Онлайн чтение книги Пение птиц Birdsong
1

Широкая тихая улица, именовавшаяся бульваром дю Канж, помечала восточную границу Амьена. Приходившие с севера, из Лилля и Арраса, фургоны направлялись прямиком к сыромятням и мельницам квартала Сен-Лё, не имея нужды заезжать на нее – колеистую, усыпанную палой листвой. Вдоль городской стороны располагались солидные парки, квадратные, с цивильной точностью отмеренные муниципалитетом и отданные стоявшим посреди них особнякам. Над влажной травой возвышались каштаны, сирени и ивы, предназначенные давать тень и покой владельцам. Выглядели парки заброшенными, неухоженными: тянувшиеся вглубь лужайки, буйно разросшиеся живые изгороди, за которыми укрывались полянки, тихие пруды и просто участки земли, не навещаемые даже обитателями особняков, поросшие под сенью древесных ветвей высокой травой и полевыми цветами.

За парками Сомма распадалась на узкие рукава, составлявшие живописную особенность Сен-Лё; по другую сторону бульвара раскинулись водные сады – островки плодородия, также разделенные речными протоками. В послеполуденные воскресные часы горожане катались по ним на длинных плоскодонках, отталкиваясь от дна шестами. По берегам сидели, сгорбившись над удилищами, рыболовы; те, что устраивались ближе к кафедральному собору, были в шляпах и пиджаках, те же что предпочитали водные сады, – в рубашках с короткими рукавами; каждый закидывал удочку, надеясь изловить форель либо карпа.

Крепкий, строгий фасад особняка Азеров взирал на улицу из-за железной ограды. У тех, кто проезжал мимо него к реке, не оставалось сомнений: дом этот принадлежит человеку почтенному. Скаты шиферной кровли, скрадывавшей необычную форму дома, спадали вниз под спорившими друг с другом углами. Из-под одного такого угла смотрело на бульвар мансардное окошко. Вдоль второго этажа особняка тянулся каменный балкон, с балюстрады которого поднимались к крыше побеги какого-то красноватого ползучего растения. Обшитая железом деревянная парадная дверь выглядела чрезвычайно внушительно.

Стоило попасть внутрь, выяснялось, что дом и меньше, и больше, чем кажется снаружи. В нем не было ни пугающе пышных комнат, ни раззолоченных бальных залов, зато были неожиданно просторные помещения и переходы, оканчивающиеся спускающимися в парк ступеньками; были неприметные коридорчики с дверьми, ведущими в маленькие гостиные, меблированные письменными столами и обитыми ковровой тканью креслами. Глядя на дом с дальнего конца лужайки, с трудом верилось, что в каменных кубиках, из которых он состоит, может поместиться такое количество комнат и коридоров. Полы во всем здании отзывались на людскую поступь явственно различимыми звуками, отчего гулкий воздух особняка со всеми его острыми углами и поворотами всегда полнился эхом незримых шагов.

Металлический сундук Стивена Рейсфорда прибыл сюда раньше хозяина и стоял у изножья кровати. Стивен извлек из сундука одежду, повесил запасной костюм в гигантский резной шкаф. Возле окна висела эмалевая умывальная раковина и деревянная вешалка для полотенец. Стивену пришлось встать на цыпочки, чтобы выглянуть в окно на бульвар, по другую сторону которого дожидался кого-то кабриолет, – лошадь потряхивала упряжью и тянулась к ветвям липы, норовя сорвать несколько листков. Стивен проверил упругость кровати, прилег на нее, опустив затылок на скрытый покрывалом подголовный валик. Комната была простой, но убранной не без тщания: ваза с полевыми цветами на столе, гравюры – уличные сцены Онфлёра – на обеих створках двери.

За окном стоял весенний вечер, солнце опускалось за кафедральный собор, вокруг дома распевали черные дрозды. Стивен ополоснул лицо, постарался, глядя в зеркальце, пригладить свои черные волосы. Уложил полдюжины сигарет в металлический портсигар и опустил его во внутренний карман пиджака. Извлек из карманов то, в чем больше не нуждался: железнодорожные билеты, записную книжку в синем кожаном переплете, ножик с единственным старательно заточенным лезвием.

