Онлайн чтение книги Перед падением Before the Fall
3 - 3

СПИСОК ПОГИБШИХ

Дэвид Уайтхед, 56

Маргарет Уайтхед, 36

Рэйчел Уайтхед, 8

Джил Барух, 48

Бен Киплинг, 52

Сара Киплинг, 47

Джеймс Мелоди, 42

Эмма Лайтнер, 29

Чарли Буш, 32

Дэвид Уайтхед

2 апреля 1959—26 августа 2015

КОМПАНИЯ ЭЙ-ЭЛ-СИ НЬЮС, имеющая штат в пятнадцать тысяч сотрудников и ежедневную зрительскую аудиторию более двух миллионов человек, возникла в 2002 году. Один английский миллиардер вложил в создание компании сто миллионов долларов. Дэвид Уайтхед стал ее архитектором и отцом-основателем. Сотрудники за глаза уважительно называли его Председателем. Он был для компании фигурой такого же масштаба, как для американских войск генерал Джордж Паттон, бестрепетно стоявший под пулеметным огнем противника, в то время как пули вздымали фонтанчики земли у его ног.

Все руководители Эй-эл-си ньюс исходили из того непоколебимого факта, что лучше всего продаются новости, в которых присутствует элемент скандала. Для них именно его наличие или отсутствие определяло место того или иного события в новостной сетке. Этим критерием они руководствовались в оценке всего происходящего. Руководители компании были настоящими экспертами, способными предсказать продолжительность, ход развития и последствия той или иной шокирующей общественность истории. Нередко они бились об заклад между собой по поводу того, когда проштрафившийся политик принесет свои официальные извинения, каков будет их текст или к чему в итоге приведет нежданно-негаданно появившийся репортаж, рассказывающий о связи некоего губернатора с проституткой. Ставкой при этом могли быть наручные часы или ручка. Информационные хищники из Эй-эл-си ньюс пытались угадать возможность возникновения скандала в каждой новости, в каждом факте. Не случайно Дэвид Уайтхед любил напоминать, что Уотергейт вырос из расследования ерундового дела о незаконном проникновении в помещение.

В том, что касается новостей и скандалов, Дэвид был настоящим гуру. Ему довелось побывать по обе стороны баррикад. Прежде чем заняться созданием с нуля медиакомпании, он долгое время работал политическим консультантом и организатором предвыборных кампаний, занимаясь в том числе предотвращением и ликвидацией скандалов вокруг нанявших его кандидатов. С тех пор прошло тринадцать лет. За этот период было отработано 4745 суток эфира, или 113 880 часов новостей – о событиях на международной арене, политике, спорте и погоде, то есть 6 832 000 минут непрерывного вещания. Эти цифры впечатляли и могли даже напугать.

При этом руководство и сотрудники компании не были рабами новостей, о которых сообщали миру. Они не являлись заложниками чьих-то действий или, наоборот, бездействия. В этом и состояла Идея, которую Дэвид положил в основу создания Эй-эл-си ньюс, его особый подход к делу. Тринадцать лет назад, обедая в обществе того самого англичанина, который выразил желание инвестировать деньги в проект, он изложил свою позицию максимально просто и ясно.

– Все остальные реагируют на новости, – сказал он. – А мы будем новости создавать.

Суть нового подхода состояла в том, объяснил Дэвид, что, в отличие от Си-эн-эн или Эм-эс-эн-би-си, Эй-эл-си ньюс не просто транслирует новости, а излагает свою точку зрения на них, формирует новостной поток в соответствии со своими представлениями о том, что важно, а что нет. Разумеется, компания не чуралась сообщать о таких событиях, как смерть той или иной знаменитости или очередной сексуальный скандал. Но это было, так сказать, лишь подливкой. Главное же блюдо Эй-эл-си ньюс – создание определенной картины дня на основе собственной информационной политики.

Инвестору идея контроля над новостями понравилась. Дэвид знал, что так и будет. В конце концов, человек, решившийся вложить немалые деньги в создание медиакомпании, был миллиардером, а они любят все контролировать. Покончив с кофе, Дэвид и инвестор обменялись рукопожатием, подтвердив тем самым, что принципиальный вопрос решен.

– Как скоро вы сможете развернуть вещание в полном масштабе? – спросил англичанин.

– Если вы сейчас вложите в это дело семьдесят пять миллионов, мы будем в эфире через восемнадцать месяцев.

– Я дам вам сто миллионов с условием, что вы начнете вещать через полгода.

Дэвид кивнул – и выполнил взятое на себя обязательство, хотя это оказалось крайне сложно. Полгода пролетели быстро, но это было нелегкое время. Требовалось в срочном порядке подыскать подходящее помещение и оборудовать его всем необходимым, придумать логотип, подготовить оригинальную фоновую музыку. И, разумеется, создать команду. Для решения этой задачи пришлось прибегнуть к переманиванию звезд с других каналов. Внимание Дэвида привлек Билл Каннингем, ведущий второразрядного общественно-политического шоу. Это был весьма язвительный белокожий мужчина с острым как бритва умом и фактурной внешностью. Посмотрев один из его эфиров в течение всего нескольких минут, Дэвид понял, что Каннингем обладает огромным потенциалом, который удастся реализовать, если подобрать подходящий формат. Из Билла можно было сделать настоящего телепророка, лицо канала. Противники кандидатуры Каннингема даже считали, что включение его в команду чересчур персонифицировало бы бренд Эй-эл-си ньюс.

