Онлайн чтение книги Триумфальная арка Arch of Triumph
V

Хозяин отеля сразу узнал Равика.

– Дама у себя в номере, – сказал он.

– Вы не предупредите ее по телефону, что я пришел?

– В комнате нет телефона. Можете спокойно подняться наверх.

– Какой номер?

– Двадцать седьмой.

– Я запамятовал ее имя… Как ее зовут?

Хозяин не выказал и тени удивления.

– Маду… Жоан Маду, – уточнил он. – Не думаю, что это ее настоящее имя. Вероятно, артистический псевдоним.

– Почему артистический?

– Когда въехала, записалась актрисой. И имя вроде такое, звучит по-актерски. Не правда ли?

– Не уверен. Я знал одного актера, который выступал под именем Густав Шмидт. А на самом деле его звали граф Александр Мария фон Цамбона. Густав Шмидт – его псевдоним и, как видите, звучит совсем не по-актерски, не правда ли?

Хозяин не сдавался.

– В наши дни много чего случается, – заявил он.

– Не так уж много. Обратитесь к истории, и вы увидите, что мы живем в относительно спокойное время.

– Благодарю, с меня хватает.

– С меня тоже. Но нужно искать себе утешение в чем только можно… Двадцать седьмой, вы сказали?

– Да, мсье.

Равик постучал в дверь. Никто не откликнулся. Он постучал снова и услышал невнятный ответ. Он открыл дверь и увидел на кровати у стены женщину. Она медленно подняла на него глаза. На ней был синий английский костюм, тот же, что и в первый раз. Она казалась бы менее одинокой, если бы лежала на постели непричесанная и в халате. Но она оделась неведомо для кого и для чего, просто по привычке, потерявшей уже всякий смысл, и у Равика защемило сердце. Это было ему знакомо – он видел сотни людей, эмигрантов, заброшенных на чужбину, – они сидели так же. Крохотные островки призрачного существования, они сидели, не зная, что делать, и только сила привычки поддерживала в них жизнь.

Он прикрыл за собой дверь.

– Надеюсь, не помешал, – сказал он и тут же почувствовал всю бессмысленность своих слов. Что, собственно, могло помешать этой женщине? Ей уже ничего не могло помешать.

Он положил шляпу на стул.

– Вам все удалось уладить? – спросил он.

– Да. Хлопот было немного.

– Обошлось без трудностей?

– Да.

Равик сел в единственное кресло, стоявшее в комнате. Пружины заскрипели, и он почувствовал, что одна из них сломана.

– Вы собирались куда-нибудь уходить? – спросил он.

– Да. Не сейчас… попозже… В общем, никуда… Просто так. Что мне еще делать?

– Ничего. На первых порах так и надо. У вас нет знакомых в Париже?

– Нет.

– Никого?

Женщина устало подняла голову.

– Никого… кроме вас, хозяина отеля, кельнера и горничной. – Она невесело улыбнулась. – Не так уж много, правда?

– Да, немного. А мсье… – Равик силился вспомнить фамилию покойного. Он забыл ее.

– Нет, – сказала она. – У Рачинского в Париже не было знакомых, а может быть, я просто ничего о них не знала. Он заболел сразу после нашего приезда.

Равик не собирался засиживаться у нее. Теперь, увидев ее состояние, он изменил свое намерение.

– Вы ужинали?

– Нет. Я не голодна.

– Вы сегодня вообще что-нибудь ели?

– Да. Днем. Днем это проще. А вот вечером…

Равик осмотрелся. От маленькой пустой комнаты веяло безнадежностью, тоской и ноябрем.

– Вам пора выбираться отсюда, – сказал он. – Пойдемте. Поужинаем вместе.

Он ожидал возражений. Женщина выглядела совершенно равнодушной ко всему. Казалось, ничто не способно ее расшевелить. Но она сразу встала и взяла свой плащ.

– Этого недостаточно, – сказал он. – Плащ слишком тонок. Нет ли чего-нибудь поплотнее? На улице холодно.

– Днем шел дождь…

– Он и сейчас идет. Но все равно холодно. Наденьте что-нибудь под плащ – легкое пальто или хотя бы свитер.

