Онлайн чтение книги Безмолвный крик The Silent Cry
Глава 3

Монк в одиночестве сидел в большом кресле в своей квартире на Фицрой-стрит. Он ничего не знал про случай, расследуемый Ивэном, и про то, что Эстер принимает участие в судьбе одной из жертв. С Эстер он не виделся больше двух недель и в глубине души не хотел встречаться с ней в ближайшем будущем. Из-за участия в деле Рэтбоуна о клевете Уильям съездил на континент, побывал в Венеции и в маленьком германском княжестве Фельцбург. Ему удалось вкусить совершенно другой жизни, полной блеска, роскоши и безделья, смеха и беззаботности, и он нашел ее в высшей степени притягательной. Присутствовали в ней и элементы, ему незнакомые. Они возбуждали воспоминания о его далеком прошлом, тех временах, когда он еще не поступил в полицию. Монк изо всех сил старался разобраться в них, но не преуспел. Как и все остальное, они проскакивали лишь время от времени, подобно лицу в приоткрытом окне, которое выглянет ненадолго, а потом спрячется, оставив наблюдателя в еще большем смущении.

Уильям влюбился в Эвелину фон Зейдлиц. По крайней мере, считал, что это любовь. Конечно, чувство было восхитительное, волнующее, захватывающее, от него учащенно билось сердце. Монк скорее сильно удивился, чем испытал боль, когда узнал, что графиня – пустышка, скрывающая за маской обаяния и остроумия глубокий эгоизм. Ближе к концу этой истории он истосковался по скромным и суровым добродетелям Эстер – ее честности, стремлению к правде. Даже нравоучения и зачастую ханжеские высказывания мисс Лэттерли обладали каким-то очищающим действием – как сладостный порыв холодного ветра, разгоняющий духоту и тучи мух.

Наклонившись, Монк взял кочергу и принялся с непонятной злостью ворошить угли. Ему не хотелось думать об Эстер. Она была деспотична, заносчива и временами напыщенна; раньше он думал, что эти недостатки присущи только мужчинам. Уильям не любил, когда такие мысли посещали его.

В его жизни наступил период безделья, и это усугубляло мрачное настроение.

Было несколько мелких краж, которыми он мог бы заняться, но обычно виновным оказывался либо слуга, чей проступок доказывался с прискорбной легкостью, либо грабитель, найти которого представлялось почти невозможным. Явившись из сонмища в десятки тысяч человек, населяющих трущобы, он в течение часа в них же бесследно растворялся.

Но и такие случаи были лучше, чем отсутствие работы вообще. Уильям всегда мог сходить и узнать, не требуется ли какая-нибудь информация Рэтбоуну, но из гордости поступал так только в крайнем случае. Ему нравился Рэтбоун. Вместе они прошли через много дел и опасностей. Они сотрудничали для достижения общих целей, напрягая воображение, все свои умственные и физические возможности, и знали сильные качества друг друга, поистине достойные восхищения. А поскольку их объединяли победы и поражения, то связывали и узы дружбы.

Но присутствовала в их отношениях и раздражительность, и несхожесть во мнениях, проявлявшаяся довольно часто, гордость и предубеждения, которые вели к столкновениям, а не к согласию. И еще оставалась Эстер. Она и притягивала их друг к другу, и держала на расстоянии.

Монк предпочитал не думать об Эстер, особенно в связи с Рэтбоуном.

Когда зазвонил колокольчик у двери, он обрадовался. Через минуту в комнату вошла женщина. Она достигла раннего среднего возраста и, что бросалось в глаза, расцвета своей красоты. Полные чувственные губы, великолепные глаза, пышные, но не чрезмерно, формы. Вошедшая так и дышала здоровьем. В простом темном костюме неопределенного качества она тем не менее выглядела уверенно и даже дерзко. Ее никак нельзя было принять за леди; при взгляде на нее даже ассоциаций с ними не возникало.

– Ты Уильям Монк? – спросила она, прежде чем он успел раскрыть рот. – Ну, да, вижу, что ты. – Незнакомка осмотрела его с головы до ног весьма откровенным взглядом. – Ты изменился. Точнее не скажу, но ты стал другим. Дело в том… погоди, ты в порядке?

– Да, я в полном порядке, – осторожно ответил Уильям. Похоже, женщина его знала, но он понятия не имел, кто перед ним, если только не использовать дедукцию, исходя из ее внешности.

Она громко расхохоталась.

– Может, не так уж ты и изменился! Такой же надутый. – Улыбка быстро слетела с ее лица, оно стало жестким и настороженным. – Хочу нанять тебя. Я в состоянии заплатить.

Предполагаемая работа не обещала удовольствия, но выбирать не приходилось. По крайней мере, он мог ее выслушать. На семейные проблемы не похоже. Такие вопросы она с легкостью решила бы сама.

– Мое имя Вида Хопгуд – на случай, если ты забыл.

Он не помнил ее, но все объяснялось просто: она знала его по прошлой жизни, до несчастного случая. Монку невзначай напомнили о его неполноценности.

– В чем ваши трудности, миссис Хопгуд? – Он указал на большое кресло по другую сторону камина и, когда она уселась, занял место напротив.