– Обучение в элитном университете – это еще не гарантия, что у человека достаточно мозгов, – заявил Каннингем Дэвиду во время их первого совместного завтрака. – В конце концов, какое-то количество серого вещества есть у каждого от рождения. А чего я терпеть не могу – так это распространенного в нашей элите убеждения, что все без исключения ее представители достаточно умны, чтобы управлять страной.

– Вы говорите так, словно выступаете на митинге. Все это лишь громкие слова, – заметил Дэвид.

– А вы, кстати, где учились? – поинтересовался Каннингем, весь подобравшись.

– В Академии ландшафтной архитектуры Святой Марии.

– Нет, серьезно. Я вот, например, в Стоунибруке. Это государственное учебное заведение. Так вот, всякие ублюдки, которые закончили Гарвард или Йель, со мной даже не здоровались. О девицах из этой категории я даже не мечтал. Мне пришлось шесть лет спать с девками из Джерси до тех пор, пока меня не пустили в прямой эфир.

Уайтхед и Каннингем сидели в небольшом кубинско-китайском ресторанчике на Пятой авеню и ели вареные яйца, запивая их крепким черным кофе. Каннингем, крупный молодой мужчина, сознательно старался выглядеть несколько простоватым, этаким рубахой-парнем, у которого что на уме, то и на языке.

– Что вы думаете о телевизионных новостях? – поинтересовался Дэвид.

– Что это дерьмо, – ответил Каннингем, жуя. – Телеканалы вечно пытаются всем втереть, будто они объективны и не становятся на чью-либо сторону. Но посмотрите, какие новости отбираются. Взгляните, кто их герои. Те, кто много и напряженно трудится? Черта с два. Какой-нибудь добропорядочный гражданин, который регулярно ходит в церковь и пашет на двух работах, чтобы его сын мог посещать колледж? Как бы не так! Вместо этого вам расскажут о том, как в Белом доме дочка простых работяг делает минет президенту. А что? Раз президент получал стипендию Родса, нормальная история. И это называют объективностью, а по-моему – самые настоящие ангажированность и предвзятость, причем в самом мерзком их виде.

Подошедший официант положил на столик счет, вырванный из специального блокнота с затертой копиркой. Этот счет с испачканным кофе уголком до сих хранится у Дэвида в рабочем кабинете. Он висит на стене, взятый в рамку. Возможно, для остального мира Билл Каннингем в то время был всего лишь второразрядным, ухудшенным и потому ни на что не годным вариантом Мори Повича, но Дэвид знал, что это не так. Уайтхед разглядел в нем звезду. Каннингем был звездой не потому, что он был лучше какого-нибудь Роберта, Патрика или другого человека из толпы. Фокус состоял в том, что он сам был этим Робертом или Патриком – нормальным человеком, живущим в ненормальном, сошедшем с ума мире. Его устами с экрана вещал здравый смысл. Как только Билла взяли в команду, все остальное встало на свои места само собой.

Дэвид понимал, что по большому счету Каннингем прав. Ведущие теленовостей изо всех сил старались показать, что они предельно объективны, но на самом деле были предвзятыми до мозга костей. Кроме того, Си-эн-эн, Эй-би-си, Си-би-эс и прочие каналы продавали новости, словно бакалейный товар в супермаркете, подбирая что-нибудь для каждой из основных категорий своих зрителей. Но людям не нужна была просто информация. Они хотели знать, что означает та или иная новость, как ее можно интерпретировать. Пытались понять, как им следует реагировать на тот или иной сообщаемый факт. Концепция Дэвида сводилась к тому, что если более чем в половине случаев зрители не получали нужных им ориентиров, они переключались на другой канал.

Суть идеи Дэвида Уайтхеда состояла в том, чтобы создать новостные СМИ, которые были бы для своих слушателей неким клубом единомышленников. Основу этой аудитории составили бы люди, которые много лет исповедовали те же взгляды, что и компания, и ее руководство. К ним должны были присоединиться те, которые не могли четко сформулировать свои убеждения. А также кто нуждался в ком-то, способном во весь голос сказать то, что накапливалось в их душах всю жизнь. За этими двумя группами могли бы последовать просто любопытные и колеблющиеся.

Эта обманчиво простая схема вызвала радикальные изменения в новостном бизнесе. Дэвиду, однако, она еще и помогла справиться со стрессом. Ибо, помимо всего прочего, работа в индустрии новостей связана с огромными психологическими нагрузками и частыми разочарованиями. Новостникам – мужчинам и женщинам – приходится реагировать на каждый чих, раздающийся в информационном поле, на каждом шагу раздувать из мухи слона в надежде, что на этот раз сенсация окажется не мнимой, а настоящей. По этой причине им часто приходится сталкиваться с такими вещами, как бесплодное ожидание, напрасное беспокойство и неоправдавшиеся надежды. Правда, у Дэвида ко всему этому был некоторый иммунитет.