– Свитер у меня есть.

Она подошла к большому чемодану, – Равик заметил, что она почти ничего не вынула из него, – достала оттуда черный свитер и, сняв жакет, натянула на себя. У нее были прямые красивые плечи. Потом взяла берет, надела жакет и плащ.

– Так лучше?

– Намного.

Они спустились по лестнице. Хозяина внизу не было. Перед доской с ключами сидел портье и сортировал письма. От него разило чесноком. Рядом неподвижно сидела пятнистая кошка и глядела на него.

– Еще не захотели есть? – спросил Равик на улице.

– Не знаю. Разве что чуть-чуть…

Равик подозвал такси.

– Хорошо. Тогда поедем в «Бель орор». Там можно быстро поужинать.

В этот поздний час ресторан «Бель орор» был почти пуст. Они выбрали столик на втором этаже, в узком зале с низким потолком. Кроме них, за столиком у окна сидели мужчина и женщина и ели сыр, а неподалеку от них тощий мужчина уплетал целую гору устриц. Подошел кельнер, критически оглядел клетчатую скатерть и, поразмыслив, решил заменить ее свежей.

– Две рюмки водки, – сказал Равик. – Похолоднее. – И, обратившись к своей спутнице: – Мы немного выпьем и приналяжем на закуски. Думаю, для вас это будет лучше всего. «Бель орор» славится своими hors d’oeuvres[5]Закуски (фр.). . Да тут вряд ли и есть что-либо еще. Во всяком случае, начав с закусок, ничего другого уже не захочешь. Их здесь уйма – горячие и холодные, и все очень хороши. Давайте попробуем.

Кельнер принес водку и достал блокнот.

– Графин Vin rosе[6]Розовое вино (фр.). , – сказал Равик. – Есть у вас «Анжу»?

– «Анжу» разливное розовое. Слушаюсь, мсье.

– Большой графин на льду. И закуски.

Кельнер ушел. В дверях его едва не сбила с ног быстро взбежавшая по лестнице женщина в красной шляпке с пером. Она оттолкнула его и подошла к тощему мужчине, истреблявшему устриц.

– Альбер, – сказала она. – Ты подлец…

– Тсс… – прошипел Альбер, оглядываясь.

– Никаких «тсс»!

Женщина положила мокрый зонтик поперек стола и с решительным видом уселась. На Альбера это не произвело особого впечатления.

– Chеrie[7]Дорогая (фр.). … – начал он и перешел на шепот.

Равик улыбнулся и поднял рюмку.

– Давайте выпьем до дна. Салют!

– Салют! – сказала Жоан Маду и выпила.

Появился кельнер с закусками – они доставлялись к столикам на маленьких тележках.

– Что будете есть? – Равик посмотрел на Жоан. – Самое простое – взять всего понемногу.

Он наполнил ее тарелку.

– Не беда, если не понравится. Прикатят другие тележки. Это только начало.

Равик набрал и себе различных закусок и, не обращая на нее внимания, принялся за еду. Вдруг он почувствовал, что она тоже ест. Он очистил небольшого омара и подал ей:

– Попробуйте. Это вкуснее, чем лангусты… А теперь Pâtе Maison[8]Вид паштета (фр.). . С корочкой белого хлеба… Вот видите, как хорошо… Еще немного вина. Легкого, терпкого и холодного.

– Я доставляю вам слишком много беспокойства, – сказала Жоан.

– Да, стараюсь, как обер-кельнер, – рассмеялся Равик.

– Нет, но все-таки вы слишком беспокоитесь.

– Не люблю есть один. Вот и все. Так же, как и вы.

– Я плохой партнер.

– Нет, хороший, – сказал Равик. – За столом вы партнер первоклассный. Не выношу болтливых людей. И тех, кто слишком громко разговаривает.

Он посмотрел в сторону Альбера. Красная шляпка с пером, ритмично постукивая зонтиком по столу, во всеуслышание растолковывала ему, почему именно он подлец. Альбер слушал ее терпеливо и довольно равнодушно.

Жоан едва заметно улыбнулась.

– Этого я не умею.

– А вот и еще одна тележка с провиантом. Продолжим программу или вы сперва покурите?

