Онлайн чтение книги Бом – Бом
Глава 12. БАРАКА, МРАКА, ЩЕКОЛДА

Если до сих пор все приведённые сведения о Норушкиных основывались на традиции устного предания, непрестанно транслируемых в роду из поколения в поколение заветных житий, то от деда, Платона Ильича Норушкина, Андрею остался вполне материальный документ – собственноручно написанная им в ноябре 1941 года автобиография. Судя по характеру изложения своей истории, Платон Ильич как раз в это время готовился вступить в организацию, именовавшуюся в те времена тремя примерно с половиной буквами – ВКП(б). Возможна, впрочем, и другая версия об адресате, отсылающая к тому таинственному братству/ордену, где – на момент составления автобиографии – Платон Ильич стоял на третьей ступени посвящения. Но здесь начинается область неведомого, в пределах которой любые домыслы останутся всего лишь досужей игрой ума, лишённой всякого практического смысла.

Жизнеописание было начертано фиолетовыми, ничуть от времени не выцветшими чернилами, чётким чертёжным почерком (хотя и с многочисленными помарками, поскольку это явно был черновой вариант, а в должные инстанции отправился белёный), какой встречается у людей исполнительных и аккуратных, если не сказать педантов, на листах пожелтевшей бумаги немного шире и приблизительно на четверть длиннее современного формата А4. Не считаясь с условиями военного времени, требовавшими повсеместной бережливости, писал Платон Ильич только на одной стороне листа, что, вопреки его преднамеренному лукавству, определённо выдавало в нём белую кость. Вот этот документ.

Родился я 12 (25) апреля 1915 на хуторе Побудкино ***ского уезда ***ской губернии, когда германский империализм, способствуя обострению революцион ной ситуации в самодержавной России, давил на на ше отечество, как теперь давит немецко-фашист ская сволочь – по всему фронту.

Отец мой Илья Николаевич Норушкин, дитя овса и ржи, над чьей колыбелью, мыча и роняя сено, склоня лись коровьи морды, был родом из крестьян того же ***ского уезда. Однако, имея врожденное стремление к знаниям и подспудно, исподволь осознавая своё кров ное родство с передовым отрядом современности – пролетариатом, стараниями моего деда (я не знал его, поскольку он умер ещё до моего рождения) закончил сначала приходскую школу, а затем реальное училище, что позволило ему впоследствии поступить в Петер бурге на завод чугунного литья Сан-Галли помощни ком мастера. Здесь, в Санкт-Петербурге, с гордостью носящем теперь имя вождя мирового пролетариа та – великого Ленина и героически противостоящем фашистской гадине и её финским прихвостням, отец на занятиях марксистского кружка познакомился с моей матерью, Марией Спиридоновной Усольской, доче рью отставного военного, которая в то время училась на трёхгодичных Педагогических курсах при Фребелевском обществе и одновременно, понимая революционную миссию пролетариата и искренне ей сочувствуя, помо гала рабочим в изучении марксистской литературы и теории научного социализма.

Весной 1914 они поженились.

Отца своего я не помню, но из рассказов матери знаю, что он, не состоя в членах никакой политической партии, по взглядам своим определённо являлся бес партийным большевиком, был активным участни ком рабочего движения и даже входил в состав ста чечного комитета, за что в конце 1916 был уволен с завода Сан-Галли, а вслед за тем мобилизован в дей ствующую армию. Когда он, совсем немного не дожив до радостных дней Великого Октября, опрокинувших дремучий быт вчерашней жизни, погиб от империа листической пули где-то под Двинском, мне было около двух лет.

После отъезда отца на фронт семья наша, ради экономии средств (мы сильно нуждались), перебра лась на квартиру родителей матери, где мы пример но до середины 1918 жили вшестером – мать, я с братом Антоном, родители матери и её сестра тётя Даша.

Мой дед, Спиридон Романович Усольский, выходец из мещанского сословия, был, как уже сказано, отставным военным, который честно, без надежды на карьерные успехи, т. к. его непрестанно и повсеместно зажимало реакционное дворянское начальство, не способное про стить ему его низкое происхождение, прошагал по слу жебной лестнице в царской армии, этом орудии пора бощения и угнетения народов, от рядового до капита на, после чего в 1906 по выслуге лет уволился в запас и жил с семьёй в Петербурге на скромную пенсию. Чело век он был своеобычный и увлечённый – за годы службы в Забайкалье и на Китайско-Восточной железной доро ге он собрал богатую коллекцию предметов буддийско го религиозного культа, которую в первые же месяцы Советской власти, не колеблясь, передал в возглавляе мый тов. Сталиным Наркомнац, одними из важней ших задач которого являлись сбор и изучение материа лов о жизни различных национальностей и племён, на селяющих нашу страну, что со всей определённостью свидетельствует, насколько безоговорочно мой дед при нял победу Октябрьской революции, которая в одночасье взяла прогнивший мир прошлого, как берут чурбан в топоры, как берут на вилы сено, и своротила его в не бытие. Вскоре, однако, к глубочайшему прискорбию, дед умер – в июне 1918 какие-то бандиты, из тех, что готовы за шапку ударить прохожего гирькой в темя или ножом под левый сосок, повылезшие в это тяжелое для революции время из своих грязных щелей и тёмных нор на белый свет, избили его, ограбили и бросили в подвал близстоящего дома, а поскольку у деда оказался повреж дён позвоночник, там его живьём съели крысы.

