Онлайн чтение книги Голубой Марс Blue Mars
Часть четвертая. Зеленая Земля

На Земле тем временем все события меркли в тени большого наводнения.

Его причиной послужила серия крупных извержений вулканов под Антарктическим ледяным щитом. Земля под ним – она несколько напоминала провинцию долин и хребтов в Северной Америке – настолько продавилась под тяжестью льда, что опустилась ниже уровня моря. А когда начались извержения, лава и газы расплавили лед над вулканами, вызвав огромные смещения; при этом в нескольких местах быстро размывающейся линии налегания под лед стала проникать вода из океана. Огромные разрушающиеся острова льда откалывались вдоль берегов моря Росса и залива Ронне. Когда же эти острова уносило прочь океанским течением, разломы продвигались в глубь материка, а вихревые потоки вызвали ускорение процесса. В следующие за первыми большими разломами месяцы антарктические моря заполнились огромными плоскими айсбергами, вытеснившими столько воды, что уровень моря стал расти по всему миру. Вода продолжала наполнять впадину в западной Антарктиде, где раньше был лед, размывая его остатки по кусочку, пока ледяной щит не исчез совсем и на его месте не образовалось неглубокое новое море, бурлящее от продолжающихся подводных извержений, которые по силе были сравнимы с теми, что образовали Деканские траппы в поздний меловой период.

И спустя год после начала извержений площадь Антарктиды уменьшилась почти вдвое: восточная Антарктида, похожая на полумесяц, и Антарктический полуостров, похожий на занесенную льдом Новую Зеландию, а между ними – неглубокое море, булькающее и полнящееся обломками ледяных гор. В целом же в мире уровень воды поднялся на семь метров выше прежнего.

Со времен последнего ледникового периода, то есть уже десять тысяч лет, человечество не сталкивалось с природными бедствиями такого масштаба. И в этот раз оно коснулось не нескольких миллионов охотников и собирателей из кочевых племен, но пятнадцати миллиардов цивилизованных граждан, живших в высоких и хрупких социотехнологических зданиях, которые находились в серьезной опасности обрушения. Все крупные прибрежные города уже были затоплены, целые страны, такие как Бангладеш, Голландия и Белиз, – смыты водой. Большинство несчастных, кто жил в этих низко расположенных районах, успели переместиться повыше – все-таки вода пришла скорее как прилив, нежели как приливная волна, – и теперь примерно десятую-пятнадцатую часть населения планеты составляли беженцы.

Мировое сообщество, разумеется, оказалось не готово к такого рода ситуациям. Даже в лучшие времена людям пришлось бы нелегко, а начало двадцать второго века было не лучшим моментом для этого. Численность населения продолжала расти, ресурсы все заметнее истощались, между богатыми и бедными, правительствами и наднационалами повсюду обострялись конфликты – катастрофа грянула в самый разгар кризиса.

И в некоторой степени свернула его. Перед лицом безысходности мира всякая борьба за власть потеряла значение, многое превратилось в фантасмагорию. Теперь, когда целые народы терпели бедствие, законность прав собственности и извлечения выгод блекла в сравнении с новыми проблемами. ООН возникла посреди хаоса словно водоплавающий феникс и принялась исполнять роль информационного центра по ликвидации чрезвычайной ситуации, занимаясь вопросами миграций в глубь материков через государственные границы, строительства временного жилья, распространения продовольствия и припасов. Учитывая характер этой работы и делая акцент на спасении людей, Швейцария и «Праксис» вышли на передовую помощи ООН. Также из мертвых восстали ЮНЕСКО и Всемирная организация здравоохранения. Индия и Китай, крупнейшие из серьезно пострадавших государств, получили в текущей ситуации значительное влияние, и от того, как они решали действовать, зависело многое в мире. Заключив союзы друг с другом, с ООН и новыми партнерами, они отказались от помощи «Группы одиннадцати» и наднационалов, впутавшихся в дела большинства правительств стран «Одиннадцати».

Однако, с другой стороны, катастрофа лишь обострила кризис. Наднационалы сами из-за потопа оказались в весьма любопытном положении. Перед его началом они были поглощены тем, что обозреватели прозвали надраспрями, борясь друг с другом за контроль над мировой экономикой. Несколько крупных наднациональных супергрупп пытались завладеть полным контролем над странами с сильнейшей промышленностью и подбить под себя тех, кто все еще был вне их влияния, – Швейцарию, Индию, Китай, «Праксис», так называемые страны Мирового Суда и прочие. Сейчас, когда значительная часть населения Земли была занята борьбой с наводнением, наднационалы в основном пытались восстановить свою былую власть. Общественное мнение часто связывало их с бедствием либо как причину, либо как грешников, понесших наказание, – такую версию, созданную примитивным мышлением, было выгодно использовать как Марсу, так и другим антинаднациональным силам, которые активно старались повергнуть наднационалов, пока те слабы. «Группа одиннадцати» и другие промышленно развитые страны, ранее сотрудничавшие с наднационалами, теперь пытались сохранить свое население в живых и не могли существенно помочь крупным конгломератам. А люди по всей планете бросали прежнюю работу и присоединялись к борьбе с наводнением. Предприятия, находящиеся во владении работников по принципу «Праксиса», возникали все чаще и, занимаясь спасательными работами, в то же время предлагали всем своим сотрудникам пройти процедуру омоложения. Некоторые из наднационалов удерживали свою рабочую силу, перестраиваясь таким же образом. И так борьба за власть продолжалась на нескольких уровнях, но на каждом из них из-за катастрофы протекала в новом ключе.

В этих обстоятельствах Марс стал землянам совершенно безразличен. Нет, конечно, с ним было связано много интересного, но часть землян проклинали марсиан как неблагодарных детей, бросивших своих родителей в час нужды, – это был один из многих примеров плохой выручки в беде, который приводили для сравнения со столь же многочисленными хорошими откликами. В этот час все были либо героями, либо злодеями, и марсиан обычно принимали за злодеев, крыс, бегущих с тонущего корабля. Также их часто рассматривали как потенциальных спасателей, несколько неопределенным образом, – что, в общем, также служило примером примитивного мышления, хотя во мнении, что на соседней планете формируется новое общество, было нечто обнадеживающее.

Таким образом, народ Земли пытался справиться со стихией. К общему ущербу теперь прибавились резкие изменения климата: увеличился слой облаков, которые теперь отражали больше солнечного света, приведя к снижению температуры, проливным дождям, часто губившим такие необходимые урожаи и иногда проходившим там, где редко шли раньше, – в Сахаре, Мохаве, северном Чили, – приводя большое наводнение далеко в глубь материка, по сути, распространяя его влияние повсюду. При том что эти новые мощные бури обрушивались на сельскохозяйственные культуры, человечество задумалось о голоде: теперь всякое международное сотрудничество попало под угрозу, казалось, всех уже не накормить, слышались трусливые голоса о введении приоритетности пострадавших. Так вся Земля целиком оказалась в смятении, как муравейник, разворошенный палкой.