Дэвид вырос в Мичигане, в семье рабочего автозавода компании «Дженерал моторс». Его отец, Дэвид Уайтхед-старший, за все время работы ни разу не болел и не пропустил ни одной смены. Как-то он решил подсчитать, к выпуску скольких машин приложил руку за свою тридцатичетырехлетнюю карьеру на участке конвейера, где собирали заднюю подвеску. Цифра, которую он получил, закончив расчеты, составила 94 610. Для него она стала подтверждением того, что жизнь прошла не напрасно. Схема, по которой отец жил, была проста – человеку платят, а он выполняет свою работу. Дэвид-старший никогда не мечтал о высшем образовании и довольствовался свидетельством об окончании средней школы. Он всегда с уважением относился ко всем, с кем его сводила жизнь, даже к закончившим Гарвард менеджерам, которые появлялись в цехах раз в несколько месяцев.

Дэвид-младший был единственным ребенком в семье и первым за всю историю Уайтхедов, который отправился учиться в колледж. При этом в знак уважения к отцу он отверг приглашение поступить в Гарвард, где ему предложили стипендию, и стал студентом Мичиганского университета. Именно тогда в нем проснулся интерес к политике. В то время пост президента страны занимал Рональд Рейган. Дэвиду понравились его простые манеры и твердый взгляд. На втором курсе он принял участие в выборах старосты и проиграл, на следующий год повторил попытку и потерпел еще более сокрушительное поражение. Видимо, для победы ему не хватало внешнего обаяния. Зато Дэвид умел строить стратегию предвыборной борьбы и имел немало идей на этот счет. Легко угадывал смысл ходов противоборствующей стороны и был способен предвосхищать их. Он знал, что нужно делать, чтобы победить, но не мог одержать победу сам. И Дэвид Уайтхед понял, что, если он захочет сделать карьеру в политике, его место не на сцене, а за кулисами.

Спустя двадцать лет, после тридцати восьми предвыборных кампаний, как на уровне отдельных штатов, так и общефедеральных, Дэвид Уайтхед вполне заслуженно пользовался репутацией человека, умеющего привести кандидата к победе. Более того, он смог превратить свою любовь к политическим играм в весьма прибыльный бизнес. Однажды среди клиентов, которых он консультировал, оказался кабельный телеканал, который решил прибегнуть к услугам Дэвида Уайтхеда, чтобы создать обновленную, более интересную схему освещения предвыборных баталий.

Именно этот эпизод, отраженный в его резюме, и положил в марте 2002 года начало всему.

Дэвид проснулся еще до рассвета. Проработав двадцать лет в качестве организатора предвыборных кампаний, он привык вставать рано. «Кто проспал, тот проиграл», – часто говорил Марти, и это была правда. Предвыборные кампании – не конкурсы красоты. Чтобы собрать максимум голосов избирателей и одержать верх, нужна выносливость. Выражаясь языком бокса, победы нокаутом в первом раунде в политике случались крайне редко. Обычно приз доставался тому, кто мог выдержать все пятнадцать раундов. Поэтому Дэвид довольно быстро научился обходиться почти без сна, и теперь ему вполне хватало четырех часов в сутки. В случае необходимости он мог обходиться двадцатью минутами дремоты каждые восемь часов.

Сквозь огромное, во всю стену окно его спальни в комнату проникли первые солнечные лучи. Лежа на спине, он смотрел на город, прислушиваясь к работе кофейной машины на нижнем этаже. Ему были хорошо видны опоры канатной дороги, соединяющей остров Рузвельта с Манхэттеном.

Окна их общей с Мэгги спальни выходили на Ист-Ривер. Стекло толщиной с книжный том полной версии романа Льва Толстого «Война и мир» полностью поглощало шум машин на автомагистрали имени Франклина Рузвельта. Оно было пуленепробиваемым, как и остальные оконные стекла таунхауса. Их установили по требованию миллиардера-англичанина вскоре после трагедии 11 сентября 2001 года. Он оплатил и стекла, и работу.

– Что, если в ваш дом попытается въехать на такси какой-нибудь джихадист с гранатометом? Мне бы не хотелось вас потерять. Я просто не могу себе этого позволить, – заявил он Дэвиду.

Была пятница, 24 августа. Мэгги и дети уже целый месяц находились на Мартас-Вайнъярд. Судя по звукам, доносившимся снизу, домработница готовила завтрак. Приняв душ, Дэвид, как обычно по утрам, поочередно останавливался у дверей детских комнат, разглядывая тщательно прибранные кровати. Интерьер в спальне Рэйчел говорил о том, что обитательница комнаты обожает всевозможные технические устройства и лошадей. В комнате Джей-Джея все буквально дышало страстью мальчика к машинам. Как и большинство детей, дочь и сын Дэвида частенько устраивали в своих обиталищах беспорядок, с которым прислуга боролась упорно и систематически, хотя и не всегда успешно. Сейчас, когда в детских комнатах царила неестественная, почти стерильная чистота и все было расставлено по своим местам, Дэвид вдруг испытал странное желание разбросать вещи. Подойдя к сетчатой корзине с игрушками, стоявшей в спальне Джей-Джея, он легким пинком опрокинул ее.

«Ну вот, так лучше», – подумал он.

Дэвид решил написать записку уборщице и попросить ее впредь во время отъезда детей не наводить порядок в их комнатах. Ему показалось, что так дом будет выглядеть более живым.

