Онлайн чтение книги Бойся своих желаний
2. Резиновый трап

За восемнадцать лет до только что описанных событий

Февраль 1968 года

СССР, воздушное пространство близ берегов Камчатки

Нынче на частных самолетах какая только шелупонь ни летает, от певца средней руки до начальника управления магистральных трубопроводов всероссийской корпорации «Мосгаз»! А ведь сорок лет назад все: и вице-короли, и президенты, звезды зарубежной и тем паче советской эстрады – пользовались самыми тривиальными, рейсовыми. Только генералы, попросим заметить, причем по обе стороны Атлантики, летали литерными бортами намного чаще, чем теперь: они обеспечивали столь много привилегий им приносившее и еще больше сулившее бесперебойное противостояние двух мировых систем с различным социальным строем.

Итак, большинство из ста одиннадцати пассажиров самолета «Боинг семьсот семь», совершающего ** февраля 1968 года рейсовый трансатлантический перелет по маршруту Ванкувер – Токио, мирно спали. Командир борта Джон Киркпатрик также пребывал в своем кресле в некоем оцепенении. Методично гудят моторы, автопилот выправляет курс, ночь, они высоко над облаками… И вдруг командир услышал в своих наушниках голос, говоривший по-английски как на явно неродном языке, с резким, рубленым выговором человека, привыкшего повелевать:

– Борт двадцать три – пятнадцать! Борт двадцать три – пятнадцать! Отвечайте!

Киркпатрик стряхнул с себя оцепенение и осторожно промолвил:

– Слушаю вас.

– С вами говорит полковник Фиодоров, Военно-Воздушные силы Советского Союза. Ваш самолет нарушил воздушное пространство СССР. Повторяю: вы грубо нарушили воздушное пространство Советского Союза. Ваш самолет должен быть немедленно уничтожен.

– Господин полковник, меня зовут Джон Киркпатрик, я капитан борта двадцать три – пятнадцать. У меня на борту сто одиннадцать пассажиров. Мы мирное судно, повторяю: мы – мирное судно!

– Капитан, у меня на борту – две ракеты класса воздух – воздух. И пушка калибра тридцать миллиметров. И я имею приказ уничтожать, не вступая в переговоры, всякого, кто вторгнется в воздушное пространство Советского Союза.

Минуту назад, когда диалог в радиоэфире только начинался, капитан, на мгновение прикрыв рукой микрофон, дал указание второму пилоту немедленно определиться с местоположением лайнера в пространстве. Заметим, что до начала эпохи джи-пи-эс-приемников (во всяком случае, на гражданских судах, а про военные мы не знаем) оставалось еще как минимум пятнадцать лет. И тут, когда речь в наушниках зашла про самонаводящиеся ракеты, второй пилот продемонстрировал своему командиру полетную карту, от вида которой на лбу Джона проступила испарина. Их самолет и вправду углубился в воздушное пространство СССР – как минимум на сто пятьдесят миль и, если верить карте, нарушил границу советской империи не менее часа назад – не столь давно пройдя над совершенно секретным советским укрепрайоном на Камчатке.

– Господин полковник, – проговорил в микрофон капитан гражданского лайнера, адресуясь к русскому летчику и внутренне обмирая, – я вынужден принести свои извинения. Мое воздушное судно и вправду непреднамеренно нарушило ваше воздушное пространство. Я немедленно меняю курс с тем, чтобы как можно скорее покинуть запретную зону. Еще раз прошу меня простить.

– Капитан, вы не будете менять курс, – донеслась команда в наушниках. – Повторяю: курс не менять, как меня поняли?

– Понял вас хорошо.

– Продолжайте двигаться прежним курсом, а я немедленно выхожу на связь с моим командованием на земле, чтобы получить дальнейшие инструкции насчет вас, как поняли меня?

– Я понял вас, господин полковник, но прошу еще раз учесть, что мы гражданское судно и у нас на борту более ста гражданских лиц, в том числе…

– Конец связи, – не дослушал Киркпатрика советский военный летчик.

«Господи, – взмолился тут своему далекому и почти напрочь забытому ирландскому богу первый пилот, – помоги нам, спаси от гнева этих безбожников-большевиков, от которых всего можно ожидать! Пощади, боже, меня! Хотя бы даже не ради меня самого, а ради несчастных людей, что доверились мне – как я доверяюсь тебе, господи! – и дремлют сейчас в своих креслах, и даже не ведают, что может с ними произойти!..»

