Онлайн чтение книги Барышня
Глава II. Рождение барышни и ее детство

Через месяц после этого разговора Лизавета Ивановна разрешилась от бремени дочкою.

— Ну, что, Пелагея Ильинишна, что бог дал? — в один голос закричали дворовые девки, бросаясь навстречу старухе-няне.

— Нишните, голубушки, нишните… Ох, все косточки разломило… устала… дайте отдохнуть.

Няня села на стул.

— Помучилась, моя сердечная, да и нас-то помучила. Ну, да теперь слава богу.

— Да скажите, Пелагея Ильинишна, что же бог дал? Девки с любопытством обступили няню и смотрели на нее вытараща глаза. Няня перевела дух и произнесла:

— Барышню.

— А что, Пелагея Ильинишна, — заметила Матреша, которая была побойчее, покрасивее и почище других, — а вы нам все говорили, что по всем вашим приметам будет барчонок… Вот вам и барчонок!..

— Уж ты мне, быстроглазая!.. Пелагея Ильинишна! Пелагея Ильинишна! Язык-то без костей, так все пустяки мелет… Барчонок!.. — И потом няня продолжала, как будто про себя. — Слава богу, маменьку вынянчила, так вот теперь дочку привелось нянчить.

В этот же вечер, с радости, старуха порядочно выпила, так что уже не могла показаться в комнаты; она дремала в людской у стола, несколько покачиваясь и беспрестанно облизывая губы… Девки, стоя вокруг стола, поддразнивали ее, подсмеивались над нею и потом пересмехались между собою. А она беспрестанно повторяла сквозь зубы и как будто сквозь сон:

— Зубоскалки вы проклятые… чего это обрадовались?.. зубоскалки…

— Что? не угодила я вам, голубушка? — шептала Лизавета Ивановна своему супругу слабым голосом, — ведь вам хотелось сынка?

— А бог с ним, с сыном! — отвечал супруг, с лицом, сиявшим радостью. — Я и дочку буду любить, голубчик, так же, как любил бы сына… Еще за сына, может быть, мы бы ссорились (Евграф Матвеич, произнося это дурное слово, старался как можно приятнее улыбнуться), а об дочке у нас споров не будет… Дочка по вашей части…

Крестины праздновались с шумом… Восприемник новорожденной был губернатор: восприемницею — вице-губернаторша… Новорожденную нарекли Катериной, в честь отцовой тетки. Гости за обедом были необыкновенно любезны. Они беспрестанно повторяли:

— Красавица у вас будет дочка, Лизавета Ивановна! Бесприданница… И здоровенькая такая, бог с нею!

Вице-губернаторша была любезнее всех гостей… Она, по крайней мере, раз пятнадцать повторила:

— У вас, милая Лизавета Ивановна, дочка, а у меня сынок… Вот вам и жених с невестой.

Обед был на славу и продолжался часов пять сряду. Евграф Матвеич и Лизавета Ивановна, как истинно русские люди, отличались хлебосольством и гостеприимством.

Евграф Матвеич сам не сидел за столом, а все ходил около стола и угощал гостей, приговаривая: "сделайте одолжение, еще кусочек…", — и кланялся. Лизавета Ивановна повторяла дамам то же.

К концу обеда несколько пробок с шумом полетели в потолок…

— Вот и артиллерийское учение начинается, — остроумно заметил, крутя висок, один из гостей, отставной поручик.

Другой гость, балагур (из семинаристов), заменявший старинных шутов с шлемами и бубенчиками, встал и, обратясь к Евграфу Матвеичу и Лизавете Ивановне, с поднятым бокалом произнес:

Стихотворение было длинное. В нем заключалась тонкая и лестная похвала родителям, в особенности же восприемникам, которых семинарист между прочим величал "знаменитыми сановниками и представителями христианского человечества".

Оно оканчивалось следующим [четверостишием]:

Хоть ода несколько, быть может, и слаба, Без реторических прикрас, без ухищрения, Но да не взыщется с нижайшего раба За искреннее чувств живейших выраженье.

