Онлайн чтение книги Будник
XIV

Старик Бартош все еще содержался в местечке, но его дело начало постепенно изменяться. Неожиданно помощник поссорился с евреем Абрамкой.

Затем следствие, в силу каких-то новых дознаний и улик, начало тайно переделываться. Призванный снова Матвей, который под угрозами готов был показать, что угодно, хоть на самого Бога, признался, что лошадей привел действительно Абрамка, что отец хотел их доставить помощнику, когда его схватили на дороге, что, наконец, еврей сделал фальшивый донос из мщения, за то, что Бартош не хотел покрыть его воровства.

Истина легко открывается, притом же начали находить тысячи доводов к ее открытию. Один старый Бартош так упорствовал в своем гордом, презрительном молчании, что даже лаской трудно было заставить его проговорить слово.

— Отчего же, — отозвался старик, — прежде пан не поступил так, щадя мою старость от стыда и страданий, которые мне укоротили жизнь, а тебе кинули упрек на совесть?

Помощник начал отговариваться, бормотать что-то, перебирая бумаги, грызть чубук, плевать, ворочаться и пить водку, закусывая селедкой.

Бартош, наконец, рассказал все, как было. Дело остановилось на том, что отец и сын смогли бы быть выпущены на поруки, если бы только нашлось доказательство их прежней беспорочной жизни.

Конечно, все начинало принимать самый лучший оборот.

В лесах, где жили мазуры, со времени заключения Бартоша чувствовалось отсутствие человека, который, не имея никакой власти над соотечественниками, имел, однако ж, огромное значение и влияние. Сначала, может быть, все были рады, что на время удален от них суровый глаз и суровые уста, которые не раз им выговаривали; но скоро поразительно почувствовали будники, что им недостает старого Бартоша, не с кем посоветоваться, некому пожаловаться, не к кому прибегнуть в болезни за помощью, в горе за утешением; не было, где сойтись в воскресенье, послушать о прежних временах, как бывало сходились у хаты Бартоша. Несколько человек из молодежи собрались в судорабочие, но не было кому условиться с судовладельцами и заключить контракт; иные хотели идти в соседние леса тесать бревна, и также не доставало старого Бартоша, чтобы за всех сделать условие. И будники, один по одному, начали говорить: худо нам без старика, очень худо.

— И нам-таки не годится оставлять его в беде — он ведь помогал каждому из нас.

— Что, если бы подумали?

— А что же мы подумаем?

— Неужели нельзя помочь невинному?

— А если бы мы сложились? — промолвил один потихоньку.

— Конечно, если бы было из чего.

— Право найдется из чего — была бы только добрая воля. Здесь лисичья шкура, там несколько заячьих, где-нибудь может быть и лосья; у того немного меха, масла, у другого дрянной теленок. И если бы мы только захотели, нашлось бы, за что выручить копейку.

Многие, правда, не слишком охотно разделяли это мнение, но когда старшие согласились, другим было уже стыдно, и не один вынул из грязного узелка грошик и положил его в складчину.

В субботу сошлись все у пана Мартоша, жившего по соседству с Бартошем, и за чаркой горелки начали рассуждать — кому идти с поклоном к помощнику. Пан Мартош жил безбедно, обрабатывая кусок поля, да и сын, служа во дворе, помогал ему.

И пожилые, смелейшие и красноречивейшие три мазура взяли на себя тяжелую обязанность идти в местечко.

— Все хорошо, — сказал один по окончании совета, — но если, Бог даст, освободят старика и он возвратится домой, не знаю, что будет.

— А что же будет? — спросили другие.

— Разве же вы его не знаете? Ему ничего неизвестно о дочери, а как узнает, нелегко перенесет.

— Ну, он первый что ли?

— Не хотела бы я быть на месте Павловой, — сказала хозяйка.

— Э, было и хуже.

— Что вы называете худшим? Бог знает, что хуже. Невинному нигде ничего не станется, а здесь и сам Бог не поможет такому несчастью.

— Ой, правда, пани Мартышова. Однако если бы старик возвратился, все что-нибудь придумал бы.

— Дочь помешалась; из двора хотя и помогают, однако же, не долго. Потом нищета, нужда…

Все замолчали. Мартош покачал головой и покрутил ус.

— Однако, все-таки лучше, если бы хозяин был дома, — сказал он.

— Только не говорите ему сначала об этом.

— Он должен же знать!

— Нет, нет! Да и кто бы решился приступить к нему с подобной вестью.

