Онлайн чтение книги Божьи воины
Глава десятая,

Поудобнее расположившись на обомшелом пне, Шарлей рассматривал монеты, которые высыпал из кошельков в шапку. Он не скрывал недовольства.

– Судя по одежде и гонору – зажиточные выскочки. А в кошельках, ну, глянь, парень, какое убожество. Какое безденежье. Какой мусор. Два экю, немного обрезанных парижских сольди, четырнадцать грошей, полугрошевики, магдебургские пфениги, прусские скойцы и шелёнги, денарии и геллеры ценой дешевле облаток, какая-то еще мелочь, которую я даже узнать не могу, скорее всего фальшивки. Больше, чтоб мне провалиться, стоят сами кошельки, вышитые серебряной нитью и жемчугом. Но кошельки – не наличные, где я их обращу в валюту? Монет здесь не хватит даже на захудалого конягу, а мне необходим конь. Да и одежка этих, псякрев, фертиков тоже стоила больше. Нет, надо было их обобрать догола.

– Тогда, – довольно резко заметил Рейневан, – господин Лаасан послал бы вслед за нами, наверно, не двенадцать, а сто человек. И не по одному, а по всем трактам.

– Однако послал он двенадцать, так что рассуждать тут не о чем.

Действительно, не прошло и получаса после того, как оба через Яворские ворота покинули Стшегом, как из тех же ворот вылетели и помчались по тракту двенадцать конников в цветах Гунцелина фон Лаасана, вельможи, владельца стшегомского замка и фактического хозяина города. Однако Шарлей, доказав свою сметку, почти сразу после выезда из города велел Рейневану свернуть в лес и укрыться в чаще. Теперь он выжидал, желая удостовериться, что погоня не вернется.

Рейневан вздохнул и присел рядом с Шарлеем.

– Эффект нашего знакомства таков, – сказал он, – если сегодня утром за мной гонялись только братья Стерчи и нанятые ими бандиты, то к вечеру мне на пятки наседает фон Лаасан и стшегомские кнехты. Что будет дальше, страшно подумать.

– Ты просил помочь, – пожал плечами демерит. – А ведь я обязался тебя опекать и защищать. Я уже говорил, но ты не соизволил поверить. Фома неверующий. То, что ты увидел своими глазами, тебя не убедило? Или тебе обязательно надо было ощупать раны?

– Если бы тогда пораньше подоспела стража, – надулся Рейневан, – или дружки побитых, то и вправду было бы что ощупывать. Но сейчас бы я уже висел. А ты, опекун мой и защитник, болтался бы рядом. На соседнем крючке.

Шарлей не ответил, только снова пожал плечами и развел руками. Рейневан невольно улыбнулся. Он, как и раньше, не доверял странному демериту и – как и раньше – не понимал, чего ради ему доверял каноник Отто Беесс. Он по-прежнему не только не приближался к Адели, но даже все время от нее отдалялся. К перечню местностей, в которых он не мог показаться, прибавился Стшегом. Однако, честно говоря, Шарлей ему немного понравился. Рейневан очами души своей уже видел, как Вольфгер Стерча елозит на коленях и один за другим выплевывает зубы, а Морольд, таскавший в Олесьнице Адель за волосы, сидит и воет: «Уаа-уаа!»

– Где ты научился так драться? В монастыре?

– В монастыре, – спокойно подтвердил Шарлей. – Поверь, парень, монастыри забиты учителями. Почти каждый прибывающий туда что-нибудь да умеет. Так что стоит только захотеть.

– У демеритов в кармеле было то же самое?

– Еще лучше, в смысле обучения, разумеется. У нас была масса свободного времени, которое неизвестно было куда девать. Особенно если тебе не нравился брат Барнаба. Брат Барнаба, цистерцианец, хоть красивый и пухленький, как девочка, девочкой все же не был, и этот факт некоторым из нас немного мешал.

– Пожалуйста, без подробностей. Что будем делать?

– По примеру сынов Эмона[163]Эмон ( Aymon ) – «Четыре сына Эмона» (« Les quarte fils Aymon ») – французский chanson de geste XII–XIII веков., – Шарлей встал и потянулся, – садимся вдвоем на твоего гнедого Баярда. И двигаемся на юг, к Свиднице. По бездорожью.

– Почему?

– Хотя мы и раздобыли три кошелька, нам по-прежнему не хватает argentum et aurum . В Свиднице я найду на это антидотум[164]противоядие..

– Я спрашиваю: почему по бездорожью?

– Свидницким трактом ты прибыл в Стшегом. Велика вероятность столкнуться там нос к носу с твоими преследователями.

– Я оторвался от них. Уверен…

– Они тоже рассчитывают на эту уверенность, – прервал демерит. – Из твоего рассказа следует, что тебя преследуют профессионалы. От таких оторваться нелегко. В путь, Рейневан. Хорошо бы еще до ночи оказаться подальше от Стшегома и господина фон Лаасана.

– Согласен. Хорошо бы.