– Капитан, – прошептал второй пилот и даже постучал для верности циркулем в карту, – давайте поменяем курс, через двадцать минут мы выйдем из советского воздушного пространства, они даже не успеют договориться со своим командованием о том, как с нами поступить, бюрократия у русских еще похлеще нашей, мы успеем сделать ноги – а, капитан?

– Мальчик мой! Ты забыл – с русскими шутки плохи. Будь мы с тобой вдвоем, на истребителях, тогда б мы еще побегали. Ты не помнишь, что тащишь за собой сто одиннадцать душ?

А в наушниках снова прорезался советский летчик:

– Капитан Киркпатрик, покачайте крыльями в знак того, что слышите и хорошо понимаете меня. Я вошел с вами в визуальный контакт.

– К сожалению, не вижу вас, полковник Фиодоров, – ответил американец ирландского происхождения.

– Это оттого, – хохотнул русский, – что у вас в кабине нет телевизионного прицела. Или есть?

– Нет-нет, – испугался Киркпатрик, – что вы, конечно же, нет. Я выполняю ваш приказ: качаю крыльями в знак того, что хорошо вас понимаю.

– О’кей, мой американский друг!

Настроение советского летчика с момента последнего выхода в эфир явно улучшилось. Наверное, он получил одобрение своим действиям от собственных начальников.

– Теперь слушай мою команду, – продолжил русский полковник, – вы переходите на эшелон семь с половиной и ложитесь на курс двести шестьдесят пять. Как поняли меня?

– Какова наша цель, полковник?

– Наша цель – коммунизм! – снова хохотнул советский летчик. («Может, он берет в полет флягу с водкой и время от времени взбадривает себя?») – А ваша цель: совершить посадку на территории Советского Союза в точке, которая вам будет указана в дальнейшем. Повторите, как поняли меня – ваш эшелон, ваш курс?

– Да ведь это – захват воздушного судна, полковник!

– Это – ПЕРЕхват, капитан! Вы что, отказываетесь подчиниться?

– Какова цель нашей посадки на вашем аэродроме?

– Возможно, вам расскажет об этом мое командование. А может, и нет. А я как раз не уполномочен обсуждать с вами эти вопросы. Эй, почему вы не меняете курс, капитан, как мы с вами договорились?

– А мы – договорились?

– Вы не поняли моего приказа, капитан?

– Приказа? Мы что – военнопленные? У меня гражданское судно, полковник, напоминаю вам!

– Вы отказываетесь подчиниться?!

Какая-то прямо шлея – а может, зловредный ген твердолобых ирландских предков – вдруг заставили капитана Киркпатрика, такого всегда невозмутимого, теперь необъяснимо и гибельно упрямиться. Однако он продолжал стоять на своем:

– Я не понимаю, товарищ полковник, с какой стати я обязан исполнять ваши приказы.

Второй пилот с все возрастающим и переходящим в страх удивлением следил за поведением своего старшего коллеги. «Господи, помоги! – взмолился он – не сумрачному католическому богу Киркпатрика, а своему, легкому, все понимающему, протестантскому. – Мало нам всем было одного упрямого ирландца, мистера президента Джона Ф. Кеннеди, – который схватился с русским бараном-хохлом Хрущем и чуть не вверг всех нас в карибскую катастрофу. И этот, мой командир, – туда же! Хочет нам всем тут местный, локальный конец света устроить! С Советами не шутят!»

– Не спорьте. Мистер Киркпатрик, я вас умоляю, – прошептал помощник.

– Вы спрашиваете, почему обязаны исполнять мои приказы? – доносилось из наушников. – Да хотя бы потому, что у меня на борту – ракеты, и пушка, кстати, есть.

– А у меня – два сенатора Соединенных Штатов и член японского парламента, и двое корейских проповедников, и, между прочим, всемирно известные музыканты, квартет «Битлз» – слышали о таком?..