Такой была Земля летом 2128-го – переживала невиданную прежде катастрофу, непрекращающийся всеобщий кризис. Допотопный мир уже казался не более чем дурным сном, из которого их всех грубо вырвали, ввергнув в еще более опасную реальность. Из огня да в полымя, да; некоторые пытались вернуться в огонь, тогда как другие старались втащить их в полымя. И никто не знал, что случится дальше.

Скаждым днем Ниргала все сильнее сжимали невидимые тиски. Майя много стонала и ворчала, Мишелю и Саксу, казалось, все было нипочем: первый был счастлив оказаться в этом путешествии, второй – слишком поглощен наблюдением за конгрессом на горе Павлина. Они жили в небольшом вращающемся помещении корабля под названием «Атлантис», которое за пять месяцев полета должно было ускориться настолько, чтобы центробежная сила изменилась с марсианской на эквивалентную земной и оставалась таковой на протяжении почти половины пути. Этот метод применялся уже несколько лет, с тем чтобы приспособить эмигрантов, решивших вернуться домой, делегатов, летающих туда и обратно, и уроженцев Марса, решивших посетить Землю. Но всем им приходилось трудно. Многим уроженцам Марса на Земле становилось плохо, некоторые даже умерли. Поэтому важно было оставаться в гравитационном отсеке, выполнять упражнения, делать прививки.

Сакс и Мишель по утрам делали зарядку, Ниргал и Майя расслаблялись в ванной, сострадая друг другу. Майя, конечно, наслаждалась тоской, как и всеми своими эмоциями, включая ярость и хандру, в то время как Ниргал тосковал по-настоящему, пока пространство-время искривляло его, повергая в еще более сильные муки, такие, что каждая клетка его тела отзывалась болью. Это его пугало – усилия, без которых он не мог даже дышать, мысли о масштабе планеты. В огромность Земли трудно было поверить!

Он пытался поговорить об этом с Мишелем, но тот был отвлечен, предвкушая встречу с Землей и готовясь к ней. Сакса же занимали события на Марсе. Ниргала встреча на Павлине не заботила – он считал, что она не будет иметь долгосрочного эффекта. Местные, поселившиеся на необжитых территориях, жили так, как сами хотели, и под властью ВП ООН, и при новом правительстве будут жить так же. Джеки могла преуспеть, став президентом, и это было бы совсем скверно, – но что бы ни случилось, их отношения превратились в некую странную телепатию, которая временами напоминала страстный роман, но столь же часто – яростное соперничество между братом и сестрой или даже внутреннее противоречие шизофреника. Наверное, они были близнецами – кто знал, какие алхимические эксперименты проводила Хироко над эктогенами? – хотя нет: Джеки была дочерью Эстер. Он знал об этом. Если это имело какое-то значение. К его огорчению, она казалась ему его вторым «я»; но это было против его воли, и также против его воли у него каждый раз резко учащался стук сердца, стоило ему ее увидеть. Это же послужило одной из причин, по которой он решил присоединиться к экспедиции на Землю. И сейчас он отдалялся от Джеки со скоростью пятьдесят тысяч километров в час, но она все еще была видна на экране. Она радовалась работе конгресса и своему участию в нем. И теперь ей предстояло стать одним из семи членов исполнительного совета – он и ожидал чего-то вроде этого.

– Она рассчитывает, что история пойдет своим обычным курсом, – заметила однажды Майя, когда они сидели в ванной и смотрели новости. – Власть – как материя, у нее есть сила притяжения, она сгущается и начинает притягивать частицы. Местная власть, рассеянная по куполам… – Она выразительно пожала плечами, демонстрируя уверенность в провале надежд Джеки.

– Может, это новая звезда, – предположил Ниргал.

Она рассмеялась.

– Да, возможно. Но тогда она начнет сгущаться снова. Такова гравитация истории – власть стягивается к центру, пока не образуется случайная новая. Это новое втягивание. Мы увидим такое и на Марсе, попомни мои слова. И Джеки будет в самом центре… – Она умолкла, прежде чем добавить: «Сука», чтобы не задеть чувств Ниргала. И с любопытством взглянула на него, словно задумавшись, как он мог бы помочь ей в ее нескончаемой войне с Джеки. Маленькие новые звезды сердец…

В последние дни одного g самочувствие Ниргала никак не улучшалось. Ему было страшно ощущать силу зажима в своем дыхании и мыслях. У него болели суставы. На экранах он видел изображения бело-голубого шара, оказавшегося Землей, и костяной пуговицы Луны, выглядящей удивительно плоской и мертвой. Но это были лишь изображения на экране, не значившие для него ничего в сравнении с болящими ступнями и колотящимся сердцем. Затем голубая планета внезапно распустилась и заполнила экран целиком, ее искривленный лимб стал белой линией, голубая вода была вся покрыта узорами из белых завитков облаков, между которыми проглядывали материки, будто иллюстрации к полузабытой сказке – Азия, Африка, Европа, Америка.

К финальному спуску и аэродинамическому торможению вращение гравитационного отсека остановилось. Ниргал, оказавшись в невесомости и чувствуя себя бесплотным воздушным шаром, подтянулся к окну, чтобы увидеть все своими глазами. Несмотря на стекло и тысячи километров расстояния детали были видны с удивительной четкостью.

– Вот это вид! – сказал он Саксу.

– Хм, – отозвался Сакс и переместился к окну.

Они смотрели на Землю, голубеющую впереди.

– Ты когда-нибудь боялся? – спросил Ниргал.

– Боялся?

– Ну да.

Сакс на протяжении путешествия находился не в лучшей форме: ему приходилось многое объяснять.

– Страх, опасение, все в этом роде.

– Да, думаю, да. Боялся. Недавно. Когда понял, что… заблудился.

– А я боюсь сейчас.

Сакс удивленно на него взглянул. Затем подплыл и коснулся руки Ниргала, ласково, непохоже на себя.

– Мы здесь, – сказал он.

Падение… Из Земли теперь торчало десять космических лифтов. Некоторые из них представляли собой так называемые провода с расщепленными жилами. Они делились на два пучка, касавшиеся планеты севернее и южнее экватора, где было удручающе мало места для расположения «гнезда». Один такой провод буквой Y тянулся к филиппинской провинции Вирак и Убагуме на западе Австралии, другой – к Каиру и Дурбану. Тот, по которому спускались они, раздваивался в нескольких десятках тысяч километров над Землей, и северный конец уходил в Порт-оф-Спейн, Тринидад, а южный – в Бразилию, в район Арипуаны, города, появившегося в результате экономического бума на притоке Амазонки, названном рекой Теодора Рузвельта.