Вида посмотрела на пылающие угли, потом обвела взглядом очень уютную комнату с репродукциями пейзажей, тяжелыми портьерами и старой, но весьма добротной мебелью. Все это в избытке поставлялось из запасов в загородном доме патронессы Монка, леди Калландры Дэвьет. Виде Хопгуд, однако, знать об этом было незачем.

– Неплохо устроился, – без всякой зависти сказала она. – Так и не сумел выгодно жениться. Тогда не пришлось бы копаться в чужих неприятностях… Ладно, ты не из тех, кто годится для семейной жизни. Ругаешься много. Для такого жену надо еще поискать. Будем надеяться, что мозги ты еще не растерял. Они все тебе понадобятся; может, даже и не хватит. Но мы должны узнать. Мы должны положить этому конец. Поэтому я и пришла.

– Чему, миссис Хопгуд?

– Мой муж, Том, управляет фабрикой; шьем рубашки и все такое…

Монк знал, что представляют собой потогонные предприятия Ист-Энда – громадные цеха, в которых нечем дышать, летом душно, а зимой холодно, в которых сотни, а то и больше женщин начинают работать еще до рассвета, а заканчивают ближе к полуночи, шьют рубашки, перчатки, носовые платки, юбки. И все это за плату, которой не хватает на пропитание самой работницы, не говоря уже о членах семьи, зачастую полностью зависящих от заработков матери. Если б кто-нибудь из них украл что-нибудь у Монка, он первый не стал бы искать.

Вида заметила выражение его лица.

– До сих пор носишь хорошие рубашки, да?

Монк недовольно взглянул на нее.

– Конечно, носишь! – ответила она на свой же вопрос и неожиданно злобно скривила губы. – А что ты за них платишь, а? Хочешь платить больше? Что, думаешь, нам за них платят портные и экипировщики, а? Если мы поднимем наши цены, то останемся без бизнеса. И кому это поможет? Дженты[4]Т. е. джентльмены., которым нужны рубашки, стараются покупать их по самой низкой цене. Не могу я платить больше, чем плачу, понимаешь?

Уильям почувствовал себя уязвленным.

– Полагаю, вы разыскивали меня не для того, чтобы обсудить швейную экономику.

На лице ее читалось презрение, но направленное не лично против Монка, и это чувство в настоящий момент не являлось главным. Эта женщина пришла по какому-то гораздо более насущному вопросу и не хотела с ним ссориться. Тот факт, что она явилась к сыщику, отринув все естественные барьеры, разделяющие их, сам по себе указывал, насколько серьезен был для нее данный случай.

Миссис Хопгуд сощурила глаза.

– Слушай, что с тобой такое? Ты выглядишь по-другому. И меня не помнишь, так ведь?

Поверит ли она, если солгать? И имеет ли это значение?

Она пристально смотрела на него.

– Ты почему тогда ушел из полиции? Попался на нечестных заработках?

– Нет. Поссорился со своим надсмотрщиком.

Миссис Хопгуд расхохоталась.

– Значит, не так уж сильно ты в конечном счете изменился! Но выглядишь не то что раньше… жестче, хотя не так задиристо. Видно, малость успокоился. – Это была констатация факта, а не вопрос. – Растерял всю власть, что имел, и вес, которым кичился, когда шнырял по Севен-Дайлз.

Монк ничего не сказал.

Теперь она смотрела на него еще пристальнее, слегка подавшись вперед. Очень красивая женщина. А еще присутствовала в ней жизненная сила, которую невозможно было игнорировать.

– Почему ты меня забыл? Должен помнить!

– Со мной произошел несчастный случай. Я многого не помню.

– Боже! – медленно выдохнула миссис Хопгуд. – Правда? Я бы никогда… – Она была слишком потрясена, чтобы выругаться. – Вот это поворот… Значит, ты начинаешь с чистого листа. – С ее губ сорвался смешок. – Тогда ты ничем не лучше остальных. Ладно, я заплачу, если отработаешь.

– Я лучше остальных, миссис Хопгуд, – сказал Монк, спокойно глядя на нее. – Кое-что и кое-кого я забыл, но не растерял мозги и силу воли. Зачем вы ко мне пришли?

– Обходились мы без мозгов и без воли… По большей части, – равнодушно сказала Вида. – Так или иначе, а обходились. По крайней мере, пока это не началось.

– Что началось?

– Изнасилования, мистер Монк, – с холодной яростью произнесла она, твердо глядя ему в глаза.

Он был поражен. В череде вариантов, промелькнувших у него в голове, такой даже не значился.

– Изнасилования? – недоверчиво повторил Уильям.

– Нескольких наших девушек изнасиловали на улице. – Теперь ее лицо выражало боль и полное замешательство, потому что она не видела врага. В таких условиях Вида не могла вести собственную битву.

Предмет разговора мог показаться несколько нелепым. Миссис Хопгуд говорила не о респектабельных женщинах из приличного района, а о работницах с фабрик, которые перебивались тем, что трудились от зари до зари, а потом шли домой, в комнату в доходном доме, которую делили, может, еще с полудюжиной человек всех возрастов и обоих полов. Преступность и насилие в таких условиях становились образом жизни. Раз миссис Хопгуд пришла к нему, бывшему полицейскому, и предлагает деньги за помощь, то речь идет о чем-то из ряда вон выходящем.