– Капитан, – скучающим тоном урки, старшóго по камере, проговорил русский полковник, – я начинаю обратный отсчет. Когда скажу «ноль», я нажму ту самую кнопку. Она, кстати, действительно красного цвета. И даже если вы умеете делать противоракетный маневр (а мне почему-то кажется, что умеете), все равно, напомню, у меня не одна, а ДВЕ ракеты, от двух не увернетесь, даже ваши «Фантомы» над Вьетнамом не уворачиваются. И не забывайте про тридцатимиллиметровую пушку. Итак, время пошло… готовность к бою тридцать секунд… двадцать девять… двадцать восемь…

– Полковник, четыре всемирно известных музыканта! Сенаторы! Парламентарии! Мирные люди!..

– Двадцать три, двадцать два…

– Мистер Киркпатрик, какая вас муха укусила, они же нас всех погубят, делайте, как он говорит! – не выдержал помощник.

– Вы еще ответите, полковник, – перед своим же командованием!

– Восемнадцать, семнадцать…

– Я вас прошу, кэп, да что ж вы делаете?! – заголосил помощник.

– Ладно, черт с вами, полковник Фиодоров, я ложусь на указанный вами курс. Чем вам еще покачать, чтобы доказать, что я понял вас хорошо?

– Двенадцать. Одиннадцать…

– Черт, черт! Ухожу на эшелон семь с половиной, курс – два шесть пять, как поняли меня, полковник?

И, наконец, голос в наушниках – как глас Бога, как весть о помиловании:

– Понял вас, мистер Киркпатрик. И зачем, спрашивается, было столько упрямиться? Валяйте, выполняйте!

Второй пилот не мог, да и не хотел сдержать вздох облегчения. Честно говоря, он бы с большим удовольствием съездил Киркпатрику по морде.

– Дамы и господа, с вами говорит командир корабля Джон Киркпатрик, – не прошло и пяти минут, а голос первого пилота (с некоторой даже завистью определил пилот второй) звучал уже совершенно как обычно: то есть уверенно-снисходительно, фамильярно-задушевно, такому голосу хотелось доверять. – Наш самолет начал снижение. Через десять, много пятнадцать минут он совершит посадку – однако не совсем там, где мы все намеревались быть, не в городе Токио, Япония, а несколько в другом месте. Хочу обратить ваше внимание, что наша посадка не вызвана неисправностями, абсолютно все системы корабля работают нормально. Но так сложились обстоятельства, что мы довольно скоро окажемся на земле. На той самой, на которой и я, и мой экипаж, как, уверен, и многие из вас, давно мечтали побывать. Так случилось, что наш самолет в процессе полета благодаря усилиям команды, – снисходительный взгляд в сторону второго пилота, – слегка заблудился. И теперь, чтобы пополнить запасы горючего и продовольствия, нам потребуется совершить промежуточную посадку – как вы думаете, где? – в России, в Сибири! Честно говоря, я весь в предвкушении! Наземные службы, разумеется, предупреждены о нашем визите, мы связались с ними, и они, дамы и господа, заверяю вас, весьма радушны. Я не уверен, будут ли они встречать нас чаем из самовара, своими знаменитыми пирожками и балалайками, но мы не окажемся для них незваными гостями. Пусть вас не беспокоит отсутствие у всех нас российских въездных виз, советские власти не станут предъявлять нам по этому поводу претензий и сажать нас в свои широко известные, – легкий смешок, – сибирские лагеря ГУЛАГа. Полагаю, что через пару часов мы продолжим свой полет. Впрочем, если кто-то захочет задержаться в гостеприимной Сибири, – новый смешок, – я думаю, вам с удовольствием скажут: велкам!

А руки командира Киркпатрика в то самое время выполняли привычную работу: руль чуть вправо и слегка от себя: соскальзывая вниз по сторонам «коробочки», подбираясь к заветной глиссаде над незнакомым аэродромом – явно военным, предназначенным для стратегической авиации, с трудно произносимым именем Кырыштым. А мозг, как о занозе, помнил о кружащем где-то там, в невидимой черной вышине, полковнике Фиодорове с его, черт его дери, двумя ракетами класса воздух – воздух и тридцатимиллиметровой пушкой.

– Господин Джон Киркпатрик? – в наушниках раздался другой голос: гораздо более уверенный в себе и лучше изъясняющийся на английском, даже с аристократическим выговором Восточного побережья США. – С вами говорит генерал Васнецов. Мы рады приветствовать вас, ваш экипаж и всех пассажиров на советской земле.