Они выбрали северное, тринидадское ответвление. Из их кабины была видна бо́льшая часть западного полушария с центром в бассейне Амазонки, где по зеленым легким Земли тянулись прожилки бурой воды. Вниз и вниз. За пять дней спуска планета стала ближе настолько, что заполнила все пространство под ними, и давящая гравитация предыдущих полутора месяцев вновь заключила их в свою хватку и принялась сжимать, сжимать, сжимать… Во время короткого периода микрогравитации Ниргал перестал чувствовать свой вес и теперь хватал ртом воздух. Каждый вдох давался с трудом. Стоя перед окном, ухватившись руками за поручень, он смотрел сквозь облака на ярко-голубое Карибское море и насыщенную зеленью Венесуэлу. Сток Ориноко в море выглядел как пятно в форме древесного листа. Край неба складывался из изогнутых белых и бирюзовых полос, над которыми чернело космическое пространство. И все вокруг блестело. Облака были такие же, как на Марсе, только плотнее, гуще и белее. Вероятно, на его сетчатку или зрительный нерв оказывалось дополнительное давление, возникшее из-за возросшей гравитации, и цвета казались ему более насыщенными. Звуки же стали громче.

Вместе с ними лифтом спускались дипломаты ООН, помощники из «Праксиса», представители медиа – и все они надеялись, что марсиане уделят им некоторое время для общения. Ниргалу было трудно на них сосредоточиться, трудно было их слушать. Казалось, будто они все странным образом не знают, где находятся, – а они были в пятистах километрах над Землей и быстро летели вниз.

Долгий последний день. Они вошли в атмосферу, и провод направил их кабину к зеленому квадрату Тринидада, в огромный комплекс «гнезда» рядом с заброшенным аэропортом, чьи полосы смотрелись как серые руны. Лифтовая кабина спустилась к бетонной громадине, затормозила и остановилась.

Ниргал оторвал руки от поручня и осторожно подошел к остальным, тяжелыми-тяжелыми шагами, чувствуя весь свой вес. Так они спустились по телетрапу, и Ниргал ступил на пол здания на Земле. Внутренняя обстановка в «гнезде» напоминала ту, что была на горе Павлина, что казалось совершенно неуместным, – ведь воздух был соленым, плотным, горячим, тяжелым и обладал металлическим привкусом. Ниргал шел быстро, как мог, чтобы поскорее выбраться наружу и наконец увидеть земной пейзаж. Его преследовали и окружали люди, но помощники из «Праксиса» проложили ему путь сквозь растущую толпу. Здание было огромным, судя по всему, он мог выбраться отсюда на метро, но пропустил его. Впереди виднелась открытая дверь, он подошел к ней и шагнул в проем. Чувствуя легкое головокружение от усилий, он вышел в слепящий свет. Чистая белизна. Она пахла солью, рыбой, листьями, смолой, дерьмом и пряностями – как в какой-то безумной теплице.

Его зрение пыталось приспособиться. Голубое небо – с бирюзовым оттенком, как середина лимба, что он видел из космоса, только светлее; над холмами оно было белее, вокруг солнца – серебристым. Туда-сюда двигались черные точки. Провод тянулся далеко в небо. Но смотреть на провод оказалось невозможным из-за слишком яркого неба. Вдали виднелись зеленые холмы.

Он споткнулся, когда его провели к машине – старинной, маленькой и круглой, с откидным верхом и резиновыми шинами. Он опустился на заднее сиденье между Саксом и Майей, затем встал – чтобы лучше видеть. В лучах света виднелись сотни, тысячи людей, одетых в удивительные наряды, неоновые шелка, розовые, сиреневые, сизые, золотые, цвета морской волны одежды, украшения, перья, головные уборы.

– Карнавал, – объяснил им кто-то с переднего сиденья. – Мы одеваемся в костюмы на карнавал и на День открытия Америки, когда Колумб впервые прибыл сюда. Он был четыре дня назад, но мы продлили фестиваль до вашего прибытия.

– А какое сегодня число? – спросил Сакс.

– День Ниргала! Одиннадцатое августа.

Они медленно ехали по улицам между рядами ликующих людей. Одна группа была одета так, как были одеты местные перед прибытием европейцев, и дико улюлюкала. Розовые губы, белые зубы, коричневые лица. Голоса лились, словно музыка, все пели. Люди, сидевшие в машине, говорили с таким же акцентом, как Койот. В толпе некоторые носили маски с его лицом – истрепанное лицо Десмонда Хокинса, растянувшееся в каких-то невозможных эмоциях. И слова – Ниргал считал, что слышал все возможные искажения английского, но понимать тринидадцев ему удавалось лишь с трудом; из-за акцента, дикции, интонаций – он сам не знал, почему. Он обильно потел, но ему все равно было жарко.

Машина, тряская и медленная, пробравшись по живому коридору, доехала до обрыва. Дальше начиналась гавань, теперь погруженная в мелководье. Здания утопали в воде, стоя в грязной пене, покачивающейся на невидимых волнах. Весь район превратился в приливную заводь, дома казались огромными раскрытыми ракушками, причем некоторые проломились, из их окон заливалась и выливалась вода, а между ними ходили весельные лодки. Лодки побольше были привязаны к уличным фонарям и столбам линий электропередачи. Дальше, за зданиями, на подсвеченной солнцем голубой воде покачивались парусные лодки, каждая с тремя-четырьмя косыми парусами. Зеленые холмы высились с правой стороны, образуя открытую бухту.

– Рыбацкие лодки еще проходят по улицам, но крупные судна используют бокситовые доки в точке «Т», вон там, видите?

На холмах переливалось полсотни зеленоватых оттенков. Пальмы в низинах завяли, и их желтые листья висели поникшие. По ним можно было определить зону приливов: выше все оставалось зеленым. Улицы и здания словно высечены посреди растительного мира. Зеленое и белое, как в детских видениях Ниргала, только здесь эти два основных цвета были отделены и заключены в голубом яйце моря и неба. Путешественники находились чуть выше самих волн, но горизонт тянулся так далеко! Это было внезапное свидетельство величины этой планеты. Неудивительно, что раньше думали, что она плоская. Белая вода плескалась по улицам, издавая шум такой же громкий, как восхищенная толпа.

В буйстве запахов внезапно появился новый, смоляной запах, принесенный ветром.

– Смоляное озеро у Ла-Брея все выбрали и увезли, осталась только черная яма в земле да маленький водоем, который используется локально. А запах, что вы сейчас чувствуете, идет от этой новой дороги над водой.

