Онлайн чтение книги Будем как солнце. Книга символов
DANSES MACABRES

Тебе известны, как и мне,

Непобедимые влечения,

И мы — в небесной вышине,

И мы — подводные течения.  

Пред нами дышит череда

Явлений Силы и Недужности,

И в центре круга мы всегда,

И мы мелькаем по окружности.  

Мы смотрим в зеркало Судьбы,

И как на праздник наряжаемся,

Полувладыки и рабы,

Вкруг темных склепов собираемся.  

И, услыхав полночный бой,

Упившись музыкой железною,

Мы мчимся в пляске круговой

Над раскрывающейся бездною.  

Игра кладбищенских огней

Нас манит сказочными чарами,

Везде где смерть, мы тут же с ней,

Как тени дымные — с пожарами.  

И мы незримые горим,

И сон чужой тревожим ласками,

И меж неопытных царим

Безумьем, ужасом и сказками.

Я видел правду только раз,

Когда солгали мне.

И с той поры, и в этот час,

Я весь горю в огне.  

Я был ребенком лет пяти,

И мне жилось легко.

И я не знал, что я в пути,

Что буду далеко.  

Безбольный мир кругом дышал

Обманами цветов.

Я счастлив был, я крепко спал,

И каждый день был нов.  

Усадьба, липы, старый сад,

Стрекозы, камыши.

Зачем нельзя уйти назад

И кончить жизнь в тиши?  

Я в летний день спросил отца:

«Скажи мне: вечен свет?»

Улыбкой грустного лица

Он мне ответил: «Нет».  

И мать спросил я в полусне:

«Скажи: Он добрый — Бог?»

Она кивнула молча мне,

И удержала вздох.  

Но как же так, но как же так?

Один сказал мне: «Да»,

Другой сказал, что будет мрак,

Что в жизни нет «Всегда».  

И стал я спрашивать себя,

Где правда, где обман,

И кто же мучает любя,

И мрак зачем нам дан.

Я вышел утром в старый сад

И лег среди травы.

И был расцвет растений смят

От детской головы.  

В саду был черный ветхий чан

С зацветшею водой.

Он был как знак безвестных стран,

Он был моей мечтой.  

Вон ряска там, под ней вода,

Лягушка там живет.

И вдруг ко мне пришла Беда,

И замер небосвод.  

Жестокой грезой детский ум

Внезапно был смущен,

И злою волей, силой дум,

Он в рабство обращен  

Так грязен чан, в нем грязный мох.

Я слышал мысль мою.

Что если буду я как Бог?

Что если я убью?  

Лягушке тесно и темно,

Пусть в Рай она войдет.

И руку детскую на дно

Увлек водоворот.  

Водоворот безумных снов,

Непоправимых дум.

Но сад кругом был ярко-нов,

И светел был мой ум.  

Я помню скользкое в руках,

Я помню холод, дрожь,

Я помню Солнце в облаках,

И в детских пальцах нож.  

Я темный дух, я гномный царь,

Минута не долга.

И торжествующий дикарь

Скальпировал врага.  

И что-то билось без конца

В глубокой тишине.

И призрак страшного лица

Приблизился ко мне.  

И кто-то близкий мне сказал,

Что проклят я теперь,

Что кто слабейшего терзал,

В том сердца нет, он зверь.  

Но странно был мой ум упрям,

И молча думал я,

Что боль дана как правда нам,

Чужая и моя.

О, знаю, боль сильней всего,

И ярче всех огней,

Без боли тупо и мертво

Мельканье жалких дней.  

И я порой терзал других,

Я мучил их. Ну, что ж!

Зато я создал звонкий стих,

И этот стих не ложь.  

Кому я радость доставлял,

Тот спал, как сытый зверь.

Кого терзаться заставлял,

Пред тем открылась дверь.  

И сам в безжалостной борьбе

Терзание приняв,

Благословенье шлю тебе,

Кто предо мной неправ.  

Быть может, ересь я пою?

Мой дух ослеп, оглох?

О, нет, я слышу мысль мою,

Я знаю, вечен Бог!

Да, и жгучие костры

Это только сон игры.

Мы играем в палачей.

Чей же проигрыш? Ничей.  

Мы меняемся всегда.

Нынче «нет», а завтра «да».

Нынче я, а завтра ты.