По малом времени вслед за дедом от истерзавшей её грудной жабы умерла и тётя Даша.

Это были тягостные потери для нашей семьи. Но какому счетоводу и на каком безмене дано взве сить тяжесть тех бед, что выпали на долю всего на шего народа в пору самой мучительной, самой ярост ной и самой счастливой из перемен? Но не будем вспо минать о смерти, потому что в нашей Советской стране место её на задних дворах, где ей не остаётся ничего иного, как только неизменно подтверждать, что жизнь – единственный из неё выход. Пусть мертвые спят, а нам пристало слушать трубы боя и решать вечные споры в мире, который разделен, неустроен и прекрасен.

Весной голодного 1919 мать вместе со мной, братом и бабушкой (помню её скромные ситцевые платья и руки, теребящие старую шаль) уехала в деревню Сторожиха, что находилась неподалёку от сгоревшего хутора Побудкино – там, в Сторожихе, жила не то какая-то дальняя родня отца, не то его друзья детст ва. Приняли нас в деревне с дорогой душой, и мы прожи ли там безвыездно до осени 1922, после чего снова вернулись в Петроград, где мать начала преподавать французский язык на курсах красных командиров. То гда же, на этих курсах, она познакомилась со Степа ном Григорьевичем Озарчуком, командиром Красной Армии, ставшим вскоре моим отчимом.

Несмотря на возвращение в город, с семьёй, при ютившей нас в Сторожихе, где над нашим с братом детством орали петухи, мы по-прежнему поддержи вали добрые отношения, и мать каждое лето отправ ляла меня и Антона туда на школьные каникулы.

В июне 1929 в Ступине – соседнем со Сторожихой селе – базировалась фольклорно-этнографическая экспедиция Академии наук, которой руководил Дементий Иванович Чапов, любитель злой махры, кон сультант и специалист широкого профиля. Во исполнение наказа тов. Калинина, возвестившего в своей речи, посвящённой 200-летнему юбилею Академии на ук, что теперь она становится не только Россий ской, а Общесоюзной и должна поэтому сконцентри ровать в себе творчество всех народов, населяющих наш Союз, экспедиция эта обнаружила в здешней ча щобе живого представителя народности мохоядь, ко торая считалась исчезнувшей с лица земли ещё во времена царизма в середине XIX столетия. Тогда это замечательное открытие широко освещалось в газе тах, поскольку братство народов Союза ССР и успе хи партии в национальной политике по-прежнему в немалой степени являлись насущной темой дня. Мы с братом, как и остальная детвора из Сторожихи, этого гудящего, простого и лучезарного мира, чуть не ежедневно бегали смотреть на живого, мохоядина, благо зрелище того стоило – в волосах его росли осока и мох, ступни были широкими и плоскими, как ласты тюленя, а зубы походили на булыжники и тёрли пи щу, точно жернова. Впоследствии, при транспорти ровке мохоядина в Ленинград, он умер, отравившись макаронами по-флотски, т. к. повар вагона-рестора на, гостеприимно решивший угостить необыкновен ного представителя редкостного племени, не знал, что тот приспособлен питаться только расти тельной пищей (подробнее см. материалы экспеди ции, опубликованные в одном из выпусков «Трудов Ар хива» при Академии наук СССР). Тем не менее факту обнаружения представителя народности мохоядь я обязан знакомством с тов. Чаповым, который, как выяснилось, оказался бывшим сослуживцем моего по койного деда по матери С. Р. Усольского и в дальней шем значительным образом повлиял на мою судьбу.

В 1933, по достижении восемнадцатилетнего воз раста, я по примеру отчима решил стать красным командиром и, вступив в комсомол, определился в воен ную школу, которую, в свою очередь, мне порекомендо вал тов. Чапов, за что ему огромное комсомольское спасибо; брат же мой, Антон, пошёл учиться на агро нома. Сам тов. Чапов работал в рекомендованной мне школе консультантом и одновременно вёл спецкурс «Революционная трансформация действительности и коммунистическое преображение мира», где много внимания уделял умению безошибочно выбрать лозунг текущего момента, а также искусству составления паролей и технике сложения праздничных речёвок. По его спецкурсу я был лучшим и, в силу особого (по мнению преподавателей) устройства моего внутрен него слуха, единственный среди курсантов смог сло жить, а также фонетически и мелодически безупреч но организовать несколько актифрафор (активных фразеологических форм), которые прошли соответ ствующие практические испытания, и теперь три из них включены в надлежащие учебные пособия. Вот эти актифрафоры:

1. Где луг был трав, там стог стоит.

