Первая любовь

Онлайн чтение книги Автобиография
Первая любовь

О первой любви я должен был бы написать раньше, поскольку она начинается вместе с обучением в школе, являясь, можно сказать, тоже предметом обучения. Но я не хотел прерывать обзор школьных предметов, так как только в совокупности они дают ясное представление о том безвыходном лабиринте, через который нас протаскивают в детстве и который называется начальной школой.

Основные понятия о любви я приобрел еще в раннем детстве, когда я, служанка и практикант из управы каждый вечер подолгу разговаривали за воротами о любовных делах. Больше того: именно я явился поводом для этой любви, так как практикант сначала познакомился со мной, а уж потом я представил его служанке. Знакомство было совершенно случайное. Однажды я сидел за воротами на руках у служанки. Проходя по улице, практикант заметил меня, подошел, погладил по голове и сказал:

— Какой чудный ребенок. Это ваш?

— Ой, что вы! — воскликнула служанка. — Как же я могу иметь ребенка, если я не замужем.

На основе этого вопроса, можно или нельзя иметь детей незамужним девицам, они углубились в такой спор, что его пришлось отложить до следующего дня. А еще через день они совсем подружились, и с того времени мы каждый вечер встречались за воротами. О, каких тут только не было разговоров, и иногда мне даже стыдно было смотреть в глаза служанке. Случалось, я пытался вмешаться в эти разговоры, но практикант всегда имел наготове кулек с конфетами, и только я раскрывал рот, чтобы что-нибудь сказать, как он засовывал мне в рот конфету, хотя не у меня, а у него было намерение говорить сладкие речи.

Литература много потеряла от того, что я тогда не умел писать и был не в состоянии запечатлеть разговоры, которые мы вели за воротами.

— Йоцо, — говорит, бывало, наша служанка практиканту, — приходи после ужина, как мои улягутся. Я тебе шницель от ужина оставлю.

— О, душа моя, — отвечал практикант, — разве мне в такие минуты до шницеля. Но уж если будешь оставлять, то оставь и салата немножко. Все мои мысли о тебе, только о тебе. Я только и жду той минуты, когда смогу прижать тебя к своей груди, пусть даже шницель остывает!

Бывали и другие, еще более нежные разговоры. Помню, однажды практикант спросил:

— Юла, скоро ли у вас будут стирать белье?

— Скоро, а что?

— Вот если бы ты могла сунуть и мое белье вместе с хозяйским, чтоб мне не платить за стирку.

— Что ж, приноси, — отвечала она ласково.

— Ох, душа моя, как ты добра! Я принесу три рубашки и четыре пары кальсон, ангел мой!

Подобные разговоры не только развлекали меня, но и помогали мне приобрести известный практический опыт, который позднее мне очень пригодился в жизни. Но бывало и иначе. По воскресеньям, в полдень, когда никого из наших не было дома, мы все втроем отправлялись в комнату служанки; меня сажали на скамейку, а они вдвоем садились на кровать. В таких случаях я предпочитал сидеть зажмурившись, прилагая все силы к тому, чтобы не упасть со скамейки.

Наглядное обучение позволило мне приобрести практический опыт и такие познания в области любви, что нет ничего удивительного, что уже в первом классе гимназии я влюбился. Я, конечно, не ставил перед собой такой цели — влюбиться именно в первом классе гимназии. Благодаря опыту, приобретенному мной в раннем детстве, я бы, пожалуй, мог и раньше заняться этим. Но дело в том, что до самой гимназии я носил штанишки с разрезом сзади, и я не мог себе представить, что в таких штанах меня кто-нибудь может полюбить. И только в первом классе гимназии, когда на меня надели настоящие брюки, я почувствовал, что настало время, когда я могу влюбиться.

Влюбился я в Персу — нашу соседку, так как она была ближе всех. Все лицо у Персы было усеяно веснушками, она носила желтые чулки, каблуки на ее туфлях были всегда стоптаны. Пока я в нее не влюбился, я и внимания на нее не обращал. А как только влюбился, то она стала казаться мне божественно прекрасной. Бывало, едва только увижу ее стоптанные каблуки, как меня сразу же охватывает волнение, и я стремглав несусь ей навстречу, чтоб добежать до нее раньше, чем появится улыбка на ее веснушчатом лице.

Отец Персы был учителем арифметики, и не знаю почему, но обо мне у него сложилось весьма нелестное мнение. Персе было девять лет, и она училась в третьем классе начальной школы. Объяснился я с ней в довольно необычных романтических обстоятельствах. Однажды во время игры в жмурки мы с ней спрятались в бочке, в которой моя мать квасила капусту на зиму. Здесь я и объяснился ей в любви. И так мне дороги эти воспоминания, что даже теперь при виде бочки меня охватывает неизъяснимое волнение.