Все во имя Красоты.  

Каждый звук — условный крик.

Есть у каждого двойник.

Каждый там глядит как дух,

Здесь телесно грезит вслух.  

И пока мы здесь дрожим,

Мир всемирный нерушим.

Но в желаньи глянуть вниз

Все верховные сошлись.  

Каждый любит, тень любя,

Видеть в зеркале себя.

И сплетенье всех в одно

Глубиной повторено.  

Но, во имя глубины,

Мы страдаем, видя сны.

Все мы здесь, наоборот,

Повторяем небосвод.  

Свет оттуда — здесь как тень,

День — как ночь, и ночь — как день.

Вечный творческий восторг

Этот мир как крик исторг.  

Мир страданьем освящен,

Жги меня, и будь сожжен.

Нынче я, а завтра ты,

Все во имя Красоты.

Ты, конечно, проходил

По обширным городам.

Много мраков и светил,

Много разных чудищ там.  

Поглядишь и там и тут,

Видишь полчища людей.

Целый мир в любом замкнут,

Мир обманов и затей.  

Почему у горбуна

Так насмешливо лицо?

В этом доме два окна,

Есть в нем дверь и есть крыльцо.  

Что ж, войдем и поглядим.

В этом скрыто что-нибудь.

Если мы душою с ним,

Он не может дверь замкнуть.  

Мы заходим в темный ход,

Видны знаки по стенам.

Опрокинут небосвод.

И немножко жутко нам!  

Ум наш новостью смущен,

Искаженность манит нас.

Здесь нежданный свет зажжен,

Постоянный свет погас.  

Кто вошел в такой уют,

К Сатане он бросил взгляд

В этой храмине поют,

И, как в храме, здесь кадят.  

Кверху поднятым лицом

Примешь небо и весну.

Спину выгнувши кольцом,

Встретишь мрак и глубину.  

И невольно душит смех,

И ликует как змея.

Оттого что тайный грех —

Оттененье бытия.  

Оттого у горбуна

И насмешливо лицо.

Эта странная спина—

Сатанинское кольцо!

Я ненавижу всех святых,

Они заботятся мучительно

О жалких помыслах своих,

Себя спасают исключительно.  

За душу страшно им свою,

Им страшны пропасти мечтания,

И ядовитую Змею

Они казнят без сострадания.  

Мне ненавистен был бы Рай

Среди теней с улыбкой кроткою,

Где вечный праздник, вечный май

Идет размеренной походкою.  

Я не хотел бы жить в Раю,

Казня находчивость змеиную,

От детских дней люблю Змею,

И ей любуюсь, как картиною.  

Я не хотел бы жить в Раю,

Меж тупоумцев экстатических.

Я гибну, гибну — и пою,

Безумный демон снов лирических.

У меня был враг заклятый,

    У меня был враг.

На его постели смятой

Хохот демона проклятый

Оживлял полночный мрак.

    Без него жена смеялась,

    Обнималась, целовалась.

    Хохот демона был мой.

    Побыл с ней. Ай-да! Домой!  

Враг заклятый был далеко.

    Возвратился. «Честь!»

Ты, без страха и упрека!

Я, как ты, во власти рока.

Хочешь? Что же, месть, так месть.

    Час и место. Мы явились.

    Мы сошлись и поклонились.

    Чей-то взор покрылся тьмой.

    Хохот демона был мой!

Я с нею шел в глубоком подземелье,

Рука с рукой, я был вдвоем — один.

Мы встретились в сверкающем весельи,

Мы нежились, как лилии долин.  

Потом пришли к дверям старинной кельи,

Предстала Смерть, как бледный исполин.

И мы за ней, в глубоком подземелье,

Стремились прочь от зелени долин.  

Мы шли во тьме, друг друга не видали,

Любовь была как сказка дальних лет,

Любовь была печальнее печали.  

В конце пути зажегся мрачный свет,

И я, искатель вечной Антигоны,

Увидел рядом голову — Горгоны.

Под низкою крышкою гроба,

    Забиты гвоздями,

Недвижно лежали мы оба,

С враждебными оба чертами. 

Застывшие трупы, мы жили

    Сознаньем проклятья,

Что вот и в могиле — в могиле!—

Мы в мерзостной позе объятья.  