2. Вчера я почему-то оказался в Пятигорске.

3. Многие ли могут отдать 300 у. е. за день ак тивного отдыха?

Но лично я считаю, что причина моих успехов крылась вовсе не в каком-то особенном устройстве моего внутреннего слуха (тов. Чапов называл его «тре тьим ухом»), а в непрестанной заботе партии и лич но тов. Сталина о советской молодёжи, а также в моей повседневной, ни на миг не гаснущей вере: на све те есть чёрное знамя и красное знамя, и красное зна мя – нам нести.

Во время летней полевой практики 6 Забайкаль ском военном округе мною, совместно с ещё одним кур сантом, были задержаны и доставлены в Гусиноозёрский буддийский монастырь, где находился полевой лагерь нашей школы, два заклятых врага народа и ма тёрых шпиона одной иностранной разведки, силой внушения и гипноза маскировавшиеся под пастухов-бу рят. За это я получил поощрение от начальства, а в центральном органе Народного Комиссариата Обо роны Союза ССР газете «Красная звезда» за 27 августа 1936 была даже опубликована (правда, без упоминания моей фамилии) соответствующая информация. Разу меется, по соображениям секретности – чтобы хит рый и коварный враг не смог извлечь полезные для себя сведения о месте дислокации нашего лагеря и о степе ни подготовки наших кадров – многие подробности дела были в статье также опущены или намеренно ис кажены. Что ж, и в куда меньших пустяках мы долж ны быть бдительными, поскольку, как учили нас наши командиры, одни и те же слова выглядят по-разному в зависимости от того, в чей мозг они помещены.

После окончания школы я был направлен на службу в тот же Забайкальский военный округ в должности комвзвода (часть Наркомвнудел, где комиссаром тов. Фролов) и за 2 года получил ещё 7 поощрений. Прак тически все они были связаны с выполнением заданий по задержанию и разоблачению шпионов, этих двулич ных воровских лазутчиков, этих вражеских пособни ков, этой гнилостной дряни, способной внушать лишь гадливость и омерзение.

В сентябре 1939, учитывая мои служебные успехи, командование направило меня в Ленинград на курсы усовершенствования офицерского состава при так называемой «четырке» – 14-м отделе Наркомвнудел, занимающемся методической разработкой и внедре нием в оперативную работу наркомата различных эзотерических практик, способствующих снижению процента следственных ошибок и форсированию сроков разоблачения шпионов, окаянных предателей, изуверов, врагов народа и прочих гадин, состоящих на службе у многоголовой фашиствующей гидры нового порядка, со всех сторон брызжущей своей ядовитой слюной па Советскую страну – провозвестницу гря дущего пути для всего человечества (с декабря 1938 этим отделом Наркомвнудел в Ленинграде руководил тов. Чапов). Здесь на практических занятиях мною была составлена, а также фонетически и мелодиче ски организована актифрафора, оказавшаяся крайне действенной при работе с оборотнями всех мастей, поскольку, будучи правильно произнесённой, совер шенно лишала их возможности устойчиво держать принятую личину – наведённый образ становился зыбким и больше не скрывал злодейской сути. Благо даря ей (актифрафоре) мною был изобличён и выве ден па чистую воду матёрый враг и махровый оборо тень Л. Циприс, который долгие годы предательски вёл в органах ОГПУ и Наркомвнудел чёрную работу по дискредитации красного еврейства. Эта актифрафора была включена во все памятки и руководства по оперативной работе «четырки» (говорят, в Киеве для облегчения деятельности республиканских кад ров, имеющих проблемы с русским, её даже записали на патефонную пластинку); вот она: «Я помню все твои трещинки, пою твои-мои песенки – ну почему».

В период учёбы, на одной из дружеских вечеринок, где под патефон ходил на деревянных ногах фокстрот (лично мне нравятся народные танцы), я познакомил ся с Татьяной Юрьевной Антюфеевой, родной сестрой моего товарища по курсам усовершенствования офи церского состава Сергея Антюфеева, которая вскоре стала моей женой и верной спутницей жизни. На тот момент мать моя с отчимом тов. Озарчуком жила 6 Молотовске, брат Антон занимался делами землеустроительства в колхозе «Свет истины» с центральной усадьбой в Ступине, где в 1929 базировалась фольклорно-этнографическая экспедиция Академии наук (см. выше), а бабушка к тому времени уже умерла от бронхопневмонии, явившейся следствием осложнения после перенесённого ею коклюша.