Киркпатрик только что совершил посадку на длиннющей взлетно-посадочной полосе аэродрома Кырыштым, которая явно не часто видела шасси гражданских машин. Если только не допустить, что русские поставили на поток захват пассажирских лайнеров над Охотским морем.

Капитан включил реверс и выпустил на полную закрылки, и благополучно затормозил – а полоса все тянулась, а по обе стороны от нее расстилалась заснеженная тайга… И некуда свернуть, и на мгновение возникла даже в голове странная мысль, что вот так эта дорога будет длиться через непроходимые леса, и длиться – пока, в конце концов, не въедешь по ней прямо в Кремль.

– Прослушайте, пожалуйста, мистер Киркпатрик, – продолжил вещать в наушниках генерал Васнецов, – порядок вашего пребывания на гостеприимной советской земле. Итак. Первым делом всем нам следует позаботиться о пассажирах, верно? Поэтому после того, как вы проедете на указанное нами для стоянки место, мы вывезем всех путешествующих для кормежки и отдыха – автомобили и автобусы уже в пути. К сожалению, трапов, соответствующих вашему воздушному судну, у нас в хозяйстве нет, поэтому вам, к моему глубокому сожалению, придется воспользоваться собственными аварийными. Первыми из самолета должны выйти, как у вас на Западе заведено, путешествующие первым классом. Кто там у вас на борту из важных персон, вы говорите? Сенаторы, парламентарии, проповедники, музыканты?

– Да, десять человек.

– Мы развезем их всех в гостиницы. Лимузины уже на подходе. Далее наступит черед обычных пассажиров.

Послушный парень «Боинг» все катил и катил по гигантской взлетке-просеке в тайге. И экипаж в кокпите, и Киркпатрик не сомневались: пассажиры на своих местах во все глаза глядят в иллюминаторы по сторонам – хотя по совести ничего особо интересного видно-то и не было: мощнейший заснеженный бор, в сравнении с которым даже леса Монтаны и Орегона показались бы пригородным парком. Наконец-то стал виден край посадочной полосы – и рулежная дорожка, опять-таки среди леса, направление на которую показывал защитного цвета советский джип. Киркпатрик осторожно отправился следом за русским внедорожником – и спустя еще две минуты оказался на бетонной площадке, где и остановился.

Площадка была лишена каких-либо строений и иных объектов. Ни ангаров, ни трапов, ни заправщиков, ни автобусов… Абсолютно пустая бетонная поверхность среди леса, и кроме американского самолета – лишь только зеленый, как кузнечик, джип русского производства. Впрочем, если внимательно присмотреться, можно увидеть: по периметру всей площадки, в строгом порядке, на расстоянии метров пяти друг от друга, под сенью окружающих деревьев выстроились советские солдаты в ушанках, шинелях и с автоматами через плечо. И, едва лишь самолет замер и Джон Киркпатрик заглушил моторы, оцепление получило, видимо, команду сомкнуться, потому что каждый солдат сделал шагов двадцать вперед – и в результате могучая, американская, однако безнадежно гражданская воздушная машина оказалась в плотном кольце вооруженных советских парней.

Пока Киркпатрик совершал руление по бесконечной ВПП (явно предназначенной для советских стратегических бомбардировщиков, нацеленных на родные Соединенные Штаты), а затем передвигался по рулежной дорожке и парковался на одинокой площадке, он не переставал исподволь оценивать окружающую обстановку и степень угрозы пассажирам, экипажу и доверенной ему технике. И вдобавок – слушать в наушниках бубнеж генерала Васнецова, который беспрерывно втолковывал ему инструкцию, как следует взаимодействовать с властями в период «кратковременного пребывания на гостеприимной советской земле».

– Ваши пассажиры особой важности, а также впоследствии экипаж будут доставлены в лучшие из имеющихся в нашем распоряжении гостиниц, где обычно проживает офицерский состав, временно командируемый сюда из других воинских частей… К сожалению, мы не имеем достаточного количества мотелей и отелей для того, чтобы разместить всех остальных пассажиров вашего лайнера. Мы отправим их для ночлега в солдатские казармы. Прошу заметить: для того, чтобы создать вашим пассажирам хотя бы минимальные удобства, нам пришлось временно эвакуировать оттуда наш солдатский и сержантский состав и разместить его в полевых условиях в палатки.