И Дьявол смеялся надгробно,

    Плитой погребальной:

«Эге,— говорил,— как удобно

Уродцам—в могиле двуспальной!»

Два трупа встретились в могиле,

И прикоснулся к трупу труп,

В холодной тьме, в тюрьме, и в гнили,

Прикосновеньем мертвых губ.  

Они, влюбленные, когда-то

Дышали вместе под Луной

Весенней лаской аромата

И шелестящей тишиной.  

Они клялись любить до гроба.

И вот, по истеченьи дней,

Земная жадная утроба

Взяла их в пищу для червей.  

Тяжелые, с потухшим взглядом,

Там, где повсюду мгла и мгла,

Они лежат так тесно рядом,

Зловонно-мягкие тела.  

Для мелких тварей ставши пищей,

И разлученные с душой,

Они гниющее жилище,

Где новый пир, для них чужой.  

И дико спят они в тумане,

И видят сказочные сны

Неописуемых дыханий

И необъятной тишины.

Над болотом позабытым брошен мост,

За болотом позабытым брызги звезд.

Там, за топью, цепенея, спит Лазурь,

Затаив для дней грядущих сумрак бурь.  

Неживые, пропадают брызги звезд,

И к болоту от болота брошен мост.

И одно лишь не обманет—жадность бурь,

Ею дышит — с ней в объятьях — спит Лазурь.

Я встретил ведьму старую в задумчивом лесу.

Спросил ее: «Ты знаешь ли, какой я грех несу?»

Смеется ведьма старая, смеется что есть сил:

«Тебя ль не знать? Не первый ты, что молодость убил.

Отверг живые радости, и стал себе врагом,

И тащишься в дремучий лес убогим стариком».

Я вижу, ведьма старая все знает про меня,

Смеется смехом дьявола, мечту мою кляня,

Мечту мою о праведном безгрешном житии,—

И молвил ей: «А знаешь ли ты чаянья мои?

Я в лес вошел, но лес пройду, прозрачен, как ручей,

И выйду к морю ясному божественных лучей».

Смеется ведьма старая: «Куда тебе идти?

Зашел сюда—конец тебе: зачахнешь на пути.

Сии леса—дремучие, от века здесь темно,

Блуждать вам здесь дозволено, а выйти не дано.

Ишь, выйду к морю светлому! Ты думаешь: легко?

И что в нем за корысть тебе! Темно и глубоко».

И ведьма рассмеялася своим беззубым ртом:

«На море жить нельзя тебе, а здесь твой верный дом».

И ведьма рассмеялася, как дьявол егозя:

«Вода морская — горькая, и пить ее — нельзя».

Как стих сказителя народного,

Из поседевшей старины,

Из отдаления холодного,

Несет к нам стынущие сны,—  

Так темной полночью рожденные

Воззванья башенных часов,

Моей душою повторенные,

Встают как говор голосов.  

И льнут ко мне с мольбой и с ропотом:

«Мы жить хотим в уме твоем».

И возвещают тайным шепотом:

«Внимай, внимай, как мы поем. 

Мы замираем, как проклятия,

Мы возрастаем, как прибой.

Раскрой безгрешные объятия,

Мы все обнимемся с тобой».  

И я взглянул, и вдруг, нежданные,

Лучи Луны, целуя мглу,

Легли, как саваны туманные,

Передо мною на полу.  

И в каждом саване — видение,

Как нерожденная гроза,

И просят губы наслаждения,

И смотрят мертвые глаза.  

Я жду, лежу, как труп, но слышащий.

И встала тень, волнуя тьму.

И этот призрак еле дышащий

Приникнул к сердцу моему.  

Какая боль, какая страстная,

Как сладко мне ее продлить!

Как будто тянется неясная

Непрерываемая нить!  

И тень все ближе наклоняется,

Горит огонь зеленых глаз,

И каждый миг она меняется,

И мне желанней каждый раз.  

Но снова башня дышит звуками,

И чей-то слышен тихий стон,

И я не знаю, чьими муками

И чьею грудью он рожден.  

Я только знаю, только чувствую,

Не открывая сжатых глаз,

Что я как жертва соприсутствую,

И что окончен сладкий час.  

И вот сейчас она развеется,

Моя отторгнутая тень,

И на губах ее виднеется

Воздушно-алый, алый день.

