Онлайн чтение книги Античная драма
АНТИГОНА

Сестра моя любимая, Исмена,

Не знаешь разве, Зевс до смерти нас

Обрек терпеть Эдиповы страданья.

Ведь нет такого горя иль напасти,

Позора иль бесчестия, каких

С тобой мы в нашей жизни не видали.

А нынче в городе о чем толкуют?

Какой указ царем Креонтом дан?

Ты что-нибудь слыхала? Или ты

Не знаешь о беде, грозящей брату?

Нет, Антигона, никаких я слов,

Ни радостных, ни горьких, не слыхала

С тех пор, как пали оба наши брата,

Друг друга в поединке поразив.

Лишь знаю, что ушло аргивян войско

Сегодняшнею ночью, — вот и все.

Не лучше мне от этого, не хуже.

Я знала, потому из врат дворцовых

И вызвала — сказать наедине.

В чем дело? Вижу, весть твоя мрачна.

Чтит погребеньем одного из братьев

Креонт, а у другого отнял честь.

Он Этеокла в землю по обряду

Сокрыл, и тот Аида стал достоин.

Злосчастного же тело Полиника

Он всем через глашатая велит

Не погребать и не рыдать над ним,

Чтоб, не оплакан и земле не предан,

Он сладкой стал добычей хищным птицам.

Как слышно, сам Креонт по доброте

Тебе и мне — да, мне! — о том объявит.

Сюда идет он возвестить приказ

Не знающим, его, считая дело

Немаловажным, — и ослушник будет

Побит камнями перед всем народом.

Теперь ты знаешь и покажешь скоро,

Ты благородна иль низка душой.

О, бедная сестра! Но что мне делать?

Могу ли я помочь иль помешать?

Поможешь ли ты мне? Со мной ли будешь?

В каком же деле? Что ты замышляешь?

Ты мертвого поднимешь ли со мною?

Похоронить? Но это под запретом…

И за себя и за тебя для брата

Все сделаю, ему останусь верной.

О, дерзкая! Креопту вопреки?

Он у меня не волен взять мое.

Увы, сестра, подумай: наш отец

Погиб, отвержен, презираем всеми,

Свои разоблачивши преступленья

И очи вырвав сам, своей рукой,

И мать-жена — два имени единой! —

С позором в петле кончила свой век.

И оба наших брата злополучных,

Кровь братскую пролив своей рукой,

Друг друга одновременно убили.

Теперь — подумай — как, одни оставшись,

Погибнем бедственно и мы с тобой,

Закон нарушив и царя веленье?

Мы женщинами рождены, и нам

С мужчинами не спорить, — помни это.

Над нами сильный властвует всегда,

Во всем — и в худшем — мы ему покорны.

И потому Подземных умоляю [97] …Подземных умоляю… — то есть богов подземного царства, преисподней.

Я, подневольная, о снисхожденье.

Я буду подчиняться тем, кто властен:

Нет смысла совершать, что выше сил.

Просить не стану: мне твое участье

Не надобно, хотя б ты и желала.

Что хочешь делай — схороню его.

Мне сладко умереть, исполнив долг.

Мила ему, я лягу рядом с милым,

Безвинно согрешив. Ведь мне придется

Служить умершим дольше, чем живым.

Останусь там навек. А ты, коль хочешь,

Не чти законов, чтимых и богами.

Всегда бессмертных чтила я, но все же

Я против воли граждан не пойду.

Что ж, и не надо: я пойду одна

Земли насыпать над любимым братом.

Как за тебя, несчастную, мне страшно!

Не бойся! За свою судьбу страшись.

Но только никому не говори,

Держи все в тайне, — промолчу и я.

Нет, доноси! Мне станешь ненавистней,

Коль умолчишь, чем если скажешь всем.

Ты сердцем горяча к делам ужасным.

Служу я тем, кому служить должна.

О, если б так! Ты хочешь, да не можешь.

Без сил паду, но все же сделав дело.

За безнадежное не стоит браться.

Ты ненавистна мне с такою речью,

И мертвому ты станешь ненавистной.

Оставь меня одну с моим безумством

Снести тот ужас: он не так ужасен,

Как смертью недостойной умереть.

Ну что ж, безумная, иди, коль хочешь,

Но близким, как и раньше, ты близка.

Солнца луч, никогда еще

Светом ты не дарил таким

Семивратные Фивы!

Лик ты нам наконец явил,

Око родного дня, взойдя

Над потоком Диркейским. [98] …над потоком Диркейским. — Диркс — река в Фивах… словно орел… — Орел считался заклятым врагом дракона, а фивавцы возводили свой род к поколению людей, выросшему из посеянных Кадмом драконьих зубов. Поэтому сравнение с орлом символично.

Воин Аргоса, тот, что к нам,

Весь закован в броню, пришел

Со щитом своим белым,

Быстрым бегом назад бежит,

Пораженный тобою.

Он на нашу страну для раздора пошел,

Приведен Полиником, и, словно орел,

Он с пронзительным криком над ней пролетел,

Белоснежными скрытый крылами, и был

Он толпой окружен меченосных бойцов,

В шлемах, конскою гривой венчанных.

Он у наших домов стоял;

Грабил все у семи ворот

С пикой, жаждущей крови,

Но назад он ушел, не смог

Ни голодную пасть свою

Напитать нашей кровью,

Ни Гефеста огню предать

Наших башен венцы. Такой

Шум был поднят Ареем!

Столь тяжелой была борьба

С необорным драконом,

Ибо Зевс хвастунов громогласный язык

Ненавидит извечно и, их увидав,

Как широким потоком подходят они,

Златом в поле гремя, за кичливую спесь

Мечет молнию в них, — а мечтали они

С наших стен возгласить о победе.

На землю гулко упал,

Факел сжимая в руке,

Тот, кто недавно, на нас

В гневе своем ополчась,

Вакхом исполнен, безумствовал здесь,

Злобой, как ветром, влекомый.

Но, обманув надежды его,

Был многомилостив к нам Арей, — [99] Арей — он же Арес — бог войны.

Иначе бранный бог порешил.

Беды сея на темя врагов,

Он прочь отогнал их.

Здесь, к семи подступивши фиванским вратам,

Стали семь полководцев противу семи.

Перед Зевсом, вершителем сечи,

Бой окончив, сложили доспехи свои.

