Онлайн чтение книги Архипелаг исчезающих островов
Глава третья. Свет в окне

А в училище больше всех интересовались учителем я и мой друг Звонков.

Дружба наша началась на уроке арифметики, при довольно странных обстоятельствах.

В ту зиму я долго болел, а когда опять явился в класс, за моей партой сидел новичок – стриженый, черненький, на вид бука, с толстым лицом и забавно вздернутым носом.

Условия предложенной классу задачи выглядели, кажется, так: два путешественника отправились из пункта А в пункт Б, причем, как водится, один позже другого. Требовалось узнать, через сколько времени второй догонит первого, если… И так далее.

Покосившись на соседа, я увидел, что он отложил перо и рассеянно смотрит в угол, шевеля губами.

– Ты что? – шепотом спросил я.

– Да вот не пойму, почему второй догонял первого, – также шепотом ответил он. – Может, сыщик был? Или мститель?

Я задумался.

– И что за пункты такие? – продолжал бормотать сосед. – А и Б?.. А и Б?..

– Если А – это Африка, – неуверенно предположил я. – То – Б – Бразилия… Тогда можно понять. Оба путешественника добывали алмазы в Африке на копях…

– Ага! И первый у второго похитил алмаз?

Обстановка уточнялась. Было совершенно очевидно, что составители задачника Шапошников и Вальцев умолчали о многом. Одна красочная подробность выяснялась за другой.

– А тот – в погоню за ним…

– На шхуне через Атлантический океан…

– Да, на шхуне… Настигает его в Бразилии на берегу и…

– Звонков Андрей, – донеслось до нас издалека. – Какой ответ получился у тебя, Звонков?

Мой сосед медленно поднялся и застыл потупясь. Поза его говорила сама за себя.

Глаза математика остановились на мне, он ласково кивнул. Я вздохнул и тоже поднялся…

Нас оставили в наказание без обеда. (Впрочем, судьба, говорят, поступала так не раз и со взрослыми мечтателями.)

Сидя рядышком в пустом классе, мы некоторое время приглядывались друг к другу.

– Слушай, – произнес мой сосед, видимо, проникшись ко мне доверием, – тебя лупцуют дома?

– Н-нет, – ответил я нерешительно. – А тебя?

– Ого!.. Еще как!

Отец Андрей, конторщик на речной пристани, овдовел в прошлом году. После этого характер его переменился. Он начал пить запоем, как умеют только отчаявшиеся вконец русские люди. В пьяном виде он становился страшен, смертным боем бил сына, если тот подвертывался под руку, жег его учебники и тетрадки, выгонял из дому на мороз или под дождь. Протрезвившись, был тих, плакал, просил прощения.

– Рассерчал я раз на него, – рассказывал мой сосед, – решил совсем из дому уйти. Ну тебя, думаю, к богу с пьянством с твоим…

– Уйти?.. А куда уйти?

– Ну, мало ли куда! На Волгу к плотовщикам. Или к Черному морю, в Одессу. А там – юнгой на корабль…

– Не ушел все-таки?

– Не ушел. Вернулся из Рыбинска.

– Почему же так?

– Отца жалко стало…

Он неожиданно улыбнулся, немного сконфуженно. Улыбка у него была замечательная. Улыбались не только рот и глаза, но даже нос, который забавно морщился, будто владелец его собирался чихнуть.

Так в то томительно длинное, голодное «безобеда» завязалась моя дружба с Андреем Звонковым…

Кто лучше меня мог понять его? Нет, в доме тетки, у которой я жил, никто не «лупцевал» меня, но что из того? Иной раз с горя тоже хотелось податься куда-нибудь на Волгу или в Одессу.

Мы с дядюшкой не терпели друг друга.

Возможно, ему неприятен был мой приезд (меня к ним привезли совсем малышом). Во всяком случае, он хмурился, когда в сопровождении тетки входил в гостиную, посреди которой стоял я.

Потом сразу же заулыбался и стал тормошить меня, спеша завязать знакомство, в котором не был заинтересован. Дети очень чутки ко всякой фальши.

Заметив, что я дуюсь, тетка, добрая женщина, решила исправить положение. Она сказала:

– Что ты, Леша, такой? Дядя шутит. Дядя всегда шутит. Он будет тебе вместо папы.

– Мой папа умер, – сказал я, глядя в пол.

И как ни уговаривали меня, я повторял эти слова упрямо, как заклинание, изо всех своих детских сил защищаясь от чужого человека с неискренней улыбкой, которого хотели навязать мне в папы.

– Чудак какой-то! – сказал дядюшка отходя. Этими словами он как бы вынес приговор. Он презирал чудаков.

С годами антипатия между нами углублялась. Видимо, все более определялось во мне то, что он считал проявлением смешного чудачества.

