Онлайн чтение книги Без затей
18

По дороге на работу я, как всегда, проглядывал газеты. И сразу же наткнулся на статью «нашего» журналиста. После того как отделение приложило к нему руки, мы стали читать его работы с особой заинтересованностью. Так всегда бывает, если оперировал человека, имеющего отношение к печатному слову, к литературе, — тут же хватаешь газету, журнал, книгу и начинаешь лихорадочно читать, словно это написано сыном или братом, с чувством тайной горделивой причастности. В таких случаях я вспоминаю кумира нашей юности: в записной книжке Ильфа сказано, что газета с такой гордостью писала о лунном затмении, будто сама его сделала.

Статья была о последних достижениях науки, о компьютерной томографии — знакомая тема! —о лазерной хирургии, обо всем, что к нашей больнице не имеет никакого отношения. А потом о внедрении всего этого в практику. В институтах-де только вырабатывают новые методики, а основное лечение проходит в обычных больницах, и вот тут-то, доказывал Глебыч, в учреждениях практического здравоохранения и надо в первую очередь тиражировать апробированные новшества — доводить их количество до потребного любой больнице, ибо речь идет о здоровье людей. Все красиво, все правильно… И вдруг, прислонившись к вагонной двери, я начал медленно наливаться страхом: после всего этого излагалась наша эпопея с переводом на наш баланс эндоскопов вперемешку со славословиями мне и моим коллегам.

Очухавшись от первой волны страха, я испытал приступ доселе неведомого волнения: что и говорить, ласкает душу, когда о тебе пишут столь возвышенно комплиментарно, можно сказать, весь мир оповещают о том, как ты хорош, самоотвержен, бескорыстен… Новая волна — неприязнь, замешенная на изрядной злости и страхе. Во-первых, я просил не писать! Кстати, мог бы и показать предварительно, чтобы не было никакой клюквы. То, что журналисту кажется находкой, с точки зрения профессионала выглядит порой просто смешным. Злость раздувалась, как внезапный аллергический отек.

Начиненный смятением и яростью, я заперся в кабинете и продолжил изучение плача по аппаратуре и панегирика отделению. Выставили на посмешище! Уж теперь-то кто-нибудь прокатится утюгом по нашей мечте… Как прожектором, высветили — кто знает, что разглядят из серого тумана невидимые специалисты своим зорким профессиональным глазом?

Ворвался к Льву. Тот сиял как начищенный самовар.

— Ваша работа? Долго думали?

Лев осел и потемнел, словно снег, которого коснулся теплый воздух, и ошарашенно смотрел на меня.

— Неужели не понимаете, что помогать надо втихую?

— Дмитрий Григорьевич, напрасно злишься. Мы все рассчитали. После статьи они обязаны реагировать сразу.

— «Реагировать»! А то, что его могли не резать, а вытащить камень этой игрушкой? Это как? Надо ж такое написать! Какое же в этом случае мы имеем право оперировать? Тут уж на нас выспятся! Хорош гусь! Сейчас они нам нареагируют! Еще и подсказал, за что бить. — И тут же спохватился. Стыдно стало за вспышку. Оба они хотели как лучше, а я — с ходу в крик. Лик этот сияющий узрел и взорвался. Все же он больной, и больной, благодарный нам. Откуда ему и журналисту знать все наши тонкости? — Прости, Лев Романович. Это я от смущения. Неловко, когда в глаза хвалят, да еще сверх заслуженного. У нас, знаешь ли, клан, своего рода монашеский орден. Испокон веку врачи несколько отделены от другого мира. Непосвященным наших трудностей не понять. А полностью раскрыться перед всеми, обнажиться мы не готовы. Да и кто готов? Так что не заслужили мы похвалы. Все наоборот может случиться.

Как всегда, многословием пытаюсь сгладить собственное хамство, разутюжить складки неприязни между больным и врачом.

— Не скромничай, Дмитрий Григорьевич, в заметке все правильно изложено! Вы же не побоялись трудностей! — Лев снова стал понемногу раздуваться. Бесполезно ему объяснять.