Выйдя на кухню, он позвонил Мэгги. Электронные часы на плите показывали 6:14 утра.

– Мы встали еще час назад, – сказала Мэгги, сняв трубку. – Рэйчел читает. Джей-Джей выясняет, что получится, если вылить жидкость для мытья посуды в унитаз. – Прикрыв микрофон трубки рукой, она крикнула сыну: – Дорогой, не стоит этого делать!

Дэвид жестом показал домработнице, что хочет еще кофе, и она налила ему новую чашку. Мэгги убрала ладонь с трубки и снова заговорила с мужем. В ее голосе Дэвид услышал нотки усталости, которые всегда появлялись в случаях, когда ей долгое время приходилось управляться с детьми в одиночку. Каждый год Дэвид пытался уговорить ее взять на остров Марию, няню, но Мэгги всякий раз отказывалась это сделать. Лето Рэйчел и Джей-Джей должны проводить со своими родителями, говорила она – в противном случае они будут называть мамой няньку, как многие дети, живущие в их районе.

– У нас здесь сильный туман, – сообщила Мэгги.

– Вы получили то, что я вам послал?

– Да. – Дэвид услышал в голосе жены искреннюю радость. – Где ты все это нашел?

– Это Киплинги. Они знают одного парня, который путешествует по всему миру и собирает всякие такие штуки. Яблоки сорта, который вывели бог знает в каком веке. Груши, каких никто не видел с тех пор, как президентом был Мак-Кинли. Прошлым летом мы ели фруктовый салат из подобных редкостей.

– Верно, – вспомнила Мэгги. – Это была вкуснятина. Послушай, а все это стоило очень дорого? Наверное, это глупый вопрос, но я как-то слышала по телевизору, что такие фрукты иногда стоят как новая машина.

– Примерно как итальянский мотороллер, – ответил Дэвид.

В вопросе о цене была вся Мэгги – казалось, она все еще не привыкла к тому, что размер их семейного дохода позволял не задумываться о подобных вещах.

– Я понятия не имела, что на свете, оказывается, есть такая вещь, как датская слива.

– Я тоже. Кто бы мог подумать, что в мире фруктов столько неизведанного?

Мэгги рассмеялась. Когда между ними все было хорошо, супругам было легко общаться. Иногда, звоня жене утром, Дэвид мог по ее тону угадать, что накануне ночью она видела его во сне. Такое с ней время от времени случалось. Когда Мэгги потом с трудом рассказывала об этом, она старалась не встречаться с мужем глазами. В снах он обычно бывал настоящим чудовищем – относился к ней презрительно, насмехался и в конце концов бросал. Разговоры, которые происходили между ними после этого, обычно были короткими, а тон Мэгги весьма прохладным.

– Сегодня утром мы собираемся сажать деревья, – сказала она. – Благодаря этому дел у нас хватит до самого вечера.

Супруги поговорили еще минут десять о том, чем Дэвид собирается заниматься в течение дня, во сколько освободится и о прочих подобных делах. Все это время его телефон то и дело позванивал, давая знать о появлении экстренных новостей, изменениях в графике, о возникновении кризисных ситуаций, которые требовалось немедленно урегулировать. Одновременно Дэвид слышал голоса детей, которые беспрерывно жужжали где-то неподалеку от жены, словно рой ос, собравшихся вокруг лакомства. От этого ему было хорошо и тепло на душе. Главным отличием Дэвида от отца являлось то, что Уайтхед-младший очень хотел, чтобы его дочь и сын имели настоящее детство, радостное и беззаботное. Дети Уайтхеда-старшего были этого лишены. Склонность к играм во времена его молодости расценивалась как склонность к лени и безделью, а следовательно, прямой путь к бедности. В жизни, любил говорит отец Дэвида, преуспеть может только тот, кто не жалеет себя и потому всегда готов в нужный момент воспользоваться представившимся ему шансом.

В результате Дэвид-младший уже в раннем возрасте выполнял работу по дому. В пять лет он очищал мусорные баки. В семь – обстирывал семью из шести человек. Правила, установленные в семье Уайтхед, гласили, что прежде чем Дэвид нанесет первый удар по мячу, оседлает велосипед или достанет из коробки фигурки солдатиков, он должен полностью выполнить все свои обязанности по дому.

Мужчиной нельзя стать просто так – для этого нужно приложить усилия, говорил отец. И Дэвид соглашался с ним, хотя его представления о жизни были все же не столь суровыми. Он, например, считал, что к взрослой жизни человек должен начинать готовиться лет с десяти. А до этого момента можно оставаться ребенком и вести себя соответственно.

– Пап, – раздался в трубке голос Рэйчел, – ты не привезешь мои красные кроссовки? Они в моем шкафу.

Дэвид отправился в комнату дочери.

– Я кладу их в свой чемодан, – сообщил он, найдя кроссовки.

– Это опять я, – сказала Мэгги. – Думаю, на будущий год тебе следует приехать сюда вместе с нами на целый месяц.

– Я тоже так считаю, – подхватил Дэвид. Этот разговор возникал каждый год, и он всегда соглашался с женой, но потом всякий раз оставался в Нью-Йорке.