Вечер застал их в лесу. Сумерки настигли около какого-то жилья, дым ползал там по крышам хат и стелился по округе, смешиваясь с туманом, поднимающимся с полей. Сначала они решили было заночевать под расположенным неподалеку от халуп навесом, закопавшись в теплое сено, но их учуяли собаки и так яростно облаяли, что пришлось отказаться от этой затеи. Уже почти вслепую они отыскали на опушке леса полуразвалившийся пастушеский шалаш.

В лесу постоянно что-то шуршало, что-то похрапывало, что-то попискивало и ворчало, во мраке то и дело вспыхивали бледные фонарики глаз. Вероятнее всего, это были куницы или барсуки, но Рейневан для верности бросил в костер остатки собранного на вонвольницком кладбище бореца, добавил набранной под вечер заячьей капусты, не прекращая при этом бормотать себе под нос заклинания. Однако в том, что это были соответствующие моменту заклинания, как и в том, что он их как следует помнил, он полностью уверен не был.

Шарлей с любопытством посматривал на него, потом сказал:

– Продолжай. Рассказывай, Рейнмар.

О своих неприятностях Рейневан уже рассказал Шарлею во время «исповеди» у кармелитов, тогда же в общих чертах изложил свои планы и намерения. Тогда демерит не комментировал. Тем более неожиданной была его реакция теперь, когда зашел разговор о деталях.

– Не хотелось бы, – сказал он, ковыряя веткой в костерке, – чтобы столь приятное начало нашего знакомства подпортила недосказанность и неискренность. Откровенно и без недомолвок скажу тебе, Рейнмар: твой план стоит лишь того, чтобы его сунуть псу под хвост.

– Что?

– Псу под хвост, – повторил Шарлей, играя голосом, как истинный проповедник. – Вот куда годится только что изложенный тобой план. Ты – юноша толковый и образованный, поэтому не можешь этого не видеть. Не можешь также рассчитывать на мое в нем участие.

– Я и каноник Отто Беесс выдернули тебя из-под замка. – Рейневан так и кипел от ярости, однако сдержался. – И вовсе не из особой к тебе любви, а только потому и только для того, чтобы ты – именно! – участие принял. Ты демерит толковый и не мог этого не понять там, в монастыре. И все же только теперь ты заявляешь, что участвовать не станешь. Так и я скажу честно и откровенно: возвращайся в тюрьму к кармелитам.

– Я все еще в тюрьме у кармелитов. Во всяком случае – официально. Но ты, похоже, этого не понимаешь.

– Почему же? Понимаю. – Рейневан вдруг вспомнил беседу с кармелитским шафажем. – Прекрасно также понимаю, что тебе необходимо искупить покаянием свои грехи, потому что после покаяния nullum crimen тебе возвращаются милости и привилегии. Но понимаю я и то, что каноник Отто держит тебя в руках. Ибо стоит ему только объявить, что ты сбежал от кармелитов, и ты будешь изгнанником до конца жизни. Не сможешь вернуться к своему ордену и теплому монастырчику. Кстати, что это за орден и что за монастырчик? Можно узнать?

– Нельзя. По сути дела, дорогой Рейнмар, ты верно понял ситуацию. Действительно, от демеритов меня выпустили как бы неофициально, покаяние мое все еще продолжается. Правда и то, что благодаря канонику Беессу оно продолжается не в тюрьме, а на свободе, за что хвала канонику, ибо я свободу люблю. Однако зачем бы благочестивому канонику отбирать у меня то, что он дал? Ведь я делаю то, что он мне велел.

Рейневан раскрыл рот, но Шарлей не дал ему заговорить.

– Твой рассказ о любви и преступлении, хоть и увлекает и вполне достоин пера Кретьена де Труа, меня тем не менее захватить не смог. Ты не убедил меня, парень, в том, что каноник Отто Беесс предназначил мне роль твоего помощника по спасению попавших в затруднительное положение невинных девиц и сообщника в осуществлении кровной мести. Я каноника знаю. Он человек умный. И направил он тебя ко мне, чтобы я тебя спас, а не для того, чтобы оба мы лишились голов под топором палача. Поэтому я исполню то, чего ожидает от меня каноник, спасу тебя от погони. И безопасно выведу в Венгрию.

– Я не уйду из Силезии без Адели. И не отомстив за брата. Я не скрываю, что мне не помешала бы помощь и что я рассчитываю на нее. На тебя. Но если нет – что делать. Управлюсь сам. А ты волен поступать как хочешь. Поезжай в Венгрию, в Русь, в Палестину, куда твоя душа желает. Пользуйся столь любезной тебе свободой.

– Благодарю за совет, – холодно ответил Шарлей. – Но не воспользуюсь.

– Что ж так?

– Один ты, совершенно ясно, не управишься. Лишишься головы. И тогда-то каноник припомнит о моей.

– Ха! Если тебе так уж дорога голова, то пойми: выбора у меня нет.