Не раз, подняв глаза от книги, я ловил на себе его испытующе-недоброжелательный взгляд.

– И в кого такой? – говорил он, поворачиваясь к тетке. – Никогда у нас не бывало таких… – И пророчествовал: – Ой, смотри, Алексей, зачитаешься, мозги свихнешь! Фантазии до добра не доведут… Слыхал поговорку: «Чудак все таланты имеет, а главного нет: таланта жить…»

Или принимался вышучивать.

– Алексей уже пугач прочистил, – сообщал он тетке, – и кусочки сахара стал откладывать. Остановка за двойкой по арифметике. Двойку получит – и к индейцам сбежит.

И сам смеялся своей выдумке.

Бывало, по вечерам от нечего делать он начинал придираться к моей наружности:

– Ну разве путешественники такими бывают? Погляди на себя в зеркало, погляди! Подбородок – как у девочки, брови жиденькие… А нос?..

Я глядел на себя в зеркало и тосковал. Возразить дядюшке было нечего. Я не любил своего лица. Характер на нем был намечен пунктиром.

Сделав уроки, я спешил взяться за книгу, торопливо распахивал ее, как окно в другой, яркий, залитый солнечным светом мир. Однако и сюда из глубины комнаты доносился противный, квакающий смех…

Так тошно делалось от этого кваканья за спиной, что я откладывал книгу и кидался к выходу.

– Леша, куда?

– К Андрею. Уроки делать…

Перебежав улицу, я приникал к стене дома и издавал условный свист. Троекратный, согласно хорошим романтическим традициям!

Тотчас в окне появлялся силуэт моего приятеля. Я видел, как он мечется по кухне, торопливо натягивая шинель.

– Андрюшка, куда?

От грубого голоса его отца дребезжали стекла.

– «Куда, куда»! – бранчливо отвечал Андрей. – Сами знаете куда. К Лешке. Уроки готовить…

Он кубарем скатывался с крыльца, и мы мчались по улице, будто подхваченные снежным вихрем.

В кружащейся белой пелене возникали справа и слева низенькие домики с нахлобученными по самые окна крышами.

Одна игра сменяла другую. То мы пробирались вдоль заборов, сжимая в руках воображаемые карабины, то перепрыгивали через канавки и сугробы, «сбивая след». А если нас нагонял случайный прохожий, трусивший по тротуару озабоченной рысцой, мы сопровождали его иногда до самого дома, оберегая от предполагаемых преследователей.

Город в эти часы принадлежал только нам. Он волшебно преображался. Собор, купол которого нависал над улицей, превращался в вершину Скалистых гор. Сами улицы казались то ущельями, то руслами рек. И мы без устали кружили в этом маленьком, выдуманном нами мирке, как белки в колесе, подгоняемые своим воображением.

Вспоминая сейчас это время, понимаю, что мы грезили на ходу. Свойство возраста!..

А когда надо было расходиться по домам, наши спутники – индейцы в длинном, до пят, перьевом уборе, пираты со сверкающими кинжалами в зубах, переодетые графы и герцоги в черных полумасках, сгорбившись, исчезали в переулках. Улицы были пустынны и тихи. Лишь снег негромко поскрипывал под ногами. Мелькали мимо низенькие дома, провожая нас тусклым взглядом подслеповатых окон…

Но однажды мы увидели яркий свет в окне.

– Вон лампу зажгли, – сказал Андрей без особого интереса. – У исправницы…

Подле невысокого деревянного дома стояло дерево. В столбе света, падавшем из окна – почему-то он был зеленым, – иней на ветках искрился подобно стеклярусу на празднично убранной елке.

– Отчего зеленый?

– Лампа под абажуром, – пробормотал Андрей и отвернулся.

Я собирался сделать то же, как вдруг к окну подошел человек и отдернул штору.

Это был наш Петр Арианович.

Нет, он не заметил меня. Он смотрел поверх моей головы, куда-то вдаль, со знакомым, задумчиво-рассеянным выражением. Таким бывало его лицо на уроках, когда он рассказывал о северных морях.

– О! Петр Арианович!..

Он отошел от окна, позабыв задернуть штору. Комната была теперь хорошо видна. Множество карт лежало повсюду – на столе, на узкой койке, даже на полу. В углу возвышалось громоздкое сооружение наподобие чана, в котором тускло отсвечивала вода.

Что бы это могло быть?

Лампа под зеленым абажуром бросала спокойный круг света на исписанный до половины лист бумаги.

Несомненно, именно здесь, в этой тесной комнате, доверху набитой географическими картами, на столе, заваленном раскрытыми книгами, скрывалась тайна нашего учителя.

Потянувшись, Петр Арианович вернулся к чану.

Мы, поднявшись на цыпочки, продолжали смотреть в окно.