Он стал спускаться вниз, к ужину, пугаясь звука своих шагов; ступени двух лестничных пролетов привели его сначала на второй этаж, к семейным спальням, а затем в вестибюль. В жилете и пиджаке ему было жарко. Несколько мгновений он простоял в растерянности, не понимая, за какой из четырех выходящих в вестибюль застекленных дверей могут находиться хозяева дома. Приоткрыл одну из них и увидел заполненную паром кухню, посреди которой служанка нагружала тарелками стоявший на большом столе из сосновых досок поднос.

– Следуйте за мной, месье. Ужин на столе, – сказала она, проходя мимо него.

В столовой уже сидели все члены семьи. Мадам Азер встала:

– О, месье, вот ваше место.

Азер пробормотал что-то, по-видимому, представления, – Стивен разобрал только два слова: «моя жена». Он принял протянутую мадам Азер руку, коротко поклонился. Двое детей смотрели на него с другой стороны стола.

– Лизетта, – сказала мадам Азер, указав на девочку лет шестнадцати с темными, подхваченными лентой волосами. Девочка изобразила вежливую улыбку и тоже протянула ему руку.

– И Грегуар.

Мальчик лет десяти, голова которого едва видна была над краем столешницы, оживленно болтал под столом ногами.

Служанка замерла за плечом Стивена с супницей в руках. Он, перелив половник супа в свою тарелку ощутил аромат какой-то незнакомой ему пряной травы и обнаружил под концентрическими кругами на зеленой поверхности супа кусочки картофеля.

Азер, уже покончивший со своей порцией, энергично постукивал ножом по серебряной подставке. Стивен, втягивая жидкость со столовой ложки, поднял вверх испытующий взгляд.

– Вам сколько лет? – спросил мальчик.

– Грегуар!

– Ничего страшного, – успокоил Стивен мадам Азер. – Двадцать.

– Вино пьете? – спросил Азер, поднося бутылку к бокалу Стивена.

– Благодарю вас.

Азер плеснул дюйм-другой вина ему, затем жене и вернул бутылку на место.

– Так что же вы знаете о текстильном деле? – спросил он.

Азеру было всего сорок, однако ему можно было дать на десять лет больше. Телосложением он принадлежал к разряду мужчин, которые с возрастом не матереют, но и не расплываются. На собеседника он глядел внимательно, без тени улыбки.

– Кое-что знаю, – ответил Стивен. – Я проработал почти четыре года, правда, больше занимался финансами. Моему хозяину захотелось, чтобы я ближе познакомился с производством.

Служанка унесла суповые тарелки, Азер начал рассказывать о местной промышленности, о своих разногласиях с рабочими. Ему принадлежали две фабрики, одна находилась в городе, другая в двадцати милях от него.

– Они создают профсоюзы, и это почти не оставляет мне пространства для маневра. Жалуются, что мы устанавливаем станки, которые лишают их работы. Но если мы не будем тянуться за нашими испанскими и английскими конкурентами, нам просто не выжить.

Служанка внесла и поставила перед мадам Азер блюдо с нарезанным мясом под негустым коричневым соусом. Лизетта начала рассказывать о том, как прошел день в школе. Время от времени она откидывала голову назад и хихикала. Речь шла о том, как одна девочка разыграла другую, однако в истории Лизетты присутствовал и второй слой. Она словно бы сознавала ребячество поступка и старалась внушить Стивену и родителям, что сама давно переросла такие игры. Впрочем, складывалось впечатление, что Лизетта не вполне уверена в основательности своей позиции; перед тем как закончить рассказ и повернуться к брату, чтобы сделать ему замечание за неуместный смех, она как-то замялась.

Стивен вглядывался в нее, пока она говорила, темные глаза его изучали лицо девочки. Не слушавший дочь Азер сгрузил себе на тарелку немного салата из большой миски и передал ее жене. После чего провел кусочком хлеба по краю тарелки, на котором осталось немного соуса.