Лишь двоим приказала судьба,

Беспощадною пикой друг друга пронзив,

Обоюдную встретить кончину.

К нам наконец низошла

С именем громким Победа,

Светлой улыбкой приветствуя

Град беговых колесниц.

Так предадим же забвенью теперь

Ужас промчавшейся брани!

В храмы бессмертных богов пойдем.

Пусть ликованье гремит всю ночь

Пенья и плясок священных! Пусть

Топчет землю фиванскую Вакх

И нами предводит.

Но смотрите, вон сын Менекеев, Креонт,

Приближается, нашей страны государь,

Новый царь наш по воле богов,

О, какие решенья приносит он нам?

Всем он ныне собраться велел

Чрез глашатая, всех он собрал на совет

Семивратного града, старейшин.

О граждане! Богами после бури

Корабль наш в пристань тихую введен.

Я вестников послал, чтоб поименно

Сюда созвать вас

Знаю, как вы Лая

Державную прилежно чтили власть;

Я помню, что когда Эдип, царивший

Здесь, в городе, погиб, — с его детьми

Вы сердцем пребывали неизменно.

Но так как смертию двойной они

В один погибли день, сразив друг друга,

Братоубийством руки осквернив, —

Теперь я власть державную приемлю,

Погибшим самый близкий по родству.

Но трудно душу человека знать,

Намеренья и мысли, коль себя

В законах он и власти не покажет.

Что до меня, мне и теперь и прежде

Тот из царей казался наихудшим,

Кто и советам добрым не внимает,

И уст не размыкает, страхом скован,

А тот, кто друга больше, чем отчизну,

Чтит, — я такого ни во что не ставлю.

Я сам — о, пусть всезрящий знает Зевс! —

Молчать не стану, видя, что опасность

Фиванцев ждет, что им грозит погибель.

Я не возьму вовек врага отчизны

Себе в друзья: я знаю, что она —

Всем: нам прибежище и что друзей

Найдем, плывя одной дорогой с нею.

Таким заветом возвеличу город.

Теперь же всем я должен возвестить

О тех двух братьях, о сынах Эдипа:

Я Этеокла, что в бою за город

Пал, все копьем своим преодолев,

Велел предать земле и совершить

Над ним обряд, достойный благородных.

О брате ж Этеокла, Полинике,

Который край свой и богов отчизны,

Вернувшись из изгнанья, сжечь хотел

Дотла и братскою упиться кровью

И граждан всех рабами увести, —

О нем мы возвещаем всем: его

Не хоронить, и не рыдать над ним,

И хищным птицам там, без погребенья,

И псам его оставить в знак позора.

Так я решил — и никогда злодей

Почтен не будет мной как справедливый.

Но тот, кто будет граду вечно предан,

Живой иль мертвый — будет мной почтен.

Ты в этом волен, Менекея сын,

Кто граду друг, кто недруг — ты решаешь.

Закон, какой угодно, применять

Ты можешь и к умершим и живущим.

Так будьте же вы стражами закона.

Кто помоложе, пусть и труд несет.

У тела сторожа уже стоят.

Но что еще ты хочешь приказать?

Бороться с нарушителем закона.

Безумных нет, кому же смерть мила?

Да, наказанье — смерть. Но все ж корысть

Людей прельщает и ведет на гибель.

Царь, не спешил сюда я в быстром беге,

Не чуя ног, не запыхался я.

Нет, медлил на пути не раз в раздумье

И мыслил — не вернуться ль мне назад.

Мой разум долго говорил со мною:

«Несчастный, что спешишь ты к наказанью?..

Безумец! Медлишь ты? Когда ж Креонту

Другой доставит весть, ты будешь плакать».

В раздумье этом медленно я брел,

А так и краткий путь нам станет долгим.

Но наконец решил прийти к тебе

И весть хоть и плохую, а поведать;

Я прихожу к тебе с одной надеждой:

Страдать за то лишь, в чем я виноват.

Но в чем же дело? Перед чем робеешь?

Сперва я о себе скажу: в том деле

Я не замешан, делавших не видел, —

Несправедливо в нем меня винить.

Твой зорок глаз, ты на увертки ловок,

И ясно: важное ты скажешь нам.

Дурная весть замкнула мне уста.

Ну, говори и, кончив, убирайся.

Сейчас скажу: недавно тело кто-то

Похоронил и после сам ушел,

Сухой посыпав пылью по обряду.

Что ты сказал? Из граждан кто дерзнул?

Не знаю: ни следов от топора,

Ни куч земли нет от мотыги; всюду

Земля суха, без трещин, без борозд

От колеса: все чисто совершили.

Лишь страж дневной на это указал,

В тяжелое мы впали изумленье;

Не виден труп, хоть не зарыт: от скверны

Покрыт он только тонким слоем праха.

Следа ни хищный зверь, ни пес бродячий,

Труп растерзавший, не оставил там;

Речь бранная меж нами закипела:

Страж стража уличал; дойди до драки

У нас — никто б тогда не помешал:

Ведь все и каждый были в том виновны.

Никто не признавался, отпирались

Все: раскаленное железо в руки

Готовы были брать, в огонь пойти,

Богами клясться, что об этом деле

Не знали мы, что не были причастны.

В конце же, после поисков напрасных,

Один сказал, — и в ужасе мы все

Главой к земле поникли, и никто

Ни возразить не смог, ни дать совет,

Как лучше действовать. «Царю, — сказал он, —

Открыть все надо, а скрывать нельзя».

То мненье взяло верх, и, бесталанный,

На эту долю я судьбою послан.

Явился я незваным, не охотой:

Но мил гонец с известием плохим.

Царь, мне давно такая мысль пришла:

Не боги ли то дело совершили?

Молчи, чтоб я не загорелся гневом,

А ты безумным не прослыл под старость!

Слова твои несносны — будто боги

Имеют попечение о мертвом;

Как благодетеля того покрыть,

Кто шел сюда затем, чтоб выжечь храмы,

Столпами обнесенные, казну их,

И область, и законы разорить!

Иль злые люди почтены богами?

Не быть тому! Но на приказ мой в Фивах

Ворчат, им тяготятся, головой

Тайком качают: под ярмом, как должно,

Не держат выи, мною недовольны.