Шарлей долго молчал. Однако Рейневан уже успел немного узнать его и понимал, что это не конец.

– Во всем, что касается брата, – проговорил наконец недавний узник кармелитов, – я буду действовать решительно. Хотя бы потому, что ты не очень-то представляешь себе, кто мог его убить. Не прерывай! Кровная месть – дело серьезное. А у тебя, как ты сам сказал, нет ни свидетелей, ни доказательств, единственное, что есть, – это домыслы и предположения. Не прерывай, я же просил! Выслушай. Уедем, переждем, соберем факты, доказательства, добудем средства. Создадим группу. Я помогу тебе. Если меня послушаешь, обещаю, ты насладишься местью в полной мере. Трезво.

– Но…

– Я еще не кончил. Но в отношении твоей избранницы, Адели, предложенный тобой план по-прежнему годен лишь псу под хвост. Однако что ж делать, завернув в Зембицы, мы проделаем не очень большой крюк. А в Зембицах многое прояснится.

– Ты на что намекаешь? А? Адель меня любит!

– А кто возражает?

* * *

– Шарлей!

– Слушаю.

– Почему каноник и ты так настаиваете на Венгрии?

– Потому что это далеко.

– А почему не Чехия? Тоже ведь далеко. Я Прагу знаю, там у меня много знакомых…

– Ты что, в церковь не ходишь? Проповедей не слушаешь? Теперь Прага да и вся Чехия – котел с кипящей смолой, можно крепко ошпариться. А через некоторое время там скорее всего станет еще веселее. Дерзость гуситов перешла все границы, столь наглой ереси не потерпит ни папа, ни Люксембуржец, ни саксонский курфюрст, ни ландграфы Майсена и Тюрингии, да что там, вся Европа двинется на Чехию крестовым походом.

– Уже были, – кисло заметил Рейневан, – антигуситские крестовые походы. Ходила уже на Чехию «вся Европа». И здорово получила по шее. О том, как это происходило, мне совсем недавно рассказывал очевидец.

– Достойный доверия?

– Безусловно.

– Ну и что? Получила и сделала выводы. Теперь подготовится лучше. Повторяю: католический мир не потерпит. Это всего лишь вопрос времени.

– Их терпят уже почти семь лет. Потому что вынуждены.

– Альбигойцев терпели сто. И где они теперь? Повторяю: это всего лишь вопрос времени, Рейнмар. Чехи изойдут кровью, как изошел Лангедок катаров. И методом, испытанным в Лангедоке, в Чехии тоже станут истреблять всех подряд, предоставив Богу распознавать неповинных и верных. Поэтому мы едем не в Чехию, а в Венгрию. Там нам могут грозить самое большее – турки. Я предпочитаю турок крестоносцам. Турки, если говорить об «истреблении неверных», не достают крестоносцам даже до пяток.

Лес стоял тихий, ничто в нем не шуршало и не пищало, вся живность либо испугалась заклинаний, либо – что больше походило на правду – просто угомонилась. Рейневан для верности кинул в огонь остатки трав.

– Завтра, – спросил он, – доберемся уже, надеюсь, до Свидницы?

– Несомненно.

У езды по бездорожью оказались, как выяснилось, свои недостатки. Например, выехав на дорогу, они никак не могли сообразить, откуда и куда она ведет.

Шарлей постоял немного над оттиснувшимися в песке следами, рассмотрел их, ругаясь себе под нос. Рейневан пустил лошадь к придорожной траве, сам посмотрел на солнце.

– Восток, – рискнул он, – там. Значит, нам скорее всего надо туда.

– Не умничай, – обрезал Шарлей. – Я как раз изучаю следы и определяю, куда направлено основное движение. И утверждаю, что нам надо… туда.

Рейневан вздохнул, потому что Шарлей указал в ту же сторону. Он потянул лошадь и двинулся вслед за демеритом, бодро шагавшим в избранном направлении. Спустя некоторое время вышли на распутье. Четыре совершенно одинаково выглядевшие дороги вели на четыре стороны света. Шарлей гневно заворчал и снова наклонился над оттисками подков. Рейневан вздохнул и начал искать глазами травы. Походило на то, что без магического навенза не обойтись.

Кусты зашевелились, лошадь фыркнула, а Рейневан подпрыгнул.

Из зарослей вышел, подтягивая штаны, дед, классический представитель местного фольклора. Один из бродячих попрошаек, сотнями выпрашивавших подаяние у женских монастырей и еду по корчмам и крестьянским дворам.

– Слава Иисусу Христу!

– Во веки веков, аминь.

Дед, разумеется, выглядел как положено типичному нищему. Его сермяга была испещрена разноцветными латками, лыковые лапти и кривая клюка говорили о том, что их владелец исходил немало дорог. Из-под драной шапки, материал для которой поставляли в основном зайцы и кошки, выглядывали красный нос и всклокоченная борода. В руке дед нес волочащуюся по земле торбу, а на шее – висящую на веревке оловянную кружку.