Мадам Азер старалась не встречаться со Стивеном взглядом. В ответ и он старался не смотреть в ее сторону, словно ожидая, когда она обратится к нему, однако боковым зрением видел копну рыжевато-каштановых волос, убранных с лица и зачесанных назад. На ней была белая кружевная блузка, ворот скрепляла брошка с темно-красным камнем.

Едва обед закончился, как в парадную дверь позвонили, а следом из прихожей донесся благодушный мужской голос.

Азер улыбнулся – впервые с начала обеда.

– Старина Берар. Как обычно. Минута в минуту.

– Месье и мадам Берар, – сообщила, открыв дверь столовой, служанка.

– Добрый вечер, Азер. Мадам, я восхищен.

Берар, грузного сложения мужчина лет пятидесяти с лишком, склонился над рукой мадам Азер. Его жена, почти такая же пышнотелая, но с более густыми, собранными на макушке в узел волосами, обменялась рукопожатиями со взрослыми и расцеловала в щечки детей.

– Простите, когда Рене представлял нас, я не расслышал вашего имени, – сказал Берар Стивену.

Пока тот повторял свое имя сначала слитно, а затем по буквам, детей отослали из столовой и Берары заняли их места.

С приходом гостей Азер как будто помолодел.

– Вам коньяку, Берар? А вам, мадам, полагаю, травяного чаю? Изабель, позвони, пожалуйста, пусть подадут кофе. Ну-с…

– Прежде всего, Рене, – произнес Берар, поднимая перед собой мясистую ладонь, – я принес вам не очень приятное известие. Красильщики призвали начать завтра забастовку. Сегодня в пять вечера главы профсоюза встретились с представителями заводчиков и сообщили об этом решении.

Азер фыркнул.

– Насколько я знаю, встреча была назначена на завтра.

– Ее перенесли на сегодня. Мне не доставляет удовольствия приносить вам дурные вести, мой дорогой Рене, но вы навряд ли поблагодарили бы меня, если б услышали их завтра от своего десятника. По крайности вашей фабрики забастовка пока не коснется.

Берар, похоже, был доволен тем, что смог доставить эту новость. Лицо его выражало тихое удовлетворение сознанием собственной значимости. Мадам Берар с обожанием взирала на мужа.

Азер снова начал проклинать рабочих, спрашивая, как, по их мнению, он сможет добиться того, чтобы фабрики продолжали работать? Стивен и женщины воздержались от высказываний на эту тему, да и Берару после того, как он поделился новостью, добавить, похоже, было нечего.

– Да, – произнес он, когда Азер наконец иссяк. – Забастовка красильщиков. Такие вот дела. Такие дела.

Это умозаключение было воспринято всеми, Азером в том числе, как свидетельство того, что тема закрыта.

– Как вы сюда приехали? – спросил Берар.

– Поездом, – ответил Стивен, решив, что вопрос обращен к нему. – Путешествие было долгим.

– А, железной дорогой, – сказал Берар. – Какая замечательная система! У нас здесь большой железнодорожный узел. Поезда на Париж, на Лилль, на Булонь… А скажите, у вас в Англии тоже есть железные дороги?

– Есть.

– И давно ли?

– Сейчас припомню… Около семидесяти лет.

– Но у вас с ними связаны большие затруднения, я полагаю.

– Не уверен. Я ни об одном не слышал.

Берар радостно улыбнулся, отпил коньяку.

– Вот значит как. Нынче и в Англии имеются железные дороги.

Ход разговора определялся Бераром, каковой полагал своей нелегкой обязанностью дирижировать им, вовлекать в него новых участников, а затем резюмировать сказанное каждым.

– И вы в Англии каждый день едите на завтрак мясо, – продолжал он.

– Большинство, я думаю, да, – подтвердил Стивен.

– Вообразите, дорогая мадам Азер, каждый день – жареное мясо на завтрак! – Это Берар предложил высказаться хозяйке дома.

