера больше нет, а остров несколько больше по размерам, чем она предполагала. А вот и она с миссис Линд… Нет, не уходи, Аня. Останься и познакомься с Эмили. Она обратила на тебя внимание в субботу. Спрашивала, кто эта красивая рыжеволосая девушка в доме по соседству.

Миссис Харрисон сердечно приветствовала Аню и настояла, чтобы она осталась на чашечку чая.

— Джеймс рассказал мне, как вы были добры к нему: пекли ему пироги и все прочее, — сказала она. — Я хочу как можно скорее познакомиться со всеми моими новыми соседями. Миссис Линд замечательная женщина, не правда ли? Такая дружелюбная и отзывчивая!

Когда опустились душистые июньские сумерки и светляки начали зажигать свои звездные лампы, миссис Харрисон пошла проводить Аню.

— Я думаю, — сказала миссис Харрисон доверительно, — что Джеймс рассказал вам нашу историю?

— Да.

— Тогда мне нет нужды рассказывать ее, потому что Джеймс честный и справедливый человек. Теперь я понимаю, что не он один был виноват в наших раздорах. Не прошло и часа, как я ушла от него, а я уже пожалела, что поторопилась, но мне было стыдно в этом признаться. Я понимаю теперь, что ожидала слишком многого от мужчины. Было просто глупо ругать его за грамматические ошибки. Разве так уж важно, правильно ли мужчина говорит, если он хороший, рачительный хозяин и не сует нос в кладовую, чтобы поглядеть, сколько сахара жена израсходовала за неделю. Я чувствую, что теперь мы с Джеймсом будем по-настоящему счастливы. Хотела бы я знать, кто этот «Обозреватель». Я многим ему обязана и хотела бы его поблагодарить.

Миссис Харрисон так никогда и не узнала, что ее благодарность нашла свой путь к «Обозревателю», так как Аня сочла за лучшее промолчать, немало смущенная столь значительными последствиями легкомысленных заметок, которые примирили мужа и жену и создали репутацию прежде непризнанному пророку.

По возвращении домой Аня застала в кухне Зеленых Мезонинов миссис Линд, которая рассказывала Марилле историю супругов Харрисон.

— Ну, понравилась тебе новая соседка? — спросила она Аню.

— Очень. Я думаю, она славная женщина.

— Именно так, — выразительно подтвердила миссис Рейчел. — Я только что говорила Марилле, что, по моему мнению, ради нее нам всем следует смотреть сквозь пальцы на странности мистера Харрисона и постараться, чтобы она чувствовала себя здесь как дома, вот что. Ну, мне пора домой. Томас, верно, скучает обо мне. Я смогла позволить себе отлучиться ненадолго, потому что Элиза здесь, Да и он, кажется, чувствует себя гораздо лучше в эти последние несколько дней. Но я не люблю покидать его надолго… Я слышала, Гилберт Блайт подал заявление об уходе из школы в Уайт Сендс. Осенью он едет в университет.

И миссис Линд внимательно посмотрела на Аню, но та склонилась над сонным Дэви, который клевал носом сидя на диване, и ничего нельзя было прочесть на ее лице. Она унесла Дэви, прижав свою нежную округлую щеку к его кудрявой головке. Когда они поднимались по лестнице, Дэви крепко обнял ее за шею усталой рукой и поцеловал, жарко и влажно.

— Ты ужасно милая, Аня. Милти Бултер сегодня сочинил и написал на своей грифельной дощечке стишок, а потом показал Дженни Слоан.

И это точно выражает мои чувства к тебе, Аня.