– Помоги вам святой Вацлав и святой Винцент, святая Петронелла и святая Ядвига, покровительница…

– Куда ведут эти дороги? – прервал литанию Шарлей. – Которая будет в Свидницу, дедушка?

– Э-э-э? – приложил дед ладонь к уху. – Чего говоришь?

– Куда, спрашиваю, дороги ведут?

– А-а-а… Дороги… Ага… Знаю! Вот энта идеть на Ольшаны… А та к Свебодзицам… А вон та… Это… Ну… Подзабыл, как ево…

– Не важно, – махнул рукой Шарлей. – Я уже понял. Если туда на Свебодзицы, то в противоположную сторону – на Становице, что на стшегомском тракте. Значит, к Свиднице через Яворову Гуру ведет как раз эта дорога. Будь здрав, дедок.

– Помоги вам святой Вацлав…

– А если, – на этот раз прервал Рейневан, – если кто-нибудь станет тебя о нас выпытывать… Так ты нас не видел. Понятно?

– А чего ж не понять? Помоги вам святая…

– А чтоб ты хорошо помнил, о чем тебя просили, – Шарлей пошарил в кошеле, – возьми-ка, дедушка, денежку.

– Батюшки-светы! Благодарствую! Помоги вам…

– И тебе тоже.

– Глянь, – Шарлей обернулся, прежде чем они немного отъехали, – посмотри только, Рейнмар, как он радуется, как ощупывает и обнюхивает монету, наслаждается ее толщиной и весом. Право же, такая картина – истинная награда для дающего.

Рейневан не ответил, занятый наблюдением за стаей птиц, неожиданно взлетевших над лесом.

– И верно, – продолжал балаболить Шарлей, с серьезной миной шагая рядом с лошадью, – никогда не надо безразлично и бездушно проходить мимо человеческого горя. Никогда не следует поворачиваться к бедняку спиной. В основном потому, что бедняк может неожиданно заехать клюкой по затылку. Ты меня слушаешь, Рейнмар?

– Нет. Гляжу на птиц.

– Какие птицы? О, псякрев! В лес! Скорее в лес! Живо!

Шарлей с размаху хлестнул лошадь по крупу, а сам кинулся в лес с такой скоростью, что рванувшаяся в галоп лошадь смогла его догнать только за линией деревьев. В лесу Рейневан соскочил с седла, затянул лошадь в чащу, потом присоединился к демериту, наблюдающему за дорогой из-за деревьев. Некоторое время все было спокойно, птицы замолкли, стало так тихо, что Рейневан уже готов был посмеяться над Шарлеем и его излишними опасениями. Но не успел.

На распутье влетели четыре всадника, под ломот копыт и храп лошадей окружили деда.

– Это не стшегомские, – буркнул Шарлей. – А значит, это… Рейнмар?

– Да, – глухо подтвердил тот. – Это они.

Кирьелейсон, наклонившись в седле, громко спрашивал о чем-то деда. Сторк из Горговиц напирал на него конем. Дед крутил головой, молитвенно сводил руки, несомненно, желая, чтобы конникам помогала святая Петронелла.

– Кунц Аулок, – узнал, удивив Рейневана, Шарлей, – он же Кирьелейсон, разбойник, а ведь надо же – рыцарь из известного рода. Сторк из Горговиц и Сыбек из Кобылейглавы, редкостные мерзавцы. А вон тот, в куньей шапке, – Вальтер де Барби. Преданный епископом анафеме за нападение на фольварк в Очицах, собственность рацибужских доминиканок. Ты не говорил, Рейнмар, что по твоим следам идут аж такие знаменитости.

Дед упал на колени, по-прежнему, сложив руки, умолял, кричал и колотил себя в грудь. Кирьелейсон свесился с седла и хлестнул его по спине плеткой, вслед за ним воспользовались плетками Сторк и остальные, причем возникла толкотня, во время которой все мешали друг другу, а кони начали пугаться и биться боками. Поэтому Сторк и про́клятый епископом де Барби соскочили с седел и принялись дубасить вопящего деда кулаками, а когда тот упал, начали бить ногами. Дед кричал и выл так, что аж жалость брала.

Рейневан выругался, ударил кулаком по земле. Шарлей косо взглянул на него.

– Нет, Рейневан, – холодно сказал он. – И не думай. Это не французские куколки из Стшегома. Это четверо тертых-перетертых, вооруженных до зубов бандитов и мясников. Это Кунц Аулок, с которым, пожалуй, я не управился бы даже один на один. Так что отбрось глупые мысли и надежды. Надо сидеть тихо, как мышь под метлой.

– И смотреть, как мордуют ни в чем не повинного человека?

– Именно, – ответил демерит, не опуская взгляда. – Потому что если уж выбирать, то моя жизнь мне гораздо милее. А я, кроме всего прочего, еще задолжал нескольким людям. Было бы неэтично и глупо рисковать, лишив их шансов вернуть свои деньги. Впрочем, мы напрасно болтаем. Все уже кончилось. Им надоело.