Она предложение отклонила, пробормотав что-то о необходимости открыть окно.

– Возможно, настанет день, когда и мы придем к этому, а, Рене?

– О, сомневаюсь, сомневаюсь, – сказал Азер. – Если, конечно, не настанет день, когда на нас опустится лондонский туман.

– Ну да, вместе с дождем, – усмехнулся Берар. – В Лондоне, сколько я знаю, дождь льет пять дней из шести.

Он снова взглянул на Стивена.

– Я читал в газете, – сказал тот, – что в прошлом году дожди в Лондоне шли несколько реже, чем в Париже, хотя…

– Пять дней из шести, – лучезарно улыбнулся Берар. – Представляете?

– Папа терпеть не может дождь, – сообщила Стивену мадам Берар.

– А как провели этот прекрасный весенний день вы, мадам? – спросил Берар, снова предлагая хозяйке дома вступить в разговор. На сей раз попытка оказалась успешной: мадам Азер заговорила, обращаясь – из вежливости или энтузиазма – непосредственно к нему.

– Утром я выходила в город – по делам. В одном из домов рядом с собором было открыто окно, там кто-то играл на рояле.

Голос мадам Азер был ровным и тихим. Она в нескольких словах описала услышанное и в завершение сказала:

– Прекрасная была музыка, хоть и состояла всего из нескольких нот. Мне захотелось постучаться в дверь дома, спросить, кто играет и что именно.

Месье и мадам Берар последнее напугало. Такого завершения рассказа они определенно не ожидали. Азер спросил – умиротворяющим тоном, к которому прибегал, сталкиваясь с подобного рода причудами:

– И что же это была за мелодия, дорогая?

– Не знаю. Я ее прежде не слышала. Что-то похожее на… на Бетховена или Шопена.

– Сомневаюсь, чтобы вы да не признали Бетховена, мадам, – галантно произнес Берар. – Готов поспорить на что угодно, вы слышали какую-то народную песню.

– Нет, то была совсем другая музыка, – сказала мадам Азер.

– Терпеть не могу народные песни, а их теперь слышишь на каждом шагу, – продолжал Берар. – Во времена моей молодости было по-другому. Впрочем, тогда все было иным.

И он хохотнул с ироническим самоуничижением.

– Но я и сейчас предпочитаю мелодии, сочиненные одним из наших великих композиторов. Дайте мне песню Шуберта или ноктюрн Шопена – что-нибудь, от чего у меня волосы дыбом встают на голове! Назначение музыки в том, чтобы высвобождать чувства, которые мы обычно держим в наших душах под запором. Великие композиторы прошлого умели делать это, а нынешние музыканты довольствуются сочинением четырех нот, сооружая из них песенки, которые потом продают в нотных тетрадках на уличных углах. Гений, дорогая моя мадам Азер, не ищет признания столь легкого!

Стивен смотрел, как мадам Азер медленно поворачивается, чтобы взглянуть в глаза Берара. И увидел, как ее глаза немного расширились, когда она обнаружила на его улыбавшемся лице капельки пота, проступившие в духоте столовой. Господи, подумал Стивен, неужели она – мать ужинавших с нами девочки и мальчика?

– Думаю, нам все же стоит открыть окно, – холодно произнесла мадам Азер и встала, зашуршав шелковой юбкой.

– А вы, Азер, тоже человек музыкальный? – спросил Берар. – Когда в доме звучит музыка, это хорошо для детишек. Мы с мадам Берар поощряем пение наших детей.

Берар говорил и говорил, а в голове Стивена роились мысли. Как величаво оборвала мадам Азер болтовню этого нелепого человека. Конечно, он всего лишь провинциальный фанфарон, но определенно не привыкший, чтобы кто-то ему перечил.