Что ими эти стражи склонены

За плату, превосходно знаю я;

Ведь нет у смертных ничего на свете,

Что хуже денег. Города они

Крушат, из дому выгоняют граждан,

И учат благородные сердца

Бесстыдные поступки совершать,

И указуют людям, как злодейства

Творить, толкая: их к делам безбожным.

Но кто на это дело был подкуплен,

В свой день получит должное возмездье.

И если мною почитаем Зевс, —

А это знаешь, — я при всех клянусь,

Что, если в погребении повинный

Не будет мне пред очи приведен,

Вам смерти будет мало, вас живыми

Подвешу я, чтоб наглость ту раскрыть,

Так вы узнаете, где добывать

Себе барыга, и скоро вы поймете,

Что и барыш не всякий нам на пользу,

Что не добром полученные деньги

Скорее к злу ведут нас, чем к добру.

Велишь сказать? Иль так уйти прикажешь?

Ты знаешь ли, как речь твоя противна?

Душе она противна иль ушам?

Зачем искать, где мой гнездится гнев?

Душе виновник мерзок, я — ушам.

А, вижу я: ты болтуном родился.

Пусть так; но я не совершил проступка.

Нет, совершил и жизнь за деньги продал.

Увы!

Как плохо, коль судья неправо судит.

Оставь судью в покое. Если вы

Виновников сюда не приведете,

Пожмете вы, что прибыль эта — зло.

Уж лучше б отыскался… Только случай

Решит, он попадется или нет.

Нет, здесь меня ты больше не увидишь.

Теперь я спасся, вопреки всему,

И должен возблагодарить бессмертных.

Много есть чудес на свете,

Человек — их всех чудесней.

Он зимою через море

Правит путь под бурным ветром

И плывет, переправляясь

По ревущим вкруг волнам.

Землю, древнюю богиню,

Что в веках неутомима,

Год за годом мучит он

И с конем своим на поле

Всюду борозды ведет.

Муж, на выдумки богатый,

Из веревок вьет он сети

И, сплетя, добычу ловит:

Птиц он ловит неразумных,

Рыб морских во влажной бездне,

И стада в лесу дремучем,

И зверей в дубравах темных,

И коней с косматой гривой

Укрощает он, и горных

Он быков неутомимых

Под свое ведет ярмо.

Мысли его — они ветра быстрее;

Речи своей научился он сам;

Грады он строит и стрел избегает,

Острых морозов и шумных дождей;

Все он умеет; от всякой напасти

Верное средство себе он нашел.

Знает лекарства он против болезней,

Но лишь почует он близость Аида,

Как понапрасну на помощь зовет.

Хитрость его и во сне не приснится;

Ото искусство толкает его

То ко благим, то к позорным деяньям.

Если почтит он законы страны,

Если в суде его будут решенья

Правыми, как он богами клялся, —

Неколебим его город; но если

Путь его гнусен — ни в сердце мое,

Ни к очагу он допущен не будет…

То бессмертных ли знак?

Я с сомненьем борюсь,

Я ее узнаю — как могу я сказать,

Что она — не дитя Антигона?

Злополучная ты!

О Эдипа, отца злополучного, дочь!

Что случилось с тобой? Иль преступница ты?

Преступила ль царевы законы

И, в безумье то дело свершила?

Вот сделавшая дело. Мы схватили

Ее за погребеньем. Где ж Креонт?

Он кстати вновь выходит из дворца,

В чем дело? Почему я вышел кстати?

Царь! Человек ни в чем не должен клясться:

Окажется потом, что он солгал.

Я говорил, что не вернусь сюда,

Так был убит угрозами твоими,

Однако радость, коль не ждешь ее,

Бывает выше всяких удовольствий, —

И вот я снова здесь, хотя и клялся,

Веду ее: схватили мы девицу,

Когда умершего обрядом чтила.

Тут жребия метать уж не пришлось:

Моя находка, не кого другого!

Теперь, как хочешь, царь, ее суди;

Что ж до меня, я от забот свободен.

Но где ее схватил ты и когда?

Она похоронила прах, — сам знаешь.

Ты здрав умом и подтвердить готов?

Я видел сам, как тело хоронила,

Запрет нарушив, — ясно говорю!

Как вы ее застигли? Как схватили?

Так было дело. Страшные угрозы

Твои услышав, мы пошли на место,

С покойника смахнули пепел, — тело,

Наполовину сгнившее, открыли,

А сами сели на пригорке, так,

Чтоб с ветром к нам не доносилось смрада.

Друг друга подбодряли, если ж это

Был нерадив, того бранили крепко.

Так время шло, пока на небесах

Не встало солнце диском лучезарным

И зной не запылал. Но тут внезапно

Поднялся вихрь — небесная напасть,

Застлал от взоров поле, оборвал,

Листву лесов равнинных; воздух пылью

Наполнился. Зажмурясь, переносим

Мы гнев богов… Когда же наконец

Все стихло, видим: девушка подходит

И стонет громко злополучной птицей,

Нашедшею пустым свое гнездо.

Лишь увидала тело обнаженным,

Завыла вдруг и громко стала клясть

Виновников. И вот, песку сухого

В пригоршнях принеся, подняв высоко

Свой медный, крепко скованный сосуд,

Чтит мертвого трикратным возлияньем.

Мы бросились и девушку схватили.

Она не оробела. Уличаем

Ее в былых и новых преступленьях, —

Стоит, не отрицает ничего.

И было мне и сладостно и горько;

Отрадно самому беды избегнуть,

Но горестно друзей ввергать в беду.

А все ж не так ее несчастье к сердцу

Я принимаю, как свое спасенье.

Ты, головой поникшая, ответь:

Так было дело или отрицаешь?

Не отрицаю, дело было так.

От обвиненья ты свободен. Можешь

На все четыре стороны идти.

А ты мне отвечай, но не пространно,

Без лишних слов, — ты знала мой приказ?

Да… Как не знать? Он оглашен был всюду.

И все ж его ты преступить дерзнула?

Не Зевс его мне объявил, не Правда,

Живущая с подземными богами

И людям предписавшая законы.

Не знала я, что твой приказ всесилен

И что посмеет человек нарушить

Закон богов, не писаный, но прочный.

Ведь не вчера был создан тот закон, —

Когда явился он, никто не знает.

И, устрашившись гнева человека,

Потом ответ держать перед богами

Я не хотела. Знала, что умру

И без приказа твоего, не так ли?