Долго еще рассуждали будники, а когда уже не стало водки и закуски, разошлись, забрав ружья, без которых не делали шагу, поцеловавшись с хозяином и по очереди поцеловав руку жене его. Кто же должен был идти с Мартошом в местечко, те условились о времени.

На другой день утром, в барсучьих торбах, в новых лаптях, в белых сорочках, но без ружей, три депутата спешили к помощнику.

На конце леса к ним присоединился еще четвертый. Было воскресенье, и, таким образом, разговаривая, медленно подвигались они к местечку, белая церковь, серый костел и черные дома которого виднелись издали.

Нелегко в торговый день найти доступ к такому высокому чиновнику, как помощник в местечке. Тысячи просителей осаждают его двери. Евреи, шляхта, мелкопоместные владельцы и крестьяне с просьбами, с жалобами на побои, прихожане с поздравлением — все это наполняло дом, сени и двор дома, на котором вывесочка означала место пребывания помощника. На улице, на земле, под плетнем полно было ожидающего народа; на лавках крыльца сидели евреи, у дверей толпились отставные солдаты.

Помощник, между тем, веселился в кругу добрых приятелей и почтенной супруги, подобно ему веселой в обществе и любящей черпать веселость не в сердце, которое часто бывает пусто, но в бутылке, которая всегда может быть полной, особенно если надо только наполнить ее горелкой.

На ободранном диване и кривоногих стульях сидели достойные гости, между которыми первое место занимал эконом пана Яна, в новенькой венгерке, с кисетом на пуговице. Беседа шла о разных занимательных предметах: о скоропостижно умершем солдате, об убитом еврее, об украденных лошадях.

Водочка в третий или четвертый раз обходила общество, в ожидании колбасы, которую, наконец, внес на разбитом блюде лакей помощника в новых лаптях. Раздавая гостям несколько кривых вилок, ему помогала прислуживать необыкновенно неопрятная и толстая кухарка, на ногах которой красовалась не нарядная обувь, но истоптанные сапоги госпожи, надетые без чулок, шлепали по полу. Гости бросились на колбасу, которая еще раз была предупреждена водкой. Хозяин, без церемонии, первый набрал на тарелку, а потом указал жене и гостям на блюдо. Наконец, соус с мукою, луком и смоченным в него хлебом — удовлетворил аппетит писаря и канцелярии, заключающейся в хромом, косом и лысом мещанине.

После завтрака и разъезда гостей, просить на обед которых не было в обыкновении, усевшись на лавке крыльца с трубкой, приступил помощник к выслушиванию прибывших с просьбами, жалобами и т. д.

Дошла, наконец, очередь и до будников, которые несмело подошли к лавке, занимаемой таким высоким чиновником.

— Ну, а вам что надо?

— Мы, пан, по делу Бартоша Млинского.

— Зачем?

— Просить за него.

— Гм! А где же просьба?

И он взглянул им на руки. Мартош выдвинулся вперед и, целуя руку помощнику, всунул ему просьбу. Тот осмотрел ее хладнокровно, покачал головой и спросил довольно ласково:

— Чего же бы вы хотели для Бартоша?

— Чтобы ясный пан выпустил его. Все засвидетельствуют, что он невинен, что нет у нас честнее человека; даже никогда ни в чем его не подозревали.

— Гм! Гм! Я и сам знаю, что он, может быть, невинен, но что же делать. Закон — основание всего. На него донесли, — что же, я тут не причина. Я за все отвечаю! Это не пустое дело! Это ведь дело! Ну говорите же, чего бы вы хотели?

— Чтобы ясный пан освободил старика.

— Так, освободить! Закон — основание всего! Уволить! Я за него отвечаю перед губернатором. Вам кажется, что я здесь сам себе господин, что все могу, что захочу…

— А так, вельможный пане.

— Конечно, хотя я много могу, очень много могу, почти все могу, однако, есть обстоятельства… Видите ли вы, темные люди, не понимаете, что здесь закон, дело.

Будники в молчании поклонились.

— Я бы и мог, если бы захотел, наконец, уволить старика, но кто мне поручится за него?

— Мы все.

— Ну, подождите же, я подумаю, подумаю! Ступайте в канцелярию и поговорите с моим секретарем.

Хлопоты и старания продолжались до вечера. Стемнело, когда был отдан приказ освободить двух будников с условием, чтобы они явились по первому требованию. Ружье Бартоша, взятое в хате, отдали на руки Мартошу.