Онлайн чтение книги Братья. Книга 2. Царский витязь. Том 2
Встреча

В Путилино кружало можно добраться разными дорогами, но удобней всего, да с гружёными нартами, – по заснеженной речке. Светел с любопытством смотрел под ноги. Хожалые тропы витязям давненько не попадались, жаль, чело дружины изрядно затаптывало след. Насколько сумел различить Светел, после метели встречь пробежали всего два человека с нетяжёлой поклажей. Отменные лыжники, дыбали шаг в шаг. Только по рубчикам от кайков и поймёшь, что вдвоём прошли. И санки у них были хорошие. Поворотливые, на ходу невесомые. Вроде тех, что сам Светел сработал перед уходом из дому.

«Сказывала бабушка Корениха: я, мол, знаю, куда я иду, а все-то куда?.. Вот прошли, разминулись, а кто они, что за ну́жа налегке в дорогу погнала? Не догоню, не спрошу…»

Когда за поворотами впереди уже скоро должно было показаться кружало, передовые вдруг замедлили ход.

– Дядя Потыка! – обрадовалась Нерыжень.

Светел тоже вскинул голову, благо ростом мало уступал даже Гуляю. Коготковичи загораживали Царской проход, стоя во всей славе грозного боевого строя. Углом вперёд, заслонясь сомкнутыми щитами, и на каждом щите – хищная птичья лапа с изготовленными когтями! Реет по ветру знамя, а на знамени распахивает крылья Скопа…

Захватило дух. Светел в первый раз видел дружину в полном доспехе и выстроенную для боя. Крашеные порты, зелёные с жёлтым налатники, багряный плащ воеводы! Даже взяла крамольная ревность. Почему не сеггаровичи стоят в красе и воинской славе? Почему вывалились из леса миряне мирянами, в кожухах, в грубых заплатниках?..

Пока Светел любовался и ревновал, Царская тоже сплотилась в боевой клин, не такой нарядный, но ничуть не менее грозный. Чествуя Потыку, Ильгра выпустила из чехла знамя с Поморником. Светел забыл досадовать на яркое перо коготковичей, взявшись новой обидой: «Почему Косохлёсту и Нерыжени есть место в груди клина, а я у нарты стою? Доищусь ли чести биться подле вождя?..»

Взгляд отметил такого же отрока, стоявшего в тылу супротивной дружины. Только стерёг парень не нарту с мороженой птицей, ему было вверено куда более ценное. На саночках сидела молоденькая женщина – две бронзовые косы из-под тёплого головного платка. «Самокрутка? Покрытка?..» Юная мать держала на коленях угловатую большую корзину. Внутри шевелилось меховое нежное одеялко. С перевясла гроздьями свешивались обереги. Крохотные топорик и меч…

Сеггар вышел вперёд:

– Ну здравствуй, что ли, Потыка.

Обычно он говорил мало, негромко. Но возвысил голос – и стало понятно: этот голос привычен был одолевать бурю, крики, железный лязг.

– И тебе, батюшка Неуступ, здоро́во на все четыре ветра, коли не шутишь, – так же зычно отозвался Коготок. Улыбнулся: – Видал суложь мою? Впрямь нетронутую взял. Сына вот родила!

Он был не столь кряжист, как ширяй Сеггар, зато высок ростом, очень подвижен, гибок, точно стальное копьё. Сходства добавляла кольчуга, ничем не прикрытая, пугающе-красивая сама по себе. Сидела она на Коготке, как вторая кожа. Сразу видно, насколько привычно и удобно в ней телу.

Светел глянул и понял: хоть он разбейся, не судьба ему такой доспех на подвиг вздевать. Не носить, небрежно красуясь, как носил Коготок. Да что носить! Отроку бестолковому даже чистить не вверят…

– А не пропущу тебя, морянин, без выкупа! – весело задорил между тем Коготок. – Возьмёшь поле – в блюде за столы сядем. Не возьмёшь – ступай, отколе пришёл!

– Не хвались, на рать идучи, – гудел в ответ Сеггар. – Которой честью разведаться вздумал?

– А мы, как на пиру, с малой чаши начнём. Ты, я вижу, отрока взял, так и у меня молодчик Посвящения чает. Сравнятся пусть, а там, глядишь, уже мы с тобой разохотимся жилы обмять.

Все посмотрели на Светела. «Отрекутся. Куда на меня такого честь возлагать…» А у самого вострепетал живчик надежды.

– Мой – справный гусляр, – сказал Сеггар.

Коготковичи стали смеяться.

– Удивил! Так наш тоже. Твой пока ещё шпенёчки подкрутит, а наш, наготове стоя, пальцы морозит.

Щуплого беловолосого парня потянули вперёд, переняли заботу о суложи воеводы. Светел, уже тянувший из санок полстку с Обидными, метнул взглядом на соперника…

Из памяти тотчас выдуло всё, чем мыслил заняться.