– Сперва покурю.

– Вот, пожалуйста. Сегодня у меня другие. Не с черным табаком.

Он дал ей огня. Жоан откинулась на спинку стула и глубоко затянулась. Потом открытым, прямым взглядом посмотрела на Равика.

– Хорошо сидеть вот так, – сказала Жоан, и ему вдруг показалось, что она вот-вот разрыдается.

* * *

Кофе они пили в «Колизее». Большой зал, выходящий окнами на Елисейские поля, был переполнен, но они нашли столик внизу, в баре; верхняя половина стен была облицована стеклянными панелями, за которыми сидели попугаи и порхали пестрые тропические птички.

– Вы уже подумали, что вам делать дальше? – спросил Равик.

– Нет, еще не подумала.

– Вы приехали сюда с определенной целью?

Она помедлила с ответом.

– Нет, без особых намерений.

– Я спрашиваю не из любопытства.

– Знаю. Вы считаете, что я должна чем-то заняться. И я хочу того же. Твержу себе об этом каждый день. Но вот…

– Хозяин отеля сказал мне, что вы актриса. Я его не спрашивал. Сам сказал, когда я справился о вашей фамилии.

– А разве вы уже забыли?

Равик взглянул на нее. Она спокойно смотрела на него.

– Забыл, – сказал он. – Записку оставил в отеле, а без нее никак не мог вспомнить.

– А теперь помните?

– Да. Жоан Маду.

– Я не бог весть какая актриса, – сказала она. – Раньше играла только небольшие роли. А в последнее время вообще не играла. К тому же я недостаточно хорошо говорю по-французски.

– А какой язык ваш родной?

– Итальянский. Я выросла в Италии. Говорю еще немного по-английски и по-румынски. Отец румын. Он умер. Мать англичанка. Она сейчас в Италии, не знаю только где.

Ее слова почти не доходили до Равика. Ему было скучно, и он не знал толком, о чем еще говорить с ней.

– А кроме этого вы чем-нибудь занимались? – спросил он, чтобы о чем-то спросить. – Не считая маленьких ролей, о которых вы говорили?

– Да, пустяками в том же роде. Немного пела, немного танцевала.

Он с сомнением посмотрел на нее. Пела? Танцевала? Глядя на нее, этого не скажешь. Было в ней что-то блеклое, стертое, отнюдь не привлекательное. И на актрису она ничуть не походила, хотя это слово можно толковать очень широко.

– Петь и танцевать вы могли бы попробовать и здесь, – сказал он. – Для этого не нужно в совершенстве владеть французским.

– Да, но сперва надо найти какое-то место. А когда никого не знаешь…

Морозов! – внезапно осенило Равика. «Шехерезада». Ну конечно! Морозов должен быть в курсе таких дел. При этой мысли Равик оживился. Ведь именно Морозову он обязан сегодняшним унылым вечером. Вот он и сплавит ему эту женщину, пусть Борис покажет, на что он способен.

– Вы говорите по-русски? – спросил он.

– Немного. Знаю несколько песен. Цыганских. Они похожи на румынские. А что?

– Я знаком с человеком, который кое-что смыслит во всем этом. Может быть, он сумеет вам помочь. Я дам его адрес.

– Боюсь, ничего из этого не получится. Антрепренеры все на один манер. Тут рекомендации мало помогают.

Как видно, Жоан угадала его желание отделаться от нее под благовидным предлогом. И так как это была правда, он запротестовал:

– Человек, о котором я говорю, не антрепренер. Он швейцар в «Шехерезаде». Это русский ночной клуб на Монмартре.

– Швейцар? – Жоан подняла голову. – Это другое дело. Швейцары знают больше антрепренеров. Может быть, тут что-нибудь и получится. Вы его хорошо знаете?

– Да.

Равик был удивлен: она вдруг заговорила деловым тоном! Быстро это у нее получается, подумал он.

– Мы с ним друзья. Его зовут Борис Морозов, – сказал он. – Уже целых десять лет служит в «Шехерезаде». У них там всегда большая программа. Номера часто меняются. Морозов на дружеской ноге с распорядителем. Если не выйдет с «Шехерезадой», он наверняка еще что-нибудь придумает. Хотите попробовать?