– Расскажите мне об этом, – просто сказал Монк.

Она уже сломала первый барьер. Теперь наступила очередь второго. Сыщик слушал, и в его глазах не было и тени насмешки.

– Поначалу я не придала этому значения, – заговорила миссис Хопгуд. – Просто одна женщина пришла слегка побитой. Бывает. Бывает, и частенько. Мужья малость выпивают, обычное дело. У нас в цеху часто встретишь женщин с подбитым глазом или с чем похуже. Особенно по понедельникам. Но потом поползли слухи, что с ней сделали кое-что еще. Однако я все не обращала внимания. Ну что я могу поделать, если ей достался плохой муж? Таких вокруг вон сколько…

Уильям не перебивал. Голос ее звучал теперь глуше, в нем слышалась горечь.

– Потом избили еще одну женщину, да так сильно, что она не смогла работать. А когда это случилось с третьей, мне захотелось узнать, какого черта творится. – Вида поморщилась. – Некоторые из них еще дети… Короче говоря, мистер Монк, этих женщин изнасиловали и отлупили. Я занялась этой историей. Заставила их поодиночке приходить в мою гостиную и все вызнала. Я расскажу вам, что они мне наговорили.

– Вам лучше коротко ознакомить меня, миссис Хопгуд. Это сбережет время.

– Само собой! А что, ты думаешь, я собираюсь сделать? Все тебе пересказывать? Тогда мы тут просидим ночь напролет. Я себе этого не могу позволить, даже если у тебя есть время. Слышала, у тебя почасовая оплата. Как у большинства остальных.

– Я беру плату за день. Но только после того, как решаю взяться за дело… Если решаю.

У нее посуровело лицо.

– Чего ты от меня хочешь? Больше денег?

Монк уже разглядел испуг за ее вызывающим поведением. Несмотря на всю дерзость и показную браваду, ей было страшно и больно. Кроме того, она разозлилась. Перед ней возникли не знакомые трудности, с которыми она справлялась всю жизнь, а нечто такое, с чем миссис Хопгуд не знала как бороться.

– Нет, – опередил ее Монк, заметивший, что она собирается что-то сказать. – Если я пойму, что не могу помочь, то не стану убеждать вас в обратном. Расскажите мне, что узнали. Я слушаю.

Вида успокоилась. Поудобнее уселась в кресле, расправила складки одежды на своей потрясающей фигуре.

– Некоторые из наших респектабельных дам, не знающие, почем фунт лиха, думают, что никогда не пошли бы торговать собой, что бы там ни случилось! – продолжила она. – Думают, что лучше умереть с голоду, чем пойти на панель. Но до чего же удивительно, насколько быстро меняются взгляды на жизнь, когда твои дети голодны и больны. Послушаешь-послушаешь, как они плачут от голода и холода, – и продашь себя хоть черту, если он расплатится хлебом и углем для очага, или одеялом, или парой башмаков. Одно дело мучиться самой, и совсем другое – смотреть, как умирают твои дети.

Монк не спорил. Ему это было известно не на уровне личностной памяти – подобное знание въедается в плоть, проникает в кости.

– Начиналось все просто, – продолжала миссис Хопгуд глухим от ненависти голосом. – Сначала один парень не заплатил, потом другой… Бывает. В жизни полно дерьма. Ну что тут поделаешь? Приходится сокращать расходы.

Уильям кивнул.

– Сначала я не придала этому значения, – она пожала плечами, через прищур глаз следя за Монком и оценивая его реакцию. – Потом одна из женщин пришла вся в синяках, такая избитая, будто ее кто по-настоящему отделал. Я уж говорила, что сперва решила, будто это муж над нею измывается. И не осудила бы ее, если б она саданула такого заточкой. Но она сказала, что это сделали двое мужчин, ее клиенты. Она сняла их на улице и быстренько увела в темный переулок, и там они ее избили. И взяли ее силой, хотя она и так была на все готова. – Она прикусила пухлую губу. – Встречаются такие, которым нравится вести себя грубо, но эти ее просто избили. И она не отделалась парой синяков, вовсе нет, а получила настоящие повреждения.

Монк ждал. Он знал, что будет продолжение. Одно изнасилование проститутки – просто невезение. Это мерзко и несправедливо, но она знала не хуже его, что тут ничего не поделаешь.

– Она оказалась не единственной, – снова заговорила миссис Хопгуд. – Это случилось снова, не с ней, а с другой женщиной, потом еще с одной. И с каждым разом их избивали все сильнее. Их теперь семеро, мистер Монк; это те, про которых я знаю, и последнюю избили до потери сознания. Сломали нос и челюсть, выбили пять зубов. И никому нет дела. Полицейские помогать и не думают. Они считают, что если женщина торгует собой, то лучшего и не заслуживает. – Ее тело под темной тканью сжалось, как пружина. – Но никто не заслуживает таких побоев. Они теперь не могут заработать на свои нужды пары лишних медяков. Мы должны найти тех, кто этим занимается, и для этого нам нужен ты, мистер Монк. Мы тебе заплатим.

Некоторое время Уильям сидел, ничего не отвечая. Если то, что она говорит, правда, то, похоже, кого-то ждет маленькая месть – на основе естественного права.

По этому поводу у него не имелось возражений. Оба они понимали, что вряд ли полиция займется преследованием человека, насилующего проституток.

Общество считало, что женщина, торгующая своим телом, не имеет – или почти не имеет – права отказаться от оказания своей услуги или жаловаться, если с ней обращаются как с вещью, а не как с человеком. Она добровольно покинула ряды добропорядочных женщин. Сам факт ее существования оскорбителен для общества. Никто не собирается тратить силы для защиты достоинства, которого, по мнению общества, у проститутки быть не может.

Затухающие в камине угли брызнули огнем искр. На улице начинался дождь.

Была в этом деле еще одна темная и неприглядная сторона. Мужчины, которые пользуются услугами подобных женщин, презирают их и презирают ту часть себя, которая заставляет их это делать. В лучшем случае они стыдятся, в худшем – у них складывался комплекс неполноценности. Но хуже всего, наверное, то, что у них есть слабость, о которой знают эти женщины. Они теряют над собой контроль, которым отличаются в повседневной жизни, и те, кого они презирают сильнее всего, видят их во всей их неприглядности и наготе. Когда еще мужчина так уязвим для издевательств, как не в момент расчета с презираемой им женщиной? Он воспользовался ее телом, чтобы удовлетворить потребности своего. Она видела не только его наготу, но отчасти и душу. Он должен ненавидеть ее за это. Само собой, он не желает, чтобы в его присутствии упоминали о ней, разве что в тех случаях, когда надо заклеймить ее безнравственность и выразить желание избавить общество от нее и ей подобных. А уж подумать о защите ее от предсказуемых издержек выбранной ею профессии – дело немыслимое.

Полиция никогда всерьез не пробовала искоренять проституцию. Во-первых, это представлялось невозможным, а во-вторых, власть соблюдала собственный интерес, потому что половина респектабельного общества ужаснулась бы, преуспей полиция в подобном деле. Проститутки в этом отношении напоминают канализационные колодцы: о них не говорят в гостиных или не говорят вообще, невзирая на их жизненную необходимость для здоровья и порядка в обществе.

Монк почувствовал, как в нем поднимается волна той злости, которую испытывала Вида Хопгуд. А он, когда злился, не умел прощать.

– Да, – сказал Уильям, твердо глядя на нее. – Я возьмусь за это дело. Платите мне, чтобы хватало на жизнь, и я сделаю, что смогу, чтобы найти человека… или людей… которые этим занимаются. Мне нужно повидаться с этими женщинами. Они должны рассказать правду. Если станут врать, у меня ничего не выйдет.

Глаза ее победно блеснули. Первую свою битву она выиграла.

– Я найду его для вас, если смогу, – добавил Монк. – Не уверен, что полиция возбудит дело. Вы знаете не хуже меня, каковы на это шансы.

Миссис Хопгуд взорвалась презрительным хохотом.

– Что вы с ним после этого сделаете – решать вам, – сказал Уильям, вполне понимая, что может ждать обидчика. – Но я не скажу вам ничего, пока не буду уверен.

Вида набрала в грудь воздуха, собираясь возразить; потом посмотрела ему в лицо и увидела, что это бессмысленно.

– Я ничего вам не скажу, – повторил Монк, – пока не буду уверен. Это условие сделки.

Она протянула руку. Он протянул свою, и миссис Хопгуд с невероятной для женщины силой стиснула его ладонь.

Пока Монк переодевался в старую одежду – чтобы не испачкать дорогую и не привлекать к себе внимания в районе, куда они направлялись, – миссис Хопгуд ждала в комнате у камина. Затем повела его в Севен-Дайлз.

Она пригласила Монка к себе домой – в на удивление хорошо обставленные комнаты над фабрикой, в которой восемьдесят три женщины при свете газовых ламп до ломоты в спине горбатились над шитьем и портили себе зрение. Но здесь, по крайней мере, было сухо и гораздо теплее, чем на улице, где снова пошел снег.

Оставив Монка в гостиной, Вида тоже пошла сменить одежду. Муж ее находился внизу, в производственном помещении, и следил, чтобы работницы не ленились, не болтали с соседками и не клали в карманы то, что им не принадлежит.

Монк разглядывал комнату. Она была перегружена мебелью. На стенах, покрытых чрезмерно узорчатыми обоями, почти не оставалось места, не занятого картинами или образцами вышивки, помещенными в рамки. Поверхности столов украшали гербарии, китайские орнаменты и чучела птиц, помещенные под стекло, репродукции. Но несмотря на это обилие и преобладание красного цвета, в целом гостиная производила впечатление уютного и по-своему гармоничного места. Кто бы тут ни жил, они об этом позаботились. Здесь чувствовалась радость и своего рода гордость за жилище – не напоказ, не для того, чтобы поразить кого-то, а для себя. Было нечто в Виде Хопгуд, что могло понравиться Монку. Он жалел, что не в состоянии вспомнить их прежнее знакомство. Это тяготило его, но по личному опыту Уильям знал, что чем сильнее стараешься воспроизвести прежние, даже важные, воспоминания, тем легче они ускользают, а в случае успеха искажаются. Бо́льшую часть времени он учился жить с этим своим изъяном, и только иногда приходило к нему острое осознание всей опасности подобного положения дел, когда кто-то тебя ненавидит, а ты не знаешь почему. Не характерный для большинства людей недостаток: не ведать, кто твой друг или враг.

Вернувшись в простой поношенной одежде, Вида сразу перешла к делу. Может, она и нуждалась в услугах полицейского, но общаться с ним не собиралась. Миссис Хопгуд рассматривала их сотрудничество как временное перемирие, и, несмотря на все ее шутки, Монк оставался для нее врагом. И если он ничего не помнил, то она забыть не могла.

– Сначала я отвезу тебя к Нелли, – сказала Вида, разглаживая юбку и расправляя плечи. – Если пойдешь один, толку не будет. Пока я не велю, она с тобой говорить не станет. И винить ее за это нельзя. – Она уставилась на Монка, спокойно стоявшего в уютной комнате. – Ну, пошли! Знаю, идет дождь, но малость водички тебе не помешает.

Воздержавшись от замечаний, сыщик вышел за ней на обледеневшую улицу; пришлось поторопиться, чтобы шагать в ногу с миссис Хопгуд. Она двигалась с удивительной скоростью, громко стуча каблуками по булыжной мостовой, спину держала прямо и глядела вперед. Отдавая приказы, полагала, что если он рассчитывает получить плату, то должен их исполнять.

Резко свернув в один из переулков, миссис Хопгуд зашагала навстречу летящим хлопьям снега, наклонив голову и инстинктивно придерживая рукой шляпку. Даже здесь она подчеркивала свой статус и вместо платка, способного защитить от непогоды, надела шляпку. Остановившись перед одной из множества дверей, решительно постучала. Открыла пухлая симпатичная молодая женщина; улыбнувшись, она продемонстрировала щербатый рот с гнилыми зубами.

– Мне надо увидеться с Нелли, – резко сказала Вида. – Скажи, что пришла миссис Хопгуд. Я нашла Монка. Она знает, кто это.

Монк почувствовал легкое беспокойство. Его имя было известно даже уличной женщине, о которой он никогда не слыхал. Он не помнил, бывал ли когда-нибудь в Севен-Дайлз, не говоря уже о лицах отдельных людей. Невыгодное положение.

Девушка различила повелительные нотки в голосе Виды и послушно пошла за Нелли. Не пригласив их зайти, она оставила посетителей на ветру в холодном переулке. Однако Вида сочла, что приглашение получено, и толкнула дверь. Монк последовал за ней.

Внутри было зябко, однако от немилосердного ветра и усилившегося снегопада они укрылись. Стены в коридоре отсырели, пахло плесенью и экскрементами; очевидно, где-то рядом располагалось отхожее место, судя по вони, переполненное. Вида толкнула вторую дверь, и она распахнулась в комнату с просторной кроватью; относительно чистое постельное белье было смято – здесь явно кто-то недавно спал. Сверху лежало несколько одеял и стеганые покрывала. Монк предположил, что это и рабочее место, и место для отдыха.

Поджидая их, в дальнем углу стояла молодая женщина. Лицо покрывали желтые отметины синяков, на лбу виднелось сильное рассечение – рана заживала, но шрам останется навсегда.

Монку не требовалось дополнительных подтверждений того, что эту женщину жестоко избили. Вряд ли подобные повреждения можно получить другим путем.

– Расскажи этому парню, что с тобой случилось, Нелли, – велела Вида.

– Он легавый, – недоверчиво протянула та, глядя на Монка с сильной неприязнью.

– Больше нет, – возразила миссис Хопгуд. – Он им был. Его выгнали. Теперь работает на того, кто ему платит. А сегодня платим мы. Он собирается найти тех, кто издевается над местными девчонками, и мы положим этому конец.

– В самом деле? – В голосе Нелли слышалась насмешка. – Разве он должен этим заниматься? Какое ему дело?

– Возможно, ему плевать, – резко произнесла Вида, раздраженная тупостью Нелли. – Но ему нужно есть, так же, как и всем нам. Он делает то, за что ему платят. А что мы сделаем с ублюдком, когда найдем, его не интересует.

Женщина пребывала в нерешительности.

– Слушай, Нелли. – Вида быстро теряла терпение. – Может, ты одна из тех глупых сучек, которым нравится, когда их избивают до потери сознания, бог знает! – Она уперла руки в крутые бока. – А тебе нравится, что нельзя выйти на улицу, чтобы заработать на пропитание пару лишних монет? Или ты согласна жить на то, что зарабатываешь шитьем? Тебе что, этого достаточно?

Пусть и неохотно, но Нелли признала правоту Виды. Морщась от отвращения, она посмотрела на Монка.

– Расскажи мне, что произошло и где, – велел тот. – Начни с того, где ты находилась, в какое время, и как можно точнее.

– Прошло уж три недели без одного дня, – отвечала Нелли, посасывая сломанный зуб. – Было это во вторник ночью, на Феттер-лейн. Я как раз распрощалась с джентом, и он отправился туда, откуда пришел, на север. Я собиралась идти домой – и тут увидела другого джента в хорошем пальто и высокой шляпе. Выглядел он человеком денежным и просто болтался в переулке, будто искал кого. Поэтому я к нему подошла и любезно заговорила. Думала, может, я ему приглянусь… – Нелли замолчала, дожидаясь от Монка хоть какой-то реакции.

– Ну и как, приглянулась?

– Да. Он сказал, что я ему нравлюсь. Только когда он начал, то повел себя грубо, хотя я не сопротивлялась, а потом и вовсе принялся бить меня. Не успела я поднять крик, как появился еще один парень. И засветил мне в глаз. – Она осторожно потрогала глазницу. – Ударил меня, подлец. Ударил по-настоящему. Я чуть сознание не потеряла. Потом этот второй ублюдок вместе с первым держали меня и трахали по очереди. Потом кто-то из них, я теперь уж и не знаю кто, так стукнул меня по голове, что я от боли наполовину лишилась чувств, потом ударил еще и выбил мне зубы. И они хохотали как сумасшедшие. Говорю вам, я ужасно перепугалась.

Судя по ее лицу, все так и происходило. Оно стало белым от воспоминаний.

– Ты можешь рассказать мне что-нибудь о них? – задал вопрос Монк. – Что угодно – про запахи, голоса, какая была на ощупь материя их одежды?

– Что?

– Запахи, – повторил Уильям. – Помнишь какой-нибудь запах? Они ведь находились близко от тебя.

– Например? – Нелли выглядела озадаченной.

– Да все, что угодно. Подумай. – Монк старался говорить спокойно, не повышая голоса. Возможно, она намеренно прикидывается дурочкой? – Люди работают в разных местах, – продолжил он. – Кто-то с лошадьми, кто-то с кожами, кто-то с рыбой или шерстью, хлопком или пенькой. Ты уловила запах соли? Пота? Виски?

Она молчала.

– Ну? – вмешалась Вида. – Вспоминай! Что с тобой такое? Не хочешь, чтобы этих ублюдков нашли?

– Хочу! Я думаю, – запротестовала Нелли. – Ни от кого из них ничем не пахло. От одного, правда, воняло выпивкой – какой-то крепкой, но я такой никогда не пила. Это было ужасно.

– Одежда, – продолжал Монк. – Ты почувствовала материю их одежды? Она была качественная или дешевая? Плотная или тонкая?

– Теплая, – без запинки ответила она, думая о единственном свойстве материи, имеющем для нее значение. – Я бы не отказалась от такого пальто. Стоит больше, чем я зарабатываю за месяц.

– Чисто выбритые или с бородами?

– Я не смотрела.

– Чувствовала! Должна была почувствовать их лица. Думай!

– Без бород. Бритые… Кажется. Может, с бакенбардами. – Нелли презрительно хмыкнула. – Это может быть кто угодно из многих тысяч, – заключила она безнадежным голосом, словно ранее питала иллюзии, но теперь они рассеялись. – Вы их никогда не найдете. Ты просто обманщик, желающий поиметь с нее деньги, а она дура, что дает тебе их!

– Следи за языком, Нелли Уэст! – прикрикнула Вида. – Ты не такая умная, чтобы прожить самостоятельно, и не забывай про это! Веди себя прилично, если хоть малость разбираешься в том, что для тебя хорошо!

Монк решил задать последний вопрос, на который, по его мнению, Нелли могла толково ответить.

– В какое время ночи это произошло?

– А что? – фыркнула та. – Тогда во всем разберешься? Тогда назовешь, кто это сделал?

– Это может помочь. Но если ты предпочитаешь защищать их, мы спросим в другом месте. Насколько я понимаю, ты не единственная, кого избили.

Уильям повернулся к двери, оставив Виду наедине с Нелли. Он слышал, как миссис Хопгуд злобно и изощренно ругается, ни разу не повторяясь.

Вторая женщина, к которой отвела его Вида, оказалась совсем другой. Они встретили ее, когда она брела после долгого трудового дня на фабрике. Снег еще шел, но тут же таял на мокрых булыжниках. Женщине было лет тридцать пять, хотя из-за сутулости выглядела она на все пятьдесят. С одутловатого бледного лица смотрели красивые глаза, а густые волосы лежали вьющимися от рождения локонами. Уставшая и невеселая, она все равно оставалась привлекательной. Узнав Виду, женщина остановилась. На ее лице не отразилось ни страха, ни настороженности. Это многое говорило о нраве миссис Хопгуд: будучи женой хозяина фабрики, она сохраняла дружеские отношения с такими вот работницами.

– Привет, Бетти, – бодро сказала Вида. – Это Монк. Он поможет нам найти тех ублюдков, что избивают женщин в нашем районе.

В глазах у Бетти блеснула искра надежды, но она так быстро погасла, что это могло только показаться.

– Вот как? – спросила Бетти без интереса. – И что потом? Легавые их арестуют, а судья приговорит к расстрелу в Колдбат-Филдс? Или, может, их отправят в Ньюгейт[5]Колдбат-Филдс, Ньюгейт – известные лондонские тюрьмы. и повесят? А? – Она сухо и почти беззвучно засмеялась.

Вида пошла рядом с ней, нога в ногу, оставив Монка на пару шагов позади. Они свернули за угол, прошли мимо забегаловки с пьяными женщинами на ступеньках; те не чувствовали холода.

– Как Берт? – спросила Вида.

– Пьян, – ответила Бетти. – А как еще?

– А дети?

– У Билли круп, Мэйзи как-то страшно кашляет. Остальные в порядке.

Они подошли к двери, и Бетти толкнула ее. В этот момент из-за угла в переулок, крича и смеясь, выбежали двое мальчишек. Оба размахивали палками, как мечами. Один сделал выпад, другой вскрикнул и, корчась, упал, делая вид, что умирает, и катаясь по мокрым булыжникам. При этом он радостно улыбался.

Первый прыгал по переулку, празднуя победу. Похоже, сейчас была его очередь выигрывать, и он наслаждался каждой каплей своего триумфа.

Бетти терпеливо улыбалась. Лохмотья на мальчишках, представлявшие собой набор обносков и перекроенного старья, вряд ли можно было загрязнить сильнее.

Монк заметил, что при звуках детского смеха плечи у него немного расслабились. Посреди серой каторжной рутины словно мелькнула искра человечности.

Бетти провела их в такой же доходный дом, в каком жила Нелли Уэст. Оказалось, она занимала здесь две задние комнаты. Средних лет мужчина лежал – наполовину в кресле, наполовину на полу. Женщина не обратила на него внимания. Комнату захламляла старая мебель: колченогий стол, мягкое кресло, в котором спал мужчина, два деревянных стула – один с залатанным сиденьем, – полдюжины разномастных ковриков и веник. Из соседней комнаты сквозь тонкую стенку доносились детские голоса и чей-то кашель. Мальчишки продолжили сражение в коридоре.

Вида все это игнорировала, сосредоточившись на Бетти.

– Расскажи ему, что с тобой случилось. – Она кивнула на Монка, обозначая, кому рассказывать. Мужчина в кресле пребывал в глубоком беспамятстве и ничего не слышал.

– Рассказывать особенно нечего, – покорно начала Бетти. – Меня избили. До сих пор болит, но тут никто ничего поделать не сможет. Подумывала носить с собой заточку, но решила, что не стоит. Если заколю ублюдков, меня просто повесят за убийство. Да и не думаю, что они появятся здесь снова.

– Вот как? – спросила Вида издевательским тоном. – Ты на это рассчитываешь, да? Не боишься снова выйти на улицу, чтобы подзаработать? Счастлива тем, что есть, не так ли? Не слыхала, что сталось с Нелли Уэст, Кэрри Баркер, Дот Макрэй? С другими, которых изнасиловали или избили? Некоторые из них всего лишь дети. И эти ублюдки чуть не убили бедняжку Бетти Дровер.

Женщина выглядела ошеломленной.

– Я думала, это ее муж так отделал. Он жутко пьет и половину времени не понимает, что делает. – Она бросила взгляд на тело, лежащее в кресле, и Монк подумал, что ей слишком хорошо знакомы такие особенности местной семейной жизни.

– Нет, не он, – мрачно сказала Вида. – Джордж не так плох. Он просто вспыльчивый. Он бы так не сделал. А ей не следует распускать язык. Ее отделал клиент, которого она сняла на улице. Сначала попользовался, потом избил и еще пинал ногами. Она вся истерзана, кровь до сих пор идет. Хочешь сходить посмотреть? Уверена, что тебе это доставит удовольствие?

Бетти уставилась на нее.

– Тогда я лучше буду сидеть дома, – сказала она сквозь зубы. – Или лучше пойду на Хеймаркет.

– Не будь дурой! – презрительно бросила Вида. – Ты для Хеймаркет не годишься и сама это знаешь. Тебя туда даже не пустят и не позволят там крутить задом, и это тебе тоже известно.

– Значит, я теперь должна оставаться дома и обходиться тем, что есть? – возразила Бетти, и ее щеки покрылись бледным румянцем.

Вида посмотрела на спящего в углу мужчину с невыразимым презрением.

– Думаешь, он прокормит твоих детей? Смотри на жизнь по-взрослому, Бетти. Изнасилуют тебя или нет, а ты все равно снова пойдешь на улицу, сама знаешь не хуже меня. Ответь на вопросы Монка. Мы поймаем этих подлецов. Будем действовать сообща и поймаем!

Бетти слишком устала, чтобы спорить. В данный момент Вида представлялась ей злом еще худшим, чем голод или насилие. Она покорно повернулась к Монку.

Тот задал ей те же вопросы, что и Нелли Уэст, и получил такие же ответы. Она пошла на улицу, чтобы немножко подзаработать. У мужа выдалась неудачная неделя, пояснила Бетти, кивая на неподвижное тело. Он старался изо всех сил, но из-за погоды ничего не получилось. Зимой всегда приходится трудно, особенно на рыбном рынке, где он часто находил подработку. Они подрались – так, из-за ничего. Он ее ударил, подбил глаз и вырвал клок волос. А она стукнула его пустой бутылкой из-под джина, и он отключился. Бутылка разбилась, и она порезала руку, собирая осколки, чтобы дети не поранили себе ноги.

