Онлайн чтение книги Огненная дева Burntown
Майлз

12 апреля 2011 года

– Майлз, я беспокоюсь насчет дождя. По радио говорят, что худшее еще впереди. Предупреждение о наводнении объявлено по всему графству. А если прорвет дамбу… мы окажемся под водой за считаные минуты. Тут уже не будет никакого предупреждения.

Лили кутается в один из своих просторных свитеров ручной вязки, ее волосы завязаны в неаккуратный конский хвост. Она по-прежнему выглядит очаровательной, но в зеленых глазах угадывается некий отблеск, который появляется лишь перед крупными неприятностями. Под глазами залегли темные круги; она плохо спала последние несколько дней, с тех пор как начался дождь.

Майлз берет ее за руку и целует костяшки пальцев, пахнущие скипидаром. Она работала в своей студии над новой серией изображений Луны на огромных полотнах. Она изображает Луну во всех фазах, которые называет Рождением, Браком, Смертью и Возрождением. На Рождество Майлз подарил ей телескоп, и Лили часами смотрит в небо, изучая Луну со всеми ее кратерами и тенями и пытаясь навести резкость на далекие звезды. Майлз предложил ей пройти курс астрономии в колледже, но Лили предпочитает самостоятельные исследования и дает вещам собственные названия.

– Дамба удержится, – обещает Майлз теперь. – Старая дамба видала гораздо худшие бури, чем эта.

Их дом находится в нескольких милях вниз по течению, на восточном берегу реки. Он стоит прямо в речной пойме, как не замедлила указать страховая компания, когда они потребовали обосновать цену страховки от наводнения. Но река еще ни разу не разливалась. Дамба, построенная Уильямом Дженсеном в 1836 году и обуздавшая силу воды для его мукомольного производства, держалась всегда. Река не выходила из берегов больше чем на несколько футов, даже в годы бурного весеннего таяния снегов и ледяных заторов.

Майлз доедает остатки супа и ломоть домашнего хлеба Лили. Дети находятся в гостиной с включенным телевизором, оттуда доносятся громкие звуки какой-то полицейской драмы, наполняющие дом стрельбой и воем сирен. Эррол и Эва лежат под телевизором и играют в криббедж на овальном тряпичном ковре. Эва выигрывает и безжалостно подшучивает над Эрролом по этому поводу.

– Ты разбит в пух и прах, – говорит она.

– Ничего подобного, – возражает он.

– Чуешь запах, да? Это большой старый скунс идет по твою душу.

Он шутливо пихает ее.

– Игра еще не закончилась, малышка Э, – говорит он.

Она делает вид, будто ненавидит это ребяческое прозвище, но Майлз знает, что она втайне любит брата. Его всегда поражала связь между этими детьми, их беззаветная любовь друг к другу. Его изумляло, как сильно Эва обожает своего старшего брата, но главное – что она не помнит того времени, когда его не было рядом, когда он не был одним из центров ее вселенной.

Сейчас у них время отдыха, но скоро они вернутся к занятиям. Дети находятся на домашнем обучении, родители вместе занимаются их образованием: Майлз преподает математику и естественные науки, а Лили учит живописи, английскому и иногда обращается к эзотерическим темам, таким как астрология и гадание. Но эти двое мало интересуются возможностью заглядывать в будущее; их корни находятся в реальном мире и настоящем времени, и они слушают эти уроки лишь для того, чтобы ублажить маму. Оба учатся великолепно и намного превосходят стандарты своего возраста. Эррола приняли в колледж Двуречья, где занятия начнутся осенью.

Лили смотрит на свой наполовину съеденный суп.

– Это просто… У меня весь день такое ощущение. – Она потирает затылок. – Ощущение, как будто случится что-то ужасное.

Майлз откладывает ложку и внимательно смотрит на жену. Лили верит в предчувствия; она уверена, что обладает врожденной способностью предсказывать будущее, у нее случаются видения о предстоящих событиях. И за долгие годы Майлзу пришлось признать, что она часто бывает права.

– Ну ладно. Тогда я пойду на реку, проверю уровень воды. Я уже обложил мастерскую мешками с песком, но мы можем возвести защитный барьер вокруг дома.

Он идет в гостиную и смотрит на детей, играющих в карты. Рядом с каждым из них лежат сладости: имбирное печенье для Эррола и вафельные трубочки для Эвы. В камине пылает огонь, березовые дрова искрят и потрескивают. На каминной полке стоит несколько фотографий. Там есть снимок Майлза, Лили и трехлетней Эвы, стоящих перед огромным снеговиком, которого они слепили. Еще один был сделан через год: все они стоят лагерем в Белых горах, и восьмилетний Эррол держит в руках только что пойманную форель. Рядом с этим снимком находится свадебный портрет Лили и Майлза. Ллойд стоит слева от Майлза и кладет руку ему на плечо в качестве шафера.

Иногда Майлз слышит голос Ллойда, спрашивающий его, понимает ли он, как ему везет. Майлз смотрит на детей, потом – на книжную полку в углу, где стоит книга, изменившая его жизнь. Он написал эту книгу на основе своей докторской диссертации и назвал ее «Принцесса и слон: почему мы заперты в клетке собственных мифов и как можно освободиться». Лили уговорила его расширить диссертацию, упростить некоторые части и написать книгу в жанре популярной психологии и самосовершенствования. Она всегда интересовалась подобными книгами, особенно если они имели уклон в тематику «нью-эйдж». На полках ее художественной студии полно книг по медитации, работе со сновидениями и использованию творческих способностей для духовного самовыражения. С помощью Лили Майлз нашел небольшое издательство в Нью-Гэмпшире, и, ко всеобщему удивлению, продажи пошли хорошо.

Разумеется, книга не стала бестселлером, но вокруг нее образовался небольшой культ последователей. Люди начали приходить в колледж, чтобы послушать лекции Майлза, и записывались на его курсы социологии. Число подписчиков росло, и руководство колледжа обратилось к нему с предложением разработать курс на основе книги. Книга сделала Майлза «звездным» профессором из колледжа Двуречья.

– Эррол, – говорит Майлз, оторвав взгляд от книжной полки и снова глядя на детей.

– Да? – Юноша поднимает голову. В свои семнадцать лет он высокий и еще довольно неуклюжий, но крепкий и жилистый. Его темные волосы давно нуждаются в стрижке, но он любит закрывать ими шрам на лбу над левым глазом. Они никогда не говорят о происхождении этого шрама, но оба хорошо помнят, что случилось.

– Надевай резиновый плащ, – велит Майлз. – Мы уложим перед домом мешки с песком. Еще нам нужно посмотреть, как близко вода подступила к дороге возле излучины.

Эррол широко распахивает глаза.

– Если дорогу размоет у излучины…

– Знаю. Тогда мы застрянем здесь. Но у нас в подвале полно припасов. Кроме того, мы всегда можем эвакуироваться на лодке.

– Круто… у нас будет собственный остров! – произносит Эррол. – Полностью отрезаны от мира.

Лили входит в гостиную. Она плотнее кутается в свитер и передергивает плечами.

– Мне кажется, это совсем не круто, – говорит она. Майлз обнимает ее и целует в щеку.

– Можно я тоже помогу? – спрашивает Эва, засовывая в рот молочно-розовую вафельную трубочку. – Я хочу выйти с вами и посмотреть, не размыло ли дорогу.

– Ты можешь проверить мастерскую, – говорит Майлз. – Убедись в том, что дыра в крыше, которую мы подлатали, больше не протекает и что мешки с песком находятся на месте.

Эва вскакивает и топает по полу в новых ковбойских сапогах вишневого цвета. Ей так хотелось иметь эти безумные сапоги, что Лили купила их ей на день рождения две недели назад. Майлз тоже сделал дочери особенный подарок: талисман в виде слоника на длинной золотой цепочке. Эве всегда нравилась эта фигурка, и Майлз решил, что пора расстаться с прошлым и позволить дочке найти лучшее применение его амулету. С тех пор она носила его ежедневно, и бронзовый слоник украшал каждый тщательно подобранный наряд. Маленькой девочке, которая бегала вокруг с растрепанными косичками в грязном комбинезоне, теперь исполнилось четырнадцать лет, и у нее внезапно появилось чувство стиля: она стала носить обуженные джинсы, заткнутые в сапоги, длинные легкие шарфы и висячие серьги от Лили. Майлз даже заметил, что Эва время от времени пользуется макияжем, понемногу заимствуя у матери тени для глаз и блеск для губ. Нет больше той девочки, которая доверху нагружала свою кровать куклами и мягкими игрушками; теперь Эва превратила свою розовую комнату в багряно-фиолетовую и расклеила там плакаты музыкальных групп. Единственная кукла, которую она оставила, была изготовлена Майлзом: это говорящая кукла Мина, которая каждый вечер пела Эве колыбельную, если дернуть за проводок на шее. «Баю-бай, крошка», записанная Майлзом и напеваемая писклявым кукольным тоном.

– Может быть, нам лучше просто уехать, – предлагает Лили с легкими нотками паники в голосе. – Сесть в автомобиль и переждать бурю где-то в другом месте.

Майлз думает о своей мастерской и о том, что хранится под брезентом на верстаке. Изобретение Эдисона уже долгие годы остается скрытым от глаз. Время от времени Майлз разворачивает аппарат и смотрит на него, но никогда не включает.

Ни разу с того вечера на Хэллоуин одиннадцать лет назад.

Майлз так ничего и не сказал об этом Лили. Она знает о механизме в его мастерской, но Майлз не стал ей говорить о том, что случилось в тот раз, когда он включил устройство. «Оно ничего не делает, только гудит и потрескивает», – сказал он, когда Лили спросила. Иногда ему кажется, что нужно уничтожить аппарат, но Майлз так и не смог заставить себя поднять кувалду.

– Нет, – говорит он теперь. – Мы остаемся, по крайней мере еще на время.

Он снова целует Лили, на этот раз в лоб, как будто его поцелуй может отогнать все темные мысли и предчувствия.

– Не беспокойтесь, миссис Сандески, – говорит Майлз. – У нас все будет хорошо.

Но ее взгляд говорит о том, что она не повелась на его обещание.

Он надевает свой плащ-дождевик и сапоги и открывает парадную дверь. Эррол и Эва следуют за ним. Дождь стучит по капюшону плаща и задувает в лицо, оставляя бисеринки воды на очках, которые уже начали затуманиваться. Хотя сейчас лишь два часа дня, небо потемнело почти как ночью. Где-то за двором река ревет, как дикий зверь, жаждущий вырваться на свободу.

– Эррол, – говорит Майлз, перекрикивая шум дождя. – Я хочу, чтобы ты сходил по дороге к излучине реки. Посмотри, как высоко стоит вода и не покрыла ли она дорогу. Мы с Эвой проверим мастерскую. Потом мы начнем обкладывать дом мешками с песком.

– Да, сэр, – отвечает Эррол и уходит по подъездной дорожке, довольный своей миссией.

Эва бежит к мастерской, добирается туда раньше Майлза и входит внутрь. Две секунды спустя она высовывает голову из-за двери.

– Отец! – встревоженно кричит Эва. – Иди сюда, скорее!

Он бежит через двор, скользя по мокрой траве. Когда Майлз врывается в мастерскую, Эва выглядит раскрасневшейся и испуганной. Он оглядывается по сторонам и не видит ничего необычного.

– В чем дело? – спрашивает он.

Эва. Его умная дочь, которой нравятся его изобретения и механические вещи. Она приходит в мастерскую и заводит игрушечных животных; она радуется, когда находит потайные отделения, спрятанные в некоторых из них, – например, у енота с крошечной дверцей на груди, которая распахивается, если дернуть его за ухо особым образом. Майлз иногда прячет в таких тайниках сласти и другие сокровища, зная о том, что Эва найдет их. Она помогала ему в мастерской с тех пор, как научилась ходить, подавала гаечные ключи и поддерживала огонь в кузнице. Эва всегда хочет слышать истории о том, что происходило раньше; она слушает внимательно и кивает головой, запоминая подробности. « Расскажи мне о том, как ты познакомился с мамой. Расскажи мне о том, что случилось с бабушкой и дедушкой».

– Они погибли, – отвечает Майлз. – Это был несчастный случай.

Это его единственная ложь для дочери; он просто не в силах сказать правду. Эве нравится фотография бабушки, которая стоит над верстаком Майлза.

– Как думаешь, я похожа на нее? – однажды спросила Эва.

– Может быть, немножко, – сказал он. – В основном ты похожа на маму, и это очень здорово, потому что она самая прекрасная женщина на свете.

Эва наморщила носик.

– Мама хорошенькая, но бабушка похожа на кинозвезду.

Теперь Эва указывает на аппарат в углу верстака, по-прежнему покрытый брезентом.

– Я слышала голос.

Две пряди рыжих волос выбиваются из-под ее желтого плаща. Дождь капает с лица. Зеленые глаза кажутся огромными. Она всегда была зачарована аппаратом, но в последнее время побаивалась его. А теперь она просто в ужасе.

– Что он делает, папа? – спросила она однажды, когда была помладше.

– Ну, Эдисон полагал, что это особенный телефон. Такой, который позволяет разговаривать с мертвыми.

– Это невозможно, – заявила она.

– Наверное, – ответил Майлз. – Но, если помнишь, люди когда-то считали чудом электрическую лампочку. И кино. И телеграф.

Он подходит к верстаку, снимает брезент, и Эва приглушенно вскрикивает.

Машина включена, трубки светятся. Она ровно гудит, в динамике потрескивают статические разряды. А потом возникает голос, – не случайный радиосигнал, какая-нибудь ведущая музыкальной программы, – нет, этот голос Майлз узнает сразу.

«Опасность , – говорит его мать. – Вы в опасности» .

Майлз поворачивается и смотрит на Эву, которая тяжело дышит открытым ртом, вне себя от страха.

Потом Элизабет говорит снова, и ее голос звучит громче и настоятельнее: « Он здесь!»

Сигнал пропадает, и не остается ничего, кроме слабого гула.

– Кто здесь, папа? – спрашивает Эва странно безжизненным и тихим голосом.

– Не знаю, – говорит Майлз. Он возится с настройкой, потом хватает трубку и говорит туда: – Алло? Алло? Мама, ты еще там?

С трубкой в руке он глядит в окно над верстаком в сторону подъездной дорожки, где Эррол стоит перед автомобилем и смотрит на ветровое стекло. Там, под щеткой стеклоочистителя, застряло что-то похожее на кусок мусора, принесенного штормом; что-то яркое и разноцветное, красное и желтое, почти блестящее на фоне серого выцветшего пейзажа. Эррол берет предмет, и Майлз сразу же понимает, что это такое.

– Не может быть, – говорит он и опускает трубку. Тихое шипение статики волнами накатывает на него.

В окне Эррол поднимает резиновую маску цыпленка, вертит ее в руках, разглядывает.

Человек-Цыпленок мертв: Майлз знает это точно. Знает, потому что сам убил его.

– Что это такое, папа? – спрашивает Эва.

Майлз поворачивается к ней.

– Милая, ты должна бежать в дом и запереть все двери. Сделай это быстро, но тихо. Не потревожь маму. И не открывай дверь никому, кроме меня или Эррола!

– Но кто…

– Иди! – велит он. – Скорее!

Она бежит из мастерской к дому, мимо Эррола, который спешит в мастерскую с цыплячьей маской в руке. Когда он вламывается в дверь, то тяжело дышит и стряхивает капли дождя.

– Папа…

Майлз резко кивает.

– Я знаю.

– И река залила дорогу, – говорит Эррол. – Пока еще неглубоко, но уровень быстро поднимается. Правую обочину уже размыло.

Майлз берет в руки резиновую маску и смотрит в пустые глазницы.

– Это все я виноват, – говорит Эррол. Он плачет, его плечи трясутся, когда он пытается сдерживать рыдания.

– Нет, ты не виноват, – говорит Майлз.

Майлз смотрит через открытую дверь на дом, потом на реку. Он кладет маску на верстак, затем подходит к наковальне в углу и берет самый тяжелый железный молот.

– Эррол, я хочу, чтобы ты разрушил все, что есть в мастерской.

– Но ты не можешь…

– Разбей все на куски.

– Но твой аппарат!

– Я могу снова собрать его. Схемы находятся в надежном месте.

– Где? – спрашивает Эррол.

– Твоя сестра знает, где их найти.

Эррол таращится на него, испуганный и озадаченный. Несмотря на рост и крепкое телосложение, он больше похож на мальчика, чем на молодого мужчину.

– Уничтожь здесь все, и поскорее, – повторяет Майлз. – Потом подготовь лодку. Возьми в гараже весла и спасательные жилеты. Убедись, что в навесном моторе есть бензин. Мы встретим тебя у причала через пятнадцать минут. Если мы не придем, залезай в лодку и поезжай к Миллерам. Позвони от них в полицию.

– Но я…

– Делай, как я говорю, – командует Майлз, окидывая мастерскую последним взглядом. Он открывает дверь как раз в тот момент, когда раздается звук разбитого оконного стекла, сопровождаемый криком Лили.

С молотом в руке Майлз пускается бежать.