Асфальтированная дорога возникла словно мираж. Люди обступили проезжую часть, черную, как их волосы. Одна девушка взобралась на их машину, чтобы повесить ожерелье из цветов Ниргалу на шею. Сладкий цветочный аромат выделялся на фоне острого запаха соли. Духи и благовония, гонимые горячим монотонным ветром, также отдавали смолой и пряностями. Стальные барабаны, такие знакомые во всем этом шуме, стучали, играя здесь марсианскую музыку! Слева от них вершины крыш в затопленном районе теперь поддерживали полуразваленные дворики. Душок стоял такой, будто в теплице что-то пошло не так и все завяло, воздух был горячий и влажный, и все сияло и поблескивало на свету. Пот стекал по телу Ниргала ручьем. Люди приветствовали их с крыш затопленных домов, с лодок, качающихся вверх-вниз среди пены и цветов. Черные волосы на их головах блестели, будто хитин или украшения. Зыбкий деревянный док был заполнен несколькими музыкальными коллективами, игравшими разные мелодии одновременно. Под ногами были рассыпаны рыбьи чешуйки и лепестки цветов, в воде плавали серебристые, красные, черные точки. Цветы, что им бросали, мелькали на ветру разноцветными полосами – желтые, розовые, красные. Водитель повернулся к ним, не смотря на дорогу:

– Послушайте, как дугла играют соку, местную музыку, слушайте, как соревнуются пять лучших групп в Порт-оф-Спейн.

Они проехали старый район – заметно, что он застроен очень давно, здания были сложены из мелкого крошащегося кирпича и накрыты сморщенной металлической кровлей или даже тростником. И все казалось древним, мелким, и люди тоже были мелкими и темнокожими.

– В деревнях индусы, в городах негры. Тринидад и Тобаго смешивает их, и получаются дугла.

Трава застилала землю, проглядывала из каждой трещины в стене, росла на крышах, в рытвинах, всюду, кроме участков с новым, еще не потрескавшимся асфальтом, – это был взрывной всплеск зелени, тянущейся из всех поверхностей земли. А густой воздух исходил паром!

Затем они покинули старый район и оказались на широком асфальтированном бульваре, по обе стороны которого высились крупные деревья и мраморные здания.

– Эти наднациональные небоскребы казались выше, когда их строили, но теперь они ничто по сравнению с проводом.

Кислый пот, сладкий пар, все светится зеленью – он закатил глаза, мучительно справляясь с тошнотой.

– У тебя все нормально?

Насекомые жужжали, воздух был таким горячим, что он не мог даже предположить, какая стояла температура – она была просто за пределами его шкалы восприятия. Он тяжело уселся между Майей и Саксом.

Машина остановилась. Он снова встал, не без труда, и выбрался из нее. Идти было тяжело: он валился с ног, все плыло перед глазами. Майя крепко держала его за руку. Он коснулся своих висков, задышал ртом.

– У тебя все нормально? – спросила она озабоченно.

– Да, – ответил Ниргал и попытался кивнуть.

Теперь они ехали по комплексу новых простеньких зданий. Неокрашенное дерево, бетон, голая грязь, покрытая теперь раздавленными лепестками цветов. И повсюду – люди, почти все в карнавальных костюмах. В глазах – ощущение палящего солнца, оно никак не проходило. Его повели к деревянному помосту, под которым ликовала толпа.

Миловидная темноволосая женщина в зеленом сари, перевязанном белым кушаком, представила четверку марсиан всем собравшимся. Лежащие за ними холмы согнулись, будто зеленые огоньки под сильным западным ветром; теперь стало прохладнее, чем прежде, ослабли запахи. Майя встала перед микрофонами и камерами, и всех этих лет как не бывало – она говорила четкими, отделенными друг от друга предложениями, которые встречали живой отклик слушателей, словно звучали вопрос-ответ, вопрос-ответ. Знаменитость, за которой следил весь мир, довольная своей харизмой, она выдавала им то, что показалось Ниргалу похожим на ее речь в Берроузе в переломный момент революции, когда она сплотила и увлекла толпу в парке Принцесс. Или на что-то в этом роде.

Мишель и Сакс отказались говорить и подманили Ниргала, чтобы тот вышел навстречу толпе и зеленым холмам, тянущимся вверх к самому солнцу. Какое-то время он стоял и не слышал собственных мыслей. Белый шум радостных возгласов, плотные звуки в еще более плотном воздухе.

– Марс – это зеркало, – произнес он в микрофон, – в котором Земля видит собственную суть. Переезд на Марс стал очищающим путешествием, сорвавшим прочь все, кроме самого необходимого. То, что прибыло туда, было насквозь земным. А то, что происходило потом, служило выражением земных мыслей и земных генов. А значит, мы можем принести больше пользы родной планете не какой-то материальной помощью в виде редких металлов или новых разновидностей генов, но тем, что поможем увидеть самих себя. Заметить весь невообразимый масштаб. Так мы внесем свой небольшой вклад в создание великой цивилизации, готовящейся вот-вот вступить в права. Мы – примитивные представители неизвестной цивилизации.

Громкие овации.

– Вот как мы видим это на Марсе – как длительный процесс эволюции, сквозь века – к справедливости и миру. Люди будут учиться и придут к пониманию того, что зависят друг от друга и от своей планеты. На Марсе мы поняли, что лучший способ выразить эту взаимозависимость – жить, чтобы отдавать, следуя культу сострадания. Каждый человек свободен и равен в глазах других, каждый трудится на благо всех. И этот труд делает нас еще более свободными. Не нужно признавать никакой иерархии, кроме одной: чем больше мы отдаем, тем величественнее становимся. И сейчас во время большого наводнения, побуждаемые большим наводнением, мы видим расцвет этого культа сострадания, проявляющийся на обеих наших планетах одновременно.

Он сидел в окружении шума. Затем разговоры смолкли и началось что-то вроде публичной пресс-конференции, где они отвечали на вопросы миловидной женщины в зеленом сари. Ниргал вместо ответов задавал ей свои вопросы, расспрашивая о новом комплексе зданий, где они находились, о положении острова, и она отвечала поверх комментариев и смеха довольной толпы, все еще наблюдавшей за ними из-за стены репортеров и камер. Женщина оказалась премьер-министром Тринидада и Тобаго. Как она объяснила, эта маленькая страна, занимавшая два острова, бо́льшую часть прошлого столетия была против своей воли подчинена власти наднационального «Армскора», и лишь с началом наводнения они, наконец, разорвали этот союз «и все остальные колониальные связи». При этих словах толпа заулюлюкала! И она улыбнулась, довольная своим народом. Ниргал понял, что она тоже была дугла и удивительно красивой женщиной.

Комплекс, в котором они находились, как объяснила премьер-министр, был одним из десятков госпиталей, построенных на обоих островах, с тех пор как началось наводнение. Их строительство было для островитян первостепенным делом в условиях их новой свободы. Они создавали центры, помогавшие жертвам наводнения, давая им всем сразу и кров, и работу и оказывая медицинскую помощь, включавшую процедуру омоложения.

– Все ее проходят? – спросил Ниргал.

– Да, – ответила женщина.

– Хорошо! – произнес удивленный Ниргал: раньше он слышал, что на Земле это редкость.

– Думаете? – сказала премьер-министр. – У нас говорят, что это приведет к некоторым затруднениям.