Когда семинарист кончил и выпил бокал, обведя взором собрание… страшный шум рукоплесканий, хохот и одобрительные крики потрясли столовую… А семинарист, положа руку на сердце, кланялся низко на все стороны и повторял с самодовольною улыбкою:

— Не достоин, не достоин!..

После обеда, когда все гости вышли из столовой и разбрелись по другим комнатам, в то время как лакеи собирали со стола, доедая и долизывая барские остатки, няня, как старшая в доме, под предлогом надзора за людьми, все прохаживалась кругом стола и допивала оставленное в стаканах и рюмках вино… Вечером же, в людской, при собрании всей дворни, подплясывая и прищелкивая руками, напевала:

И вся дворня каталась со смеха, приговаривая:

— Ай-да Ильинишна! ну-ка еще… Вот так… порастряси-ка старые кости!..

Но обратимся к барышне.

Вот она — моя барышня, румяное и полное дитя, ей полтора года, но ее еще не отняли от груди; вот она — на руках у заплывшей жиром кормилицы, которую раз десять в день поят чаем и беспрестанно кормят селедками. Кормилица обыкновенно по будням носит толстую рубашку, ситцевый сарафан и ситцевую шапочку на голове, а по воскресеньям и по праздникам — непременно камлотовый сарафан, обшитый галуном, кисейную рубашку и бархатный кокошник… Барышня только что перестала плакать, еще у нее не обсохли слезы на глазах… Кормилица вытирает ей глазки и носик и приговаривает:

— Бесстыдница этакая… ну, что разревелась-то? а вон ужо трубочист придет и съест тебя.

Дитя подымает визг от страха и жмется к кормилице… Кормилица стращает его розгами, — дитя еще пуще плачет. На его визг и плач прибегают маменька, папенька и няня.

Маменька кричит:

— Ну, так и есть, опять раздразнила ребенка! Не умеешь ты, мужичка этакая, обращаться с барским дитятей. Не плачь, ангельчик мой, не плачь… А посмотри, вот бобо, душенька.

Папенька кричит:

— Ох вы мне! изуродуете вы ее… Каточек, Каточек, посмотри на меня… Где папа? А-а!.. вот папа…

Няня кричит жалобным голосом:

— Что это с тобой, лапочка ты моя, что с тобой приключилось… Уж не зубки ли?.. Покажи-ка.

Няня всовывает палец в ротик дитяти и потом обращается к барыне:

— Вот, посмотрите, матушка, у нее тут, у моей голубушки, зубок прорезывается.

Вслед за няней маменька и папенька всовывают свои пальцы в ротик дитяти, чтоб ощупать зубок.

— Вестимо к зубкам плачет, — замечает кормилица, — отчего ж ей больше плакать?

Около ребенка шум и крик; ребенка затормошили, и рев его раздается по всему дому…

— Да где же эти все девчонки? — вскрикивает маменька, — пошлите их…

Палашка! Дашка! Машка!..

Девчонки прибегают.

— Вот я вас! Где вы там бегаете! постойте…

— Дитя плачет, вам и горя мало, — перебивает папенька.

— Вы забыли свою должность… забыли, что надо утешать ребенка, — продолжает папенька.

Испуганные девчонки становятся в ряд и начинают прыгать и кувыркаться перед барышней.

Барышню отняли наконец от груди… Кормилицу удалили, чтоб барышня отвыкла от нее и перестала тосковать; но кормилица, приученная к барскому столу и к различным удобствам в барском доме, в надежде, что авось ее снова призовут к барышне, если барышня будет больно скучать по ней, старается нарочно показываться ей на глаза. Когда няня несет ее на руках по двору, кормилица становится на дороге, пригорюнясь и качая печально головой, приговаривает так, чтоб дитя слышало ее голос:

— Отняли от меня мое красное солнышко… Похудела ты без меня, моя касаточка; уморят они тебя, мою ласточку…

Дитя, увидев кормилицу, рвется к ней. Начинается ссора между кормилицей и няней.

Няня жалуется на кормилицу барыне. Барыня наконец, под опасением строжайшего наказания, запрещает приближаться кормилице к барскому двору.

Между тем барышня уже начинает ходить и бегать. Какая радость для родителей! К ней приставлены, кроме няни, еще две девки, которые должны неотлучно находиться при ней, чтоб дитя не упало и не расшиблось. И если немного выпившая няня и полусонные девки не доглядят и дитя ушибется об угол дивана или стола и заревет, маменька в ту же секунду вдруг выскакивает как будто из-под пола. Ее звонкий и пронзительный голос пробуждает растрепанных и полусонных девок, которые привыкли преспокойно спать под визг барышни.

— Где у вас глаза-то? Няня — старый человек, няне нельзя за ребенком везде усмотреть… ребенок резвится, бегает… а вы что? только спят да едят целый день… А вот я вас, подождите.

Девки, впрочем, не боятся угроз барыни, потому что эти угрозы никогда не приводятся ею в исполнение. У барыни доброе сердце.

— Ничего, моя маточка, — продолжает барыня, гладя по лицу дочку, — ничего…

Вишь стул какой гадкий!.. плюнь на него, душенька… Ударь его хорошенько… Вот так… Как он смел мою Катеньку? Вот мы его!..

Барышню кормят раз до шести в день, и, несмотря на это, маменька беспрестанно повторяет:

— Что это, нянюшка, мне кажется, Катенька сегодня что-то мало кушала? Здорова ли она?

— Ребенок много требует пищи в эти лета, — говорит папенька, — ребенка надо больше кормить, так он расти лучше будет…

Няня с этим совершенно согласна. Она всегда ужинает, в детской в то время, когда девки укладывают барышню почивать, и, несмотря на то, что у барышни претугой животик, няня всегда еще покормит ее из своих рук или гречневой кашкой, или кислой капусткой, или тюрей.

— Ничего, лучше заснет, — говорит няня, — что смотреть-то на барыню в самом деле? Накрошит ребенку белого хлебца в бульон да и думает, что ребенок будет сыт этим… Наша пища лучше, от нашей пищи она будет здоровее. Кушай, голубушка, христос с тобой.

Если же дитя на другой день сделается нездорово и барыня спрашивает у няни:

— Отчего бы это она нездорова, няня?

Няня отвечает:

— Да, верно, с глазу, матушка. Ничего не беспокойся. Вот погоди. Я ее слизну уже вечерком, как мыть буду.1 1Операция слизывания производится следующим образом: когда ребенка вымоют в корыте, няня обыкновенно поводит три раза языком по его спине, начиная от затылка… и потом собранную на языке сырость сплевывает через корыто.

— А, может, это к росту, няня?

— А, может, сударыня, и к росту.

Барышня делается толстым, тяжелым и сырым ребенком. Она растет более в ширину, чем в длину. Она, играя со своими забавницами девчонками, беспрестанно на них сердится за то, что они лучше ее бегают, за то, что они смеют обгонять ее…

И потом на них же жалуется маменьке, а маменька при ней же и вскинется на бедных девчонок:

— Да как вы, негодницы, смеете обижать барышню? да я вам за это ушонки надеру!

Да разве вы не чувствуете, с кем играете? да разве вы не помните, что она госпожа ваша?..

Способности барышни развиваются туго: ее закормили. И папенька, и маменька, и няня, и гости, и девки, и лакеи, и девчонки — все ей только и твердят о гостинцах да об лакомствах.

— Хочешь полакомиться, хочешь бомбошек? — спрашивает ее маменька по нескольку раз в день.

— Катенька-то вся в вас, дружочек, — продолжает Лизавета Ивановна, обращаясь к мужу, — уж такая жадная до яблочной пастилы, что ужасть!

Если Катенька капризничает и плачет, ей няня говорит:

— Перестань же плакать. Утри глазки. А тому гостинца не дадут, кто будет плакать!

Если ею довольны, то или маменька или папенька непременно скажут ей:

— Вот ты сегодня умница. За это тебе сейчас дадут гостинца.