Я шутя ее коснулся,

Не любя ее зажег.

Но, увидев яркий пламень,

Я — всегда мертвей, чем камень —

Ужаснулся,

И хотел бежать скорее,

И не мог.  

Трепеща и цепенея,

Вырастал огонь, блестя,

Он дрожал, слегка свистя,

Он сверкал проворством Змея,

Все быстрей,

Он являл передо мною лики сказочных зверей.

С дымом бьющимся мешаясь,

В содержанья умножаясь,

Он, взметаясь, красовался надо мною и над ней.  

Полный вспышек и теней,

Равномерно, неотступно,

Рос губительный пожар.

Мне он был блестящей рамой,

В ней возник он жгучей драмой,

И преступно,

Вместе с нею я светился в быстром блеске дымных чар.

Хорошо ль тебе, девица,

Там глубоко под землей?

Ты была цветок, и птица,

    Праздник мой!

Хорошо ль тебе, девица,

Так глубоко под землей?  

Ты, как все, лишь день светила,

И ничтожно умерла.

Глубока твоя могила,

    Сон и мгла.

Ты, как все, лишь день светила,

Потускнела, умерла.  

Твой конец последний близок,

Ты остывший бледный труп.

Терем твой, девица, низок,

    Миг твой скуп.

Твой конец последний близок,

Ты посмешище и труп.

В тот миг расставанья в нем умерло что-то,

Он с нею был взглядом, не с нею душою.

А в ней лишь одна трепетала забота:

«О, если б могла я быть вечно с тобою!»  

Лицо у нее лишь на миг исказилось,

Она, холодея, сдержала рыданья.

«Прощай», у обоих в душе проносилось,

И он ей с улыбкой сказал. «До свиданья!»  

В тот миг расставанья, как ветер свободный,

Он только и ждал, чтоб скорей удалиться.

И, вздрогнув, бледнея в тоске безысходной,

Она прошептала: «Я буду молиться!»

В храме все — как прежде было.

Слышен тихий взмах кадил.

    «Я смеялся, я шутил.

    Неужели ты любила?»  

Дымен смутный трепет свеч,

На иконах свет заемный.

Каждый хочет в церкви темной

От свечи свечу зажечь.  

В храме будет так, как было.

Слышен тихий звон кадил.

    «А, неверный! Ты шутил.

    Горе! Горе! Я любила».

Смерть, медлительно-обманная,

Смерть, я ждал тебя года,

Но для каждого ты странная

И нежданная всегда.  

Мне казалась упоительной

Мысль о том, что ты придешь

И прохладою целительной,

Торжествуя, обоймещь.  

И воздушною одеждою

Мне навеешь легкий мрак.

Нет, обманут я надеждою,

Ты придешь не так, не так.  

Как неведомое, грубое,

Ты возникнешь в тишине

Как чудовище беззубое,

Ты свой рот прижмешь ко мне.  

И неловкими прижатьями

Этих скользких мертвых губ,

Неотвратными объятьями

Превращен я буду в труп.  

Но еще не бессознательный,

Не затянутый во тьму,

И мучительно внимательный

К разложенью своему.  

Вот, рука окоченелая

Точно манит и грозит,

Синевато-грязно-белая,

Искривилась… Гнусный вид!  

Вот, лицо покрылось пятнами,

Восковою пеленой,

И дыханьями развратными

Гниль витает надо мной.  

Отвратительно знакомые

Щекотания у рта.

Это мухи! Насекомые!

Я их пища, их мечта!  

И приходят ночи, низкие,

Как упавший потолок.

Где же вы, родные, близкие?

Мир отпрянувший далек.  

Глухо пали комья грязные,

Я лежу в своем гробу,

Дышат черви безобразные

На щеках, в глазах, на лбу.  

Как челнок, сраженный мелями,

Должен медлить, должен гнить,

Я недели за неделями

Рок бессилен изменить.  

За любовь мою чрезмерную

К наслаждениям земным,

После смерти, с этой скверною

Грешный дух неразлучим.  

Целых семь недель томления,

Отвращения, тоски,

Семь недель, до избавления,

Рабство, ужас, и тиски!  

Лишь одной отрадой нищенской

Ад могу я услаждать;

Пред оградою кладбищенской

Белой тенью в полночь встать.