– Да, действительно приведет. Но я считаю, это все равно необходимо делать. Предоставить лечение всем, а потом думать, что можно сделать.

Прошла минута или две, прежде чем можно было хоть что-то расслышать среди всеобщего гомона. Премьер-министр попыталась успокоить людей, но из толпы вышел невысокий мужчина в модном коричневом костюме, встал перед женщиной и продекламировал в микрофон, раззадоривая людей с каждым новым предложением:

– Марсианин Ниргал – сын Тринидада! Его папа, Десмонд Хокинс-Безбилетник, Койот Марса, из Порт-оф-Спейн, и у него еще осталось здесь много сторонников! «Армскор» купил нефтяную компанию и пытался купить и остров, но они связались не с тем островом! Дух вашего Койота не взялся из ниоткуда, маэстро Ниргал, он появился на Т-и-Т! Он странствовал там, учил всех по законам Т-и-Т, и теперь там все стали дугла, понимают путь дугла и охватили им весь Марс! Марс – это Тринидад и Тобаго!

При этих словах толпа восторжествовала, и Ниргал, следуя порыву, подошел к мужчине и обнял его, а потом отыскал лестницу и спустился к людям, и те обступили его со всех сторон. Он находился в гуще запахов. Слишком шумно, чтобы думать. Ниргал прикасался к людям, пожимал руки. Люди прикасались к нему. А их взгляды! Каждый из них был ниже его ростом, это их смешило, и в каждом лице был целый мир. Черные точки оказались у него перед глазами, и внезапно все потемнело. Он испуганно огляделся вокруг: на западе масса облаков стянулась над темной полосой моря, и передняя ее кромка заслонила солнце. И пока он находился в толпе, облачная гряда наползла на остров. Толпа рассыпалась: люди переместились в укрытия деревьев, под навесы, на вместительные крытые автобусные остановки. Майя, Сакс и Мишель потерялись где-то в толпе. Облака были темно-серыми в нижней части, а выше – белыми и прочными, но непрерывно изменяющимися. Задул сильный прохладный ветер, и по грязи застучали крупные капли. Четырех марсиан затолкали под крышу открытого павильона, где для них было приготовлено место.

Затем дождь хлынул так, как Ниргал не видывал прежде: он лил стеной, грохотал, громко хлестал по внезапно расширившимся лужам и ручьям, все взрывалось миллионами маленьких белых капель, и целый мир снаружи их павильона оказался размыт падающей водой, превратившись в единую смесь зеленых и бурых оттенков.

Майя усмехнулась:

– Как будто на нас проливается целый океан!

– Столько воды! – воскликнул Ниргал.

Премьер-министр пожала плечами:

– Такое случается каждый день в сезон дождей. Сейчас дождя выпадает еще больше, чем раньше, хотя и тогда было немало.

Ниргал тряхнул головой и почувствовал, что у него стучит в висках. Во влажном воздухе было больно дышать. Ему казалось, будто он тонет.

Премьер-министр что-то им объясняла, но Ниргал едва ее слушал: так у него болела голова. Любой участник движения за независимость мог устроиться на работу в филиале «Праксиса», и в первый год работы такие участники строили центры спасения. Процедура омоложения являлась обязательной при поступлении каждого работника и проходила в нововыстроенных центрах. При этом можно было поставить имплантаты для ограничения рождаемости – с возможностью потом их удалить либо оставить на постоянной основе, и многие ставили их, чтобы внести вклад в общее дело.

– Детей потом заведем, время еще будет.

Но люди хотели здесь работать – желающими были почти все. «Армскору» пришлось объявить те же условия для сотрудников, что и в «Праксисе», чтобы сохранить людей, поэтому не было большой разницы, на какую организацию работать: на Тринидаде все было одинаково. Только что прошедшие процедуру выходили и строили новые дома, занимались сельским хозяйством или производили медицинское оборудование. Тринидад процветал перед наводнением, совместив в себе крупные запасы нефти и инвестиции наднационалов в «гнездо». Постепенно, в годы, следовавшие за прибытием непрошеных наднационалов, здесь сложилась традиция, благодаря которой сформировалась основа сопротивления. Теперь же у них развивалась целая инфраструктура, связанная с процедурой омоложения. Их положение вселяло надежду. Каждый лагерь вокруг центров спасения вмещал в себя кандидатов на прохождение лечения, которые сами и отстраивали свой лагерь. Разумеется, люди были готовы защищать подобные места. Если бы даже «Армскор» захотел завладеть этими лагерями, его силам безопасности было бы крайне трудно их взять. А если бы удалось, это принесло бы захватчикам мало пользы, ведь у тринидадцев уже было все для лечения. Поэтому «Армскор» мог лишь попытаться прибегнуть к геноциду, если бы захотел, а в остальном возможностей вернуть контроль над ситуацией у него было не много.

– Остров просто ушел от них, – заключила премьер-министр. – И ни одна армия не может это изменить. Это конец экономической касты – и вообще самого этого понятия. Это нечто новое, вклад дугла в историю, как вы сказали в своей речи. Как маленький Марс. Поэтому, когда вы здесь, видите нас, вы, внук нашего острова, вы, кто многому научил нас в своем прекрасном новом мире, – для нас это нечто особенное. Истинный праздник. – Она лучезарно улыбнулась.

– А кто тот мужчина, который там выступал?

– О, это Джеймс.

Дождь вдруг прекратился. Показалось солнце, отовсюду начал подниматься пар. Среди его белизны по коже Ниргала покатился пот. Он никак не мог перевести дух. Белый пар, черные плывущие точки.

– Кажется, мне лучше прилечь.

– О да, да, конечно. Должно быть, вы совершенно истощены. Пройдемте с нами.

Его отвели в небольшой флигель, в светлую комнату из бамбуковых досок, где не было ничего, кроме матраца на полу.

– Боюсь, матрац вам будет коротковат.

– Неважно.

Его оставили одного. Что-то в этой комнате напоминало ему интерьер домика Хироко в роще на берегу озера в Зиготе. Не только бамбук, но и размер и форма комнаты – и что-то неуловимое, может быть, вплывающий внутрь зеленый свет. Присутствие Хироко ощущалось так сильно и неожиданно, что, когда все остальные покинули комнату, Ниргал рухнул на матрац, свесив ноги с края, и заплакал в полном смятении чувств. У него болело все тело, но сильнее всего – голова. Затем он перестал плакать и погрузился в глубокий сон.

Он проснулся в маленькой темной комнате, где пахло зеленью. Он не мог вспомнить, где находился. А когда перекатился на спину, в голове вспыхнуло: Земля. Услышал шепот – и сел, испуганный. Приглушенный смех. Его схватили и прижали к матрацу чьи-то руки – но они принадлежали кому-то из друзей, он это сразу почувствовал.

– Тс-с! – произнес кто-то и поцеловал его.