Стоя к нам спиной, учитель географии что-то сделал с чаном, от чего тот стал медленно вращаться. По потолку над ним побежали, закружились светлые пятна. Ага, это учитель нарезает ножницами бумагу на маленькие кусочки и бросает зачем-то в воду…

Я знал, что нехорошо подглядывать в окна, но так уж случилось в тот вечер. В извинение себе и Андрею могу сказать только, что подглядывание продолжалось не более двух или трех минут.

Старушка в чепце, сидевшая у стола с вязаньем – вначале мы не заметили ее, – что-то сказала, посмотрев в глубь комнаты. Тотчас оттуда протянулась узкая смуглая рука и задернула штору.

Андрей тихонько выругался…

С того вечера мы зачастили в переулок, где жил учитель. Тайна притягивала нас, как магнит. Прижавшись к изгороди или втиснувшись между присыпанными снегом кустами, мы надолго, в ожидании новых чудес, замирали перед освещенным окном. Но штора больше не раздвигалась…

Между тем туман таинственности, как выражался дядюшка, сгущался вокруг учителя все больше и больше.

– Оригинал, своеобразного ума человек, – с двусмысленной улыбкой говорил помощник классных наставников Фим Фимыч. – На почтамте даже удивляются: состоит в переписке чуть ли не с половиной России!.. Письма на его имя приходят из Москвы, из Петербурга, из Архангельска. Даже, можете себе представить, из Якутска!

– Непонятно! Из Якутска – в Весьегонск?! – изумленно спрашивал дядюшка. – Кто же может ему писать? И о чем?

Фим Фимыч разводил руками.

Ему пришлось развести их еще шире, когда стало известно, что во время ледохода учитель, как маленький, пускал с ребятами кораблики.

Да, так оно и было. Мы видели это с Андреем собственными своими глазами.

Обычно ледоход в наших местах начинается в первой половине апреля. Однако в том году весна была необычайно ранней. В середине марта вдруг потеплело… Подули южные ветры, снег растаял, и по реке поплыли льдины.

Тотчас ребята, жившие вблизи реки, и мы в том числе, кинулись туда. Наперегонки с нами бежали ручьи.

Делая плавные повороты, неторопливая Молога текла среди бурых огородов и деревянных домиков, вплотную подступивших к воде. Тоненькие льдинки кружились в завихрениях пены и задевали за низко нависший прибрежный кустарник.

Ярко сверкали на солнце кресты собора. Бамкал колокол на звоннице. День, к нашему удовольствию, был воскресный.

Мы стояли с Андреем в толпе на деревянном мосту, навалившись грудью на перила, оцепенев от восторга.

– Глянь-ка, учитель! – удивленно сказали рядом.

Я посмотрел на берег, но увидел только стадо гусей. Надменно озираясь, они проследовали огородами к реке.

– Левее, левее!.. Вон там, – подтолкнул меня локтем Андрей.

Действительно, левее, у самой воды, я увидел учителя географии.

В своей развевающейся черной крылатке, в сдвинутой на затылок чиновничьей фуражке, он неторопливо шел по берегу, сопровождая игрушечный деревянный кораблик. За ним, соблюдая приличную дистанцию, двигалась гурьба зареченских мальчишек, мал мала меньше, в отцовских просторных ватниках и хлопающих по икрам сапогах.

– С ребятами связался! – вздохнул кто-то в толпе.

В руках у Петра Ариановича был длинный шест, которым он отталкивал кораблик подальше от берега. Иногда учитель останавливался, вынимал часы и что-то торопливо записывал в книжечку.

Нет, видно, он не просто забавлялся. Вот послюнил указательный палец, поднял вверх. Из Майн Рида я знал, что так определяют направление ветра.

Странная процессия приблизилась к мосту.

Волнение охватило меня. Не знаю, чего я ждал. Быть может, чуда? Хотелось, чтобы мановением своего жезла Петр Арианович превратил игрушечный кораблик в настоящий ледокольный пароход с высокими бортами и мачтами, на которых развевались бы разноцветные сигнальные флажки…

Но этого не случилось.

Осторожно придерживая шестом кораблик, Петр Арианович направил его под мост. Почетный конвой в отцовских ватниках и сапогах забежал вперед, чтобы лучше видеть. Мы перевесились через перила.

Кораблик, который несло прямо на бык моста, сделал разворот и обошел препятствие зигзагом. Льдины стиснули и затопили его уже по другую сторону моста.

– Доигрался? – беззлобно спросили сверху.

Петр Арианович поднял лицо. Оно было разгоряченное, потное и радостно улыбалось, точно учитель нашел решение давно мучившей его загадки. Фуражка держалась на самой макушке.

– Чудак! – сказали в толпе скорее недоумевающим, чем укоризненным тоном.