Действительно, де Барби и Сторк угостили деда несколькими прощальными пинками, наплевали на него, запрыгнули на коней, и через минуту разбойничья шайка уже мчалась галопом, погикивая и взбивая пыль, в сторону Яворовой Гуры и Свидницы.

– Не выдал, – вздохнул Рейневан. – Избили его и испинали, а он нас не выдал. Вопреки твоим насмешкам нас спасла поданная бедолаге милостыня. Ибо милосердие и щедрость…

– Если б Кирьелейсон, вместо того чтобы хвататься за плеть, дал ему скойца, дедуня выдал бы нас не задумываясь, – холодно бросил Шарлей. – Едем. К сожалению, снова по дикому бездорожью. Кто-то тут, помнится, совсем недавно хвастался, что оторвался от погони и замел за собой следы.

– А не следует ли, – Рейневан как бы не заметил сарказма и глядел, как дед, ползая на четвереньках, ищет во рву шапку, – а не следует ли отблагодарить? Дать ему еще немножко? У тебя же есть полученные от грабежа деньги, Шарлей. Прояви чуточку милосердия.

– Не могу. – В бутылочных глазах демерита сверкнула издевка. – И как раз из милосердия. Я дал деду фальшивую монету. Если вздумает расплатиться одной, его только вздуют. А если поймают с несколькими – повесят. Так что я милосердно позволю ему избежать такой участи. В лес, Рейнмар, в лес. Не будем терять времени.

* * *

Пошел краткий и теплый дождь, а как только он прекратился, лес начал затягивать туман. Птицы молчали. Было тихо, как в церкви.

– Твое гробовое молчание, – проговорил наконец шедший рядом с лошадью Шарлей, – вроде бы о чем-то говорит. Похоже, о недовольстве. Попробую угадать… Дедок?

– Да. Ты поступил скверно. Неэтично, говоря деликатно.

– Ха, человек, привыкший хендожить чужих жен, начинает учить меня морали.

– Не сравнивай, уважаемый, вещи несравнимые.

– Тебе только кажется, что они несравнимые. Кроме того, мой грязный по твоему мнению поступок был продиктован заботой о тебе.

– Прости, но это трудно понять.

– При случае я тебе объясню. – Шарлей остановился. – Однако сейчас предлагаю сосредоточиться на более важном. Я, например, понятия не имею, где мы находимся. Заблудился в этом треклятом тумане.

Рейневан осмотрелся, взглянул на небо. Действительно, просвечивавший сквозь клочья тумана белый кружок солнца, еще мгновение назад видимый и указывавший направление, теперь исчез совершенно. Плотная мгла висела низко, иногда даже скрывала верхушки самых высоких деревьев. У земли туман местами лежал так, что папоротники и кусты, казалось, выглядывают из молочного океана.

– Вместо того чтобы убиваться над судьбой убогих дедов, – снова заговорил демерит, – и маяться от душевного разлада, ты б лучше использовал свой талант, чтобы отыскать дорогу.

– Не понял?

– Ради Бога, не изображай из себя невинное дитятко. Все ты прекрасно понял.

Рейневан тоже считал, что без навензов не обойтись, однако не слез с лошади, медлил. Он был зол на демерита и хотел, чтобы тот это почувствовал. Лошадь фыркала, хрипела, трясла головой, топала передними копытами, отзвук топота глухо разносился по погруженной в туман чащобе.

– Я чувствую запах дыма, – вдруг заметил Шарлей. – Где-то неподалеку жгут костер. Лесорубы или углежоги. У них мы узнаем о дороге. А твои магические навензы оставим до лучших времен. Демонстрацию неудовольствия – тоже.

Он пошел быстрее. Рейневан едва поспевал за ним, лошадь косилась, упиралась, беспокойно храпела, давила копытами сыроежки. Выстланная толстым ковром прелых листьев земля начала вдруг понижаться, и, не заметив как, они оказались в глубоком яру. Склоны яра покрывали наклоненные, искореженные, обросшие лишаями мха деревья, их корни, обнаженные сползающей почвой, казались щупальцами чудовищ. Рейневан почувствовал, как по спине поползли мурашки. Лошадь фыркала.

Из тумана перед ним послышалась ругань Шарлея. Демерит стоял там, где яр разветвлялся на два рукава.

– Туда, – уверенно сказал он.

Яр продолжал разветвляться, они оказались в самом настоящем лабиринте из балок и оврагов. Там, казалось Рейневану, запах дыма шел со всех сторон сразу. Однако Шарлей шел прямо и уверенно, лихо ускоряя шаг, и даже начал посвистывать. И перестал так же быстро, как начал…

Рейневан понял почему, когда под подковами захрустели кости.