– Я с удовольствием провожу вечера в концертах, – скромно сообщил Азер, – однако назвать себя меломаном не решился бы. Я просто…

– Глупости. Музыка – демократический вид искусства. Не нужны ни деньги, чтобы покупать ее, ни образование, чтобы изучать. Требуется всего лишь пара вот этих приспособлений. – Берар взялся руками за свои большие розовые уши и подергал их. – Ушей. Дарованных вам при рождении Богом. Не стоит стесняться своих предпочтений, Азер. Грех ложной скромности приводит лишь к торжеству низкого вкуса.

Берар откинулся на спинку кресла и покосился на уже открытое окно. Похоже, легкий сквозняк испортил ему удовольствие от сентенции, якобы им и сочиненной.

– Однако простите меня, Рене, – сказал он. – Я перебил вас.

Но Азер уже возился с черной вересковой трубкой, уминая в ней пальцами табак и шумно всасывая через нее воздух. Добившись потребного результата, он чиркнул спичкой, и миг спустя голубая спираль дыма завилась вокруг его лысой головы. В молчании, наступившем перед тем как он ответил другу, все услышали щебет певших в парке птиц.

– Патриотические песни, – произнес Азер. – Вот к чему я питаю особенное пристрастие. Оркестры, игравшие «Марсельезу», когда наша армия уходила сражаться с пруссаками, и тысячи голосов, сливавшихся в единый хор. Какой это был, наверное, день!

– Но, если вы простите мне такие слова, – сказал Берар, – это пример практического применения музыки – попытка возбудить в солдатах боевой дух. Между тем любое искусство, используемое для достижения целей практических, утрачивает присущую ему чистоту. Разве я не прав, мадам Азер?

– Полагаю, что правы, месье. А что думает об этом месье Рейсфорд?

Оцепеневший на миг от ее вопроса, Стивен взглянул на мадам Азер, и глаза их впервые встретились.

– У меня нет на этот счет никакого мнения, мадам, – быстро совладав с собой, ответил он. – Полагаю, впрочем, что если песня трогает сердце человека, она уже хороша.

Берар выбросил вперед руку.

– Капельку коньяку, Азер, – сказал он. – Спасибо. Ну-с. Я собираюсь проделать нечто, способное выставить меня дураком и внушить вам недобрые мысли на мой счет.

Мадам Берар недоверчиво хохотнула.

– Я собираюсь спеть. Да, и отговорить меня вам не удастся. Я намереваюсь спеть песенку, которая была весьма популярной в дни моего детства, а дни эти, смею вас уверить, миновали давным-давно.

Более всего аудиторию удивила быстрота, с какой Берар, сделав свое заявление, приступил к исполнению песни.

Вот только что они вели чинную послеобеденную беседу и вдруг он обратил их в беспомощных слушателей, склонившись вперед в кресле, упершись локтями в стол и запев заливистым баритоном.

Берар неотрывно смотрел на сидевшую напротив него мадам Азер. Она же, не в силах выдерживать его взгляд, потупилась, уставившись в тарелку. Неудобство, ею испытываемое, Берара ничуть не смущало. Азер покручивал в пальцах трубку, Стивен изучал поверх головы певуна стену. Мадам Берар с горделивой улыбкой взирала на мужа, дарившего песню хозяевам дома. Мадам Азер, покраснев, поерзывала в кресле под немигающим взглядом Берара.

Когда Берар поводил подбородком, подчеркивая особенно трогательные места, складки на его шее вздрагивали. То была чувствительная баллада, описывающая различные периоды жизни мужчины. Припев ее был таким: «Я был тогда молод, так зеленела листва, / А ныне окончена жатва и лодочка уплыла».

Завершив очередной куплет, Берар выдерживал эффектную паузу, и Стивен позволял себе быстро взглянуть на него – все, закончил? На миг в жаркой столовой повисала совершенная тишина, но за нею следовал новый глубокий вдох и новый куплет.

Исполняя песню, Берар слегка покручивал головой, голос его крепчал от все возраставшего воодушевления, однако взгляд налитых кровью глаз ни на миг не отрывался от лица мадам Азер, как будто голова Берара могла вращаться только на оси этого взгляда. Она же, сделав, по-видимому, усилие над собой, успокоилась и сидела неподвижно, терпеливо снося нескромность его пристального внимания.