– Во всем виноваты эти чертовы новости, – заявила Мэгги. – Они приходят каждый день. И завтра последует очередная порция. Ты что, никак не можешь научить своих сотрудников хоть какое-то время обходиться без тебя?

– Обещаю, в следующем году я проведу с вами больше времени, – отозвался Дэвид просто потому, что это было куда легче, чем излагать все обстоятельства, которые могли помешать ему осуществить свои намерения.

Одним из его девизов было: никогда не устраивай бой сегодня, если его можно отложить до завтра.

– Обманщик, – сказала Мэгги, но по ее голосу Дэвид понял, что жена улыбается.

– Я люблю тебя, – произнес он. – Увидимся уже сегодня вечером.

Машина, которой он пользовался в городе, ждала его внизу. Двое охранников поднялись за ним на лифте. Спали они по очереди в одной из гостевых комнат на первом этаже.

– Доброе утро, парни, – сказал Дэвид, надевая пиджак.

Идя по обе стороны от него, секьюрити сопроводили его на улицу и усадили в машину. Крупные парни с пистолетами «ЗИГ-зауэр» в подмышечных кобурах внимательно оглядели пространство вокруг, готовые отразить возможное нападение. Дэвид ежедневно получал письма с угрозами, а иногда даже посылки, в которых могло оказаться все, что угодно, вплоть до человеческих экскрементов. Такова была плата за то, что он принял чью-то сторону и занял определенную позицию в том, что касалось политики и войны.

Враги угрожали ему и его семье, и Дэвид относился к этим угрозам серьезно.

Сев в машину, он подумал о Рэйчел, ее похищении и о тех трех днях, в течение которых дочь разыскивали. Звонки похитителей, требующих выкуп, полная гостиная агентов ФБР и частных охранников, Мэгги, плачущая в спальне, – все это казалось ему кошмаром. То, что дочь удалось спасти, было настоящим чудом. Дэвид Уайтхед знал, что подобные чудеса не повторяются. Поэтому его и его близких охраняли двадцать четыре часа в сутки. Безопасность – прежде всего. Он всячески внушал это своим детям: сначала безопасность, затем игры. И только потом учеба. Такова была их любимая семейная шутка.

Во время поездки телефон Дэвида звонил каждые несколько секунд. Северная Корея снова провела испытания своих ракет. Полицейский из Талахасси остановил машину для проверки и был расстрелян, теперь он находится в коме. Кто-то прислал на почту полузащитнику Национальной футбольной лиги снимки голой голливудской старлетки, сделанные с помощью сотового телефона. Вал новостей напоминал приливную волну или даже цунами, но Дэвид знал, что это только кажется. Он без труда сортировал происходящие события по степени их реальной значимости и перспективности с точки зрения СМИ. Делая это, Дэвид отправлял сообщения в разные отделы, набирая на клавиатуре телефона то или иное ключевое слово. Их было немного: «дерьмо», «слабо», «подождем» и еще два-три. К тому моменту, когда машина затормозила у здания Эй-эл-си ньюс на Шестой авеню, Дэвид успел ответить на тридцать три электронных письма и шестнадцать телефонных звонков – для пятницы не слишком много.

Один из охранников открыл дверь автомобиля, и Дэвид, выйдя из машины, оказался на улице. Воздух был густой и теплый, словно разогретый плавленый сыр. На Дэвиде легкий, стального цвета костюм, белая рубашка и красный галстук. Иногда по утрам он любил, оказавшись у входа в здание, внезапно изменить маршрут и побродить по окрестностям в поисках места для второго завтрака. Это помогало держать охранников в тонусе. Но на этот раз у него накопилось много дел, и ему надо было спешить, чтобы успеть в аэропорт к трем часам.

Офис Дэвида находился на пятьдесят восьмом этаже. Выйдя из лифта, он, глядя прямо перед собой, быстро зашагал к своему кабинету. Люди, встречавшиеся на пути, расступались, чтобы дать ему дорогу. Они ныряли в ближайшие двери, резко меняли направление своего движения, чтобы по возможности не встречаться с ним. Дэвиду казалось, что сотрудники компании, сновавшие по зданию, – все эти бесчисленные продюсеры, администраторы, тупоголовые операторы и прочая мелюзга – с каждым днем становятся все моложе. Его раздражала написанная на их лицах непоколебимая уверенность, что именно они – будущее. Между тем каждый сотрудник, хотел он этого или нет, был просто маленьким винтиком, работающим на завтрашний эфир Эй-эл-си ньюс. Некоторые из них пришли в компанию по каким-то идейным соображениям. Другие – таких было больше – ради теплого местечка и возможности сделать карьеру. Однако все они собрались под крышей здания Эй-эл-си ньюс по той причине, что это был лучший в стране новостной кабельный телеканал. А сделал его таким Дэвид Уайтхед.

Лидия Кокс, его секретарь, уже была на месте. Она работала у Дэвида с 1995 года. Худенькая, стройная женщина с короткой стрижкой, она за свои пятьдесят девять лет никогда не была замужем и так и не решилась завести кота, хотя всегда этого хотела. Во всем ее облике чувствовался непокорный бруклинский характер. В этом смысле она чем-то напоминала некогда воинственных индейцев, вынужденных покориться воле завоевателей с востока и принять законы их цивилизации, но до самой смерти сохранявших гордую осанку и независимый вид.