Лошадь дико заржала, Рейневан соскочил, обеими руками повис на узде, и в самое время. Панически храпящая гнедая глянула на него испуганным глазом, попятилась, тяжело колотя копытами, круша черепа, тазовые и бедренные кости. Нога Рейневана увязла между поломанными ребрами человеческой грудной клетки, он стряхнул их, дико махнув ногой. Он дрожал от отвращения. И от ужаса.

– Черная Смерть, – сказал стоящий рядом Шарлей. – Болезнь тысяча трехсот восьмидесятого года. Тогда вымирали целые деревни, люди бежали в леса, но и там их настигал мор. Мертвецов хоронили по ярам, как вот здесь. Потом животные выкопали трупы и растащили кости.

– Вернемся… – закашлялся Рейневан. – Вернемся. Как можно скорее. Не нравится мне это место. Не нравится мне этот туман. Не нравится мне запах этого дыма.

– А ты трусоват, – съехидничал Шарлей, – словно девочка. Мертвяки…

Он не докончил. Послышался свист, визг и хохот, да такой, что они аж присели. Над яром, волоча за собой искры и хвост дыма, пролетел череп. Прежде чем они успели остыть, пролетел другой, свистящий еще страшнее.

– Возвратимся, – глухо сказал Шарлей. – Как можно скорее. Не нравится мне это место.

Рейневан был совершенно уверен, что возвращаются они по собственным следам, той же дорогой, по которой пришли. И однако вскоре путь им преградил отвесный откос балки. Шарлей молча развернулся, направился в другой ров. После нескольких шагов здесь их тоже остановила отвесная, покрытая путаницей корней стена.

– Чтоб их черти взяли, – прошипел Шарлей, поворачиваясь. – Не понимаю…

– А я, – простонал Рейневан, – боюсь, что да…

– Нет выхода, – буркнул демерит, когда они в очередной раз уткнулись в тупичок. – Надо вернуться и пройти через кладбище. Быстрее, Рейнмар. Раз, два…

– Погоди. – Рейневан наклонился, осмотрелся, пытаясь найти нужную траву. – Есть другой способ.

– Теперь? – резко прервал Шарлей. – Только теперь? Теперь-то на это нет времени!

Над лесом со свистом пролетела очередная черепная комета, и Рейневан тут же согласился с демеритом. Они пошли по навалу костей. Лошадь храпела, трясла мордой, пугалась. Рейневан с величайшим трудом тащил ее за поводья. Запах дыма крепчал. В нем уже можно было различить ароматы трав. И чего-то еще. Неуловимого, тошнотворного. Пугающего.

А потом они увидели костер.

Костер дымил неподалеку от вывернутого с корнями дерева. На огне стоял, испуская клубы пара, покрытый сажей котелок. Рядом вздымалась куча черепов. На черепах лежал черный кот. В типично кошачьей разморенной позе.

Рейневан и Шарлей остановились как вкопанные. Даже лошадь перестала храпеть.

У костра сидели три женщины. Двух заслонял дым и пыхающий из котелка пар. Третья, сидящая справа, казалась довольно пожилой. Ее темные волосы действительно густо припорошила седина, но выдубленное солнцем и непогодой лицо было обманчиво – женщине можно было дать и четыре, и восемь десятков лет. Она сидела в небрежной позе, покачиваясь и неестественно крутя головой.

– Приветствую, – проскрипела она, потом громко и протяжно рыгнула. – Привет, тан Глэмз[165] Than Glamis ( англ .) – барон Глэмз. Таном (бароном) Глэмза был Макбет..

– Перестань болтать, Ягна, – сказала вторая женщина, сидевшая в середине. – Опять, холера, набралась.

Порыв ветра немного прибил дым и пар, теперь можно было рассмотреть получше.

Женщина, сидевшая посередине, была высокой и довольно крепко сложенной, из-под черной шляпы на плечи падали огненно-рыжие волнистые волосы. У нее были выступающие, очень румяные скулы, красивые губы и очень светлые глаза. Шею прикрывал шарф из грязно-зеленой шерсти. Из такого же материала были вывязаны чулки – женщина сидела, довольно свободно расставив ноги и не менее свободно поддернув юбку, что позволяло любоваться не только чулками и икрами ног, но и многим достойным удивления остальным.

Сидящая справа от нее третья была самой младшей, почти девчонкой. У нее были блестящие в синих кругах глаза и худощавое лисье лицо с бледной и не очень здоровой кожей. Светлые волосы украшал венок из вербены и клевера.

– Извольте, – сказала рыжая, почесывая бедро повыше зеленого чулка. – Нечего было в горшок кинуть, и вот, пожалте, ёдово само заявилось.

Названная Ягной темноволосая рыгнула, черный кот мяукнул, холерические глаза подростка в венке зажглись злым огнем.

– Прощения просим за вторжение, – поклонился Шарлей. Он был бледен, но держался неплохо. – Просим прощения у уважаемых и весьма любезных дам. И просим не беспокоиться. Никаких церемоний. Мы здесь случайно. Совершенно неумышленно. И уже уходим. Нас уже нет. Если милые дамы позволят…

Рыжеволосая подняла из кучи череп, высоко подняла его, громко проговорила заклинание. Рейневану показалось, что он распознал в нем халдейские и арамейские слова. Череп защелкал челюстями, взлетел в воздух и со свистом помчался по-над вершинами сосен.