Отрок нёс вагуду, какой Светел никогда в руках не держал, лишь изображение видел.

Где видел? А на щите славнука, что много поколений сберегали Пеньки.

Маленький толстый лук, унизанный десятком тетив…

Захлестнул восторг чуда, редкостного и святого. Светел с двадцати шагов понял: певчее дерево было старым. Не на его, Светела, веку впервые струнами зазвучало. Может, даже не на веку Ерги Коренихи. Наследие, чтобы в божнице хранить, снимая лишь для праздника Рождения Мира, когда кипит мужской удалью боевой Круг… уж не по кружалам перепутным таскать, ввергая в скверну и бедствия…

Чего не отдал бы Светел за позволение прикоснуться, в ладонях понежить!

Беловолосый держал искру Прежних без трепета, как самую обычную дуделку или брунчалку. И вряд ли собирался души за облака возносить.

Шустрые заменки между делом раскупорили воеводские сани. Облачили Сеггара в поддоспешник. Взялись за броню…

Потыка кивнул белобрысому. Отрок начал играть.

Голос у древней пе́сницы оказался точно такой, какого подспудно ждал Светел. Серебряный, лебединый и звёздный.

Эту песню вспоминали на Коновом Вене, ожидая назавтра войны с Ойдриговичами. Светел тоже её знал. Сам не пел: было больно. Вместо жестокого царя неизменно виделся парень, мало не причинивший смерть Рыжику. Тот был, правда, не жарый волосом, как дети всех андархских владык, просто медный. В том ли суть! Светел знал: если где-нибудь встретит, не ошибётся. «Покажу, как без дела стрелами бить…»

Между тем против древнего царя ополчился весь поруганный мир:

Коготкович заглушил струны.

– Чем ответишь? – крикнул весело, зная: спел на славу.

Обе дружины снова посмотрели на Светела. Светел очнулся и с ужасом вспомнил: Обидные так и лежали не налаженные. Он вслепую бросился к саночкам.

– Станет ждать тебя воевода! – досадливо фыркнула Ильгра.

Сеггар застёгивал нащёчники. Будь Светел готов состязаться, может, нашёл бы предлог повременить. А так – нет.

– Наша взяла. До горы! – обрадовались коготковичи.

– Рано хвалитесь! Хар-р-га! – зарычала в ответ Царская.

Сеггар поправил кованый пояс, зашагал навстречу Потыке. Светел стоял с пылающими ушами, понимая, что впервые зрит истинного Неуступа. Какой «дядя Сеггар», пестовавший юных заменков? Толстый поддоспешный суконник, выпуклые «доски» брони, шлем с бармицей, росший прямо из плеч… Доспех, весивший, наверно, пуды, пугающе искажал телесную соразмерность. На Коготка надвигался железный утёс. Ни глаз, ни лица, ничего человеческого. Неуязвимый, неприступный. Мечтая о расправах с врагами, Светел даже не представлял их такими. А если…

Снедающий срам и тот отпустил. Лыко ли в строку оплошка ничтожного отрока, когда спорят вожди!

Ничего-то Светел пока не знал, не умел… Только рукавицы раздирать да пустой воздух дубасить…

…Сошлись. Поклонились, держа расстояние, когда ещё копьём не достать. Обнимутся после. Когда вызвонят друг другу славу по щитам, по шеломам, по серебрёным нарамкам.

– До горы! – взревели коготковичи.

– Хар-р-га! – ответила Царская.

– Эх! – блестела шальными глазами Ильгра. – То ли дело прежде бывало! Сойдёмся с кем переве́даться – только и утихнем, когда всяк молодечеством натешится и Небо натешит…

– Нынче не то.

– Чай вместе наниматься идём, а купец глянет – один руку нянчит, другой без зубов шепелявит, третий рожу исписанную несёт…

– Глянет, напугается, к Ялмаку отбежит.

Косохлёст ломко подал голос:

– Если кто плачет, будто дядя Сеггар всем в убыток нас с сестрой бережёт…

Кочерга отвесил молодому витязю подзатыльник:

– Умишка не нажил, так язык прикуси.

Светел вновь уловил тревожную недомолвку, касавшуюся заменков. Неволей вспомнилась Житая Росточь. Тётка Обороха, не знавшая, чем ещё напоследок потешить сыночка, обетованного котлу. И Лыкаш, сам не свой от страха и неизвестности. Он тоже тогда задирал то Сквару, то Светела, а губы знай тряслись…

…На застывшей реке, на поле воинской чести, огороженном двумя стенами молчаливого леса и двумя – оружных людей, затевалось соперничество стремнины и тверди, удали и упорства. Коготок вился, нападал с лёту, как скопа на лосося. Да вот лосось нынче был велик и непрост. Из тех, что выплывают в отвесно падающей струе. Измором не возьмёшь, врасплох не захватишь. Силой попрёшь – самого ловца утянет на дно!