Однажды после уроков я встретил Персу возле школы, и мы вместе пошли домой. Я отдал ей пряник, который покупал каждую пятницу (на это шли деньги, заработанные мною в четверг после полудня на сдаче; их хватало только на то, чтобы раз в неделю выразить ей свою симпатию и внимание с помощью пряника), и серьезно спросил:

— Как ты думаешь, Перса, отдаст тебя отец, если я к тебе посватаюсь?

Она покраснела, потупила глаза и в волнении разорвала передник на три части.

— Нет, — ответила она еле слышно.

— А почему? — спросил я взволнованно, и слезы брызнули у меня из глаз.

— А потому, что ты у него плохой ученик!

Я поклялся учить арифметику днем и ночью и обязательно исправить оценку. И я учил; но разве мог я решить задачу, над которой уже бьются многие поколения людей? Разве я мог примирить любовь с арифметикой? И когда мне пришлось выбирать между любовью и арифметикой, я выбрал то, что было легче, то есть любовь. И уже на следующем уроке арифметики вместо двойки, которую я имел до сих пор, получил единицу.

В следующий четверг мне не удалось ничего заработать. Поэтому в пятницу утром я залез в платяной шкаф, срезал с отцовского зимнего пальто двадцать пуговиц и продал их в школе за десять пара. Вырученных денег хватило как раз на то, чтобы купить пряник. В полдень я встретил Персу возле школы и, провожая ее, признался, что мое положение стало еще хуже, так как по арифметике я получил единицу.

— В таком случае, — сказала с горечью Перса, — я никогда не буду твоей.

— Но ты должна быть моей, если не на этом, то на том свете! — воскликнул я, вспомнив слова, которые я слышал несколько дней назад в театре.

— Как же это может быть? — удивилась Перса.

— Давай отравимся вместе.

— А чем мы отравимся?

— А вот чем, — продолжал я все решительнее. — Выпьем яд.

— Хорошо, — ответила она также решительно, — я согласна. А когда?

— Завтра, после полудня.

— Завтра я не могу, у нас завтра уроки.

— Верно, — вспомнил и я. — Завтра я тоже не могу: если я не приду в школу, мне запишут прогул, а у меня их и так уже двадцать четыре. Могут из школы исключить. Давай, если хочешь, в четверг. В четверг после полудня ни у тебя, ни у меня нет уроков.

Она согласилась, и мы договорились, что к четвергу я приготовлю все необходимое для отравления.

В четверг после полудня я украл на кухне коробку серных спичек и поспешил на место свидания, с которого мы вместе с Персой должны были отбыть на тот свет.

Мы встретились на нашем огороде, сели на траву, и из душ наших вырвался глубокий вздох боли и печали. Я достал из кармана коробку со спичками.

— Что же мы будем делать? — спросила Перса.

— Будем есть спички.

— Как это есть спички?

— А вот как, — сказал я и, отломив и отбросив головку в сторону, сунул остальное в рот.

— А что ты бросил?

— Это противно.

Она решилась и протянула руку за спичкой. Я отломил головку и отдал ей спичку. Она взяла ее и храбро начала жевать. Когда она съела три спички, на глазах у нее показались слезы.

— Я больше не могу. Никогда в жизни я не ела спичек. Не могу больше.

— Да ты и так уже, наверное, отравилась.

— Наверное, — захныкала Перса, — я чувствую, как у меня в горле что-то дерет.

— Вот видишь, значит ты уже отравилась!

Я же упорно продолжал и съел девять спичек. Но вот, наконец, и я потерял аппетит и почувствовал, как у меня в горле что-то дерет.

— Кончено! И я отравился! — сказал я торжественно, как и полагалось в такой момент. И тут наступила гробовая тишина, во время которой я никак не мог сосчитать, сколько будет четырежды семь, а Перса тоже о чем-то думала, пытаясь вытащить кусок спички, застрявший у нее между зубов. Наконец она нарушила торжественную тишину и спросила:

— А что же теперь?

Этот вопрос вселил в мою душу страшное смущение, ибо после того как мы совершили обряд отравления, я действительно не знал, что бы можно было еще предпринять. Наконец меня осенило.

— Знаешь что, раз уж мы с тобой отравленные, давай перекрестимся.

Она перекрестилась, а затем то же самое сделал и я.

— А теперь, — продолжал я, — пусть каждый идет к себе домой и умирает. Стыдно будет, если мы умрем здесь, в огороде. Мы с тобой из хороших семей, и нам не к лицу умирать под забором.

— Хорошо, — сказала она.

И мы расстались.

Все дело между тем кончилось так: Перса пришла домой и попросила, чтобы мать приготовила ей постель, а она ляжет умирать. При этом она сказала, что отравилась палками от спичек. А мать, не принимая во внимание ни ее положение, ни ее чувства, закричала:

— Ну, раз ты могла есть палки в огороде, так поешь их и дома.

Затем, задрав ей юбку, она начала выбивать с противоположной стороны все то, что так глубоко засело Персе в голову.

После такой порки Перса меня возненавидела. Тем и закончилась моя первая любовь.


Читать далее

Первая любовь

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть