Онлайн чтение книги Бумажные призраки Paper Ghosts
День второй

9

Я распахнула шторы как можно шире, чтобы солнце залило номер. Карл сидит на оранжевом пластиковом стуле, развалившись и вытянув вперед ноги в джинсах и мерзких сапогах из змеиной кожи. Как будто издевается, ей-богу. На лице лениво-благодушное выражение, наверняка одурачившее не одну жертву. Глаза ясные, настроение отличное – словно и не было ничего этой ночью, словно мы встречались не в реальном мире, а в царстве снов.

Около девяти утра Карл шесть раз ударил кулаком в дверь между нашими комнатами. Я как могла растягивала сборы – надеялась, что за это время Карл Фельдман успеет идеально заправить кровать и навсегда исчезнуть из моей жизни.

Прошел всего день, а меня уже посещают такие мысли. Один день.

Про его подарочек я и словом не обмолвилась. Смерть Рейчел меня кое-чему научила: молчание – самый страшный палач.

Когда я наконец открыла дверь, Карл сидел на стуле и вежливо ждал. С чемоданом в руке. Я жестом пригласила его выйти в коридор. Он сказал, что начал за меня волноваться. Ты всегда так долго спишь? Никакой желчи в его голосе я не заметила. Вообще-то я глаз не сомкнула, пока не позвонила миссис Ти – то есть за всю ночь проспала в лучшем случае часа два. С первыми же лучами солнца, прошептавшими «можно», я набрала ее номер и поинтересовалась, все ли в порядке у Лолиты.

Перед этим меня долго терзали сомнения: стоит ли нарушать мертвый сон миссис Ти? Но паника победила.

– Который час? – просипела она в трубку. – И зачем вам понадобилось это знать? Нет, я не видела Лолиту. Сегодня вторник. Девчонка приходит каждую среду как часы. – И сердито добавила: – Да, кстати, вчера вечером она звонила – потеряла свой гадкий шарф.

Я уже просчитываю, насколько увеличатся мои расходы, если я буду выбирать мотели с железными засовами на дверях. Допустимая скорость на некоторых техасских трассах – восемьдесят пять миль в час. Может, удастся сократить поездку? Хотя бы на два дня. На три. Или плюнуть на совет миссис Ти и спать в отдельном, а не смежном номере? Если он проснется и не сможет вспомнить, что находится за дверью, пиши пропало.

– Я забегу в уборную, – говорю Карлу, – и потом сразу в путь.

Он не кивает, только протягивает руку и берет с кровати разложенную карту.

Я предпочитаю смотреть на Техас целиком, видеть каждую венку и артерию, потому что этот организм запросто может обвести путешественника вокруг пальца. И никакие высокомерные женские голоса из GPS-навигатора не помогут. К тому же я не хочу оставлять следов, даже электронных. Мы с Карлом – призраки.

Карл зачарованно разглядывает три красные точки на карте, похожие на свежие капли крови – места, где пропадали девушки и где он фотографировал. Надеюсь, путешествие будет насыщенное и плодотворное: Карл начнет стирать точки и добавлять новые – то есть говорить, чувствовать, вспоминать .

Мне удалось привязать к Карлу и его снимкам исчезновения десяти девушек (не считая Рейчел), но я безжалостно сократила список до трех. Выбирала, руководствуясь чутьем, в основном по фотографиям: тех, чьи глаза умоляли сильнее. Горе чьих родных пронимало глубже.

Эти девушки, эти нераскрытые дела – моя живая, упорная надежда. Единственный способ достучаться до совести Карла. Я должна проследить их истории от и до, потому как в случае с Рейчел никакой истории нет. И точки нет. В то утро никто не видел девочку на серебристом велосипеде. Никто не знает, выбрала она новый маршрут или в последний момент решила срезать путь. Никто ничего не видел . Она просто исчезла.

Я закрываю за собой дверь. Спускаю воду в унитазе, открываю кран. Даю Карлу время переварить увиденное, осмыслить карту и точки на ней. Смотрю на шарфик, который повесила на крючок в ванной: не хотела, чтобы он лежал рядом с моими вещами. Может, оставить его здесь?

Когда я выхожу, Карла нигде нет. И карты нет. Дверь в его спальню приоткрыта. Я аккуратно толкаю ее и вхожу. Когда он успел стянуть постельное белье и сложить его аккуратной стопкой на кровати? Сверху лежит хрустящая двадцатка.

А ведь миссис Ти говорила, что наличных у него нет.

Чемоданы исчезли. И моя сумочка тоже. Он забрал все, кроме мелочи, которую я оставила для горничной.

В считаные секунды я вылетаю на улицу. Машина стоит ровно на прежнем месте. Карл сидит на пассажирском сиденье и оживленно двигает губами, но, завидев меня, тут же закрывает рот.

Я подхожу, медленно повязывая шарф на шею.

10

Карл как будто и не заметил шарфа с улитками. Я поправляю его, чтобы кончик не упал в кофе, и убираю за сахарницу ламинированное меню закусочной. По проходу между столиками ползет наша официантка с подносом.

Всю ночь меня преследовали лица. Лолиты, Виолетты, Рейчел, безымянной девушки из чемодана Карла, окруженной морем красного песка. Я представляю ее красивые волосы, черной змеей свисающие со спины – один локон взметнулся вверх, словно готовится нанести удар.

Еще один кусок головоломки. Еще одна возможная жертва.

Моя голова под завязку набита фактами о Карле. Фотографиями, уликами, заключениями психиатров, слухами, догадками – словом, всем, что мне удалось разнюхать об убийце, который сейчас сидит напротив меня в этой паршивой закусочной.

Я сыта по горло. Аж тошнит.

Но надо же с чего-то начинать.

– Человек Дождя – почему тебя так прозвали?

– А почему ты спрашиваешь?

– Просто веду светский разговор.

– Ну-ну. Что ж, можно и поболтать, это еще никому не повредило. Просто когда-то я фотографировал только во время дождя. Дурацкая затея: лишние сложности и ограничения. – Он пожимает плечами. – Это было сразу после того, как один дорогой мне человек погиб во время грозы.

На лице Карла – ни намека на чувство.

Я уже слышала эту историю. Прокурор заявил, что это всего лишь сказка, призванная вышибить слезу у присяжных. Не верьте ему, господа, он и близко не романтик .

Прежде чем я успеваю задать следующий вопрос, Карл подается вперед, разбрасывая шесть таблеток, которые я аккуратно выложила в ряд на сине-черный ламинированный стол.

– А теперь я заведу светский разговор. Если бы я бегал по свету и убивал юных девиц, то совершенно точно помнил бы об этом. Больные деменцией так устроены. Они помнят прошлое во всех подробностях, как будто оно случилось вчера . Я помню свою первую фотографию и прекрасно знаю, какой должен быть вкус у чая со льдом. Я бы запомнил, каково это – перерезать человеку горло.

Я машинально дергаю головой, скидывая челку на левый глаз и щеку. Этот невротический тик я не в состоянии контролировать, сколько ни пытаюсь. Он преследует меня с детства. Карл это знает. Он уже видел мой фокус с волосами у миссис Ти.

– Не волнуйся. Никто не слышит. В этой забегаловке секретничать куда проще, чем за компьютером. Кто я? Да просто наблюдатель, зритель. Все вокруг я воспринимаю словно бы через объектив фотоаппарата. Замри здесь. Щелкни там. Это невозможно выключить. Девочка-подросток за дальним столиком? Залетела и хочет сделать аборт. Осуществит задуманное задолго до того, как появится животик. Женщина, которая сидит у тебя за спиной, вчера заработала очередной фингал от мужа и думает, что в этот раз уж точно подаст на развод. Ну-ну. И кстати, мне нужен мобильник. Добавь его в список.

Такой длинной речи Карл при мне еще не выдавал. Это слова умного человека. Хищника. Две недели назад Карл утверждал, что не помнит о своей карьере фотографа-документалиста. Даже не знает, что это за профессия такая. На следующий день в списке его условий появился пункт «Камера».

В закусочной шумно, все столики заняты. Вылезти из припаркованной у мотеля машины и отправиться в ближайшую забегаловку хотел Карл. Мы сделали ровно шестьдесят восемь шагов. Меня беспокоит эта новая мания – все считать. Шаги, дни, деньги, таблетки, которые Карл сейчас потихоньку прячет под чайное блюдце. 4566 дней назад исчезла Рейчел, 94 дня назад мама в очередной раз заверила меня, что бросила пить, 38 дней назад я в последний раз поставила свою настоящую подпись.

Надо во что бы то ни стало вернуть себе контроль над ситуацией.

– Я не разрешу постоянно добавлять в список новые условия, Карл. И где ты взял двадцатку, которую оставил горничной?

– А вот и ваш заказ! – прервала наш разговор официантка, бахнув перед Карлом поднос с завтраком.

– Я вас где-то видел… мы знакомы! – сообщает он ей. – Вас зовут Аннет. Нет, Линнет! Красивое имя. Красивая девушка.

Официантка улыбается, показывая бежевые зубы. Мне хочется заорать во все горло: У тебя имя на форме вышито, идиотка! Он сожрет тебя живьем!

Я наблюдаю, как Карл раскидывает перед стареющей официанткой свои силки. У нее на груди красуется значок: «Много есть вредно, а мало – скучно». Я вижу растерянность на лице Линнет: она гадает, кем я прихожусь Карлу, и боится с ним флиртовать. Соперница , читаю я в ее глазах, но какая?

– Моя дочь, – услужливо подсказывает Карл.

– Вам только хлопья, да? Может, что-нибудь еще принести? – спрашивает Линнет, подливая мне кофе. – Вы такая худенькая.

– Спасибо, не нужно. Мне хватит.

Бесполезно ко мне подлизываться, Линнет. Это не поможет тебе забраться в штаны к Карлу – и наконец выбраться из захудалой каморки в общежитии.

Мне плевать на ее вечные проблемы с мужиками, на девочку, которая рано или поздно раскрутит штат Техас на аборт, на женщину средних лет (заказавшую «кофе-черный-без-сахара-пожалуйста»), иногда мягко задевающую мою голову своей, мне плевать даже на себя саму. Я очень долго тренировалась и готовилась к поездке, и все зря: я уже чувствую себя уязвимой.

– Хватит действовать мне на нервы! – шиплю я Карлу, как только официантка скрывается из виду.

– А? Разве ты не хотела, чтобы я всем врал о наших отношениях? Она, между прочим, не в моем вкусе. Тачка у нее хуже некуда, еще она везде таскает свою псину и танцует паршиво.

– Откуда ты?.. Ладно, не важно.

– На штанах собачья шерсть, на поясе ключ от «Малибу» восемьдесят седьмого года, который я видел на парковке. И у нее высокий подъем. А значит – скрученные пальцы на ногах.

Карл щедро поливает свой завтрак за 6,99 доллара черничным сиропом, накалывает на вилку польскую колбасу вместе с куском блинчика и запихивает все это в рот.

– Объедение! – чересчур громко заявляет он. – Миссис Ти только и умеет, что портить яйца.

– Не привлекай к нам лишнего внимания.

– А я и не привлекаю. Даже не пытаюсь.

– Говори тише!

– Я тут подумал… Может, ты тоже коп? И хочешь вытрясти из меня признание? Или журналистка в поисках темы для книги?

– Мы это уже обсуждали. Разве я похожа на копа, Карл?

При слове «коп» беременная девочка за соседним столиком поворачивается к нам одним ухом, но, поразмыслив, снова утыкается в телефон.

– Мы же договорились. Ты обещал попытаться. И обещал быть честным со мной, если я выполню все условия. – Ничего такого он мне не обещал.

– Честность в обмен на честность, ладно? И кстати, ты пока выполнила только два моих условия из тридцати. Может, нам и впрямь написать книгу? Престарелый психбольной и его новоявленная дочь отправляются в захватывающее путешествие по Техасу – в надежде раскрыть несколько давних преступлений и узнать, действительно ли он – серийный убийца. Клинт мог бы сделать со мной кино. Или младший Бриджес, ну, который Большой Лебовски. Тебя сыграла бы Элизабет Тейлор, будь она жива, с кольцом в носу и ванильными печеньками вместо сисек. В конце я хочу красиво уйти в пустыню. И, кстати, знаю подходящее местечко.

Он наливает в пустую тарелку еще немного сиропа и принимается рисовать на нем не то сердечко, не то сиськи Элизабет Тейлор. Тут же все стирает.

От дешевого синтетического шарфа у меня начинает нестерпимо чесаться шея. До мурашек.

Но шарф я не снимаю. А Карл по-прежнему молчит.

– Тебе все шуточки! – шиплю я. – Ты что, не понимаешь? Эти девушки погибли!

– С чего ты взяла? Их ведь не нашли. Я, между прочим, кое-что читал о своем деле.

Прежде чем я успеваю это переварить, Линнет возвращается. Хватает со стола пустую тарелку и как бы невзначай задевает грудью его плечо.

– Кому счет? – весело спрашивает она.

– Доченька заплатит, – отвечает Карл. – А с меня чаевые. – Он вкладывает в ее ладонь десять долларов. И несколько секунд не отнимает руку – словно метит новую жертву.

Когда Линнет удаляется, Карл начинает по одной закидывать в рот таблетки.

– Меня признали виновным только в том, что я делал фотографии. Я не стал оспаривать решение присяжных.

Внимательно слежу за нашей официанткой, которая убирает тарелки с соседнего стола. За столом сидят несколько мужчин в бейсболках. Пышная грудь Линнет снова в деле. Кто-то сует ей банкноту. Мне становится совестно: я поторопилась с выводами. Она, похоже, вовсе не дура в отличие от меня.

Линнет замирает у кассы со стопкой грязных тарелок в одной руке – похоже, кассир сегодня не вышел, и она работает за двоих. Женщина за моей спиной просит счет. Судя по жирку на животе и туфлям «Кларкс», явно мама. Судя по обращению с официанткой, явно добрая.

А судя по размерам квадратного бриллианта на обручальном кольце, ей есть что терять. Не только Карл умеет подмечать мелочи.

Женщина спускает на нос солнцезащитные очки, чтобы расписаться на чеке. Под правым глазом – синяк черничного цвета.

– Милый шарфик, – произносит Карл.

11

Когда мне было восемь – прошло три года с тех пор, как сестра провалилась в могилу, – я записала в блокнот все свои страхи. К тому времени их накопилось предостаточно. И я начала методично от них избавляться. Сперва от самых ерундовых: схватила за ногу тарантула, съела целиком острый халапеньо, взорвала петарду. Потом принялась за страхи посерьезнее: села на самые высокие американские горки и, отпустив поручень, каталась до тех пор, пока не перестала кричать.

Каждый год я вычеркивала из списка два или три пункта. И добавляла четыре-пять новых.

В двенадцать, когда исчезла моя сестра, я решила копнуть глубже. Взяла в руки пистолет и долго его держала, пока не перестали трястись руки. Плюхалась с разбегу в бирюзовые бассейны – а потом и в озера. Научилась ножом входить в воду, пробираться сквозь черный ил, доставать до дна и выплывать на поверхность с кипящими от нехватки кислорода легкими.

В девятнадцать я прыгнула с парашютом, пересекла по канатке узкую пропасть, прокатилась в «найках» по тонкому льду, под которым спали сомы. В двадцать я пустилась в погоню за страшным смерчем и гнала до тех пор, пока моя старенькая «Тойота» не испустила дух. Поверженная, она замерла на месте и приготовилась к полету.

Всякий раз сердце буквально взрывалось у меня в груди.

Мой последний парень заявил, что мне жить надоело, и ушел. Он не понял главного: мне надоело вовсе не жить, а бояться .

Я украдкой поглядываю на Карла, который сидит в машине рядом со мной. Мы уехали от Линнет десять минут назад.

Год назад я повысила ставки. Наняла человека – специального человека, который пугал меня до смерти. Он подвешивал меня вверх тормашками, с завязанными глазами, и швырял вниз, при этом я понятия не имела, что случится со мной в следующий миг: то ли я упаду в ледяную воду, то ли отскочу от упругой сетки батута, то ли кубарем покачусь по бесконечному склону холма.

Он часами держал меня связанной в шкафу, сбивал с ног на темных подземных парковках, преследовал на «Мерседесе» с тонированными стеклами. Я училась стрелять в упор. Конечно, все эти опыты не проходили для меня даром. Но суть не в этом. Суть была в том, чтобы переосмыслить свой взгляд на смелость. Я поняла, что смелыми не рождаются (и я не родилась трусихой) – слава богу! Адреналин, двигательные навыки и контроль сознания – вот и все, что необходимо.

Мы на всех парах несемся к первой красной точке на карте – мосту на 17-й улице в восточной части Уэйко. Глаз у Карла дергается, когда он окидывает взглядом якобы незнакомую картину: проржавевшую насквозь заброшенную промзону. Если он и помнит, что находится под тем самым мостом, то виду не подает.

– Потеешь, как свинья, – заявляет Карл и врубает кондиционер на полную. Что еще за новости? На моем теле и лице нет ни капли пота.

Впрочем, прохлада и свежесть «Бьюика» даже радуют после колбасно-кофейных запахов и птичьего гвалта закусочной. А может, Карлу просто нужен белый шум. Он по очереди переводит в мою сторону все воздуховоды. Волосы щекочут лицо, попадают в глаза. Руки начинают покрываться мурашками – крошечный отголосок страха, пережитого минувшей ночью. Я вижу Карла, который сидит в темной морозилке номера и прислушивается к звяканью дверной цепочки.

Страх, подобный этому, давным-давно гложет меня изнутри, как стая крыс. Говорят, с самого рождения мы боимся двух вещей: громких звуков и высоты. Младенцы и котята отказываются ползать по прозрачному стеклянному столу, а вот утка запросто по нему пройдет: она ведь умеет летать. Это инстинкт. Говорят. Лично мне кажется, что мы с рождения боимся всего на свете. И только притворяемся храбрыми до поры до времени. Пока чудовище не проснется.

Карл терзает радио, мечется от станции к станции, оглашая салон обрывками музыки, болтовни спортивных комментаторов и метеорологов…

Любит или нет… вероятность дождя… аллилуйя!.. мяч летит… о, мой цветок…

Хочется шлепнуть его по пальцам. Пальцы у него длинные и тонкие. Такими можно играть на гитаре, вырезать аневризмы, затягивать крепкие узлы. В суде Карл утверждал, что этими руками он исключительно печатал фотографии да пил «Виски сауэр» – и уж точно никого не убивал. А несколько минут назад в закусочной рассказывал, как перерезать человеку горло. Такие мелочи упускать нельзя.

– Господи, да врубай уже свой говнокантри! – ворчит Карл. – Только заткнись.

Мы переехали мост. За последние две минуты я не произнесла ни слова и уж точно не говорила ничего о своих музыкальных предпочтениях. За обедом Карл был весьма убедителен… Может, он со мной играет? Что-то задумал?.. «Не теряйте бдительности, – предостерегала миссис Ти. – Деменция – хитрая тварь. Как кошка – уходит так, будто ей и дела до мышки нет. Но всегда возвращается. И уймется она только тогда, когда слопает добычу».

Я останавливаю машину в зарослях на обочине. Карл молчит.

Совсем не обязательно туда спускаться, говорю я себе. Достаточно просто показать ему этот мост. Однако в нужном месте без колебаний съезжаю на узкую заросшую дорожку, уходящую вниз. Так просто ее не увидишь, о ней надо знать – видимо, этим она и приглянулась Карлу.

Наша машина ползет по пологому склону. Хрустит гравий. Внизу я останавливаюсь. Перед нами раскинулись джунгли из бетонных столбов и буйной растительности.

Я достаю с пола под задним сиденьем две белые тряпки. Подготовка. Паранойя. В этих местах бывают рыбаки, они могут заметить нас и запомнить машину. На всякий случай прикрою номера тряпками.

– Что ты забыла сзади? – Лицо у Карла красное и злое, взгляд мечется от заднего стекла к белым тряпкам у меня в руках.

Что ты спрятал под моим заднем сиденьем, Карл?

Из глубин подсознания всплывает имя сестры.

Рейчел.

Рейчел, Рейчел, Рейчел. Условное словечко для моего тренера, которое я должна была произнести, если станет слишком страшно. Вот только он все равно бы не услышал – его почти никогда не было поблизости.

Шарф внезапно превращается в петлю. Под насмешливым взором Карла я стягиваю его с шеи и запихиваю в консольный ящик.

– Чего уставился? – огрызаюсь я. – Вылезай из машины! Пора встряхнуть твою память.

12

Карл плетется за мной следом. Мы идем под мост.

Я надеялась, что он пойдет первым. Это сильно упростило бы задачу – если бы он сам привел меня к первой точке на карте. Тогда я сразу поняла бы, что Карл все помнит. Помнит свои частые визиты сюда с драгоценной камерой, которую он называл Джорджем. С камерой, которая провела необыкновенную и насыщенную жизнь в путешествиях по Техасу, а потом очень долго пылилась в ящике для улик.

О, сколько сил и времени я потратила на то, чтобы найти загадочного Джорджа, способного пролить хоть немного света на прошлое Карла (это я еще молчу об Элисон, его старинном пикапе).

Карл послушно идет за мной и останавливается, когда я останавливаюсь. То ли издевается надо мной, то ли в самом деле ничего не помнит. Я с трудом выманила его из машины. От былого кокетства и веселья не осталось и следа. Пока я закрывала номера тряпками, он пересел на заднее сиденье и что-то бормотал себе под нос. Если за нами кто-то наблюдает, то полиция уже наверняка предупреждена о странной парочке под мостом.

Жаль, я не додумалась взять удочки и прислонить их к багажнику машины, хорошая была бы маскировка. Впредь буду умнее. День второй – а я уже оказалась под заброшенным мостом в компании Карла и даже не обыскала его сперва (хотя миссис Ти точно посоветовала бы это сделать). Но нет. Прикасаться к нему, выворачивать его карманы, зная, какое он получает удовольствие от происходящего… Нет, немыслимо.

– Мы почти пришли, еще ярдов двести – и все, – говорю я, несмотря на внезапно посетившую меня уверенность, что Карл знает дорогу.

Дорога под нашими ногами старая и с обеих сторон заросшая сорной травой, но посередине вполне ровная – значит, ею до сих пор пользуются. Если Карл на меня нападет, есть шанс, что кто-то услышит. Или по крайней мере найдет труп одного из нас за высокими перистыми сорняками, похожими на лас-вегасских танцовщиц.

Я осторожно шагаю посередине. Слева тянутся две ржавые ленты заброшенной железной дороги, напоминающие об одном испытании, которое мне устроил тренер. Я лежала на рельсах с завязанными глазами, руками и ногами. Прямо на меня несся поезд. Потом выяснилось, что это лишь аудиозапись и ветка была заброшенная. Потом.

Справа из известнякового карьера вытекает тоненький ручеек (через пару миль он впадет в Бразос). Пустой глазницей зияет огромная сточная труба – отличное место для змей, отважных мальчишек, граффитистов и умирающих тварей. Вокруг разбросаны и замерли в ожидании огромные клочья какого-то кустарника, ветви которого похожи на колючую проволоку. Я стараюсь сосредоточиться на вывеске хлебозавода миссис Бейрд и солнечных зайчиках на моих черных кроссовках, на цоканье ковбойских каблуков за спиной.

– Пришли.

Ну вот, каких-то триста ярдов – и дыхание уже сбилось.

Карл подходит и смотрит на стальной крест, примерно на полтора фута возвышающийся над сорняками.

– Хм. Я его фотографировал, – замечает Карл. Непринужденно.

– Верно, – говорю я, стараясь скрыть нетерпение.

Не свожу глаз с креста, наполовину освещенного солнцем, наполовину скрытого тенью моста. Вокруг кто-то немного подстриг сорную траву. На белой краске вспухли пятна ржавчины, похожие на кровавые кляксы. Посередине приварена металлическая табличка без каких-либо надписей.

Крест устремлен в небо так же одиноко, как на фотографиях Карла, только там он был вкопан совсем недавно. На той же пленке обнаружились фотографии Николь Лакински и ее сына, сделанные в ближайшем парке, где копы арестовали Карла за вождение в нетрезвом виде (чуть более десяти лет назад).

Двадцатисемилетняя Николь пропала без вести за три дня до этого. Ее сына Алекса нашли на скамейке: он сидел и тихо плакал, и рука у него висела как-то странно. В машине Карла обнаружили пятидолларовую банкноту с отпечатками пальцев Николь и еще бейсболку. На суде Карл признался, что был в парке. Николь якобы всучила ему пятерку, приняв его за бездомного. А потом наотрез отказалась взять деньги обратно. Маленький Алекс запомнил только падение с качелей. И мужчину в синей бейсболке. Или зеленой.

В ту пору Карл, вооружившись камерой по имени Джордж, путешествовал по Техасу на пикапе по имени Элисон. И беспробудно пьянствовал под песни Боба Дилана. Заднее сиденье было аккуратно застелено пледом, на котором лежала подушка. Следователи не нашли в машине ни единой капли крови. Карл присяжным не понравился, но этот факт не позволил им вынести обвинительный приговор. Да и бейсболка на заднем сиденье машины оказалась белоснежной.

Если он действительно похитил Николь, где хотя бы один белокурый волосок с ее головы? След ее пота или слюны? Осколок лака для ногтей, выкрашенных в черную и розовую полоску? Кроваво-красный след помады «Руби Ву»? Серебряный перстенек в виде совы, который она носила на мизинце и постоянно теряла?

На секунду я вновь представляю себе сцену, разыгравшуюся под этим мостом вскоре после того, как копы проявили пленку и увидели на одной из фотографий знакомый крест.

Местные тролли, жившие под мостом на 17-й улице, говорили, что крест торчит там с незапамятных времен. Однако это не помешало полиции прочесать русло реки, сточную трубу и все окрестности в поисках пропавшей женщины.

Они нашли девять разрозненных и заляпанных грязью туфель, двести восемь пивных банок и бутылок, порванный и набрякший от воды экземпляр «Холодного дома», чью-то контрольную по математике с оценкой «4», биологически опасную коллекцию использованных презервативов и игл, несколько скелетов крошечных животных. А еще два пистолета и три ржавых перочинных ножика, не связанных с какими-либо преступлениями.

Крест стоял на этом месте очень долго, но почему-то ни разу не привлекал к себе внимания прохожих. Полицейские выкопали яму шириной и глубиной в десять футов, однако ничего интересного под крестом не нашли. Тогда они аккуратно установили его на прежнее место. В Техасе кресты остаются на своих местах, несмотря ни на что.

Судья без проблем разрешил использовать фотографии с камеры Карла в качестве вещдоков. Тогда-то пресса и подняла бучу. Репортеры и прокурор начали привязывать остальные снимки к нераскрытым делам. Особенно те, что выставлялись в галереях. Одному журналисту из Уэйко удалось выяснить, что Карл фотографировал этот крест и раньше – задолго до исчезновения Николь Лакински. Снимок был напечатан в книге Карла.

Сейчас он восхищенно гладит железный крест – как плотник, любующийся тонкой работой. Работа была проделана немалая: кто-то нашел на стройке или свалке железные бруски, приварил их друг к другу и покрыл белой краской. Продуманная конструкция, призванная жить долго и под ударами молотка без труда войти в самое сердце твердой глинистой почвы.

Я вспоминаю о маленьком ножике, который ношу на ключах вместо брелока. Вот бы нацарапать на этой белой краске имя Рейчел. Хочется, чтобы ее запомнили. Тот, кто вколотил сюда крест, тоже наверняка сделал это не просто так.

Карл встает на колени и закрывает глаза. Исполняет некий ритуал? В нескольких дюймах от него, встревоженный маленьким землетрясением, выползает из своего земляного домика огненный муравей. Дежурный. А потом второй, третий… Все они ползут к руке Карла, а один уже подобрался к его большому пальцу.

Укуси его!

Когда муравей вот-вот должен разжечь в руке Карла маленький пожар, тот открывает глаза.

– Учуяли черничный сироп. Ты знаешь, что у муравьев больше обонятельных рецепторов, чем у всех прочих насекомых? – Он безжалостно давит муравьишку. Затем встает. – Я готов.

Нет, так мы не договаривались. Десять минут впустую? Я надеялась на результат. Карла больше не имеют права судить за убийство Николь. И хотя бы поэтому он мог позволить себе маленькую вольность, какую-нибудь оговорку или смачную подробность.

– Что случилось под этим мостом? Ты помнишь?

– Я помню, что хотел написать на кресте имя. – Он словно прочел мои мысли.

И тут я слышу звук. Тонкий писк запуганной до смерти скрипки. Из ручья? Из-под креста?

– Чего это ты уши затыкаешь? – доносится до меня голос Карла.

Я резко опускаю руки. В воздухе стоит абсолютная тишина, если не считать плеска воды и гудения клаксона у нас над головой.

– Идем отсюда. – Я разворачиваюсь.

– Ты это слышишь?

Слышу, хотя и не хочу слышать. Звук стал еще тоньше, отчаяннее. Смычок замер и дрожит на единственной ноте. Над нашими головами – бесконечный барабанный бой автомобильных шин по асфальту.

Может, Карл еще и чревовещать умеет? Изображает чей-то предсмертный вой?

Он стоит лицом к ручью, спиной ко мне. Я не вижу, вибрирует ли его горло, но точно знаю, что вибрирует.

– Сволочь! – Я пытаюсь схватить Карла за плечо, но он тут же уносится прочь. И скрывается в зарослях за крестом. Огненные муравьи кишат у моих ног, мечтая впиться в кожу. Меня словно парализовало. Столько готовилась, думаю я, столько тренировалась – и все впустую. Слышно, как Карл продирается сквозь заросли, потом наступает тишина. Не знаю, можно ли выбраться на дорогу с другой стороны. Если можно, то Карла уже не догнать.

Проходит минута. Еще одна. Я жду.

Карл выходит из зарослей, согнувшись под тяжестью чего-то большого, что он держит в руках.

Он делает шаг в мою сторону, спотыкается. На его лице и джинсах – кровь.

У меня перед глазами возникает лицо сестры. И Николь.

Чем ближе подходит Карл, тем больше мне хочется сбежать.

Нас разделяют тридцать футов. Десять.

Надо взять себя в руки и посмотреть, что же он несет.

Один воспаленный глаз закрыт, на распухшем веке копошатся мухи. А в другом, карем и глубоком, застыла такая мольба, что на миг я перестаю дышать.

13

Я нарушила правило: в тени моста воспользовалась одним из одноразовых мобильников, чтобы найти в «Гугле» ближайшего ветеринара. Вот тебе и клятва не оставлять электронных следов… Так мы с Карлом очутились в полутора милях от моста, в здании захудалой ветеринарной клиники. Стены обшиты вагонкой, желтую краску давно пора обновить.

Признаться, я едва не развернула машину, когда увидела вывеску: «Бюджетная нетрадиционная ветеринария: лечим экзотических животных и экстренных больных». Но Карл потребовал остановиться, мол, несчастный пес умрет с минуты на минуту. Допускаю, что серийные убийцы (лучшие из них – те, что остались на свободе) чувствуют приближение смерти издалека. Я решила поверить ему на слово.

Еще мне пришлось поверить, что могучая девица, осмотревшая нашего больного, – лицензированный ветеринар. Ее приветствие только подлило масла в огонь ( Я доктор Киви, пишется как фрукт ). Когда в людной приемной она нагнулась и подхватила с дивана собаку, я заметила над поясом ее «ливайсов» татуировку: «Перевод с собачьего – для слабаков». Мой тренер тоже не фанател по Цезарю Милну, знаменитому кинологу. Доминирование нельзя путать с дрессировкой, говорил он.

Раненый пес лежит на боку и почти не шевелится: только поскуливает и часто дышит, высунув язык. Словом, изо всех сил строит из себя хорошего пациента. Доктор Киви бережно его поглаживает, оценивая серьезность травм.

Я разглядываю обои с изображением кошек в позах для йоги (или тантрического секса? обои давно выцвели, и рисунок просматривается с трудом), а сама пытаюсь подсчитать, как этот неожиданный визит к ветеринару ударит по моему кошельку. Карл сидит на единственном стуле, поджав губы и скрестив руки на груди.

Я верчу головой во все стороны, только бы не глядеть на пса – на кишащий паразитами глаз, на дыру в животе. Его скулеж, точно провод под напряжением, свивается внутри меня в пружину. Пусть лучше будет больно мне, а не ему! Это неправильное желание, и я пытаюсь с ним бороться.

Моя чрезмерная эмпатия распространяется на все и вся, даже на существ, обделенных голосом – сучащую ножками, полураздавленную муху на подоконнике, истекающую кровью рыбину с крюком во рту. Когда мне было три года, я кусала персик и гадала, не кричит ли он беззвучно от боли. Тренер ничего не смог поделать с этим моим недостатком. Хотя он и недостатком-то это не считал.

Надо сосредоточиться на чем-то другом. Представляю себе приемную, битком набитую людьми и животными, которых свела судьба: они сидят на разодранных в клочья стульях и продавленных диванах с цветочной обивкой. Есть в этой сцене что-то библейское. Как будто мы не в ветеринарной клинике, а в церкви, и ждем крещения. Все местные прихожане как один предложили нам пройти без очереди.

По моим прикидкам, операция будет стоить не меньше 400–500 долларов. Доктор Киви пока только сказала, что даст нам сорокапроцентную скидку – «за героизм», но сумму не назвала. Я все еще называю пса «собакой», хотя Карл успел дать ему нелепую кличку, а ветеринар зовет его «лапочкой». Скулеж упал на несколько октав и превратился в стон. Он напоминает жуткие загробные звуки, которые издавала моя сестра по ночам, чтобы меня напугать. Да, я всегда была трусишкой.

Доктор Киви, должно быть, гадает, почему у меня такой безучастный вид и какой великий смысл я надеюсь разглядеть в рисунке на ее кошачьих обоях. Карл совершенно спокойно смотрит на пса, даже бровью не ведет.

– Я точно знаю, что все собачьи приюты в радиусе пятидесяти миль сейчас забиты, – говорит доктор Киви, готовя капельницу. – Мои вольеры тоже. А в остальных приютах… скажем так, если этот бедолага выкарабкается, то станет первым в списке на убой.

Она уже пытается пристроить нам пса, давая понять, что идти ему больше некуда.

Доктор Киви переводит вопросительный взгляд с меня на Карла. Его лицо все изрезано шипами кустарника, в котором запутался раненый пес. Щеки и подбородок выглядят так, словно ребенок размалевал их красной ручкой. Невинно.

Мое лицо ветеринар изучает чуть дольше, чем хотелось бы. Лишь через пару секунд я с облегчением вспоминаю, что она видит маску, а не настоящую меня. Отрастить волосы до середины спины было непросто, а выкрасить их в нужный оттенок рыжего удалось только с третьей попытки.

Три месяца я питалась картошкой фри, феттучини «Альфредо» и чизкейками, чтобы прикрыть худобу четырьмя килограммами жира. Три часа искала на «Амазоне» удобные туфли на каблуках, которые в одну секунду сделали бы меня выше на несколько дюймов – впрочем, даже в них я не дотягиваю до метра семидесяти.

– Где, говорите, вы его нашли? – спрашивает доктор Киви. Я вдруг замечаю, что собака притихла. Это настораживает.

– Мы не говорили. – Я пытаюсь придумать очередную ложь и одновременно кошусь на собаку. Вроде дышит.

– Да под мостом, черт побери!.. – бормочет Карл.

Доктор Киви поворачивается к нему.

– Под мостом на 17-й улице? Туда часто привозят надоевших животных. Кошек, собак. Морских свинок. Кроликов, которых дарили детям на Пасху. И этим сволочам все сходит с рук – до сих пор никого не поймали!..

Она ничего не говорит про стальной крест и пропавшую без вести Николь Лакински, про ее депрессию, многочисленных любовников и ошибку, которую адвокат Фельдмана так смаковал в суде. «Может, она попросту сбежала, бросила ребенка? А потом, например, покончила с собой?» И хотя Карл присяжным не понравился, Николь им тоже не приглянулась.

Три недели назад сын Николь, Алекс, теперь уже тощий подросток, признался мне, что рука у него болит до сих пор.

Я сказала мальчику, что я репортер и хочу поговорить с его отцом – только перед этим дождалась, пока сам отец уйдет на вечернюю пробежку. Алекс открыл дверь почти сразу (хотя ему наверняка запрещали открывать дверь незнакомым людям). Мне было очень совестно называть ему липовое имя. Мы сели на ступеньках крыльца и немного поговорили. Алексу прямо-таки не терпелось рассказать кому-то о своей маме, однако день ее исчезновения не оставил почти никаких следов в его памяти. Он помнил лишь одно: жестокий хруст кости.

Мне хотелось обхватить его веснушчатое лицо обеими руками и сказать: никогда не забывай маму! Никогда не прекращай поисков! И вместе с тем мне хотелось, чтобы он забыл. Чтобы жил дальше . И никогда не проигрывал бой крошечному демону одержимости, поселившемуся в груди. Но вместо этого я просто надавала ему кучу обещаний. Когда он протягивал мне драгоценные семейные фотографии, я пообещала вернуться. И ничего не сказала про то, что его мама – лишь одна из красных точек на моей карте, всего несколько пикселей на огромном дисплее.

Доктор Киви выглянула в коридор и позвала кого-то по имени Дейзи. У Карла на лице застыла не то странная усмешка, не то гримаса – довольно жуткая.

Я вдруг замечаю, что стою рядом с собакой и глажу спутанный мех. Похоже, машину придется поменять раньше, чем я планировала.

Внезапно в дверях появляется бойкая девица в розовом медицинском костюме с мордашкой Хелло Китти на груди. Она тут же хватается за капельницу, чтобы вместе с ветеринаром откатить пса в операционную. Дейзи .

Что-то в ней есть…

Доктор Киви странно на меня смотрит.

– Все хорошо?

– Ты прямо позеленела вся, – замечает Карл и хватает меня за плечи. Я вырываюсь. Сердце бешено колотится в груди.

Нельзя, чтобы он ко мне прикасался.

14

На долю секунды мне показалось, что Дейзи похожа на Рейчел. Идеальное овальное личико. Лавандовые круги под глазами. Какое-то неуловимое сходство…

Я схватилась за стену с кото-йогами и сама, без чьей-либо помощи, вышла в коридор – лишь бы Карл меня не трогал.

Он сидит на полу рядом. И в какой-то момент просто меняет позу. Я тут же дергаюсь. Пора это прекращать, нельзя так реагировать на каждое его движение. Я заметила, что временами Карл бывает на удивление ловок и проворен. Час назад мы вместе загружали раненого пса в машину: он без малейших усилий работал обеими руками.

Я делаю еще один глоток «Колы» и переключаю внимание на три черных хвоста, то и дело выглядывающих из кошачьей переноски. Как бы заманить Карла обратно в машину до окончания операции?

Хозяйка кошек втиснулась на маленький диванчик рядом со мной и что-то строчит в телефоне, обручального кольца с крошечным бриллиантом почти не видно на ее пухлых пальцах. Почему-то мне вспоминается огромный бриллиант на пальце той женщины в закусочной. И еще – бабушкино кольцо с изумрудом, которое мама пообещала моей сестре и теперь хранит у себя в комоде.

Есть что-то первобытное в этих кольцах. Пещерные люди обматывали запястья, лодыжки и талии женщин травой – чтобы пометить свою территорию, собственность. Чтобы подчинить их себе.

– Собаку берем с собой, – говорит Карл. – Это новое условие.

На его морщинистом лице я вижу хулиганистую насмешку – так маленький сын испытывает терпение матери. Мне очень трудно сохранять спокойствие. Вовсе не таких отношений я хочу с Карлом. Я – не миссис Ти.

– Собака не может быть условием. И не будет, – как можно сдержаннее отвечаю я. Не позволю Карлу мной манипулировать! Не позволю считать, что я хуже, что я бы на его месте бросила несчастного пса на произвол судьбы.

– Тетя Киви велела оформить вас, пока идет операция. Как вы… получше?

К нам подходит Дейзи с планшетом в руках, деловитая и вежливая.

Вблизи она совсем не похожа на Рейчел, ни капельки. И еще: от нее пахнет детской присыпкой. Она ловко убирает с экрана любовный роман и открывает регистрационную форму ветеринарной клиники.

Рейчел любила читать фантастику про пришельцев. Про дыры в другие измерения. Ужастики. А на постельном белье оставляла терпкий, экзотический, мускусный запах.

– Можете произнести кличку вашей собаки по буквам? – просит Дейзи.

– Это не наша собака.

– Б-а-р-ф-л-и, – вмешивается Карл.

Мне не нравится, как он на нее смотрит.

– Барфли? – хихикает Дейзи, набирая имя.

– Верно.

– Фамилия?

– Смит, – поспешно отвечаю я. – Наша фамилия Смит. И мы не местные, так что все остальные вопросы можете не задавать. Я заплачу наличными.

– Ли – это не второе имя, а окончание, – уточняет Карл, беспардонно разглядывая протез одноногого соседа. Военный в отставке, думаю я. Немецкая овчарка у его ног выглядит так, будто готова по первому же слову хозяина перегрызть нам глотки.

– У моего отца не было руки, тоже протез носил, – говорит Карл в пустоту. – Руку ему оттяпал сенной пресс на ферме у дедушки. Он говорил, что душа, верно, и впрямь существует, раз он до сих пор чувствует оторванными пальцами струны любимого банджо.

– Замолчи, – шиплю я, виновато косясь на инвалида.

Не помню, чтобы Карл упоминал на суде такие леденящие душу подробности. А ферма у его дедушки действительно была. Я не отметила ее на карте, но могу безошибочно ткнуть в нее пальцем даже с завязанными глазами. Она находится на западе Техаса, в сотнях миль от нас. В моих кошмарах это огромное бесконечное кладбище, на котором я копаю и копаю землю, как прилежный муравей.

В комнате воцаряется мертвая тишина.

Доктор Киви.

Я перевожу взгляд на ее бордовую хирургическую шапочку Техасского аграрно-технического университета – чтобы не смотреть на единственный сгусток крови у нее на животе (она словно только что выпотрошила оленя) и на краешек железной каталки у нее за спиной, с которого свешивается неподвижный хвост Барфли.

Я глотаю слезы – из-за чужой собаки. Моя одежда перемазана кровью. На меня пялится вся ветеринарная клиника.

Как же быстро пошли прахом мои планы.

15

Я словно бы смотрю видеозапись разговора Карла с моей милой умной сестрой. Он пытается очаровать ее. Одурачить. Как ему это удалось? Я должна знать. Должна увидеть своими глазами.

Пока доктор Киви рассказывает мне об операции, Карл в противоположном углу приемной уже вовсю флиртует с Дейзи. Та улыбается и сверкает розовыми резиночками на брекетах. Ее длинная коса шоколадного цвета, кое-как обернутая вокруг головы, падает за спину.

Убери руку с ее плеча! С этих дурацких котят «хелло китти».

Я наконец поняла, в чем заключается неуловимое сходство Дейзи с моей сестрой. В их сиянии .

До меня долетают лишь обрывки отчета доктора Киви о проведенной операции и состоянии пса. В его бедре сидела пуля двадцать второго калибра, внутренние органы не повреждены, чипа нет. Лучше оставить его на ночь под медицинским наблюдением.

– Вы вообще слушаете? – раздраженно спрашивает доктор Киви. – Дейзи согласилась одну ночь подержать вашего пса здесь, бесплатно. Она за ним присмотрит. Ей все равно нужно добирать часы для поступления в Гарвард.

Я рассеянно киваю. Надо срочно выдернуть Карла из орбиты Дейзи. Видео перед моими глазами перематывается вперед: я вижу, что он сделает с этой шоколадной косой и железными прутьями, сковавшими ее зубки. А заодно – что он делал с золотыми сердечками, блестевшими в ушах Рейчел. Помню, мне снились кошмары о ее ушах.