Уже после этого она сходила и присмотрела местечко, где можно делать деньги. Там ей удалось заработать семнадцать шиллингов и шесть пенсов – кругленькую сумму, и она подумывала, как ее увеличить, когда к ней подошли трое мужчин, двое спереди, а один сзади, обругали, и уже через несколько секунд один держал ее, а двое других по очереди насиловали. Ей наставили синяков, вывихнули одно плечо; из ссадин на локтях и коленях текла кровь. Она так испугалась, что после этого три недели никуда не ходила и Джорджа к себе не подпускала. При одной мысли о том, что нужно снова идти на улицу, ее брала оторопь от страха, хотя голод постоянно подталкивал к двери.

Монк дотошно расспрашивал ее обо всем, что она могла вспомнить о нападавших.

Они осыпа́ли ее бранью. Какие у них были голоса?

– Говорили они правильно… как дженты. Они не местные. – В этом Бетти нисколько не сомневалась.

– Старые или молодые?

– Не знаю. Не видела. По голосам не скажу.

– Бритые или с бородами?

– Бритые… кажется. Не помню, с усами или без усов. Хотя… Нет, не помню.

– Во что одеты?

– Не знаю.

– Помнишь что-нибудь еще? Запах, слова, имена, хоть что-нибудь?

– Не помню. – У нее затуманились глаза. – Запах? Ты о чем? Они ничем не пахли!

– И выпивкой?

– Насколько мне кажется, нет. Совсем ничем не пахли.

– А мылом? – Монк сразу понял, что зря спросил. Этот вопрос запал ей в голову.

– Мылом? Да, думаю, да. Забавно… так непривычно.

Знала ли она, как пахнет чистое тело? Возможно, забавным ей показалось именно отсутствие запаха. В целом он узнал от нее не больше, чем от Нелли Уэст, но уже полученные сведения подтвердились: двое или трое мужчин являются в район откуда-то со стороны и с каждым разом творят все более жестокое насилие. Похоже, они сознательно выбирают одинокую жертву и не связываются с профессиональными проститутками, находящимися под защитой сутенеров; их интересуют дилетантки, те женщины, что выходят на улицу время от времени, в период нужды.

Когда они уходили, уже стемнело, а на мостовой лежал снег. Несколько уцелевших фонарных столбов бросали мерцающие отблески на стоки в канавах. Но Вида и не думала заканчивать обход. Именно сейчас они могли застать всех женщин дома; кроме того, на фабрике, в присутствии своих товарок, потерпевшие могли отказаться от разговора, да и тратить рабочее время, когда нужно распускать, кроить и шить, не годилось. Практичность прежде всего. Также у Монка мелькнула мысль о том, что мистер Хопгуд, вероятно, ничего не знает о затее своей жены и о том, что ему придется оплачивать ее из своего кармана. Весьма возможно, он не принимал случившееся так близко к сердцу, как она.

Монк нагнал решительно шагавшую миссис Хопгуд в тот момент, когда она сворачивала в очередной переулок; в районе Севен-Дайлз их насчитывалось великое множество. Они пересекли двор с колодцем и колонкой. Возле одной двери растянулся пьяный, возле другой целовалась парочка; девушка радостно хихикала, а парень что-то неслышно нашептывал ей на ушко. Монк подивился тому, насколько они поглощены друг другом – ни ветра, ни снега не замечают.

За освещенным окном кто-то поднимал кувшин с элем, пламя свечи озаряло блестящие женские волосы. Послышался веселый беззаботный смех. По другую сторону проспекта, на который выходил переулок, старуха торговала сэндвичами; мимо текла струйка пешеходов, покидающих этот приют похоти и хаоса, с веселым гомоном вливающаяся в поток людей, стремящийся по тротуарам в места более теплые, где люди развлекаются другими историями, интересуются новостями и важными изобретениями.

Следующей жертвой была Кэрри Баркер. Неполных шестнадцати лет она осталась старшей в семье – родители то ли умерли, то ли пропали. Присматривала за шестью младшими братьями и сестрами, зарабатывала, где могла, тем или иным способом; Монк не интересовался этим. Они все вместе сидели в большой комнате, пока Кэрри прерывающимся голосом рассказывала Виде свою историю, пришепетывая из-за выбитых передних зубов. Одна из сестер, года на полтора младше, прижимала левую руку к животу и груди, словно у нее там болело; она слушала рассказ Кэрри и время от времени кивала.

В тусклом пламени единственной свечи лицо Виды казалось маской ярости и сострадания – большой рот крепко сжат, глаза сверкают.

История оказалась очень схожей с предыдущими. Две старших сестры отправились на заработки. Становилось очевидным, каким образом следующая сестра, которая выглядела лет на десять, будет кормить и одевать себя. То же самое ожидало младших сестер через год-другой. Пока что одна из них нянчила ребенка лет двух-трех, с отсутствующим видом укачивая его на руках и слушая разговор.

Эти две девочки пострадали не так сильно, как те женщины, которых Монк уже видел, но очень перепугались. Кроме того, они крайне нуждались в деньгах. Кормить приходилось семерых, и никому до них не было дела. Монка охватил такой гнев, что он решил: заплатит ему Вида Хопгуд или нет, но он найдет тех, кто сделал это, и проследит, чтобы с ними поступили по всей строгости закона. А если закону все равно, то найдутся люди, которые позаботятся о справедливом возмездии.