– Через десять минут вам будет звонить Селлерс, – первым делом напомнила Лидия боссу.

Дэвид, не замедляя шага, ограничился кивком. Войдя в кабинет, он снял пиджак и повесил его на спинку кресла, на сиденье которого Лидия предусмотрительно положила расписание на день. Заглянув в него, Дэвид нахмурился. Начинать работу с разговора с Селлерсом, руководителем лос-анджелесского бюро телеканала, к которому большинство сотрудников компании испытывали неприязнь, было все равно что с утра пораньше подвергнуться колоноскопии.

– Что, его до сих пор никто не прирезал? – угрюмо пробормотал Дэвид.

– Пока нет, – ответила Лидия. – Но в прошлом году вы купили на его имя участок на кладбище и на Рождество послали ему фото.

Дэвид невольно улыбнулся, вспомнив, какое удовольствие получил в свое время от грубоватого розыгрыша.

– Перенесите разговор на понедельник, – распорядился он.

– Но он звонил уже два раза. И прямо сказал, чтобы я даже не пыталась помочь вам избежать беседы.

– С ней он уже опоздал.

На столе Дэвида стояла чашка с кофе.

– Это для меня? – спросил он, указав на нее.

– Нет, для папы римского.

В дверях позади Линды появился Билл Каннингем – в джинсах, футболке с короткими рукавами и в красных подтяжках, ставших чем-то вроде его фирменного знака.

– Эй, – сказал он, делая вид, что видит Лидию впервые. – Какой ты стал важный, Дэвид. Даже секретарем обзавелся.

Лидия повернулась и направилась к двери. Когда Билл посторонился, чтобы дать ей пройти, за его спиной Дэвид заметил явно чем-то взволнованную Кристу Блум.

– Входите, – пригласил обоих Дэвид. – Что у вас?

После того как оба шагнули через порог, Билл закрыл дверь, что было для него весьма необычно. Он любил работать на публику. Более того, его манера держаться, вся идеология его работы в эфире подразумевали, что Каннингем противник какой-либо келейности. Дважды в неделю он являлся в кабинет Дэвида и устраивал шумные перепалки, используя для этого любые, даже самые мелкие поводы. Это было нечто вроде гимнастики, своеобразного ритуала. И то, что он закрыл дверь, заставило Дэвида насторожиться.

– Билл, мне это не почудилось? Ты прикрыл за собой дверь? – удивленно спросил Уайтхед и перевел взгляд на Кристу, выпускающего продюсера Каннингема, лицо которой было бледнее обычного. Билл плюхнулся на диван, широко раскинул длинные костистые руки, напоминавшие крылья птеродактиля, и бесцеремонно развел колени, уверенный в своей неотразимости.

– Первое, что я хочу сказать, – начал он, – все не так плохо, как ты думаешь.

– Верно, – добавила Криста. – Все еще хуже.

– Потребуется два дня возни, – продолжал Билл. – Возможно, придется подключить юристов.

Дэвид встал и посмотрел в окно.

– Каких юристов? – уточнил он. – Твоих или моих?

– Черт возьми, Билл, – с упреком сказала Криста. – Ты ведь нарушил не какое-то дурацкое правило. Ты нарушил закон. Возможно, несколько законов.

Дэвид продолжал молча смотреть на поток ползущих далеко внизу машин.

– В три часа я отправляюсь в аэропорт, – произнес он наконец. – Как вы думаете, мы успеем решить вопрос до того, как я уеду, или нам придется заканчивать с этим по телефону?

Обернувшись, он поочередно посмотрел на обоих. Криста стояла, скрестив руки на груди. В переводе с языка тела ее поза означала: «Это должен сказать Билл». Гонцов, принесших плохие вести, в древние времена убивали. Криста не хотела терять работу из-за очередной глупой ошибки, совершенной Каннингемом. На лице Билла играла сердитая улыбка – он напоминал полицейского, пытающегося доказать, что применение оружия было оправданным.

– Говори, Криста, – сказал Дэвид.

– Он поставил людям подслушивающие устройства в телефоны, – выпалила она.

В кабинете наступила мертвая тишина.

– Людям, – задумчиво повторил Дэвид, выдержав долгую паузу. – Каким именно?

Криста бросила взгляд на Билла.

– Это все тот тип, с которым он носился как с писаной торбой, – не выдержала она.

– Его фамилия Нэймор, – сообщил Билл. – Ты ведь его помнишь, Дэвид, верно? Бывший спецназовец, «морской котик», работал на военную разведку.

Дэвид отрицательно покачал головой. За последние несколько лет Билл окружил себя таким количеством странных личностей, напоминавших персонажей из фильмов с участием Гордона Лидди, что запомнить всех было просто невозможно.

– Ты должен его помнить, – настаивал Билл. – В общем, как-то раз мы с ним выпивали. И заговорили про Москевица – ну, того конгрессмена, который любил обнюхивать ноги чернокожих девиц. И Нэймор в шутку говорит – дескать, было бы неплохо всадить такому типу прослушку в телефон, а потом пустить запись какого-нибудь разговора в эфир. Представляешь ситуацию – конгрессмен-еврей по телефону рассказывает негритянской девке, как ему хочется понюхать ее ступни. Я тогда сказал – ну да, было бы неплохо. Потом мы заказали еще по порции виски, и Нэймор говорит – мол…

Билл, не удержавшись, делает театральную паузу – без нее он просто не был бы Каннингемом.