– Карл. – Я поворачиваюсь к нему, повышаю голос: – Карл!

Он пожимает плечами и кланяется Дейзи.

– Хозяйка зовет.

На улице, оставшись с Карлом наедине, я не испытываю облегчения. Он вновь услужливо открывает заднюю дверь. Да что ж такое с этим задним сиденьем?!

Я захлопываю дверь.

– Садись вперед. Живо.

– Дейзи говорит, она не может приютить Барфли – у ее мамы аллергия на собак. И еще мама любит пинаться.

– Мы. Не. Берем. Собаку.

Дейзи теперь в своем желтеньком домике, в полной безопасности.

Я сажусь за руль, и в нос ударяет запах его пота – или подстреленной псины, или того и другого. Все хорошо, говорю я себе. После операции у меня осталось 3473,43 доллара (это с учетом щедрых чаевых, которые направо и налево раздавал Карл). Пересчитав наличные, я убедилась, что в общей сложности он украл у меня шестьдесят баксов. Значит, сейчас у него не больше тридцати. От этого становится немного легче.

Я утешаю себя тем, что из-за собаки и внеплановой ночевки мы отстанем от графика всего на несколько сотен миль. Если я брошу пса в клинике, есть вероятность, что Карл уйдет в себя, замкнется. Так что надо проводить время с пользой. Например – выяснить, где можно пораньше оставить арендованную машину. Купить немного собачьего корма, одноразовые простыни и покрывало для роскошного кожаного сиденья «Бьюика». Угостить Карла «Дримсиклом». Уговорить его постричься и немного закрасить седину. При необходимости можно даже побрить его налысо.

Карлу нет дела до моих душевных метаний. Он разворачивает напечатанный на принтере буклет, который, видимо, взял с заваленной бумагами стойки в ветеринарной клинике. Мне видно только паутину черных веток и чье-то имя – Матфей. Подозреваю, это мольба о помощи какого-нибудь садовника. Если стрижет деревья он так же плохо, как их рисует, то скоро явно останется без работы. Карл с головой погружается в чтение.

Я считаю до трех.

– Карл. Услышь меня. Ты ставишь слишком много новых условий. Хватит.

Он бросает на меня тяжелый взгляд.

– Наш священник всегда говорил «Услышьте», перед тем как зачитать цитату из Библии. Я воспринимал это как приказ.

Карл сует мне под нос открытый буклет.

«Помни!» – написано там.

«Матфей, 13.42».

Не имя, а номер главы и стиха из Библии про огненную печь. Он переворачивает буклет и указывает мне на нарисованную от руки карту с крошечным крестиком неподалеку от проселочной дороги.

Не там ли Карл похоронил Рейчел?

–  Услышь меня , – говорит он. – Я ставлю новое условие. Мы едем сюда .

16

Карл делает вид, что фотографирует – подносит пальцы к глазам, нажимает воображаемую кнопку. Как та старуха у миссис Ти, что вязала воздух. Он стоит по колено в высокой траве, посреди поля, примерно в двухсах ярдах от меня. На горизонте бурлят черные тучи. По полю разбросано несколько прямоугольных построек, похожих на спичечные коробки, но больше среди этой травы и пустоты ничего нет. Ничего и никого.

Мы катались по проселочной дороге туда-сюда, пока не нашли нужное место. С виду самое обыкновенное заброшенное ранчо, каких сотни. С табличкой «Въезд запрещен» у поворота.

Карл утверждает, что приехал сюда как турист и любитель истории (а буклет на стойке он нашел совершенно случайно).

На месте религиозного лагеря в восьми милях от Уэйко, который ФБР спалило дотла вместе с восемьюдесятью жителями, включая детей, нет никаких дымящихся руин. И других любопытных тоже нет, кроме нас – пожилого мужчины, выделывающего пируэты посреди поля, и девушки, чьи волосы рвет во все стороны сильный ветер. Поле по-прежнему принадлежат секте «Ветвь Давидова», только билетик сюда не купишь.

Один застройщик хотел превратить место осады «Маунт Кармел» в религиозный парк развлечений, но власти Уэйко благополучно стерли следы крови с ковра и обо всем забыли. Нет в городе и памятников или мемориальных табличек, посвященных одному из самых зверских линчеваний в истории США – оно состоялось в здании местного суда в 1916 году. Зрителей собралось видимо-невидимо: почти десять тысяч человек. Самые рьяные отрывали пальцы ног и рук с обугленного трупа – в качестве сувениров, – а потом дарили их друзьям.

Все это я знаю из гневного и весьма информативного буклета, который Карл зачитал мне вслух. Он прекрасно читает, напевно и с выражением. Слушая голос Карла, я представляла, как он декламировал стихи моей сестре, связанной по рукам и ногам на заднем сиденье пикапа.

После его чтения у меня до сих пор мурашки на руках и тугой узел в груди. Поведение Карла на поле не лезет ни в какие ворота – он расшалился, как ребенок. Но я почти уверена, что это не то самое Место. Его взгляд не бегает, он ничего не ищет.

Я наблюдаю за его прыжками, а в голове стучат давно наболевшие вопросы. У Рейчел спустило колесо? Ты предложил ей отвезти велик домой и починить? Или она застала тебя за работой, начала любопытствовать? В какой момент она осознала свою ошибку? Что она говорила перед смертью? Все эти и сотни других вопросов записаны у меня в дневниках и файлах.

Воздух бурлит, наполовину горячий, наполовину холодный – как будто в кофе наливают сливки. Тревожное начало типичной техасской бури.

Я поворачиваюсь к небольшому кирпичному мемориалу у ворот (только им и отмечено место резни, других ориентиров нет). На кирпичной стене рассыпаны монеты и камешки. Я знаю, эти аккуратно разложенные центы и четвертаки связаны с греческим мифом: мертвым надо чем-то платить за проезд на лодке, которая увезет их из царства живых.

Среди монет и камней есть несколько любопытных мелочей: черно-белая игральная кость, большая синяя пуговица, золотая сережка, несколько морских раковин, деревянная буква Х из «Скрэббла», пластмассовый зеленый солдатик. Все они говорят одно: «Я здесь был».

Будь это мемориал в честь моей сестры, что бы я здесь оставила? Ложечку для грейпфрута с зазубренными краями, из-за которой мы постоянно дрались? Крошечного пластикового Будду, что висел на зеркале ее старенького красного «Понтиака»? Резного медного ангела, которого мы каждый год вешали на рождественскую елку?

Слезы застилают мои глаза, перепрыгивающие с одного имени на другое. Вдруг я натыкаюсь на некую Рейчел Сильвиа, 13 лет.

Рейчел . Кто-то скажет, что имя моей сестры на мемориале – знак свыше. Мол, так держать, ты на верном пути. Но я не тешу себя пустыми надеждами. Мне дай волю – начну получать знаки от Рейчел каждый божий день, каждую минуту.

Я бы увидела ее в черно-белой кости – потому что воскресными вечерами мы с ней играли в нарды; в игрушечном солдатике – потому что мы строили крепости из песка и земли; в золотой сережке – потому что однажды Рейчел тайком отвезла меня прокалывать уши, чем привела нашу маму в неописуемую ярость; в букве X из «Скрэббла», потому что сестра всегда одерживала победу в этой игре (ни разу не дала мне выиграть!).