«И я буду таким! И я…»

Потыка всё же изловчился сбить Сеггара.

Воткнул в снег копьё, взвился, грянул обоими валенками ему в щит! Как тут устоишь? Сеггару хватило бы проворства рубануть по ногам, но друга, вышедшего на любки, не калечат. Светел про себя охнул. Неуступ опрокинулся… но как! Назвать это падением не поворачивался язык. Доспехи лязгнули, сплачиваясь в кованый шар. Сеггар перекатился, толкнул землю коленом – и вот уже снова стоял, и тяжёлая рогатина смотрела Коготку в грудь. Проделай такое даже без лат, не выронив щита и оружия! Супротивника из виду не потеряв!

Рогатина свистнула в ответном посяге. Что Неуступ брал от земли, Потыка, сообразно имени, черпал у воздуха. Отлетел, упорхнул, выправился, полный грозного веселья, готовый снова разить.

Коготковичи громыхали в щиты кто секирой, кто вдетым в ножны мечом.

– До горы! До горы!

– Хар-р-га!

Светелу хотелось петь общий клич, он не знал, позволено ли. Вспомнил о гуслях…

Со стороны Путилина кружала белым речным плёсом спешил лыжник. Когда витязи стали оборачиваться, парень замахал руками, закричал:

– Не покиньте, государи воители! Братья Гузыни крушить идут вчетвером!

– О! – сказала Ильгра. – Гузыни!.. Как думаешь, Сеггар, двух дружин хватит управиться? Может, лучше сторонушкой обойти?

Воины засмеялись.

– Мизинный братец у нас намедни гулял, – жаловался упыхавшийся работник. – Песни злые орал, мисы бил, работника Порейку об стол ринул… Еле совладали гуртом выкинуть! Так за него все братья рукава засучили. Семьян собрали, ратью поднялись! Говорят, дядьку своего Мешая призвали нам на погибель… А и наши возгорелись, всяк друзей кликнул… в топоры бы не кинулись! Выйдет кружалу сквернение, как потом гостей принимать? На вас надея, милостивцы…

– Я бы так рассудил, – молвил скорый на решения Коготок. – Мой недоросль с твоим ротозеем толком ведь не разведались. Пусть, говорю, вперёд выбегут, а погодя и мы подоспеем. Свезёт им – похвалим. Не свезёт – косточки приберём.

– Ты своего как ругаешь? – спросил Сеггар.

Не то чтобы имя отрока впрямь имело значение. Воевода смотрел на приплясывающего Светела. Взвешивал.

– Ве́селом ругаю.

– Светел да Весел, – рассмеялся Гуляй.

– Лучше Светелом да Веселом быть, чем Гузынями.

– Санки оставите оба. Довезём, – наконец приговорил Сеггар. В побратимстве двоих вождей он был старший. Он строго предупредил, глядя почему-то лишь на Светела: – Ума кулаком добавить благословляю. Смертью убивать не велю.

– По слову твоему, государь воевода!

Два отрока живо пристегнули быстрые ирты. Нетерпеливый Путилин работник долбил кайком снег.

– Бегите уж, – сказал Неуступ.

Отроков погонять не занадобилось. Скоро Путилин работник уже налегал из последней мочи, удерживаясь вровень.

– Лыжи у вас, сеггаровичей, любо-дорого, – пропыхтел он, когда схлынул первый задор и бег выровнялся. – Одно слово, царские!

– Слыхал про делателя Пенька?

– А то! Его лыжи втридорога из рук рвут.

– Вот он и верстал.

– Дикомыты! – сказал работник. – Злой народец, а лыжи смыслят, не отнимешь.

– Почему злой?

– А будто нет? Зеленцы жгут, купцов убивают. Вона, торгован две опасные дружины берёт в поморье идти, одной мало, боится.

Речка петляла, в иных местах бури намели снега, выстроили горушки. Карабкайся вверх, прежде чем по уклону катить. Провожатый вовсе умаялся – видно, многовато сил положил, бросившись за подмогой.

– А ты ходо́к, – похвалил Весел.

– Я что… Вот Порейка хаживал, не угонишь, даром что лапы косые. И следопыт добрый был.

Светел наконец-то спросил Весела:

– Песница знатная у тебя. В наследство досталась?

– И так можно сказать, – кивнул беловолосый. – В зеленце нашёл позноблённом. Дом пустой, могилки хозяйские… Я вагуду и поднял, пока растопку искал. Струночки обновил, заиграла.

– Старая она…

– Так другой нету. Что в руки пришло, на том бренчу помаленьку.

«Да я б за неё… рубаху с тощей спины…» Добрых полверсты Светел не знал ни лыжни, ни предстоявшего дела. На что искру славнука у Весела выменять? Обидные в плату поднести? Засмеёт. Санками со всем животом поклониться? Сеггар выгонит, и поделом…

Так они коротали последнее колено пути, когда как раз бы рядить, как с орудьем справляться.