– Ёдово, – безо всяких эмоций повторила рыжая. – К тому же говорящее… Будет оказия поболтать за трапезой.

Шарлей еле слышно выругался. Женщина плотоядно облизнулась и впилась в Рейневана и Шарлея глазами. Дольше тянуть было невозможно. Рейневан набрал побольше воздуха в легкие.

Коснулся рукой темени. Правую ногу согнул в колене, поднял, переплел сзади с левой, левой рукой ухватил носок башмака, и хотя раньше он делал так всего лишь дважды, все прошло на удивление ловко. Достаточно было на минуту сосредоточиться и пробормотать заклинание.

Шарлей выругался опять. Ягна рыгнула. Глаза рыжеволосой расширились.

А Рейневан, не меняя позы, немножко приподнялся над землей. Невысоко, самое большое на три-четыре пяди. И ненадолго. Но и этого было достаточно.

Рыжеволосая подняла глиняный кувшинчик, солидно отхлебнула из него раз, потом другой. Девочку не угостила. Ягна жадно протянула руку, но рыжеволосая сразу же убрала кувшин из поля досягаемости когтистых пальцев. При этом она не спускала с Рейневана светлых глаз с двумя черными точечками зрачков.

– Ну, ну. Кто бы мог подумать! Магики, самые настоящие магики. Первый разряд. Толедо. Здесь. У меня. У простой ведьмы. Какая честь. Подойдите, подойдите поближе. Не бойтесь. Надеюсь, вы не восприняли всерьез шутку о ёдове и каннибализме. Э? Надеюсь, не приняли это за чистую монету?

– Нет-нет, что вы, как можно, – поспешно заверил Шарлей, так спешно, что было ясно – лжет. Рыжеволосая фыркнула.

– Так чего же, – спросила она, – ищут в моем бедном закутке господа чародеи? Чего желают? А может…

Она замолчала и рассмеялась.

– А может, господа чародеи просто-напросто заблудились? Спутали дорогу? Пренебрегли магией из-за чисто мужского высокомерия? И теперь то же самое высокомерие не позволяет господам чародеям признаться. Тем более – перед женщинами?

Шарлей быстро взял себя в руки.

– Ваша проницательность, – он учтиво поклонился, – под стать вашей красоте.

– Нет, гляньте только, сестренки, – сверкнула глазами ведьма. – Какой светский попался кавалер, какими милыми изволит потчевать комплиментами. Умеет сделать приятное женщине. Ну, прямо-таки трубадур. Или епископ. Искренне жаль, что так редко… Ибо женщины и девушки, надо сказать, довольно часто рискуют углубиться в глухомань и урочище, моя репутация известна далеко за пределами этого яра, мало кто умеет удалить плод так ловко, безопасно и безболезненно, как я. Но мужчины… Ну, эти заходят сюда значительно реже… Значительно реже… А жаль, жаль…

Ягна гортанно засмеялась, девчонка шмыгнула носом. Шарлей покраснел, но, вероятно, больше от веселья, чем от смущения. Тем временем Рейневан тоже пришел в себя. Сумел вынюхать что надо во вздымающемся из булькающего котелка паре и рассмотреть пучки трав. Высушенных и свежих.

– Красота и проницательность дам, – выпрямился он немного чванливо, но сознавая, что сейчас блеснет, – под стать лишь их скромности. Ибо я уверен, что сюда наведываются многочисленные посетители и не только жаждущие медицинской помощи. Я вижу ясенец, а вон там не что иное, как «колючий хлебец», то есть дурман, датура. А вот это тошнотка, там божебыт, вещие травы. А здесь, извольте, черная белена, herba Apollinari , и морозник, он же черемица, Helleborus , обо вызывающие вещие видения. А на ворожбу и пророчество есть спрос, если не ошибаюсь?

Ягна рыгнула. Девчонка сверлила его взглядом. Рыжеволосая загадочно улыбалась.

– Не ошибаешься, коллега, искусный в травах, – сказала она наконец. – На ворожбу и пророчества спрос велик. Грядет время перемен и изменений. Многие хотят знать, что оно им принесет. И вы тоже хотите узнать, что сулит вам судьба. Я не ошибаюсь?

Рыжеволосая бросала и перемешивала в котелке травы. Прорицать же предстояло девчонке с лисьей физиономией и лихорадочно горящими глазами. Через несколько минут после того, как она выпила отвар, глаза помутнели, сухая кожа на щеках натянулась, нижняя губа отвисла, приоткрыв зубы.

–  Columna veli aureu , – проговорила она вдруг вполне четко. – Колонная златой пелены. Рожденная в Дженаццано окончит жизнь в Риме. Через шесть лет. Освободившееся место займет волчица. В воскресенье Окули[166]Третья неделя поста, четвертая перед Пасхой. В данном случае речь идет о дате избрания папы Евгения IV, 4 марта 1431 года.. Через шесть лет.