До срока умереть сочту я благом.

Тому, чья жизнь проходит в вечном горе,

Не прибыльна ли смерть? Нет, эта участь

Печали мне, поверь, не принесет.

Но если сына матери моей

Оставила бы я непогребенным,

То это было бы прискорбней смерти;

О смерти же моей я не печалюсь.

Коль я глупа, по-твоему, — пожалуй,

Я в глупости глупцом обвинена.

Суровый нрав сурового отца

Я вижу в дочери: ей зло не страшно.

Но помни: слишком непреклонный нрав

Скорей, всего сдается. Самый крепкий,

Каленный на огне булат скорее

Бывает переломлен иль разбит.

Я знаю: самых бешеных коней

Уздой смиряют малой. О себе

Не должен много мнить живущий в рабстве.

Она уж тем строптивость показала,

Что дерзостно нарушила закон.

Вторая ж дерзость — первую свершив,

Смеяться мне в лицо и ею хвастать.

Она была б мужчиной, а не я,

Когда б сошло ей даром своеволье.

Будь дочерью она сестры моей,

Будь всех роднее мне, кто Зевса чтит

В моем дому, — не избежит она

Злой участи, как и ее сестра.

Виновны обе в дерзком погребенье.

Зовите ту! Она — я видел — в доме

Беснуется, совсем ума лишилась.

Когда еще во тьме таится дело,

Своей душой преступник уличен.

Я ненавижу тех, кто — уличенный —

Прикрашивает сделанное зло.

Казни меня, — иль большего ты хочешь?

Нет, не хочу, вполне доволен буду.

Чего ж ты медлишь? Мне твои слова

Не по душе и по душе не будут.

Тебе ж противны действия мои.

Но есть ли для меня превыше слава,

Чем погребенье брата своего?

И все они одобрили б меня,

Когда б им страх не сковывал уста.

Одно из преимуществ у царя —

И говорить и действовать как хочет.

Из граждан всех одна ты мыслишь так.

Со мной и старцы, да сказать не смеют.

Тебе не стыдно думать с ними розно?

Чтить кровных братьев — в этом нет стыда.

А тот, убитый им, тебе не брат?

Брат — общие у нас отец и мать.

За что ж его ты чтишь непочитаньем?

Не подтвердит умерший этих слов.

Ты больше почитаешь нечестивца?

Но он — мой брат, не раб какой-нибудь.

Опустошитель Фив… А тот — защитник!

Один закон Аида для обоих.

Честь разная для добрых и для злых.

Но благочестье ль это в царстве мертвых?

Не станет другом враг и после смерти.

Я рождена любить, не ненавидеть.

Люби, коль хочешь, отправляясь к мертвым,

Не дам я женщине собою править.

Вот из двери выходит Исмена,

Горько плачет она о сестре.

Ее розовый лик искажен

Над бровями нависшею тучей.

Ты, вползшая ехидною в мой дом,

Сосала кровь мою… Не видел я,

Что две чумы питал себе на гибель!

Участвовала ты в том погребенье

Иль поклянешься, что и знать не знала?

Я виновата, коль сестра признает,

И за вину ответ нести готова.

Нет, это было бы несправедливо:

Ты не хотела, — я тебя отвергла.

Но ты, сестра, страдаешь; я готова

С тобой страданий море переплыть.

Всю правду знают боги в преисподней,

Но мне не мил, кто любит на словах.

Ты мне, родная, в чести не откажешь,

С тобой погибнув, мертвого почтить.

Ты не умрешь со мной, ты ни при чем,

Одна умру — и этого довольно.

Но как мне жить, когда тебя лишусь?

Спроси царя: ему ты угождаешь.

Зачем меня терзаешь ты насмешкой?

Коль насмехаюсь, в муках я смеюсь.

Чем я теперь могла б тебе помочь?

Спасай себя — завидовать не стану.

Увы! Ужель нужда твоей я доле?

Но ты предпочитаешь жизнь, я — смерть.

Я не молчала, высказала все.

Мы почитали разное разумным.

Но у обеих равная вина.

О, будь смелее! Ты живешь, а я

Давно мертва и послужу умершим.

Одна из них сейчас сошла с ума,

Другая же безумна, от рожденья.

О государь, и умный человек

В несчастии теряет свой рассудок.

Ты, например, коль зло творишь со злыми.

Как одинокой жить мне без нее?

Что значит «без нее»? Уж нет ее!

Ужели ты казнишь невесту сына?

Для сева земли всякие пригодны.

Но не найдешь нигде любви подобной.

Я не хочу для сына злой жены.

О милый Гемон, как унижен ты!

Постыла мне и ты, и этот брак.

Ужель ее отнимешь ты у сына?

Конец положит браку их Аид.

Так, значит, смерть ее предрешена?

Ты понял мысль мою. А вы, не медля,

Ведите, слуги, их обеих в дом,

Пусть там сидят по-женски, под запором.

И храбрецы пытаются бежать,

Когда Аид к их жизни подступает.

Блаженны между смертных те,

Чья жизнь не знала зол.

Но тем, которых потрясен

По воле божьей дом,

Не избежать сужденных бед,

Пока не сгинет род.

Так морские несутся валы

Под неистовым ветром фракийским

И из мрака пучины, со дна

Подымают крутящийся бурно

Черный песок,

И грохочут прибрежные скалы

Под ударами волн.

Я вижу: на Лабдаков дом [100] Лабдаков дом. — Лабдак — отец Лая, дед Эдипа.

Беда вослед беде

Издревле рушится. Живых

Страданья мертвых ждут.

Их вечно губит некий бог —

Им избавленья нет.

Вот и ныне: лишь свет озарил

Юный отпрыск Эдипова дома,

Вновь его поспешает скосить

Серп подземных богов беспощадный.

Губит его — И неистовой речи безумье,

И заблудшийся дух.

О Зевс! Твою ли сломит силу

Высокомерье человека? Ни

Сон ее не одолеет,

Все уловляющий в тенета,

Ни божьих месяцев чреда.

Ты — властитель всемогущий,

Ты вовек не ведал старости,

Для тебя обитель вечная

Твой сияющий Олимп.

И в минувшем и в грядущем

Лишь один закон всесилен:

Не проходит безмятежно

Человеческая жизнь.

Для многих странница-надежда —

Залог блаженства, но для многих

Она — пустое обольщенье,

Людских безудержных желаний

Неисполнимая мечта. Под конец разочарован

Живший в длительном неведенье:

Час придет — и он о пламень

Обожжет себе стопы.

Мудрый молвит: тех, кто злое

Принимать привык за благо,

Приведут к злодейству боги,

Горе ждет их каждый час.

Вот к нам Гемон идет, из твоих сыновей

Самый юный. Его не торопит ли скорбь,

Не горюет ли он

О судьбе Антигоны, невесты своей,

И о брачном утраченном ложе?

Сейчас узнаем лучше колдунов.

Мой сын, наш приговор твоей невесте

В тебе не вызвал гнева на отца?

Тебе всегда останемся мы милы?

Отец, я — твой. Твои благие мысли

Меня ведут — я ж следую за ними.

Любого брака мне желанней ты,

Руководящий мною так прекрасно.

Вот ото, сын, ты и держи в уме:

Все отступает пред отцовской волей.

Недаром же мы, смертные, желаем

Родить себе послушных сыновей,

Чтобы умели злом воздать врагу

И друга почитали б, как отец.

А что сказать о том, кто народит

Детей негодных? Что себе обузу

Он породил, посмешище врагам?

Не подчиняйся ж прихоти, не жертвуй

Рассудком из-за женщины, мой сын,

И знай, что будет холодна любовь,

Коль в дом к тебе войдет жена дурная.

Найдется ль язва хуже злого друга?

Нет, как врага отвергни эту деву, —

Пускай в Аиде вступит в брак с любым,

Раз я ее открыто обличил,

Ослушницу, единственную в граде.

Пред ними я не окажусь лжецом — нe казню.

Пускай зовет на помощь

Родную кровь! Я со своих спрошу,

Как и с чужих, коль будут непослушны.

Ведь кто в делах домашних беспристрастен,

И как правитель, будет справедлив.

А кто закон из гордости нарушит

Иль возомнит, что может власть имущим

Приказывать, тот мне не по душе.

Правителю повиноваться должно

Во всем — законном, как и незаконном.

Тот, кто властям покорен, — я уверен, —

Во власти так же тверд, как в подчиненье.

Он в буре битвы встанет близ тебя

Товарищем надежным и достойным.

А безначалье — худшее из зол.

Оно и грады губит, и дома

Ввергает в разоренье, и бойцов,

Сражающихся рядом, разлучает.

Порядок утвержден повиновеньем;

Нам следует поддерживать законы,

И женщине не должно уступать.

Уж лучше мужем буду я повергнут,

Но слыть не стану женщины рабом.

Коль в заблужденье нас не вводит возраст,

Нам кажется, — ты говоришь умно.

Бессмертные даруют людям разум,

А он на свете — высшее из благ.

К тому же я не в силах утверждать,

Что ты в словах своих несправедлив,

Но и другой помыслить правду может.

Мне узнавать приводится заране,

Что люди мыслят, делают, бранят.

Для гражданина взор твой страшен, если

Его слова не по сердцу тебе.

А я повсюду слушаю — и слышу,

Как город весь жалеет эту деву,

Всех менее достойную погибнуть

За подвиг свой позорнейшею смертью:

Она не допустила, чтобы брат,

В бою сраженный и не погребенный,

Добычей стал собак и хищных птиц.

Она ли недостойна светлой чести?

Такая ходит смутная молва…

Конечно, для меня нет счастья выше

Благополучья твоего. И вправду:

Что для детей отцовской славы краше?

Что славы сына краше для отца?

Но не считай, что правильны одни

Твои слова и, кроме них, ничто.

Кто возомнит, что он один умен,

Красноречивей всех и даровитей,

Коль разобрать, окажется ничем.

И самым мудрым людям не зазорно

Внимать другим и быть упорным в меру.

Ты знаешь: дерева при зимних ливнях,

Склоняясь долу, сохраняют ветви,

Упорные же вырваны с корнями.

Тот, кто натянет парус слишком туго

И не ослабит, будет опрокинут,

И поплывет ладья его вверх дном.

Так уступи же и умерь свой гнев;

Затем что, если мнение мое,

Хоть молод я, внимания достойно,

Скажу: всего ценней, когда с рожденья

Муж полон знанья, если ж нет, — что часто

Случается, — пусть слушает разумных.

Так неужель к лицу мне, старику,

У молодого разуму учиться?

Лишь справедливости. Пусть молод я, —

Смотреть на дело надо, не на возраст.

А дело ли — бесчинных почитать?

Я почитать дурных не предлагаю.

По в ней как раз не этот ли порок?

Того не подтвердит народ фиванский.

Иль город мне предписывать начнет?

Не видишь ты, что говоришь, как отрок?

Иль править в граде мне чужим умом?

Не государство — где царит один.

Но государство — собственность царей!

Прекрасно б ты один пустыней правил!

Он, кажется, стоит за эту деву?

Коль дева — ты, я о тебе забочусь.

О негодяй! Ты на отца идешь?

Ты, вижу, нарушаешь справедливость.

Не тем ли, что свое господство чту?

Не чтишь, коль ты попрал к богам почтенье.

О, нрав преступный, женщине подвластный!

Не скажешь ты, что я служу дурному.

Однако же вся речь твоя — о ней!

Нет, и о нас, и о богах подземных.

Ты все же в брак не вступишь с ней живою.

Когда умрет, за ней умрет другой.

С угрозами ты выступаешь, дерзкий?

Угроза ли — с пустым решеньем спорить?

Раскаешься в безумных поученьях!

Сказал бы: глупый! — будь ты не отец.

Раб женщины! Не ластись, не обманешь!

Сам говоришь, других не хочешь слушать!

Да? Но, клянусь Олимпом, не на радость

Меня поносишь бранными словами.

Эй, приведите эту язву! Пусть же

У суженого на глазах умрет.

Нет, не умрет — об этом и не думай! —

Здесь, на моих глазах, — но и меня

Твои глаза вовеки не увидят.

Иных друзей ищи для сумасбродств!

Царь, удалился он поспешно, в гневе, —

В таких летах опасен скорбный дух.

Пускай идет! Он больно горделив!

А этих дев, от смерти не избавит.

Ужель обеих думаешь казнить?