Киркпатрик тут хотел буркнуть, что ни он, ни кто бы то ни было из его пассажиров в гости к Советам не напрашивался – однако все же прикусил бойкий ирландский язычок, решил не злить генерала Васнецова. А тот продолжал вещать:

– Автобусы, мистер Киркпатрик, уже подъехали, на кухнях готовится обед, дневальные застилают свежее белье. После эвакуации всех пассажиров и экипажа на борту, как и положено капитану, остаетесь вы один. К вам поднимутся представители советского военного командования, и вы передаете ваш самолет под нашу ответственность.

– Я обязан это сделать? Оставить свою машину вам?

– Вы обязаны это сделать, – подчеркнул советский военный. – А мы просто обязаны его досмотреть. Вы слишком долго путешествовали над нашими водами и землями, в том числе над теми, которые мы предпочитаем никому не показывать.

– У меня на борту нет шпионской аппаратуры, генерал.

– Вот мы и хотим в этом воочию убедиться, сэр. Итак, еще раз: первыми идут сенаторы и проповедники, затем – музыканты, потом все прочие пассажиры, после – экипаж. Вы хорошо меня поняли, мистер Киркпатрик?

– Боюсь, что да. Когда мы сможем продолжить наш полет?

– Когда мы покончим с формальностями, ваш самолет будет заправлен, вы проверите его исправность, а экипаж отдохнет. Заверяю вас, что задерживать и искусственно чинить препятствия вашему отлету мы не станем.

– Мы тоже не хотели бы злоупотреблять вашим гостеприимством, генерал, – галантно отвечал Киркпатрик.

– Что ж, у нас говорят: раньше сядешь – раньше выйдешь, – хохотнул general Vasnietsov. «А они шутники, эти русские – когда все идет по-ихнему». – Давайте начнем эвакуацию, капитан.

– Йес, сэр.

Киркпатрик переключил микрофон на внутреннюю трансляцию и отдал указание стюардессам открыть люки и развернуть трапы экстренной эвакуации.

И в тот же самый миг откуда-то с дороги, скрытно выходящей из леса, вывернули два черных лимузина, похожих одновременно на весь американский автопром пятидесятых годов: с огромными крыльями и полутораспальными капотом и багажником. Лимузины подкатили к самолету и остановились в почтительном отдалении. А из того самого советского джипа, что показывал дорогу пассажирскому лайнеру, выпрыгнули двое высших советских офицеров: один – генерал, с лампасами и тремя звездами на золотых погонах, второй – полковник. Не спеша, можно даже сказать, величаво, они направились к гражданскому лайнеру. А тут и экипаж Киркпатрика сработал, как часы. Две стюардессочки раскрыли первый запасной трап левого борта, одна скатилась по нему и встала на земле страховать пассажиров, вторая замерла наверху у распахнутого люка, обе, умницы, – ни малейшего тебе внимания ни на тайгу вокруг, ни на автоматчиков, ни на советских генералов, словно дело происходит в тренировочном центре.

И вот – покатились: первыми двое конгрессменов, потом косоглазые японские парламентарии, затем – еще более косоглазый корейский проповедник. Все пятеро съезжают по трапу с большим человеческим и гражданским достоинством. Каждому стюардесса помогает подняться, символически отряхивает, каждому козыряет стоящий у подножия трапа советский генерал, а полковник всех новоприбывших провожает по очереди к подкатившему лимузину, подсаживает, улыбаясь. Все в высшей степени политесно – будто бы даже в соответствии с неким разработанным протоколом – хотя вряд ли, подумал Киркпатрик, в СССР существует протокол по части встречи пассажиров лайнеров, захваченных в чужом воздушном пространстве. Или все-таки он есть? Или русские сумели так подготовиться к их встрече за неполные три часа, пока самолет летел до аэродрома Кырыштым?