– «…и лодочка уплыла-а-а». Ну вот, – сказал он, – выставил, как и обещал, себя дураком.

Все наперебой принялись уверять его, что, напротив, песня была великолепна.

– У папы такой красивый голос, – сказала, зарумянившись от гордости, мадам Берар.

Лицо мадам Азер также зарделось, хоть и от иного чувства. Азер изображал веселье. Стивен чувствовал, как по спине стекает из-под воротника струйка пота. Один лишь Берар никакого стеснения не испытывал.

– Ну что, Азер, не перекинуться ли нам в картишки? Во что будем играть?

– Извини, Рене, – сказала мадам Азер, – у меня немного болит голова. Думаю, мне лучше прилечь. Может быть, месье Рейсфорд согласится сыграть с вами вместо меня?

Стивен встал, мадам Азер поднялась со стула. Последовали протесты и встревоженные расспросы Бераров, однако мадам Азер заверила их, что в остальном чувствует себя превосходно. Берар склонился над ее рукой, мадам Берар поцеловала хозяйку дома во все еще рдевшую щеку. Когда она направилась к двери – высокая, неожиданно обретшая внушительность женщина в кроваво-красной юбке, волочившейся за нею по полу, Стивен заметил на ее голом предплечье несколько веснушек.

– Перейдем в гостиную, – предложил Азер. – Месье, уверен, вы не откажетесь присоединиться к нам за картами.

– Да, конечно, – с натужной улыбкой согласился Стивен.

– Бедная мадам Азер, – сказала мадам Берар, когда все уселись за карточный стол. – Надеюсь, она не простудилась.

Азер усмехнулся:

– Нет-нет. Нервы, не более того. Забудьте об этом. Такое нежное создание, – пробормотал Берар. – Думаю, сдавать первым следует вам, Азер.

– И тем не менее, – сказала мадам Берар, – головная боль может означать начало лихорадки.

– Мадам, – ответил Азер, – уверяю вас, никакой лихорадки у Изабель нет. Она – женщина нервного склада. Ну бывают у нее головные боли и разного рода мелкие недомогания. Но это ничего не значит. Поверьте мне, я хорошо знаю жену и научился мириться с ее маленькими слабостями.

Он бросил на Берара заговорщицкий взгляд, тот хмыкнул.

– Зато у вас, мадам, здоровье, по счастью, крепкое.

– Выходит, она всегда страдала мигренями? – гнула свое мадам Берар.

Губы Азера растянулись в узкой улыбке.

– Такова малая цена, которую приходится платить мужу. Ваш ход, месье.

– Что? – Стивен опустил взгляд на карты. – Простите. Задумался.

На самом деле он вглядывался в улыбку Азера, пытаясь понять, что она может значить.

Берар снова завел с Азером разговор о забастовке, во время которого оба с уверенной быстротой выкладывали карты на стол.

Стивен старался сосредоточиться на игре и одновременно завести разговор с мадам Берар. Но та оставалась безразличной к его вниманию, зато всякий раз, когда к ней обращался муж, лицо ее озарялось внутренним светом.

– Что против этих забастовщиков требуется, – говорил Азер, – так это человек, который не испугается их угроз. Я не желаю видеть, как мое дело приходит в упадок из-за притязаний нескольких бездельников. Кто-то из нас, хозяев, должен собраться с силами и уволить всех до единого.

– Боюсь, это приведет к беспорядкам. Толпа ведь может и разбушеваться, – сказал Берар.

– Только не на голодный желудок.

– Не уверен, Рене, что вам, члену городского совета, стоит участвовать в столкновениях подобного рода.

Берар собрал колоду, стасовал, его толстые пальцы проворно сдали карты. Покончив с этим, он закурил сигару и откинулся в кресле, щеголевато расправив жилет на большом животе.