Еще кто-то возился с его ремнем и пуговицами. Женщины, две, три… нет, две, обильно надушенные жасмином и чем-то еще, с двумя запахами духов, обе горячие. С потной, лоснящейся кожей. Кровь стучала у него в висках. Такое случалось с ним всего раз или два, когда он был моложе и новые крытые каньоны казались новыми мирами, а новые девушки хотели забеременеть или поразвлечься. После месяцев воздержания во время перелета стискивать женские прелести, целовать и получать поцелуи казалось ему раем, и первоначальный страх растаял под натиском рук, губ, грудей и переплетенных ножек.

– Сестрица Земля, – выдохнул он.

Откуда-то издалека доносилась музыка – пианино, стальные барабаны и таблы, – почти заглушаемая звуками ветра, гуляющего в бамбуке. Одна из женщин сидела на нем сверху, прижав его к матрацу, и ощущение ее ребер, скользящих под его руками, было незабываемым. Не разрывая поцелуя, он вошел в нее. В голове у него все еще больно стучало.

В следующий раз он проснулся взопревший и голый на матраце. По-прежнему было темно. Он оделся, вышел из комнаты и, пройдя по темному коридору, оказался на закрытом портике. Там тоже царил мрак – он проспал весь день. Майя, Мишель и Сакс сидели за столом с большой группой людей. Ниргал заверил их, что не голоден, хотя на самом деле было совсем наоборот.

Он подсел к ним. Там, в недостроенном, влажном лагере, они сидели на кухне под открытым небом. Перед ними в сумраке светился желтым костер, играя узорами на их темных лицах и отражаясь в ярких белках глаз и на зубах. Все сидевшие за столом смотрели на Ниргала. Несколько девушек улыбались, их волосы блестели, словно головные уборы из драгоценных камней, и на мгновение Ниргал испугался, что от него несет запахами секса и духов, но в дыме от костра и ароматах дымящихся, приправленных специями блюд на столе, это не могло быть заметным: в таком буйстве запахов нельзя было вычислить источник ни одного из них. И все же обонятельная система взрывалась при виде еды, горячей и пряной, с карри и кайенским перцем, кусками рыбы и рисом, овощами, обжигающими губы и горло, так что, немного поев, следующие полчаса он провел, морщась, втягивая запахи через нос и выпивая воду стаканами, чувствуя, как у него горит голова. Кто-то дал ему дольку засахаренного апельсина, и та слегка остудила ему горло. Он съел несколько горько-сладких долек.

Когда трапеза завершилась, они прибрали стол вместе, как в Зиготе или Хираньягарбхе. Снаружи танцующие начали кружить вокруг костра, одетые в сюрреалистические карнавальные костюмы и маски в виде голов зверей и демонов, точно как во время Fassnacht в Никосии. Правда, здесь маски были более тяжелыми и странными: демоны с множеством глаз и большими зубами, слоны, богини. Деревья чернели на фоне неясной черноты неба с крупными мерцающими звездами, а ветви и листья вверху были то зелеными, то черными, то снова зелеными, а затем окрашивались огнем, когда языки пламени поднимались выше, словно следуя ритму танца. Низенькая девушка с шестью руками, каждая из которых двигалась в танце, подошла к Ниргалу и Майе сзади.

– Это танец Рамаяна, – сообщила она. – Старый, как сама цивилизация, и он о Марсе, Марс мы называем Мангала.

Она знакомым движением сжала Ниргалу плечо, и он вдруг снова почуял исходивший от нее аромат жасмина. Уже не улыбаясь, девушка вернулась к костру. Таблы по нарастающей воздымались к выпрыгивающему пламени, и танцующие испускали крики. Каждый их удар отдавался у Ниргала в висках, и, несмотря на апельсины, его глаза все еще слезились от острого перца.

– Знаю, это странно, – проговорил он, – но кажется, мне опять нужно поспать.

Проснувшись перед рассветом, он вышел на веранду, чтобы посмотреть на небо, освещенное, почти как на Марсе, сначала черное, затем фиолетовое, красное, розовое и, наконец, потрясающе цианово-голубое, цвета тропического земного утра. Голова все еще болела, будто чем-то набитая, но теперь он хотя бы чувствовал себя отдохнувшим и готовым вновь сворачивать горы. Позавтракав зелено-коричневыми бананами, он вместе с Саксом присоединился к группе местных, чтобы проехаться по острову.

Куда бы они ни поехали, в его поле зрения всегда находились сотни человек. Все они были невелики ростом, причем в деревнях – смуглыми, как он, а в городах – несколько темнее. Повсюду разъезжали крупные фургоны, служившие передвижными магазинами для малолюдных деревень. Ниргал удивился худобе окружающих его людей: физический труд сделал их жилистыми и мускулистыми, иначе их руки и ноги были бы тонкими, как спички. На их фоне молодые девушки напоминали цветы, достигшие пика своей красоты.

Когда люди понимали, кто перед ними, то спешили поприветствовать его и пожать руку. Сакс, глядя на Ниргала, понимающе качал головой.

– Бимодальное распределение, – произнес он. – Не то чтобы видообразование, но, может, и оно, если пройдет достаточно времени. Островная дивергенция, очень по-дарвински.

– Я марсианин, – согласился Ниргал.

Их строения находились посреди зеленых джунглей, которые постоянно пытались отвоевать свою территорию. Более старые здания были сложены из глинобитного кирпича, почерневшего от старости и слившегося с землей. Рисовые поля располагались уступами, но настолько плавными, что казалось, будто холмы находились много дальше, чем на самом деле. А рисовые побеги имели такой светло-зеленый оттенок, которого на Марсе сроду не бывало. Вообще же здешняя зелень оказалась такой яркой, что Ниргал не мог припомнить, что видел где-нибудь подобное. Все это давило на него, такое многообразное и насыщенное, и солнце припекало ему спину.

– Это из-за цвета неба, – объяснил ему Сакс, когда Ниргал сказал ему про яркость растений. – Марсианское небо слегка приглушает зелень.

Воздух был плотным, влажным, прогорклым. На далеком горизонте светилось море. Ниргал кашлянул, вдохнул ртом воздух и постарался не обращать внимание на пульсирующую боль в висках.

– У тебя маловысотная болезнь, – предположил Сакс. – Я читал, что такое случалось с жителями Гималаев и Анд, которые спускались к уровню моря. Это от уровня кислотности в крови. Нужно было приземлиться где-нибудь повыше.

– Почему мы этого не сделали?

– Они хотели, чтобы ты появился здесь, потому что Десмонд родом отсюда. И это твоя родина. И кажется, там уже разгорелся спор о том, кто следующий приютит нас.

– Неужели здесь тоже спорят?

– Полагаю, даже больше, чем на Марсе.

Ниргал издал стон. Тяжелый, удушливый воздух…

– Я пробегусь, – сказал он и припустил вперед.