Тишина, нарушаемая только потрескиванием костра и мурлыканьем кота, тянулась так долго, что Рейневан усомнился. Напрасно.

– Не пройдет и двух дней, – сказала девочка, протянув к нему дрожащую руку, – не пройдет двух дней, он станет известным поэтом. У всех в почете будет имя его.

Шарлей слегка вздрогнул от сдерживаемого смеха, но тут же успокоился под резким взглядом рыжеволосой.

– Придет странник. – Вещунья несколько раз громко вздохнула. – Придет Viator , Странник с солнечной стороны. Будет замена. Кто-то от нас уходит, к нам приходит Странник. Странник говорит: ego sum qui sum [167]я есть тот, кто есть ( лат .).. Не спрашивай Странника об имени, оно – тайна[168]Книга судей Израилевых, 13; 18.. Ибо: что сие есть, кто сие угадает: из ядущего вышло ядомое, и из сильного – сладкое?[169]Там же, 14; 14.

«Мертвый лев, пчелы и мед, – подумал Рейневан, – загадка, которую Самсон задал филистимлянам. Самсон и мед… Что это означает? Что символизирует? Кто таков этот Странник?»

– Брат твой зовет, – наэлектризовал его тихий голос медиума. – Твой брат призывает: иди и прииди. Иди, прыгая по горам. Не медли.

Рейневан обратился вслух.

– Исайя говорит: и будут собраны вместе, как узники, в ров, и будут заключены в темницу[170]Книга пророка Исаии: 24; 22.. Амулет… И крыса… Амулет и крыса. Ин и янь… Кетер и Малькут. Солнце, змея и рыба. Раскроются, разомкнутся врата Ада, и тотчас рухнет башня, развалится turris fulgurata , башня, пораженная молнией. В прах рассыплется Башня шутов, шута под руинами погребет.

«Башня шутов, – мысленно повторил Рейневан, – Narrenturm! О Господи!»

–  Adsumus, adsumus, adsumus ! – неожиданно вскрикнула девочка, сильно напрягшись. – Мы здесь! Стрела, летящая днем, sagitta volant in die , стерегись ее, стерегись! Стерегись страха ночного, стерегись существа, идущего во мраке, стерегись демона, уничтожающего в полдень! И кричащего Adsumus! Стерегись Стенолаза! Бойся ночных птиц, бойся нетопырей безмолвных!

Воспользовавшись тем, что рыжая отвлеклась, Ягна быстро схватила кувшинчик, сделала несколько глубоких глотков, закашлялась, икнула.

– Стерегись также, – проскрипела она, – леса Бирнамского[171]Шекспир, «Макбет», 4, 1..

Рыжеволосая утихомирила ее тумаком.

– А люди, – душераздирающе вздохнула вещунья, – полыхать будут, сгорая на бегу. По ошибке. Из-за похожести.

Рейневан наклонился к ней.

– Кто убил… – спросил он тихо. – Кто виновен в смерти моего брата?

Рыжеволосая предупреждающе гневно зашипела, погрозила ему веселкой. Рейневан понимал, что делает недопустимое и рискует необратимо прервать вещуньин транс. Но вопрос повторил. А ответ получил немедленно.

– Виновен отъявленный лгун. – Голос девочки изменился, стал ниже и хрипливее. – Лжец либо тот, кто скажет правду. Правду скажет. Солжет либо правду скажет. В зависимости от того, что об этом думает. Обожженный, обгоревший, сожженный. Не сожженный, ибо умерший. Умерший, похороненный. Потом выкопанный. Прежде чем минуют три года. Из могилы выкинутый. Buried ad Lutterworth, remains taken ap and cast out [172]Похороненный в Латтворте, останки выкопаны и выкинуты ( англ .).. Плывет, плывет по реке пепел сожженных костей… По Авону до Северна, из Северна в моря, а из морей в океаны… Бегите, бегите, опасайтесь. Нас осталось уже так мало.

– Лошадь, – вдруг нагло вклинился Шарлей. – Чтобы бежать, мне нужна лошадь. Я хотел бы…

Рейневан остановил его жестом. Девочка смотрела невидящими глазами. Он решил, что она не ответит. Он ошибся.

– Гнедая, – проговорила она. – Лошадь будет гнедая.

– А я еще хотел бы… – попытался Рейневан, но осекся, увидев, что уже все кончилось. Глаза девочки закрылись, голова бессильно упала на грудь. Рыжеволосая поддержала ее, мягко уложила.

– Я вас не задерживаю, – помолчав, сказала она. – Поедете по яру, сворачивая только влево, все время влево. Будет буковый лес, потом поляна, на ней каменный крест. Напротив креста – просека. Она выведет вас на свидницкий тракт.

– Благодарю, сестра.

– Берегите себя. Нас осталось уже так мало.