И хотя порой я действительно чувствую ее присутствие, даже позволяю себе с головой окунуться в эти ощущения, насладиться ими, все же до такого я не опущусь. Если я всерьез поверю, что в напарниках у меня погибшая сестра, ни к чему хорошему это не приведет.

Я должна сделать все сама. Без чьей-либо помощи.

Заставляю себя вернуться к мемориалу и вновь зачитываю имена. Имена погибших детей – это особая, страшная поэзия.

Забытый мемориал. Святой ужас. Такими оксюморонами сестра описала бы это место. Рейчел любила поиграть в слова.

Найдена пропавшей. Так она шутила про саму себя.

Карл отбежал довольно далеко – несмышленое дитя в открытом море. Я кричу ему «Вернись!» и показываю рукой на тучи, затянувшие небо. Вдоль дороги отчаянно гнутся под порывами ветра восемьдесят два молодых деревца – по одному на каждого погибшего давидианца. В память о четырех погибших агентах ФБР никто деревьев не сажал.

Я продолжаю кричать и звать Карла – тщетно. Порывы ветра засасывают мои слова в водопад листьев, ревущий в старом дубе над кирпичным мемориалом. Воздух становится все холоднее и холоднее – температура падает очень быстро.

Пару часов назад рыжая парикмахерша, подстригавшая Карла, предупредила нас о надвигающемся торнадо. А еще кассир «Уолмарта», женщина средних лет в красных очках для чтения. Сквозь них она с восхищением уставилась на мой новенький чехол для мобильника (в горошек), на большую коробку шоколадных конфет «Уитманс» для Карла и на упаковку кислых мармеладных червячков. Бросив все это в полиэтиленовый пакет, она заявила: «Вы, часом, не в июле Рождество празднуете?» У нее был сильный техасский акцент, и вместо «часом» получилось «часм».

– Повезло вашей собачке, – сказала она, пробивая банки с кормом «Пурина», всевозможные собачьи лакомства и «невероятно мягкий и удобный» поводок, на покупке которого настоял Карл. Перед этим он тщательно ощупал серебристую собачью удавку.

– А вам бы понравилось получить пулю в зад? – ответил Карл кассирше.

Щелк. Щелк. Щелк . Я оборачиваюсь. Карл стоит почти у меня за спиной и цокает языком, изображая срабатывание затвора фотокамеры. Как он умудрился так быстро одолеть половину поля? Не иначе как пробежал эти двести ярдов. И даже не запыхался.

Он прыгает на месте, падает на колени, тут же вскакивает, выкрикивает имена, высеченные на отполированных кирпичах красного, белого, розового и коричневого цвета – цвета кожи, крови и костей. Согласно легенде, эти кирпичи выкопали из-под земли на месте сгоревших руин. Карл разглядывает монетки, и глаза у него как-то нехорошо блестят – словно он задумал их украсть.

Наконец он прекращает бурную деятельность; невидимая камера свободно повисает на шее. Его движения настолько правдоподобны, что еще немного – и я увижу фотоаппарат.

Карл указывает пальцем на поле.

– Мой брат стоял вон там. Смотрел, как пылает ранчо. Оно сгорело минут за тридцать, не больше.

Брат. Я слышала, что брат Карла умер от рака. Вряд ли он был коп или давидианец.

– Норм был добровольцем, приехал из Акстелла тушить пожар, – продолжает Карл. – Их вызвали слишком поздно, а потом еще заставили ждать. Когда агенты ФБР разрешили пожарным подойти к ранчо с брандспойтами, на месте здания остались одни кости. Кости дома, кости людей. Мой брат целый год только об этом и говорил. Ему нравилось смотреть на огонь.

– Я тогда еще не родилась, – выдавливаю очередную, только что придуманную ложь. Мне якобы столько же лет, сколько «нерожденному Генту» с мемориальной таблички. Об осаде «Маунт Кармел» нам рассказывали в школе на уроке религиоведения. В памяти отпечатались две фотографии: до и после. Хлипкое здание, сколоченное кое-как из листов фанеры, и клубящийся столп пламени мандаринового цвета.

– Не мемориал, а груда политкорректной хрени, – усмехается Карл. Затем вновь кивает на пустое поле, где раньше стояло ранчо. – А ты знаешь, что на пятнадцатый день осады ФБР вырубило сектантам электричество?

Я мотаю головой.

– На улице минус десять, ветер дует со скоростью тридцать миль в час. Эти сволочи просвечивали дом прожекторами, врубали на полную катушку аудиозаписи работающей бормашины, тибетских молитв и визг кроликов, которых резали живьем. Внутри были дети. Копы использовали слезоточивый газ. Танки подогнали, мать их, чтобы протаранить дом. Конечно, эти чокнутые решили, что наступил конец света! ФБР исполнило пророчество Дэвида Кореша, идиота по имени Вернон, матери которого было четырнадцать лет, когда он родился. Всем известно, что с психами шутки плохи! Нельзя на них давить. Только копам невдомек.

Карл рассуждает трезво, с легкой долей безумия, как одержимый темой историк или документалист.

Впрочем, подозреваю, безумец в нем слегка заврался. Хочет меня напугать. Аудиозаписи с визгом кроликов , ну-ну.

Первая большая капля дождя плюхается мне на запястье. Волосы лезут в глаза, липнут к губам. Карл медленно поднимает руки к лицу и «фотографирует» меня.

Первая острая льдинка впивается в голову. Град. Вторая обжигает шею.

В суде Карл не слишком распространялся о своем детстве. Он вполне мог жить какое-то время у брата. Мог давным-давно положить глаз на Николь Лакински. Надо будет снова подбросить в стопку пару ее фотографий. Снимок сморщенного личика ее сына Алекса до сих пор лежит на самом верху.

– Мой братец даже хотел купить на аукционе «Камаро» шестьдесят восьмого года, принадлежавший Корешу, – говорит Карл. – В итоге он оказался ему не по карману. Какой-то богатей предложил за него тридцать семь тысяч долларов.

– Зачем ты меня сюда привел, Карл?

– Это была твоя идея.

– Нет, не мо… – Я умолкаю. – Ладно, идем к машине, пока не промокли. Надо найти мотель.

Карл делает стремительный шаг в мою сторону, подходит почти вплотную и вновь поднимает руки к лицу. Он намного выше меня.

Я представляю, как выгляжу в его объективе: мокрая одежда липнет к груди и бедрам, промеж глаз – маленький белый шрамик, ставший заметнее без косметики, которую смыло дождем. Одна бровь приподнята, над верхней губой – родинка, в левой ноздре серьга с крошечным бриллиантом. Корни волос уже пора подкрасить. Зря я выбирала цвет по названию: «вишневая кола» оказалась нестойкой.

Никто не найдет меня в компьютерном морге пропавших без вести. Моей матери придется ждать очень долго – возможно, всю жизнь, – чтобы узнать, как я умерла. Совсем как она ждет вестей о Рейчел.

Его брат любил смотреть на огонь.

Возможно, Карл здесь уже бывал.

Мысли хаотично крутятся в голове. Я отскакиваю назад и машинально тянусь за пистолетом, которого нет на поясе – он до сих пор лежит в чемодане.

Щелк, щелк, щелк, цокает Карл.

Миссис Ти права. Лучше не покупать ему камеру. Не хочу становиться еще одной «застывшей жизнью» в его коллекции.

Карл вновь опускает руки. Что-то привлекает его внимание.

– Не можем мы ее взять! – досадует он. – Места нет!

Играть в классики с его разумом становится все проще.