— Ладно, Романыч. Мне надо идти больных смотреть.

— Можно я позвоню из вашего кабинета?

— Разумеется, звони.

Представляю, как он сейчас расписывает автору, что все в порядке, все довольны, я, мол, от похвалы зарделся, как девчонка… Уверен, что Рая уже принесла ему миллион экземпляров и он их роздал всей больнице. Небось уже с дежурным персоналом референдум провел, пока я до работы доехал.

Говорят, быть знаменитым некрасиво. Я бы сказал — опасно. Достали бы мы эти чертовы эндоскопы в конце концов, ну, через год, два, три… Что за нетерпячка? А чего добились?.. К концу операции волны пошли по всей больнице. Только стали зашивать, прибежала старшая сестра: срочно вызывает главврач.

— Не брошу же я!

Конечно, мог бросить. И без меня зашили бы. Но к начальству никогда не надо спешить. Хватит, наторопился за нынешний сезон по горло. У меня еще одна операция, имею формальное право не уходить отсюда до конца работы. Зашил больного до последнего шовчика и остался в блоке, курил в ожидании, когда увезут этого и подадут следующего. Конечно, лучше, если б два операционных стола было: сразу перешел бы к следующему больному, тому уже дали бы наркоз, и не пропадало бы впустую мое уникальное время. Смех один. Все — бы, бы, бы… Егор рядом записывает историю болезни. Удивительно, до сих пор про статью словом необмолвился. Наверное, сидит и иронизирует про себя. Будто подслушал:

— Нина звонила — поздравляла.

— Не с чем.

— Как — не с чем? А реклама?

— Надо быть очень уверенным в качестве товара, чтоб его рекламировать. Скажи честно: ты был в курсе?

— С ума сошел!

Хотелось, чтоб он поднял голову, в глаза ему посмотреть: не врет? Но тут явилась, как говорится, к Магомету гора — главный врач:

— Ты что? Не мог прийти? Ведь ничего не делаешь!

— Наркоз уже дают больному. Егор смылся. Остались вдвоем.

— Виданное ли дело — главный врач сама к нему идет! Герой статейный. Дождались праздничка! Вызывают в управление. Поедем вместе.

— Я не могу. У меня операция.

— Без тебя обойдутся.

— Нет. Так нельзя.

— Знаю, что нельзя. Большая операция?

— Час-полтора.

— Как кончишь — сразу ко мне. Расскажешь, по каким каналам шла самодеятельность.

— Да мы ничего не знали. Он в больнице у нас лежал.

— А как попал к нам?

— «Как, как»! «Скорая» привезла. — Не подводить же Егора.

— Ох, Дим, дорого нам обойдутся твои эндоскопы!

После операции поднялся в отделение. В палате юбиляром возлежал Златогуров. Статья в газете — еще одно лекарство, тест, подтверждающий его необходимость миру. Прошел мимо открытой двери, не стал разговаривать с ним. Быстро переоделся, и мы с главной поехали.

Сидел в приемной, пока она беседовала с начальником. Тот был холоден, но не шумлив, как можно было ожидать. Выяснил нашу оснащенность и сказал, что весьма неплохо для такой слабой больницы, как наша. «Слабая» — пожалуй, единственный отдаленный рокот надвигающейся грозы. Разговаривать с заведующим отделением, то есть со мной, отказался.

Дома меня встретили как обычно. Про статью никто не заикался, все занимались своими делами. Я беспрерывно подходил к телефону: благодарил, объяснял, оправдывался. Наконец Валя не выдержала:

— Ну, герой дня, с тобой еще можно общаться или без доклада не входить?

Начинается!

— Ты этого хотел, Жорж Данден.

— С чего ты взяла?

— Да уж я вижу. Вся жизнь твоя должна была вылиться в какой-нибудь эдакий кунштюк.

Ничего себе заявочка! Я пожал плечами и пошел к сыну играть в шахматы. Кончилось тем, что стали смотреть по второй программе какое-то старье.