Вошла служанка – спросить, не нужно ли чего-нибудь господам. Стивен подавил зевок. В дорогу он отправился еще вчера, и теперь ему мила была мысль о скромной комнате с крахмальными простынями и видом на бульвар.

– Нет, спасибо, – сказал Азер. – Ступайте спать, но по дороге зайдите к мадам Азер и скажите, что я загляну к ней попозже, посмотреть, как она.

На миг Стивену показалось, что он заметил, как мужчины снова обменялись заговорщицкими полувзглядами, однако, посмотрев на Берара, он убедился, что тот изучает карты, которые веером держит в руке.

Наконец гости собрались уходить; Стивен попрощался с ними. Он постоял у окна гостиной, глядя на них в свете горевшего на крыльце фонаря. Берар надел цилиндр – точно возвращающийся домой из оперы барон; облаченная в пелерину, раскрасневшаяся мадам Берар взяла мужа под руку. Азер, склонившись к нему, говорил что-то – торопливым шепотом.

Пошел теплый дождь, размывая края каждой уличной колеи, звучно стуча по листьям платанов. Оконное стекло покрылось жирной на вид пленкой, затем на нем стали проступать крупные капли, сбегавшие вниз. Сквозь них в стекле отражалось бледное лицо наблюдавшего за уходом гостей Стивена, его высокая фигура с засунутыми в карманы руками, невозмутимые пристальные глаза, наклон тела, говоривший о юношеском хладнокровии, взращенном силой воли и необходимостью. Лицо Стивена заставляло многих относиться к нему с опаской, ибо не позволяло догадаться, чем может обернуться каждое из его не допускавших однозначного истолкования выражений, – вспышкой гнева или неохотным согласием.

Поднявшись в свою комнату, он некоторое время вслушивался в звуки ночи. Где-то в тиши дома покачивалась на петлях и постукивала по стене незакрепленная ставня. Из глубины парка доносилось уханье совы. Ему вторили нерегулярные хрипы и всхлипы узких водопроводных труб.

Стивен уселся за письменный стол у окна, открыл записную книжку со страницами в голубую линейку. Половина уже была заполнена чернильными строками, которые пучками вырывались из-за отчерченного красным левого поля, перекрывая синеву линий. Записи сопровождались датами – впрочем, между ними имелись пропуски в несколько дней, а то и недель.

Дневник Стивен вел уже пять лет – вняв совету директора классической школы, в которой учился. Часы, потраченные на греческий и латынь, снабдили его ненужными, но крепко засевшими в голове познаниями, которые легли в основу придуманного им шифра. Когда предмет описания становился щекотливым, он менял пол своих персонажей и описывал их поступки и свои реакции на них фразами, которые для случайного читателя никакого смысла не имели.

Он писал и негромко посмеивался. Скрытность была качеством, которое ему пришлось развить в себе, преодолев врожденную прямоту и вспыльчивость. В одиннадцать лет пылкость и обостренное чувство справедливости Стивена приводили в отчаяние его учителей, но постепенно он научился говорить негромко и сохранять спокойствие, не доверять своим порывам, ждать и наблюдать.

Манжеты он расстегнул несколько раньше и теперь, подперев лицо ладонями, смотрел перед собой в пустую стену. Внезапно до него донесся звук, на сей раз производимый не ставней и не водой – более пронзительный, человеческий. Вот он раздался снова, и Стивен, прислушиваясь, пересек комнату. Открыл дверь, осторожно вышел на площадку лестницы, помня, какой шум создавали этим вечером его шаги. Он был почти уверен, что опознал звук – женский голос, раздававшийся этажом ниже.

Сняв туфли, Стивен тихо переступил порог своей комнаты и начал крадучись спускаться по лестнице. В доме стояла совершенная тьма, – должно быть, Азер загасил по дороге к спальне все лампы. Стивен, чувствуя, как пружинят под его ступнями в носках деревянные ступеньки лестницы, придерживался перил, нащупывая их рукой. Страха он не испытывал.