Поначалу все шло хорошо: он выполнял привычные движения, получал от организма ответные реакции, напоминавшие ему, что он все еще был собой. Но когда он попытался ускориться, то не сумел войти в ритм лунг-гом-па, при котором бег становился сродни дыханию, действием, которое можно было выполнять бесконечно. Вместо этого он начал ощущать в легких давление от тяжести воздуха и от взглядов тех низкорослых людей, мимо которых он пробегал. От веса собственного тела у него разболелись суставы. Он весил более чем вдвое больше, чем прежде, и по ощущениям словно нес еще одного человека на спине, хотя нет – весь этот вес находился внутри него. Будто кости превратились в свинец. Легкие горели и тонули одновременно, их нельзя было прочистить даже кашлем. Теперь позади него появились высокие люди, одетые в западном стиле, – они ехали на маленьких трехколесных велосипедах, разбрызгивая воду в каждой попадавшейся им луже. Но когда он прошел, то на дорогу вышли местные, не давая проехать велосипедистам; когда местные говорили или смеялись, на их темных лицах сверкали белки глаз и зубы. Лица же велосипедистов не выражали ничего – они лишь были устремлены к Ниргалу. Но отстранить толпу эти высокие никак не могли.

Ниргал направился обратно к лагерю, свернув на новую дорогу. Зеленые холмы теперь сияли справа от него. Каждый шаг болью отдавался в ногах, отчего те по ощущениям стали походить на горящие стволы деревьев. Он побежал, ему было больно от бега! А голова будто превратилась в гигантский воздушный шар. И все влажные растения, казалось, тянулись к нему, сотни оттенков зеленого слились в одну цветную полосу, заполнившую весь мир. И еще были плавающие черные точки.

– Хироко, – выдохнул он и продолжил бег теперь уже со слезами, стекающими по лицу. Но никто не сумел бы отличить его пот от его слез. – Хироко, все не так, как ты говорила!

Он ввалился в грязно-желтое здание комплекса, и несколько десятков человек проводили его к Майе. Как есть, истекая потом, он обхватил ее руками и, положив ей голову на плечо, зарыдал.

– Нам нужно в Европу, – сердито сказала Майя кому-то за его спиной. – Глупо было привозить его в эти тропики.

Ниргал обернулся. Там стояла премьер-министр.

– Так уж мы здесь живем, – сказала она, посмотрев на Ниргала с досадой и гордостью в глазах.

Но Майю это не впечатлило.

– Мы летим в Берн, – заявила она.

Они добрались до Швейцарии на маленьком космоплане, предоставленном «Праксисом». Во время перелета они смотрели на Землю с высоты тридцать тысяч метров – голубая Атлантика, скалистые горы Испании, несколько напоминающие Геллеспонт, затем Франция и, наконец, белая гряда Альп, не похожая ни на что, что Ниргалу приходилось видеть раньше. В прохладе вентилируемого космоплана Ниргал чувствовал себя как дома, хоть и ощущал сожаление по поводу того, что не смог вынести открытого воздуха на Земле.

– В Европе тебе будет легче, – заверила его Майя.

Ниргал же думал о приеме, который им устроили.

– Они тебя любят, – сказал он. Все еще ошеломленный, он сумел заметить, что остальных троих послов дугла приняли с такой же теплотой, как и его. Но Майя пользовалась особым почетом.

– Они просто рады, что мы выжили, – сказала Майя, пропустив его слова мимо ушей. – Им кажется, что мы вернулись из мертвых, будто каким-то магическим образом. Они думали, что мы умерли, понимаешь? С шестьдесят первого и аж до прошлого года они считали, что первая сотня погибла. Шестьдесят семь лет! А сейчас, когда мы вот так вернулись, при этом наводнении, когда весь мир меняется… да, для них это похоже на сказку. Выход из подполья.

– Но вернулись не все.

– Да, – она почти улыбнулась. – С этим им еще предстоит свыкнуться. Они думают, что Фрэнк жив, как и Аркадий, и даже Джон – хотя его убили задолго до шестьдесят первого и все об этом знали! По крайней мере, какое-то время. Но люди склонны к забывчивости. Это было давно. И с тех пор чего только не случалось. А люди хотят, чтобы Джон Бун был жив. Поэтому они забывают Никосию и говорят, что он до сих пор в подполье. – Она коротко и беспокойно улыбнулась.

– Как с Хироко, – заметил Ниргал, чувствуя комок в горле. На него накатила волна печали – точно как в Тринидаде, – такая, что лишает всех красок и приносит боль. Он верил, всегда верил, что Хироко была жива и пряталась где-то со своими людьми в южных горах. Это помогло ему справиться с потрясением от новости о ее исчезновении – еще тогда он не сомневался, что она сбежала из Сабиси, чтобы потом объявиться в тот момент, который сочтет нужным. Он был в этом уверен. Хотя теперь, по причине, которую сам не мог назвать, эта уверенность пропала.

В кресле рядом с Майей сидел Мишель с кислой миной на лице. Ниргал вдруг почувствовал, будто смотрится в зеркало: он знал, что на его лице такое же выражение, буквально ощущал это. И его, и Мишеля терзали сомнения – насчет Хироко и насчет чего-то другого. Никто не знал, что мучит Мишеля, но тот явно не был настроен на беседу.

И из другой части самолета за ними обоими, Ниргалом и Мишелем, наблюдал Сакс – своим типичным птичьим взглядом.

Начав снижение параллельно великой северной гряде Альп, они приземлились на полосу, окруженную зелеными полями. Затем их проводили по прохладному строению, из тех, какие были и на Марсе, и, спустившись вниз по лестнице, они сели в поезд, который с металлическим звуком проскользил к поверхности, вывез их из здания, провез по зеленым полям, и уже спустя час они оказались в Берне.

Там улицы были забиты дипломатами и репортерами, каждый из которых носил на груди бейдж и рвался поговорить с прибывшими. Город был маленький, старый, но крепкий, как скала: ощущение скопившейся в нем власти буквально витало в воздухе. Вдоль узких мощеных улочек теснились каменные здания с аркадами, вечные, как горы. S-образная река Аре заключала основную часть города в одно большое ярмо. Толпившиеся в том квартале люди – главным образом европейцы, эти пытливого вида белые, повыше большинства землян, – околачивались здесь, поглощенные своей болтовней, роясь вокруг марсиан и их охраны, теперь состоявшей из швейцарской военной полиции в голубой униформе.

Ниргал, Сакс, Мишель и Майя получили комнаты в главном офисе «Праксиса», который располагался в небольшом каменном здании у самой реки Аре. Ниргалу казалось удивительным стремление швейцарцев строиться как можно ближе к ней: подъем уровня воды даже на пару метров приведет к беде, но им было все равно. Очевидно, они контролировали реку достаточно плотно даже при том, что та спускалась с самой крутой горной гряды, что Ниргалу когда-либо приходилось видеть! Вот оно, настоящее терраформирование – неудивительно, что дела у швейцарцев так хорошо шли и на Марсе.