– Да. Когда?

– Лучше всего зайти часов в девять вечера. В эту пору ему еще нечего делать, и он сможет вами заняться. Я его предупрежу.

Равик уже предвкушал, какое лицо сделает Морозов. Он вдруг испытал облегчение. Слабое чувство ответственности, которое он все еще испытывал, исчезло. Он сделал все, что мог, и теперь пусть она действует сама.

– Вы устали? – спросил он.

Жоан Маду посмотрела ему прямо в глаза.

– Я не устала. Но я знаю: сидеть со мной – небольшое удовольствие. Вы приняли во мне участие, и я вам благодарна. Вы вытащили меня из отеля, развлекли разговором. Это для меня много, ведь все эти дни я ни с кем слова толком не сказала. Теперь я пойду. Вы сделали для меня более чем достаточно. И все еще делаете. Не знаю, что сталось бы со мной без вас!

Господи, подумал Равик, начинается! Раздосадованный, он отвел взгляд и уставился прямо перед собой в стеклянную перегородку. Голубка пыталась изнасиловать какаду. Того одолевала такая скука, что он даже не сопротивлялся, а продолжал клевать корм, не обращая на голубку никакого внимания.

– Разве это участие? – сказал Равик.

– А что же еще?

Голубка утихомирилась. Она соскочила с широкой спины какаду и принялась охорашиваться. Какаду равнодушно задрал хвост и опорожнился.

– Выпьем доброго старого «Арманьяка», – сказал Равик. – Вот вам лучший ответ. Поверьте, не так уж я человеколюбив. Немало вечеров я провожу где попало, совсем один. По-вашему, это очень интересно?

– Нет, но я плохой партнер. Это еще хуже.

– Я разучился искать себе партнеров. Вот ваш «Арманьяк». Салют!

– Салют!

Равик поставил рюмку.

– Так, а теперь прочь из этого зверинца. Вам, наверно, не хочется в отель?

Жоан отрицательно покачала головой.

– Ладно. Тогда в путь. Поедем в «Шехерезаду». Там выпьем. Это, видимо, необходимо нам обоим, а вы заодно посмотрите, что там делается.

Было около трех часов ночи. Они стояли перед отелем «Милан».

– Вы достаточно выпили? – спросил Равик.

Жоан ответила не сразу.

– Там, в «Шехерезаде», мне казалось, что достаточно. Но теперь, когда я вижу эту дверь… недостаточно.

– Дело поправимое. Может быть, тут в отеле еще найдется что-нибудь. А то зайдем в кабачок и купим бутылку. Пойдемте.

Она посмотрела на него. Потом на дверь.

– Хорошо, – сказала она, решившись, но не сдвинулась с места. – Подняться одной наверх… в пустую комнату…

– Я провожу вас, и мы захватим с собой бутылку.

Портье проснулся.

– У вас еще можно что-нибудь выпить? – спросил Равик.

– Коктейль с шампанским угодно? – тут же деловито осведомился он, хотя его все еще одолевала дремота.

– Благодарю покорно. Нам бы чего-нибудь покрепче. Коньяку, например. Бутылку.

– «Курвуазье», «Мартель», «Энесси», «Бискюи дюбушэ»?

– «Курвуазье».

– Слушаюсь, мсье. Откупорю и принесу в номер.

Они поднялись по лестнице.

– Ключ у вас есть? – спросил Равик.

– Комната не заперта.

– Если будете оставлять открытой, могут украсть деньги и документы.

– Украсть можно и при запертой двери.

– Тоже верно… с такими замками. И все-таки тогда это не так просто.

– Может быть. Но я не люблю возвращаться одна, доставать ключ и отпирать пустую комнату… точно гроб открываешь. Достаточно и того, что входишь туда… где тебя не ждет ничего, кроме нескольких чемоданов.

– Нигде ничто не ждет человека, – сказал Равик. – Всегда надо самому приносить с собой все.