Гигантский кар, нагруженный пятью американо-японо-корейскими ВИП, отвалил от надувного трапа, а потом на малой скорости удалился в сторону леса. На его место под крыло выдвинулся второй черный лимузин. Киркпатрик, внимательно наблюдающий из своей кабины за сими маневрами, вдруг подумал, что здесь, в сибирской тайге, черные машины выглядят в высшей степени странно. Подобного рода «Понтиаки» или «Шевроле» пилот привык видеть на улицах американских городов в желтом, красном, синем цвете – да еще, как правило, в варианте кабриолет, с несерьезными водилами или компаниями, обвеваемыми всеми ветрами. И теперь лицезреть их родных братьев, выкрашенных в похоронный черный, казалось столь же странно, как если бы субъект, всю жизнь проходивший в гавайке, появился на людях в смокинге. А смокинг, если продолжить сравнение, опять же сильнейшим образом диссонировал с шинелями и ушанками, глухим лесом вокруг, кольцом охраны с автоматами и военным джипом поблизости. Однако вместе с тем – Джон прислушался к себе – никакого страха не было. Он почему-то не беспокоился ни за свою судьбу, ни за будущность пассажиров. Было лишь безмерное любопытство. И в высшей степени интересно, что случится дальше, и до крайности забавно. Ситуация оказалась из тех, с рассказом о которых станешь впоследствии королем вечеринок – да и внукам на закате жизни будет что поведать близ камина с бокалом ирландского.

Между тем церемония встречи подходила, как отчего-то почувствовал первый пилот, к своей кульминации. Со стороны леса к самолету зачем-то выдвинулась еще одна группа военных людей, человек восемь. Приглядевшись, Киркпатрик заметил, что это ни больше ни меньше – военные музыканты. Эдакий полковой оркестрик. Вспыхнула на зимнем солнце медь труб и погасла. Оркестранты подошли к трапу и построились в две шеренги. Вскинули трубы. Парок от их дыхания улетал вверх. Место перед музыкантами занял дирижер – животастый, но перетянутый портупеей. Трубачи, скашивая глаза в пришпиленные к инструментам ноты, грянули довольно слаженно «Марсельезу». И в тот момент абсолютно все солдаты, стоявшие в оцеплении, взяли на караул, а двое дежуривших у трапа высокопоставленных военных вытянулись по стойке «смирно» и поднесли ладони к фуражкам.

«Странно, отчего играют «Марсельезу»? – подумалось Киркпатрику. – Песня хоть и революционная, но это ж французский, кажется, гимн. У русских – другой, а что именно? «Интернационал», кажется?» Однако тут «Марсельеза» словно сама собою перешла в совсем другую мелодию – ее Джон узнал, хотя не слишком жаловал, да и странно было бы не знать, когда родные дети, погодки Джон-младший и Джек, гоняли сингл на своем проигрывателе до посинения. «Love, love, love… – с напряжением задули в трубы советские музыканты тему, сочиненную теми самыми парнями, что присутствовали сейчас на борту «Боинга». А потом: – All we need is love, аll we need is love…»[5]Любовь, любовь, любовь… Всем нам нужна любовь…

И ровно в сей момент на трапе стали возникать музыканты. В руках они держали гитары в чехлах. По именам их Киркпатрик не различал, все четверо были ему на одно лицо. Но парни, вылезавшие один за другим на экстренный трап, выглядели донельзя довольными, и каждый, слыша мелодию собственного сочинения в исполнении русских солдат, приходил натурально в экстаз. Еще в проеме люка, невзирая на мороз, и первый, и второй, и третий, и четвертый, начинали бешено и радостно махать руками, отдавать честь, посылать оркестру воздушные поцелуи, словом, всячески дурачиться. Стюардессы – и та, что регулировала наверху выпуск пассажиров из люка, и нижняя, помогавшая их приземлению, лучились вблизи своих кумиров восторженными улыбками. Киркпатрик ощутил мгновенный приступ ревности – потому как не сомневался, что обе представительницы славного воздушного экипажа готовы немедленно отдаться любому из этих четверых волосатых подонков. Та, что встречала парней внизу, аж прижаться старалась к ним форменной своей грудью.

А советский трубач, временами чудовищно фальшивя, принялся выдувать, солируя, затравочную мелодию битловской песни, ленивый речитативчик:

Ливерпульские юные миллионеры, сведшие с ума всех тинейджеров по всему миру, съезжали, к собственному великому восторгу, на попах по резиновому трапу; внизу, тиская походя стюардессочку, поднимались на ноги и замирали, встречаемые неслыханными почестями со стороны роты советских солдат и высших офицеров. Во всем происходящем вдруг почувствовалась атмосфера карнавала, хипповского хеппенинга – совсем уж неожиданного со стороны суровых русских, тем более военных, тем более на секретном сибирском аэродроме.