– …Да, так вот, он говорит – мол, это совсем нетрудно. Для Нэймора поставить человека на прослушку и влезть в его компьютер, чтобы читать почту, – это вообще плевое дело. Ведь вся информация стекается на сервер. Сегодня у любого есть компьютер, электронная почта, профиль в социальных сетях, сотовый телефон. Через все эти штуки легко установить контроль над кем угодно. Черт возьми, если знать чей-то номер мобильного, можно сделать так, что каждый входящий и исходящий звонок…

– Довольно, – прервал Каннингема Дэвид, чувствуя, как вдоль позвоночника у него бегут мурашки.

– Вообще-то мы вроде бы просто дурачились, – продолжает Билл. – Представь – час ночи, мужики сидят в баре, пьют и выпендриваются друг перед другом. И тут Нэймор вдруг говорит – выбери кого-нибудь. Назови конкретное имя человека, чьи телефонные разговоры ты хочешь прослушивать. Я и говорю – «Обама». Нэймор отвечает: «Белый дом – это штука особая. Тут я пас. Выбери кого-нибудь другого – рангом пониже». Тогда я говорю – Келлерман. Ты этого говнюка знаешь – он работает на Си-эн-эн. А Нэймор мне: «Договорились. Считай, что дело сделано».

Дэвид обнаружил, что сидит в кресле, хотя не помнил момент, когда отошел от окна. По взгляду Кристы стало понятно – продолжение будет еще хуже.

– Билл, – сказал Дэвид, покачав головой и подняв руки так, словно пытался защититься от удара, – остановись. Я не хочу это слушать. Тебе нужно поговорить с юристом.

– Вот и я о том же, – вставила Криста.

Каннингем взмахом руки дал понять, что намерен продолжить свой рассказ.

– Но я же ничего такого не сделал, – заявил он. – Я только назвал имя. Ну и что из того? Два мужика напились в баре – мало ли кто что сказал? В общем, я отправился домой и про все это забыл. А через неделю Нэймор заявился ко мне на работу и сказал, что хочет мне кое-что показать. Мы зашли в мой кабинет. Он достал какой-то диск и сунул его в мой компьютер. А на нем, представьте, звуковые файлы. Голос этого самого Келлермана, ясно? Слышно, как он разговаривает по телефону со своей мамашей, звонит в прачечную. И еще отдает указания своему продюсеру насчет того, какие куски надо вырезать из какого-то репортажа, чтобы он прозвучал совершенно иначе.

Дэвид почувствовал, что у него начинает кружиться голова.

– Так вот, значит, каким образом ты…

– Ну да, черт возьми, – кивнул Билл. – Мы нашли оригинальную запись и сравнили с той, что пошла в эфир. Тебе, помнится, все это понравилось.

Дэвид снова встал. Руки его сжались в кулаки.

– Я думал, это было журналистское расследование, – глухо пробормотал он. – А не…

Каннингем расхохотался, откинув назад голову, – он явно в восторге от собственной изобретательности.

– Заткнись, – сказал Дэвид и, обойдя стол, направился к двери.

– Эй, ты куда? – удивился Билл.

– Не хочу больше слышать от тебя ни одного слова! – прорычал Дэвид на ходу. – И от тебя тоже, – бросил он Кристе, выходя из кабинета в приемную.

Лидия, сидевшая за столом, подняла на него глаза и сообщила:

– У меня Селлерс на второй линии.

Уайтхед не стал останавливаться и замедлять шаг и не оглянулся. Он двинулся вперед по коридору мимо бесчисленных дверей, чувствуя, как по бокам струится пот. Хотя он и не дослушал рассказ Канненгема, но понимал, чувствовал всем существом: то, что случилось, вполне могло означать конец Эй-эл-си ньюс.

– Валите отсюда! – рявкнул он группе сотрудников в рубашках с короткими рукавами, преградившим ему путь. Те отскочили в стороны, словно испуганные кролики.

Мозг Дэвида лихорадочно работал. Дойдя до лифта, Уайтхед нажал на кнопку вызова. Затем, не дожидаясь прибытия кабины, пинком распахнул дверь на лестницу и спустился на этаж ниже. В конференц-зале он увидел Либлинга, который сидел за столом с шестнадцатью другими юристами.

– Вон, – коротко сказал Дэвид. – Все вон отсюда.

Люди, в своих одинаковых костюмах похожие друг на друга, словно близнецы, бросились к выходу и, устроив давку в дверях, покинули помещение.

За столом остался сидеть только Дон Либлинг, пятидесятипятилетний штатный юрисконсульт компании, один из столпов «Эй-эл-си ньюс».

– Господи боже, Уайтхед, – произнес он. – Что стряслось?

Дэвид прошелся взад-вперед по конференц-залу.

– Каннингем, – коротко бросил он.

– Черт, – помрачнел Либлинг. – И что этот ублюдок натворил на сей раз?

– Я выслушал только часть его признаний. И прервал его, чтобы меня потом не обвинили в соучастии.