– Возможно. Но и тогда это только жалкая иллюзия. А здесь и ее нет…

Жоан бросила пальто и берет на кровать и посмотрела на Равика. Ее светлые большие глаза словно в гневном отчаянии застыли на бледном лице. С минуту она оставалась неподвижной. Потом, заложив руки в карманы жакета, принялась ходить небольшими шагами из угла в угол маленькой комнаты, упруго и резко поворачиваясь на носках. Равик внимательно глядел на нее: в ней вдруг появилась сила и какая-то стремительная грациозность. Казалось, комната для нее мала.

Раздался стук в дверь. Портье принес коньяк.

– Не желают ли господа закусить? Курица, сандвичи…

– Это было бы излишней тратой времени, дорогой мой. – Равик расплатился и выпроводил его. Затем налил две рюмки. – Вот! Конечно, это по-варварски примитивно… но в затруднительных ситуациях именно примитив самое лучшее. Утонченность хороша лишь в спокойные времена. Выпейте.

– А потом?

– А потом еще одну рюмку.

– Пробовала. Не помогает. Хмель не приносит облегчения, когда ты одна.

– Надо только достаточно опьянеть. Тогда дело пойдет на лад.

Равик присел на узкий шаткий шезлонг, стоявший у стены под прямым углом к кровати. Раньше он его не замечал.

– Здесь был шезлонг, когда вы въезжали? – спросил он.

Она отрицательно покачала головой.

– Его поставили специально для меня. Я не хотела спать на кровати. Мне это казалось бессмысленным: кровать, раздеваться и все такое. Зачем? Утром и днем я еще кое-как держалась. А вот ночью…

– Вам необходимо чем-то заняться. – Равик закурил сигарету. – Жаль, что мы не застали Морозова. Не знал, что сегодня он свободен. Сходите к нему завтра вечером. К девяти. Он что-нибудь для вас подыщет. В крайнем случае работу на кухне. Тогда будете заняты по ночам. Ведь вы этого хотите?

– Да.

Жоан остановилась. Она выпила рюмку и села на кровать.

– Каждую ночь я ходила по улицам. Пока ходишь, все вроде бы легче. Но когда сидишь и потолок падает тебе на голову…

– С вами ничего не случилось во время этих прогулок? Вас ни разу не обокрали?

– Нет. Вероятно, по мне видно, что много у меня не украдешь. – Она протянула Равику пустую рюмку. – Ну а остальное? Довольно часто мне очень хотелось, чтобы кто-то хотя бы заговорил со мной! Лишь бы не чувствовать себя пустым местом, шагающим автоматом! Лишь бы на тебя взглянули чьи-то глаза – глаза, а не камни! Лишь бы не метаться по городу, как отверженная, словно ты попала на чужую планету! – Она отбросила назад волосы и взяла у Равика полную рюмку. – Не знаю, почему я говорю об этом. Мне этого вовсе не хочется. Может быть, оттого, что последние дни я была немой. Может быть, оттого, что сегодня в первый раз… – Она запнулась. – Не слушайте меня…

– Я пью, – ответил Равик. – Говорите все, что хотите. Сейчас ночь. Никто вас не слышит. Я слушаю самого себя. Утром все позабудется.

Он откинулся на спинку шезлонга. Где-то шумел водопровод. Изредка пощелкивало в батарее отопления. В окно мягкими пальцами стучался дождь.

– Когда возвращаешься и гасишь свет… и темнота оглушает тебя, словно маска с хлороформом… Тогда снова включаешь свет и смотришь, смотришь в одну точку…

Я уже, конечно, пьян, подумал Равик. Сегодня почему-то раньше обычного. В чем дело? Полумрак? Или и то и другое? Но это уже не прежняя женщина – невзрачная и поблекшая. Она какая-то другая. Вдруг появились глаза. И лицо. Что-то на меня глядит… Должно быть, тени… Их озаряют сполохи нежного пламени в моей голове… Первые отблески хмеля.

Равик не слушал, что говорила Жоан Маду. Он все это знал и не хотел больше знать. Одиночество – извечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше, чем многое другое. О нем лишь чересчур много говорят. Человек одинок всегда и никогда. Вдруг где-то в мглистой дымке зазвучала скрипка. Загородный ресторан на зеленых холмах Будапешта. Удушливый аромат каштанов. Вечер. И, – как юные совы, примостившиеся на плечах, – мечты с глазами, светлеющими в сумерках. Ночь, которая никак не может стать ночью. Час, когда все женщины красивы. Вечер, как огромная бабочка, распластал широкие коричневые крылья…

Он поднял глаза.