О нет, — ты прав, — не ту, что невиновна.

Какою ж смертью ты: казнишь другую?

Ушлю туда, где людям не пройти,

Живую спрячу в каменной пещере,

Оставив малость пищи, сколько надо,

Чтоб оскверненью не подвергнуть град.

Аид она лишь почитает — пусть же,

Молясь ему, избавится от смерти

Или, по крайней мере, убедится,

Что тщетный труд умерших почитать.

О Эрос-бог, ты в битвах могуч!

О Эрос-бог, ты грозный ловец!

На ланитах у дев ты ночуешь ночь,

Ты над морем паришь, входишь в логи зверей,

И никто из богов не избег тебя,

И никто из людей:

Все, кому ты являлся, — безумны!

Не раз сердца справедливых ты

К неправде манил, на погибель влек, —

И теперь родных в поединке свел.

Но в невесты очах пыл любви сильней!

Вековечный устав утвердил ее власть.

То богини закон, Всепобедной,

Святой Афродиты!

Послушанье уже я не в силах блюсти,

Видя все, что свершается, я не могу

Горьких слез удержать — и струятся ручьем, —

В темный брачный чертог, усыпляющий всех,

Навеки уйдет Антигона.

Так пострадала Даная прекрасная, [103] Так пострадала Даная прекрасная… — Даная была заключена в темницу своим отцом, которому предсказали, что его убьет ее сын. Даная — одна из возлюбленных Зевса, на которую он сошел в виде золотого дождя.

Та, что на доски, обитые бронзою,

Переменила сияние дня.

Спальней могила ей стала, дитя мое, —

А родовита была, и хранил ее

Зевс, к ней сошедший дождем золотым. Но необорное

Рока могущество

Злата сильней, и Арея, и крепости,

И просмоленных морских кораблей.

Так усмирен был Дриантов заносчивый

Сын, повелитель эдонян: за дерзостность [104] …Дриантов заносчивый сын, повелитель эдонян… — Речь идет о фракийском царе Ликурге, который, по преданию, отказывался чтить бога Диониса.

Был Дионисом в скалу заключен.

Там улеглось постепенно неистовство,

Бога признал он, которого буйственно

Злыми насмешками смел задевать, —

Он, изгонявший восторгом исполненных

Жен, загашавший огни Дионисовы,

С флейтою дружных тревоживший Муз.

Возле скал голубых, у обоих морей

На Боспоре фракийском стоит Салмидесс, —

Там когда-то увидел соседний Арей,

Как, сынов ослепляя,

Им ужасные раны

Наносила жестоко Финея жена, [105] …Финея жена… — Филей — царь одной из областей Фракии. Его вторая жена, Идея, потребовала ослепления двух его сыновей от первого брака.

Как отмщенье провалами темных, глазниц

Призывали слепые.

А пронзила им очи

Не рукой — острием челнока из станка.

Горевали об участи горькой своей

Этой матери, в браке несчастной, сыны,

А была и она из древнейшей семьи —

Эрехфеева рода, [106] …Эрехфеева рода… — Первая жена Финея, Клеопатра, была внучкой аттического героя Эрехфея (Эрехтея).

В отдаленных пещерах

Возлелеяна сонмом отеческих бурь,

Дочь Борея, что резвых быстрее коней, [107] …дочь Борея, что резвых быстрее копей… — Отец Клеопатры Борой считался богом северных ветров.

Порождение бога.

Все же Мойры седые

На нее ополчились сурово, дитя!

О государи Фив! Пришло нас двое —

Один лишь зрячий, — ибо нам, слепцам,

Дорогу указует провожатый,

Что скажешь нового, Тиресий-старец?

Скажу; но ты вещателю внимай.

Твоим советам я внимал и раньше,

Ты потому и градом правил с честью.

Да, признаюсь: ты приносил мне пользу.

Ты вновь стоишь на лезвии судьбы.

В чем дело? Весть твоя меня тревожит.

Поймешь, узнав совет моей науки.

На старом месте я сидел гаданий,

Где у меня был всякой птицы слет,

И слышу странный голос птиц, во гневе

И в бешенстве кричащих непонятно;

Я понял, что друг друга рвут когтями

Они: шум крыльев это говорил,

Я в страхе начал по огням гадать,

На алтаре, но бог не принял жертвы,

Огонь не разгорался, и на угли

От бедер сало капало, топясь,

Дымилось, и плевалось, и, раздувшись,

Вдруг желчью брызгало, и вскоре с бедер

Весь жира слой сошел, в огне обтаяв.

И тщетно от богов я ждал ответа;

Так рассказал мне мальчик мой; ведь он —

Вожатый мне, как я для вас вожатый.

Твой приговор на град навел болезнь;

Осквернены все алтари в стране

И в самом граде птицами и псами,

Что труп Эдипова терзали сына;

Уж боги не приемлют ни молитв,

Ни жертв от нас, ни пламени сожженья;

Уж не кричит, вещая благо, птица,

Убитого напившись жирной крови.

Итак, об этом поразмысли, сын:

Все люди заблуждаются порою,

Но кто в ошибку впал, не легкомыслен

И не несчастлив, если он в беде,

Упорство оставляя, все исправит;

Упрямого ж безумным мы зовем.

Нет, смерть уважь, убитого не трогай.

Иль доблестно умерших добивать?

Тебе на благо говорю: полезно

У доброго советника учиться.

Старик, вы все стреляете в меня,

Как в цель стрелки; и в прорицаньях даже

Я вами не забыт; своей родней же

Давно и оценен я и распродан.

Торгуйте, наживайтесь, коль хотите,

Электром сардским [108] …электром сардским… — В столице Лидии, Сардах, торговали электром — сплавом золота и серебра. иль индийским златом, —

Его в могилу вам не положить.

Нет, если б даже Зевсовы орлы:

Ему тащили эту падаль в пищу,

Я и тогда, той скверны не боясь,

Не допустил бы похорон: я знаю —

Не человеку бога осквернить.

Но и мудрейшие, старик Тиресий,

Позорно гибнут, если злые мысли

Для выгоды словами украшают.

Увы!

Да разве мыслит кто иль полагает…

Что ж? Истину ходячую расскажешь?

Насколько разум выше всех богатств…

Настолько ж нам безумье — враг великий!

А ты уже недугом этим тронут.