Здание «Праксиса» стояло всего в паре кварталов от старого центра города. Несколько офисов в средней части полуострова, рядом со швейцарским федеральным правительством, занимал Мировой Суд. И каждое утро они прогуливались по вымощенной булыжником главной улице, Крамгассе, невероятно чистой, свободной и пустой по сравнению с любой улицей Порт-оф-Спейна. Они миновали средневековую башню с часами, отличающимися украшенным орнаментом циферблатом и стрелками, напоминающими какую-нибудь алхимическую диаграмму Мишеля, преобразованную в трехмерный объект; затем зашли в здание Мирового Суда, где побеседовали о положении на Марсе и на Земле с многочисленными группами – представителями ООН, национальных правительств, сотрудниками наднациональных компаний, благотворительных организаций, прессой. Все желали знать, что происходит на Марсе, что Марс собирался предпринять дальше, чем мог бы помочь Земле. Ниргал без труда общался с большинством тех, кого ему представляли; они вроде бы вполне понимали ситуацию на обеих планетах, не питали ложных надежд относительно способности Марса каким-либо образом «спасти Землю». Они не ожидали ни возврата контроля над Марсом, ни установления мирового наднационального порядка, который имел место перед наводнением.

Однако, судя по всему, марсиан оградили от людей, которые были настроены к ним более враждебно. Майя была в этом совершенно уверена. Она обратила внимание на то, насколько часто переговорщики и интервьюеры проявляли то, что она называла «террацентричностью». По сути, их ничто не волновало, кроме дел на Земле; Марс в некотором роде представлял интерес, но не был так уж важен. Стоило Майе указать на это отношение однажды, и Ниргал стал подмечать его снова и снова. Это возымело на него успокаивающее действие. Конечно, подобное мышление существовало и на Марсе: там местные уроженцы неизбежно бывали ареоцентричными, и это выглядело логичным и отвечало природе вещей.

Вскоре ему стало казаться, что именно с землянами, проявлявшими особо сильный интерес к Марсу, возникало больше всего трудностей. Сюда относились определенные представители наднационалов, чьи корпорации серьезно вложились в терраформирование, а также члены правительств стран, страдающих от перенаселения и готовых с радостью выслать на Марс побольше людей. И он сидел на встречах с людьми из «Армскора», «Субараси», Китая, Индонезии, «Амекса», Индии, Японии и Японского наднационального совета, слушал их предельно внимательно и старался больше задавать вопросы, чем говорить сам. Там он увидел, что некоторые из их верных до этого момента союзников, особенно Индия и Китай, были готовы отступиться от своих обязательств и стать для них серьезной проблемой.

Когда он рассказал об этом Майе, та многозначительно кивнула, помрачнев.

– Наша единственная надежда на то, что нас спасет большое расстояние, – произнесла она. – Наше счастье, что до нас можно добраться только космическим перелетом. Поэтому какого бы развития ни достигла транспортная система, для эмиграции всегда будет существовать бутылочное горлышко. Тем не менее нам необходимо постоянно оставаться начеку. Только здесь об этом лучше сильно не распространяться. И вообще здесь лучше говорить поменьше.

Во время обеденных перерывов Ниргал просил своих сопровождающих – а его каждую секунду сопровождали более десятка человек – проводить его в кафедральный собор, который, как кто-то ему объяснил, здесь называли Чудовищем. С одной его стороны высилась башня, на которую можно было подняться по узкой спиральной лестнице, и почти каждый день Ниргал делал несколько глубоких вдохов и взбирался по ней, задыхаясь и потея ближе к верхушке. В ясные дни, которые выпадали не часто, ему удавалось разглядеть вдали за открытыми арками верхнего помещения неровную альпийскую гряду, которая, как он узнал, называлась Бернским высокогорьем. Зубчатая, белая, она тянулась от горизонта к горизонту, точно какой-нибудь марсианский уступ, только вся покрытая снегом – вся, кроме треугольных скал, обнаженных с северной стороны и имеющих светло-серый цвет, не похожий ни на что на Марсе. Гранит. Гранитные горы, возникшие при столкновении тектонических плит. И было видно, с какой несокрушимой силой это произошло.

Между этой величественной белой грядой и Берном находилось множество хребтов поменьше – травянистых холмов, похожих на те, что видели в Тринидаде, и холмов, заросших темно-зелеными хвойными лесами. Здесь было столько зелени, что Ниргал вновь изумился тому обилию растительной жизни Земли, тому, как литосфера была накрыта плотным древним одеялом биосферы.

– Да, – проговорил однажды Мишель, глядя вместе с ним на этот пейзаж. – Сейчас биосфера проникла даже во многие высокогорные районы. Жизнь течет ручьем повсюду, все буквально кишит ею.

Мишелю не терпелось побывать в Провансе. Это было рядом – всего час перелета или ночь в поезде, а все, что происходило в Берне, для него было не более чем бесконечными политическими пререканиями.

– Наводнение, революция, вспышка на солнце – они все равно будут продолжать свое! Вам с Саксом это по силам, вы можете делать то, что нужно делать, лучше, чем я.

– А Майя тем более.

– В общем, да. Но ее я хочу взять с собой. Она должна это увидеть, иначе не сможет понять.

Майя, однако, была поглощена переговорами с ООН, которые теперь, когда на Марсе приняли новую конституцию, приобретали все более серьезный характер. ООН все еще выступала в интересах наднационалов, тогда как Мировой Суд поддерживал новые «кооперативные демократии», так что многочисленные споры, возникавшие в залах для заседаний и по видеосвязи, выходили бурными, живыми, а иногда даже ожесточенными. Одним словом, важными – и Майя выходила на эту битву каждый день, а потому не могла допустить и мысли о том, чтобы уехать в Прованс. Она говорила, что бывала в молодости на юге Франции и теперь не питала особого интереса к его посещению, даже вместе с Мишелем.

– Она говорит, там не осталось пляжей! – пожаловался Мишель. – Как будто в Провансе, кроме них, ничего нет!

Как бы то ни было, ехать она отказалась. И наконец, спустя несколько недель, Мишель, пожав плечами и печально смирившись с ее решением, отправился туда сам.

В день его отъезда Ниргал провожал его на железнодорожную станцию в конце главной улицы и стоял, помахивая рукой медленно набиравшему скорость поезду. В последний момент Мишель высунул голову из окна и, широко ухмыльнувшись, помахал Ниргалу. Тот был потрясен, увидев это беспримерное выражение его лица, столь быстро сменившее уныние от отсутствия Майи. Затем Ниргал ощутил радость за друга, а после этого – вспышку зависти. Ведь у него самого не было такого места, отправиться в которое он счел бы за счастье, – ни одного такого места ни на одной из планет.