– Спасибо, – сказала Жоан.

– За что?

– За то, что вы дали выговориться, не слушая меня. Это было хорошо. Я в этом нуждалась.

Равик кивнул. Он заметил, что ее рюмка снова пуста.

– Хорошо, – сказал он. – Я оставлю вам бутылку.

Он встал. Комната. Женщина. Больше ничего. Бледное лицо, в котором уже ничто не светилось.

– Вы хотите идти? – спросила Жоан. Она оглянулась, точно в комнате кто-то прятался.

– Вот адрес Морозова. И его имя, чтобы вы не забыли. Завтра вечером, в девять. – Равик записал все на бланке для рецепта, вырвал листок из блокнота и положил на чемодан.

Жоан встала и взяла плащ и берет. Равик посмотрел на нее.

– Можете меня не провожать.

– Я не собираюсь. Только не хочу оставаться здесь. Не сейчас. Поброжу еще немного.

– Все равно придется вернуться. И опять будет то же самое. Не лучше ли остаться? Ведь самое трудное осталось позади.

– Скоро утро. Когда я вернусь, уже будет утро, и жить станет проще.

Равик подошел к окну. Дождь лил не переставая. В желтом свете фонарей его мокрые серые нити извивались на ветру.

– Вот что, – сказал он. – Выпьем еще по рюмке, и ложитесь спать. Погода не для прогулок.

Он взял бутылку. Неожиданно Жоан вплотную придвинулась к нему.

– Не оставляй меня здесь, – быстро и горячо заговорила она, и он почувствовал ее дыхание. – Не оставляй меня здесь одну… Только не сегодня. Я не знаю, что со мной такое, но только не сегодня! Завтра наберусь мужества, но сегодня не могу… Я измучена, надломлена, разбита и теряю последние силы… Не надо было уводить меня отсюда сегодня, именно сегодня… Теперь я не вынесу одиночества…

Равик осторожно поставил бутылку на стол и высвободил свою руку.

– Дитя, – сказал он, – рано или поздно все мы должны привыкнуть к этому. – Он посмотрел на шезлонг. – Могу прилечь и здесь. Нет смысла идти куда-то еще. Для сна осталось несколько часов. В девять утра у меня операция. Тут можно спать не хуже, чем дома. Мне не впервые нести ночную вахту. Понимаете меня?

Она кивнула, но не отодвинулась от него.

– В половине восьмого мне надо уйти. Чертовски рано. Еще разбужу вас.

– Не важно. Я встану и приготовлю вам завтрак…

– Ничего вы не будете для меня готовить. Позавтракаю в ближайшем кафе. Как простой скромный рабочий. Кофе с ромом и булочка. Остальное – по приходе в клинику. Хорошо бы попросить Эжени приготовить ванну… Ладно, останемся здесь. Две души, затерявшиеся в ноябре. Спите на кровати. Если хотите, я побуду у старика портье, пока вы уляжетесь.

– Не надо, – сказала Жоан.

– Я не сбегу. К тому же нам нужно еще кое-что – подушки, одеяло и прочее.

– Я могу позвонить.

– И я могу. – Равик потянулся к звонку. – Лучше, если это сделает мужчина.

Портье не заставил себя долго ждать. В руке у него была бутылка коньяку.

– Вы переоцениваете наши возможности, – сказал Равик. – Премного благодарен. Но мы – люди послевоенного поколения. Принесите одеяло, подушку и пару простыней. Я вынужден заночевать здесь. На улице слишком холодно, и дождю конца не видно. А я только позавчера встал с постели после крупозного воспаления легких. Можете все это сделать?

– Разумеется, мсье. Я и сам хотел это предложить.

– Хорошо. – Равик закурил сигарету. – Я выйду в коридор. Произведу смотр обуви перед дверями. Мой любимый вид спорта. Не сбегу, – сказал он, уловив взгляд Жоан. – Я не Иосиф Прекрасный. Не брошу свое пальто на произвол судьбы.