И весь экипаж Киркпатрика, повскакавший с мест и столпившийся по левому борту, завороженно наблюдал за диковинной картиной – равно как, пилот в этом не сомневался, и все пассажиры, прильнувшие к иллюминаторам.

А внизу Битлы, не сговариваясь, построились в шеренгу. И генерал, и полковник продолжали держать под козырек. Оркестр грянул припев, и авторы всемирно популярной песни не удержались, подхватили, чрезвычайно радостные, не жалея даже глотки на морозе: «All we need is love, аll we need is love…»

А когда оркестрик наконец стих, трехзвездный советский генерал – кто бы заснял эту шокирующую картину! – отдал короткий рапорт стоящему первым юному хиппарю (кажется, то был мистер Маккартни). Слов Киркпатрику не было слышно, однако происходило воистину что-то потрясающее, неслыханное, из ряда вон выходящее.

Полковник сделал английским музыкантам приглашающий жест в сторону лимузина, однако господин Маккартни, принятый советской стороной за старшего, что-то ему возразил. (Жаль, о чем говорили, в кокпите не было слышно.) Генерал в ответ коротко кивнул, и четверо хиппарей, более популярных, по их собственному утверждению, чем Иисус Христос, кинулись к полковому оркестрику. Они окружили солдатиков в мешковатых шинельках и всячески принялись выражать им свое восхищение. Разумеется, советские валенки из сибирской глуши не понимали ни слова по-английски, а ливерпульские парни не знали ни шиша по-русски, но общение вышло на славу. Битлы хлопали своих почти ровесников по плечам, поднимали вверх большие пальцы, обнимали музыкантов. Затем явился химический карандаш (его, кажется, подобострастно поднес полковник), и всемирные звезды стали оставлять свои автографы на нотах советских солдат – тут и стюардессочка не утерпела, покинула свой пост и подсуетилась с неведомо где добытым клочком бумаги.

Затем, наконец, битлы отлепились от оркестрантов. А советский полковник стал крайне вежливо, но настойчиво оттеснять звезд к лимузину. Дирижер поднял руку, и русские солдаты снова грянули в свои трубы, литавры и барабан все ту же песню. Битлы, не без помощи полковника, уселись в автомобиль. Последним впрыгнул в черный торжественный кар советский генерал – и стало совершенно ясно, ради кого и чего он здесь присутствовал. На перроне остался полковник, и оркестрик, надувая щеки, доканчивал «All we need is love». Праздник завершался.

А на смену лимузину, который с непоколебимой важностью уплыл в сторону леса, вырулило два автобуса – пузатых и корявых: для всех прочих пассажиров, не обремененных высоким статусом или всемирной известностью.

«Конечно, – подумал Киркпатрик, – за те три часа, что нас перехватили, и полковник Фиодоров на своем «МиГе» довел нас сюда, никто не смог бы подготовить подобной встречи: с оркестром, лимузинами, ротой оцепления, трехзвездным генералом и двумя автобусами. И что остается думать? Значит, они нас ждали. Значит, все неслучайно. И в воздушное пространство Страны Советов мы залетели, выходит, совсем даже не наобум».

Киркпатрик зло глянул в сторону второго пилота.

– Ты топор из-под компаса уже вынул? – высокомерно, ехидно и зло спросил он.

– Что-что? – округлил глаза подчиненный. Он, кажется, совершенно искренне не понял.

– «Дети капитана Гранта» читал?

– Нет, сэр.

– Ты еще и неграмотный? Думаешь, ты выбрал для себя подходящую линию защиты? «Дяденька, я просто случайно заблудился», да?

– Не понимаю, сэр, о чем вы… – пробормотал помощник.

– Ладно, руководство разберется. Ты только моли бога, мальчик, чтобы тебя не стало раскручивать ФБР…

– За что, сэр? – обалдел второй пилот, не выходя из своей несознанки.

– Ты, тварь, знаешь за что! – рявкнул Киркпатрик.