Гости, имеющие какую-нибудь нужду до папеньки, в угодность ему, всегда возят дочке гостинцы… И Катя спрашивает у них:

— А скоро ли вы опять к нам приедете? а скоро ли вы опять мне гостинцев привезете?..

— Вишь, какая интересанка! — замечает папенька, заливаясь добродушным смехом и смотря с любовию на дочку. — Ух, будет плут девка!..

— Катенька, хочешь быть моей невестой? — говорит гость, сажая ее к себе на колени. — Я тебя буду кормить всякий день конфетами, сладкими пирожками и вареньем.

— Хочу, — отвечает Катя.

— Уж она у нас такая сластена! — восклицает маменька. Катя охотница играть в куклы. У нее есть кукла-барышня и есть кукла-девка. У нее есть кукла-жених и есть кукла-невеста, и жених все кормит невесту гостинцами.

Нельзя сказать, чтоб маменька не хлопотала о ее гардеробе: передничкам, платьицам, панталончикам счету нет; несморя на это, Катя никогда не бывает чисто одета.

— Что это, няня, какой на ней грязный передничек? — говорит папенька.

— Что же, батюшка, делать, ведь на нее не напасешься чистого, ну, натурально дитя резвится, бегает на травке, иной раз поваляется и на песке посидит; детское, глупое дело…

Евграф Матвеич большой охотник до садоводства. Он сам развел небольшой садик.

Этот садик расположен симметрически (у Евграфа Матвеича страсть к симметрии).

Деревья в садике подстрижены в виде ваз, шаров и треугольников. Дорожки усыпаны желтым песком: ни одна травка не смеет расти там, где не следует. От этого садика, аккуратно приглаженного, вычищенного и выглаженного, все в восторге.

Евграф Матвеич сам любуется им, как игрушкой, и горе тому, кто в этом садике сорвет листочек или цветочек! Он даже не на шутку однажды раскричался на свою Лизавету Ивановну, когда та, гуляя с ним в садике, оторвала, в рассеянности, ветку от куста… Но Кате позволяется все. Такова беспредельная любовь Евграфа Матвеича к дочери! Катя безнаказанно рвет цветы и ломает сучья кустов.

Когда Евграф Матвеич с супругой живут в деревне, Катя, часто смотря из окна детской вдаль на луг, пестреющий цветами, и на играющих на этом лугу девчонок, говорит няне:

— Няня, я хочу туда, к этим детям.

— И, барышня, барышня! — отвечает няня, качая головою, — чего ты только не выдумаешь? Мало тебе здесь, что ли, места бегать по саду или по двору? Мало, что ли, у тебя здесь забавниц? Ну, что тебе делать в поле? Там только простые деревенские ребятишки грязные, а ты барское дитя, тебе нечего там делать с ними.

Палашка — одна из дворовых девчонок, забавляющих барышню, пользуется особенно ее милостию. Палашка ее фаворитка. Барышня даже дает ей гостинцы, и, если это случается при няне, няня обыкновенно говорит Палашке:

— Ну, что же ты, дура, стоишь? Кланяйся барышне да целуй ее ручку…

А родители иногда, смотря на это, восклицают в умилении:

— Что это, какое у нашей Катеньки доброе сердце!

Но раз как-то, играя, Палашка вздумала поцеловать барышню. Барыня увидела это, всплеснула в ужасе руками и бросилась к няне:

— Помилуй, няня, что это такое? да на что это похоже? да как же это ты позволяешь девчонке, простой девчонке, целовать барышню? Как же ты ее не остановишь? Как же она, мерзкая, так смеет забываться?

И потом она продолжала, обратясь к Палашке:

— С чего ты, этакая дрянь, взяла, что ты можешь целовать барышню? Что, ты ей ровня, что ли? А знаешь ли ты, что за это я велю тебя выгнать в людскую, чтоб ты и глаз в барские комнаты не смела показывать?.. Ты должна, дура, чувствовать, кого ты забавляешь.