Портье появился в коридоре с постельным бельем. Увидев Равика, он остановился. Его лицо просияло.

– Такое не часто встретишь, – сказал он.

– И со мною это не часто случается. Только в дни рождения и на Рождество. Давайте вещи. Отнесу их сам. А это что?

– Грелка. Ведь у вас было воспаление легких.

– Чудесно. Но я согреваю свои легкие коньяком. – Равик достал из кармана несколько кредиток.

– Мсье, у вас, конечно, нет пижамы. Могу одолжить.

– Спасибо, дорогой. – Равик посмотрел на старика. – Только она наверняка будет мне мала.

– Что вы, как раз впору придется. Совершенно новая. Скажу по секрету – получил в подарок от одного американца. А он – от одной дамы. Я таких вещей не ношу. Только ночные рубашки. А пижама совершенно новая, мсье.

– Ладно. Тащите. Посмотрим.

Равик ждал в коридоре. Перед дверями стояли три пары обуви. Пара закрытых ботинок с растяжным резиновым верхом. Из-за двери доносился могучий храп. У другой двери были выставлены коричневые мужские туфли и дамские лакированные полусапожки на высоких каблуках и с пуговками. Они казались странно одинокими и покинутыми, хоть и стояли рядом.

Портье принес пижаму. Это была не пижама, а мечта. Синий искусственный шелк в золотых звездах. С минуту Равик, совершенно онемев, смотрел на нее. Он хорошо понимал американца.

– Роскошная вещь, правда? – с гордостью спросил портье.

Пижама в самом деле была новой и даже упакована в фирменную картонку «Магазэн дю Лувр», где ее купили.

– Жаль, – сказал Равик. – Хотелось бы мне увидеть даму, которая выбрала ее.

– На одну ночь пижама ваша, мсье. Вам вовсе не обязательно ее покупать.

– Сколько за прокат?

– Сколько дадите.

Равик сунул руку в карман.

– Ну что вы, мсье, слишком много, – сказал портье.

– Вы не француз?

– Француз. Из Сен-Назера.

– Значит, общение с американцами испортило вас. А кроме того, за такую пижаму сколько ни дай – все мало.

– Рад, что она вам понравилась. Спокойной ночи, мсье. Завтра спрошу ее у дамы.

– Сам верну завтра утром. Разбудите меня в половине восьмого. Только стучите тихо. Я услышу… Спокойной ночи.

– Видите, – обратился Равик к Жоан, показывая пижаму. – Костюм для Деда Мороза. Ваш портье волшебник. Сейчас облачусь в эту штуку. Не надо бояться быть смешным. Впрочем, для этого требуется не только мужество, но и известная непринужденность.

Он постелил себе на шезлонге. Ему было безразлично, где спать, – в своем отеле или здесь. В коридоре он обнаружил сносную ванную, а портье дал ему новую зубную щетку. Все остальное было не важно. Жоан была для него чем-то вроде пациентки.

Он налил полный стакан коньяку и вместе с рюмкой поставил у кровати.

– Надеюсь, вам этого хватит, – сказал он. – Так проще. Мне не придется вставать и наливать вам снова и снова. Бутылку и другую рюмку забираю себе.

– Рюмка мне не нужна. Могу пить из стакана.

– Тем лучше.

Равик улегся на шезлонге. Ему понравилось, что женщина перестала опекать его. Она добилась своего и теперь, слава Богу, не обременяла его чрезмерными проявлениями гостеприимства.

Он налил себе полную рюмку и поставил бутылку на пол.

– Салют!

– Салют! Благодарю вас.

– Все в порядке. Меня и так не очень-то тянуло под дождь.

– Он еще не кончился?

– Нет.

Сквозь тишину с улицы доносился тихий стук, словно в комнату пыталось пробраться нечто серое, безутешное, бесформенное, нечто более печальное, чем сама печаль… Какое-то далекое, безликое воспоминание, бесконечная волна, которая, прихлынув, хочет отнять и похоронить то, что когда-то выплеснула на маленький остров и забыла на нем, – крупицу человека, света, мысли.

– В такую ночь хорошо пить.

– Да… И плохо быть одному.

Равик немного помолчал.