На площадке второго этажа он в нерешительности остановился, с обескураживающей ясностью осознав вдруг и размеры дома, и число направлений, по которым мог прилететь голос. От площадки уходили три коридора: один, снабженный невысокой ступенькой, вел к переднему фасаду дома, два других тянулись в противоположных направлениях параллельно ему, а затем разветвлялись на новые коридоры. На этом этаже располагались комнаты членов семьи и прислуги, не говоря уже о ванных, моечных и кладовках. Он мог ненароком забрести в спальню кухарки или в салон с китайскими безделушками и шелками времен Людовика XVI.

Стивен напряженно вслушался, на миг задержав дыхание. Голос теперь звучал другой, не факт, что женский, низкий, почти рыдающий, – но и он прервался каким-то глухим стуком. Стивен усомнился, стоит ли ему двигаться дальше. Комнату свою он покинул, поддавшись порыву, решив, что в доме творится неладное; теперь ему казалось, что он просто-напросто лезет в чужую жизнь. Впрочем, колебался он недолго, поскольку понимал: что-то здесь происходит.

Он выбрал коридор, уходивший вправо, и пошел по нему с предельной осторожностью, вытянув перед собой одну руку и придерживаясь другой за стену. Коридор привел его к развилке, и Стивен, взглянув влево, увидел узкую полоску света, пробивавшуюся из-под закрытой двери. Он прикинул, как близко может подойти к этой двери. Слишком удаляться от развилки нельзя, иначе он не успеет отскочить в первый коридор и спрятаться, если из комнаты кто-то выйдет.

Он сделал с полдюжины шагов и остановился, прислушиваясь и затаив дыхание, чтобы не пропустить ни звука. Он чувствовал, как в груди колотится сердце и бьется на шее жилка.

Говорила женщина – тихим бесцветным голосом, в котором прорывалась безысходность отчаяния. Она о чем-то просила, хотя слов было не разобрать; впрочем, некоторые из них, выражавшие накал чувств, звучали чуть громче. Стивен уловил: «Рене», «умоляю тебя», «дети». Даже эти скудные свидетельства позволили ему узнать голос мадам Азер, который вскоре снова прервался звуком глухого удара, уже слышанным им раньше. Голос умолк, словно женщина задохнулась, и тут же сменился стоном, вызванным – судя по высоте тона – болью.

Стивен прошел еще немного вперед, уже не держа из осторожности руки перед собой, но прижимая сжатые кулаки к ребрам. Не дойдя до двери пары шагов и подавив поднимавшуюся в душе волну гнева, смешанного с растерянностью, он остановился. И тут ясно услышал мужчину, несколько раз повторившего сломленным, неуверенным голосом одно-единственное слово, перешедшее в рыдание. Затем раздались шаги.

Развернувшись на месте, Стивен ринулся под прикрытие первого коридора, понимая, что преступил предел, который сам себе поставил. Едва свернув за угол, он услышал голос Азера: «Есть здесь кто-нибудь?» Стивен побежал к лестнице, на ходу вспоминая, какие препятствия могут ему встретиться на пути – времени на осторожности не оставалось. От самого основания лестницы, ведущей на третий этаж, он увидел проникавший из-под его двери свет, перескакивая через ступеньки, влетел в комнату, рванулся к настольной лампе и погасил ее, отчего она качнулась, стукнув по столешнице.

Он замер в центре комнаты, прислушиваясь. Шаги достигли лестницы. Если Азер поднимется сюда, то удивится, что гость, полностью одетый, стоит посреди темной комнаты. Стивен бросился к кровати и скользнул под покрывало.

Пролежав минут десять, он решил, что угроза миновала и можно раздеться. Закрыл дверь и ставни маленького окошка и присел, уже в пижаме, за письменный стол. Перечитал написанное им чуть раньше: дорога из Лондона, французский поезд, появление на бульваре дю Канж. Здесь были краткие характеристики Азера и его жены, ловко завуалированные, и изложение впечатления, произведенного на него Азером и обоими его детьми. Однако о том, что поразило его пуще всего, не без удивления обнаружил Стивен, он не написал ни слова.