Либлинг нахмурился еще больше:

– Успокойте меня. Скажите, что речь не идет о мертвой проститутке в номере какого-нибудь отеля.

– Это было бы еще полбеды. По сравнению с тем, что случилось, мертвая проститутка – цветочки.

Подняв голову, Дэвид увидел самолет, пролетавший высоко в небе над Эмпайр-стейт-билдинг, и ощутил сильнейшее желание оказаться на его борту и улететь куда угодно, лишь бы подальше. Проводив самолет взглядом, Уайтхед опустился в кожаное кресло и провел рукой по волосам.

– Этот кретин поставил на прослушку телефон Келлермана и какого-то конгрессмена. А может, и кого-нибудь еще. Я ушел в тот момент, когда он, как мне показалось, собрался огласить весь список.

Либлинг ослабил узел галстука.

– Когда вы говорите, что он «поставил на прослушку телефон Келлермана», то имеете в виду…

– У него есть знакомый. Этот тип, как я понял, работает консультантом в разведке. Как-то раз он сказал Каннингему, что может обеспечить ему доступ к чьим угодно телефонным разговорам и электронной почте.

– Боже!

Дэвид откинулся на спинку кресла и уставился в потолок.

– Вы должны с ним поговорить, – сказал он.

Либлинг кивнул и тихо произнес:

– Ему следует обратиться к личному юристу. Кажется, Билл пользуется услугами Франкена. Я ему позвоню.

Дэвид принялся барабанить пальцами по крышке стола. В этот момент он почувствовал себя старым и усталым.

– А если он прослушивал других конгрессменов или сенаторов? Впрочем, хватит выше крыши и того, что он шпионил за сотрудниками наших конкурентов.

Либлинг задумался над словами Дэвида. Уайтхед тем временем представил, как Рэйчел и Джей-Джей роют ямки на заднем дворе и сажают туда молодые яблоневые деревья. Ему, конечно, следовало взять месяц отпуска и отправиться отдыхать вместе с семьей. Сделав так, сейчас он сидел бы в саду в сандалиях на босу ногу, держал в руке стакан с «Кровавой Мэри» и смеялся всякий раз, когда Джей-Джей обращался бы к нему с вопросом: «Ну, в чем проблема, куриная гузка?»

– Эта история может нас потопить? – спросил он, прикрыв глаза.

Либлинг пожал плечами и сделал неопределенное движение головой.

– Его, во всяком случае, уж точно.

– Но мы, наверное, тоже понесем значительный ущерб?

– Вне всякого сомнения, – подтвердил Либлинг. – Такие вещи даром не проходят. По этому делу могут быть проведены специальные слушания в конгрессе. И уж, во всяком случае, ФБР наверняка сядет нам на хвост года на два. Возможно, они поставят вопрос об отзыве лицензии на телевещание.

Дэвид немного подумал и задал новый вопрос:

– Мне следует подавать в отставку?

– С какой стати? Вы ведь ничего не знали. Или я ошибаюсь?

– Не важно. Когда происходят такие вещи… Если я не знал об этом, то должен был знать, – Дэвид покачал головой. – Билл, Билл, черт бы его подрал.

Он, однако, понимал, что в случившемся виноват не только Каннингем. Вина лежала и на нем, Дэвиде Уайтхеде. Ведь это он открыл миру Билла, сердитого на весь мир белого парня, коренного американца, который каждый день приходил в гости ко множеству людей и с телеэкрана ругал окружающий мир на все корки, обличал систему, которая лишала его сограждан того, что они заслужили. Он метал громы и молнии в развивающиеся страны и выходцев из них, лишавших добропорядочных американцев работы. Смешивал с грязью политиков, которые повышали налоги.

Билл Каннингем был голосом Эй-эл-си ньюс, и в какой-то момент он сошел с ума. Дэвиду следовало жестче контролировать его действия, но рейтинги канала были высоки, а выпады Билла против тех, кого он обличал, попадали точно в цель. Их канал был лучшим, и это оправдывало и компенсировало все остальное. Можно ли сказать, что Билл стал звездой, своеобразной примадонной? Да, несомненно. Но звездами все же можно управлять. А вот сумасшедшими – нет.

– Мне надо позвонить Роджеру, – решил Уайтхед.

Роджер был тем самым английским миллиардером – его боссом.

– И что вы ему скажете? – поинтересовался Либлинг.

– Я расскажу ему о случившемся. И сообщу, что нужно готовиться к неприятностям. А вы, пожалуйста, найдите Билла, заприте его в какой-нибудь комнате и отдубасьте хорошенько чем-нибудь тяжелым. И вызовите Франкена. Выясните всю правду, а затем постарайтесь защитить нас от последствий.

– Он будет сегодня в эфире?

Дэвид немного подумал.

– Нет. Будем считать, что он заболел. У него грипп.

– Ему это не понравится.

– Скажите ему, что у него есть еще два варианта. Первый – он отправляется в тюрьму. Второй – мы сломаем ему обе коленные чашечки. Позвоните Хэнкоку. Сегодня мы сообщим о том, что Билл нездоров. А в понедельник пустим в эфир «Лучшее за неделю». Я не хочу, чтобы этот парень снова появлялся на экране.

– Он наверняка взбеленится.

– Это уж точно, – кивнул Дэвид. – Наверняка.