Гадателю я дерзко не отвечу!

Дерзишь, пророчество считая ложью!

Пророки все всегда любили деньги.

Тираны ж все корыстны, как известно,

Ты, видно, позабыл, что я правитель?

Нет, но через меня спасал ты Фивы.

Хоть прорицатель ты, а любишь зло.

Ты страшную открыть принудишь тайну!

Скажи ее! Но только не для денег!

Нет, не скажу: ведь это про тебя.

Знай, ты моих решений не изменишь.

Тогда узнай и помни, что немного

Ристаний кони Солнца [109] …кони Солнца… — Бог Солнца, Гелиос, по мифу, каждое утро выезжал с востока на колеснице, запряженной четверкой огнедышащих коней. совершат,

Как ты дитя, рожденное тобою

От чресл твоих, отдашь, — за трупы труп;

Затем что ты безжалостно загнал

Живую душу в темную гробницу;

А сам берешь, отнявши у Подземных,

Прах обесчещенный, не погребенный;

На это права нет ни у тебя,

Ни у богов, и их противно воле.

За это ждут тебя богини мщенья,

Эринии Аида и богов,

Чтоб и тебя постигли те же беды.

Подкупленный ли говорю с тобою,

Смотри уж сам: раздастся скоро, скоро

Вопль женщин и мужей в дому твоем.

Гнев на тебя вздымают города,

По чьим сынам обряды совершали

Псы, звери, птицы; их нечистой пищей

Все в граде алтари осквернены.

Такие стрелы я в тебя, как лучник,

Направил в гневе, вызванном тобой.

И стрелы верны, не уйдешь от них.

Домой пойдем, мой мальчик. Пусть на тех,

Кто помоложе, гнев он вымещает.

Пусть учится он сдерживать язык

И более ума иметь, чем ныне.

Царь, он ушел с пророчеством ужасным.

С тех пор как волосы главы моей

Из черных стали белыми, я знаю —

Пророком ложным никогда он не был.

Я также это знаю и смущен.

Мне тяжко уступать, но тяжки беды,

Которые стрясутся над упрямым.

Тебе совет, сын Менекея, нужен.

Что ж должно делать? Я приму совет.

Ступай, веди невесту из пещеры;

И оскверненный прах похорони.

По-твоему, я должен уступить?

Да, царь, и поскорей: ведь боги быстро

Напастью дни безумцев пресекают.

Увы, мне тяжко, но свое решенье

Я отменю: с судьбой нельзя сражаться.

Иди же, делай и не жди других.

Не медля я пойду. Сюда, эй, слуги!

Все поскорей с собой кирки берите.

Бегите к месту, что отсюда видно.

А я, раз это решено, пойду

Ту выпустить, которую связал я.

Я понял: надо жить, до смерти чтя

От века установленный закон.

Многоименный, слава девы кадмейской, [110] Многоименный, слава девы кадмейской… — Вакх (Дионис) считался сыном дочери Кадма Семелы.

Зевса, гремящего грозно, сын!

Стражем стоящий Италии славной,

В гостеприимных долинах царящий

Элевсинской Деметры, о Вакх!

Ты, проживающий в Фивах,

Матери-граде вакханок,

Около струй Исмена,

Там, где был сев посеян Злого Дракона!

Там тебя видят, там, где факелов пламя

Светит с вершин двуглавой горы.

Где корикийские нимфы [111] Корикийские нимфы. — Парнасские нимфы; на южном склоне Парнаса находилась пещера, которая называлась Корикийской.  пляской

Служат тебе — твои вакханки,

Там, где струится Кастальский ключ! [112] Кастальский ключ — источник на Парнасе, посвященный музам и Аполлону.

Ты приходишь со склонов

Нисы, плющом увитых [113] Ты приходишь со склонов Нисы… — Местонахождение горы Нисы, которую связывают с Вакхом и другие греческие авторы, неясно.

И вином изобильных;

Ты, богами прославлен,

К Фивам приходишь!

Чтишь ты их выше всех городов,

Как сраженная молнией мать! [114] …как сраженная молнией мать! — Семела, по подстрекательству Геры, попросила Зевса предстать перед ней во всем своем величии и, сраженная молнией, преждевременно родила Вакха и умерла.

И теперь, когда тяжкий недуг

Поражает весь город наш,

О, направь свой целительный шаг

К нам с Парнаса, над пенным морем!

О водитель огненных звезд!

Господин ночных голосов!

Сын возлюбленный Зевса, — царь,

Нам со свитой Фиад [115] Фиады — вакханки.  предстань,

Что всю долгую ночь тебя,

Благ подателя, славят Иакха! [116] Иакх — одно из имен «многоимеиного» Вакха.

Жильцы домов Амфиона [117] Амфион — беотийский герой, муж Ниобы (мифическая фиванская царица, дочь фригийского царя Тантала, превращенная в камень. Этот миф изложен в «Илиаде» (песнь 24, стихи 602 и след.).). В Фивах существовало святилище Амфиона. и Кадма!

Нет в жизни, до конца ее, поры,

Какую я хвалил иль порицал бы.

Возносит счастье и свергает счастье

Счастливых, а равно и несчастливых,

И рока не откроет нам никто.

Креонт казался всем благословенным;

И землю Кадма спас он от врагов,

И, властелином полным став над нею,

Царил, детьми обильно окружен.

И все пропало. Если радость в жизни

Кто потерял — тот для меня не жив:

Его живым я называю трупом.

Копи себе богатства, если хочешь,

Живи, как царь; но если счастья нет —

То не отдам я даже тени дыма

За это все, со счастием сравнив.

Какую скорбь царю несешь ты снова?

Смерть. И живые в смерти виноваты.

Но кто убийца, кто, скажи, убит?

Пал Гемон, и не от руки чужой.

Рукой отца убит он иль своей?

Своею, в гневе на отца за деву.

Как верны, о пророк, твои вещанья!

Так шло; надо вам о том размыслить.

Вот из дворца выходит Эвридика,

Несчастная жена Креонта; знает

Про сына весть или случайно вышла?

О граждане! Когда во храм богини

Паллады направляюсь я молиться,

Какую слышу между вами речь?

Засов дверной я отпирала; весть

О бедствии до слуха моего

Дошла, — и на руки моих служанок

Упала я без чувств, поражена.