– К этому всем нам пришлось привыкать, – сказал он затем. – То, что некогда связывало нас, теперь разрушено. Мы рассыпались, как стеклянные бусы с порвавшейся нитки. Ничто уже не прочно. – Он снова наполнил рюмку. – Мальчиком однажды ночью я спал на лугу. Было лето, на небе ни облачка. Перед тем как заснуть, я смотрел на Орион, он висел далеко на горизонте, над лесом. Потом среди ночи я проснулся и вдруг вижу – Орион прямо надо мной. Я запомнил это на всю жизнь. В школе я учил, что Земля – планета и вращается вокруг своей оси, но воспринимал это отвлеченно, как-то по-книжному, никогда над этим не задумываясь. А тут я впервые ощутил, что это действительно так. Почувствовал, как Земля бесшумно летит в неимоверно огромном пространстве. Я почувствовал это с такой силой, что вцепился в траву, боялся – снесет. Видимо, это произошло потому, что, очнувшись от глубокого сна, на мгновение покинутый памятью и привычкой, я увидел перед собой громадное, сместившееся небо. Внезапно земля оказалась для меня недостаточно надежной… С тех пор она такой и осталась.

Он выпил свою рюмку.

– Это кое-что усложняет, но многое и облегчает. – Он посмотрел в сторону Жоан Маду. – Вы, вероятно, уже совсем спите. Если устали, не отвечайте.

– Еще не сплю. Но скоро засну. Какая-то часть во мне бодрствует. Она холодна и никак не заснет.

Равик поставил бутылку на пол. Тепло комнаты бурой усталостью просачивалось в него. Набегали тени. Взмахи крыльев. Чужая комната. Ночь… А на улице, как далекая барабанная дробь, монотонный стук дождя… слабо освещенная хижина на краю хаоса, крохотный огонек, бессмысленно мерцающий в пустыне, чье-то лицо, глядя в которое говоришь и говоришь…

– А вы это когда-нибудь чувствовали? – спросил он.

Она помолчала.

– Да. Только не так. По-другому. Когда я целыми днями ни с кем не разговаривала и бродила по ночам, и кругом были люди, и они чем-то занимались и куда-то шли, и у них был свой дом… Только у меня ничего… Тогда все постепенно становилось нереальным… будто я утонула и бреду под водой по чужому городу…

Кто-то поднялся по лестнице. Щелкнул замок, хлопнула дверь. Сразу же глухо загудел водопровод.

– Зачем оставаться в Париже, если у вас тут никого нет? – спросил Равик, почти засыпая.

– Не знаю. А куда мне деваться?

– Вам некуда вернуться?

– Нет. Возврата нет ни для кого. Никуда.

Порыв ветра швырнул тяжелые струи в стекло.

– Зачем же вы приехали в Париж? – спросил Равик.

Жоан ответила не сразу. Он решил, что она уже заснула.

– Рачинский приехал со мной в Париж, потому что мы хотели расстаться, – сказала она наконец.

Равик не удивился ответу. Есть часы, когда не удивляешься ничему. Человека, вернувшегося в номер напротив, начало рвать. Сквозь дверь доносились приглушенные стоны.

– С чего же было так отчаиваться? – спросил Равик.

– Потому что он умер! Умер! Был – и вдруг не стало! Не вернуть! Никогда! Умер! Уже никогда ничего не сделать!.. Неужели вы не понимаете? – Жоан приподнялась на локте, пристально всматриваясь в Равика.

Потому что он ушел прежде, чем ты смогла уйти от него, подумал Равик, потому что он оставил тебя одну прежде, чем ты была к этому подготовлена.

– Я… я должна была относиться к нему иначе… я была…

– Забудьте об этом. Раскаяние – самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить. Иначе все мы были бы святыми. Жизнь не имела в виду сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место в музее.

Жоан ничего не ответила. Равик увидел, что она отпила глоток и снова откинулась на подушку. Было что-то еще… но он слишком устал, чтобы думать. Впрочем, ему все было безразлично. Хотелось спать. Утром предстояла операция. Остальное его не касалось. Он поставил пустую рюмку на пол, рядом с бутылкой. Странно, где только иной раз не приземлишься, подумал он.