В декабре 1939 все мы (курсанты) как один подписа ли коллективное заявление о направлении нас в зону боевых действий с финнами, однако просьба наша не была удовлетворена ввиду того, что мы ещё не завер шили учёбу, да и судьба кампании, невзирая на сложив шиеся обстоятельства, по мнению начальства, была явно предрешена и в нашем участии не нуждалась. (Кстати, на тактическом зачёте мне достался во прос о декабрьской ситуации в Карелии с моделирова нием версии её разрешения. В качестве ответа я рас сказал преподавателям старую японскую историю, случившуюся ещё до ухудшения наших отношений с этой милитаристской страной, за что получил от них высший балл. Вот эта история. Один хозяин, окончив плавание, вместе со своим слугой спускался с корабля на берег. Слуга на сходнях толкнул матроса, и тот упал в воду. Слуга не извинился, и матрос, вый дя из воды, ударил его палкой по голове. Несмотря на то что слуга действовал неправильно, после того как его ударили палкой, всякая необходимость приносить извинения отпала. Поэтому хозяин спокойно подошёл к слуге и матросу и зарубил их обоих.)

В июне 1940 у меня родился сын Алексей, а в октяб ре того же года, по окончании курсов, принятии по священия и присвоении очередного звания, я был на правлен на оперативную работу в Керчь, где неподалё ку от посёлка Эльтиген местными жителями были обнаружены вещи, предположительно представляю щие интерес для «четырки». На поверку, однако, вещи эти оказались пусть и хорошо сохранившейся, но важ ной лишь для археологов киммерийской керамикой, на полненной минеральной красной краской. Никакими чрезвычайными свойствами и никакой преобразующей силой эти предметы, несмотря на продолжительную потерю зрения у нашедших их людей, не обладали (во временной слепоте, по заключению медэкспертов, был повинен настоянный на табаке и полыни скверный местный самогон). Тем не менее меня оставили в Кер чи, где я продолжил службу (в частности, занимался развёртыванием экспериментальной лаборатории «че тырки» в местных катакомбах) и где в мае 1941 у меня родился второй сын Павел. (Кстати, в упомянутой – также в скобках – лаборатории была «заряжена» часть киммерийской краски, которая в качестве активной до бавки пошла на изготовление кумача для пионерских галстуков. Звено пионеров, носивших эти галстуки (звеньевой В. Дубинин), находилось под постоянным наблюдением, но результатов эксперимента, ввиду начала военных действий, я получить не успел.)

Всего в период с июля 1940 по июнь 1941 я участво вал в 6 оперативных мероприятиях, любая информа ция о которых составляет предмет государственной тайны, – за одно из них я получил благодарность от Наркомвнудел, а за другое был представлен к прави тельственной награде и повышен в звании.

Вскоре после того, как фашистские полчища с беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством, как верно сказал тов. Молотов, напали на нашу советскую Родину, я был вызван из Керчи в Москву, где меня включили в спецгруппу по организации подполья и партизанского сопротивления в ряде районов временно оккупированной территории Союза ССР. Здесь, в Москве, день и ночь трудясь на невидимом фронте нашей грядущей победы, я только в октябре узнал о том, что ещё в начале июля 1941 выброшенный фашистами парашютный десант с несвойственной самой человеческой природе жестокостью расстрелял вместе с семьями всех членов правления колхоза «Свет истины», в которое входил, и мой брат Антон. Известие это, положившись на ту тяжкую боль за судьбу нашей Родины, какую испытывает сегодня каждый боец, каждый труженик тыла, каждый гражданин страны Советов, заставило кровь свернуться в моём сердце, а ненависть к фашистской гадине достигла такого накала, что тов. Чапов, как мне потом рассказывали (сам я в тот момент был буквально слеп и глух от горя), прикурил от неё трубку со своей злой махрой (до этого в архивах «четырки» был зафиксирован только единственный подобный случай – в октябре 1917 от искры праведной коллективной ненависти заседавшего в Смольном во главе с тов. Лениным и тов. Сталиным Военно-революционного комитета на окне загорелись ламбрекены). Видя, как велико во мне желание справедливой и немилосердной мести, руководство, по ходатайству тов. Чапова, приняло решение направить меня в тыл врага с тем, чтобы лично возглавить и поднять на должный уровень зарождающееся партизанское движение в ***ском районе ***ской области, благо места эти знакомы мне с малолетства.

Со дня на день от местного подполья ожидает ся подтверждение о готовности принять самолёт с «большой земли». Время, отпущенное мне на выпол нение настоящего задания, прошу зачислить в мой кандидатский стаж.

Да здравствует тов. Сталин!

Да сгинут навсегда гнетущие нас тёмные силы!

Победа будет за нами!

Барака, мрака, щеколда!

Посвящённый 3-й ступени, капитан П. И. Норушкин

29.XI.41