Но повторите мне известья эти:

Хочу я слышать, о несчастье знать.

О госпожа, скажу я все, что видел,

Ни слова правды я не утаю.

Зачем тебя мне утешать словами?

Чтоб стать лжецом? Нет, правды путь верней.

Провел, я мужа твоего на край

Долины, где безжалостно был брошен

Труп Полиника, весь истерзан псами.

Плутону помолясь и придорожной

Богине [118] Плутону помолясь и придорожной богине… — Плутон — бог подземного царства. Изваяния Гекаты, богини Луны и Ночи, обычно ставили на перекрестках дорог. , чтоб они свой гнев смирили,

Омыли мы священным омовеньем

Останки и сожгли на ветвях свежих.

Насыпав из земли родимой холм,

Пошли мы к брачному покою девы,

Где ложе из камней, — к жилищу смерти.

И вот один из нас услышал громкий

Стон, несшийся из терема невесты,

И прибежал сказать царю Креонту.

Тот ближе подошел и горьких жалоб

Услышал вопль и, застонав от муки,

Воскликнул так: «О злополучный я!

Я сам беду накликал! Нет сомненья,

Иду я верной гибели тропой!

Я слышу сына милого. Бегите

Скорее, слуги, вверх и, став у склепа,

Взгляните через брешь, где камень снят,

В глубь подземелья — Гемона ли голос

Я слышу — иль обманут я богами».

Как повелел нам в ужасе владыка,

Мы глянули — и в склепе, в глубине,

Повесившейся деву увидали

На туго перекрученном холсте;

А рядом он, ее обнявши труп,

Лил слезы о погибели невесты,

Отца деяньях и любви несчастной.

Отец, его увидя, с диким стоном:

Сбегает вниз и так зовет, вопя:

«Несчастный, что ты сделал? Что замыслил?

Какой бедой твой разум помутился?

О, выйди, сын! Прошу, молю тебя!»

Но юноша тогда, взглянувши дико,

Ни слова не сказал, извлек свой меч

Двуострый. В ужасе бежит отец —

И промахнулся он. Тогда, во гневе

Сам на себя, всем телом он на меч:

Налег — и в бок всадил до половины.

Еще в сознанье, деву обнял он

И, задыхаясь, ток последний крови

На бледные ланиты пролил ей.

И труп лежит на трупе, тайны брака

Узнав не здесь — в Аидовом дому, —

Показывая людям, что безумье

Есть худшее из зол для человека.

Что это значит? В дом ушла жена.

Ни доброго не молвив, ни худого.

И сам: дивлюсь я, но еще надеюсь,

Что, о беде узнав, она не хочет

Рыдать пред всеми и внутри дворца

Велит прислужницам стенать с ней вместе.

Она в своем уме, не согрешит.

Не знаю; только эта тишина

Не менее страшна мне, чем рыданья.

Сейчас узнаем, но таит ли в сердце

Взволнованном: она сокрытых мыслей,

В дом удалясь, и справедливо молвил:

В молчанье слишком долгом есть опасность.

Вот и царь наш; он сам направляется к нам,

Доказательство правды неся на руках.

Если можно сказать — не чужую беду,

А свою он несет, согрешивши.

Увы!

Грехи души затуманенной,

Упорные, смерть несущие!

Смотрите теперь на отца вы все,

Убившего сына несчастного!

Слепым поддавался, я замыслам!

О сын мой, угасший в юности!

Ты ушел, ты погиб;

Но не ты, я один — безумец!

Увы, ты правду видишь слишком поздно.

Увы!

Урок мой горестен; увы мне: некий бог

Обременил меня громадой горя

И на пути жестокости послал,

Увы, всю радость истребив мою!

О муки злые злых людских страданий!

О господин, от бедствий к новым бедам

Идешь ты и увидишь скоро их:

Одни пришли, другие в доме ждут.

Какая хуже может быть беда?

Умершему верна, твоя супруга

Несчастная от свежих ран скончалась.

Увы!

Аида бездна, зачем меня

Ты губишь, непримиримая?

О вестник прежних ужасных бед,

Какие ты вести приносишь нам?

Вторично убьешь ты погибшего!

Что, сын мой, скажешь мне нового?

Смерть за смертью, увы!

Вслед за сыном жена скончалась!

Ты можешь видеть: вынесли ее.

Увы!

Второе бедствие теперь, злосчастный, вижу!

Что за несчастье мне еще готовится?

Сейчас держа я сына на руках —

И вижу труп другой перед собою!

Увы, о мать несчастная, о сын!

Сраженная лежит у алтарей;

Ее померкли и закрылись очи;

Смерть Мегарея [119] Мегарей — старший брат Гомона, погибший в бою с наступавшими на Фивы аргосцами. славную оплакав,

За ним другого сына, — на тебя

Беду накликала, детоубийца.

Увы! Увы!

От страха дрожу.

Что же грудь мою

Двуострым мечом не пронзил никто?

Я несчастный, увы!

И жестоким сражен я горем!

Изобличен покойницею ты:

Ты виноват и в той и в этой смерти

Но как она себя лишила жизни?

Она сама себе пронзила сердце,

О сына горестной судьбе узнав.

Увы мне! Другому, раз я виноват,

Нельзя никому этих бед приписать.

Я тебя ведь убил — я, несчастный, я!

Правду я говорю.

Вы, прислужники, прочь,

Уводите меня, уводите скорей,

Уводите — молю; нет меня; я ничто!

В решеньях прав ты, коль в беде есть правда,

И лучше всех кратчайшее из зол.

Приди, приди!

Покажись скорей, мой последний день!

Приведи ко мне жребий лучший мой!

Поскорее приди,

Чтобы дня я другого не видел!

То в будущем, а ты о настоящем

Заботься. Будущее — от богов.

Нет, не молись: ведь людям от скорбен

Ниспосланных не обрести спасенья.

Уведите вы прочь безумца, меня!

Я убил тебя, сын, и тебя, жена!

И нельзя никуда обратить мне взор:

Все, что было в руках, в стороне лежит;

И теперь на меня низвергает судьба

Все терзанья, и вынести их нет сил!

Мудрость — высшее благо для нас,

И гневить божество не дозволено.

Гордецов горделивая речь

Отомщает им грозным ударом,

Их самих поразив,

И под старость их мудрости учит.