Онлайн чтение книги Царь Живых
Глава 7

Этим утром в жизни Вани Сорина произошло знаменательное событие, можно даже сказать – небывалое. Он обнаружил, что стал экстрасенсом.

Не больше и не меньше.

Нет, конечно, Ваня умом понимал, что раз экстрасенсы на свете есть – кто-то, где-то и как-то ими становится. Всё так.

Но как-то все неожиданно вышло. Невпопад. Не вовремя. Над этим обретенным даром надо было крепко подумать… Но Ваня собирался задуматься о другом.

И принять решение.

Ваня, по большому счету, не был тугодумом. Просто не любил рубить сплеча. Постоянно выходило, что цена его решений высока. Он бы и не хотел – да так получалось.

Но запланированная разборка с самим собой не состоялась. Дар ошарашил внезапно, как кирпич – забывшего надеть каску строителя…

Нет, на самом деле все началось еще вчера… Точнее сегодня… Еще точнее – ночью, после полуночи. Совсем уж точно: в 02.37. Секунды нужны? Засекать время всех сколько-то значимых событий стало у Вани инстинктивной привычкой… Правда, тогда на часы Ваня взглянул по другому поводу – дара он не заметил. Или заметил, но не придал никакого значения…

Осознал Ваня все утром. Вскоре после звонка в дверь.

Совершенно неожиданного звонка.

* * *

У ларька кучковались два мужичка грустно-ханыжного вида.

Вот только не спрашивайте, как можно кучковаться вдвоем и не намекайте, что кучка из двух индивидов получается какая-то неполноценная. Ханыги не стояли, не сидели, не лежали, не шли и не выполняли упражнение “упал-отжался”. Именно кучковались.

Папа с сонными глазами купил бутылку пива.

Подумал – и купил вторую. Другого сорта.

Третье раздумье длилось дольше.

Чувствовалось, что папа с сонными глазами пребывает в жизненном поиске…

Минута прошла – папа ни на что не решился…

На деле счет шел на секунды…

* * *

– Я боюсь, Даниэль… Он пал так глубоко, что ничего не услышит. Не пробудится… Не выйдет наружу…

– Боишься?! Ты?!

– Хорошо. Я тревожусь…

– Ничего страшного не случится. Мы начнем все сначала…

– Год подготовки пропадет… А Стражей осталось так мало…

– Что такое год?

– Год – вечность, когда ждешь Его… Если бы ты знал…

– Я знаю. Я помню все. Спящий проснется. Мы победим.

Адель хотелось в это верить…

И она верила…

Адель хотелось надеяться…

И она надеялась…

Адель – блондинка с синими глазами.

* * *

После ухода папы мальчик не скучал.

Весело и высоко подкидывал красную тарелку и бежал, быстро-быстро перебирая ножками – чтобы успеть к месту падения…

Шустрый пацан, подумал Тарантино, крепенький…

Тарелка упала у самого края поля.

Мальчик бежал за ней.

* * *

Папа, наконец, решился – купил третью бутылку.

Ханыги следили за ним без признака интереса. Продавщица отсчитывала сдачу со скоростью утонувшего в смоле вентилятора. Папа внимательно и придирчиво осмотрел последнюю покупку. С нее и начал.

Легкое движение большого пальца – и пробки на бутылке не стало. Она не упала на землю, не улетела вверх или вбок. Ее просто не стало. Папа раскрутил бутылку и поднес к губам. Пиво не булькало, не лилось струей. Пенная поверхность в бутылке рванула вниз со скоростью падающего предмета. Даже быстрее… Пусто.

Ханыги выдохнули в восхищении.

Работал специалист высокого класса.

Предстоял бесплатный цирк.

Глаза папы так и не проснулись.

* * *

Автомобиль сверкал и переливался на солнце. Он был прекрасен и загадочен, и выехал из таинственного места – из высоченных зеленых джунглей, скрывающих неизвестно какие другие загадки. Антенна над крышей дрожала муравьиным усиком. Рядом с ней вспыхивала и гасла самая настоящая полицейская мигалка…

Мальчик сделал шаг к нежданно явившемуся чуду.

Тарантино коснулся пульта.

Чудо развернулось и покатило обратно в свою чудесную страну.

Забыв про тарелку, мальчик поспешил за ним.

В неведомые зеленые джунгли.

Он не знал, что в джунглях встречаются хищники.

* * *

Папа вскрыл вторую бутылку. Тем же способом.

* * *

Слава проснулся резко, как от выстрела над ухом. Выстрела без глушителя. И сразу понял – его зовут. Кто и зачем – он не знал. Но надо было спешить. Надо было очень спешить.

По лестнице он бежал.

И застегивал на бегу пуговицы.

* * *

Мальчик приятно удивил Тарантино. Деловой пацан и не пугливый. Даже не дернулся от возникшего перед ним неизвестного дядьки. Очень хорошо. Возможно, хлороформ и не понадобится. Пока не понадобится. От кустов до машины пять метров и две секунды, но лучше преодолеть их без обмякшего тельца на руках.

– Зачем тебе такая игрушка, дяденька? – заговорил мальчик первым. – Ведь ты уже большой…

Мальчик строил фразы слишком правильно для четырех лет, на которые он выглядел. Но Тарантино не обратил внимания, ликуя от неожиданного подарка. Вопрос был идеальной подачей.

– Да вроде и не к чему… – сказал он, словно сам удивляясь. – Хотел подарить кому-нибудь, да вот решил поиграть напоследок…

Мальчик не клюнул. Поразительно, но он не клюнул. Искоса смотрел на игрушечный джип. И качал головой, словно не поверил.

Ни одному слову не поверил.

Времени не было. Тарантино пошел ва-банк:

– Хочешь, подарю тебе? У меня в машине коробка и пульт управления. Пошли со мной, там все тебе и отдам.

Пульт лежал в кармане, но пацан не должен был заметить эту шероховатость. Ни один из предыдущих не заметил…

– Врешь ты все, дяденька… – сказал мальчик. – И никакой коробки у тебя там нет…

Хлороформ потребуется… И немедленно… Если только… Он ухватил мальчика за руку и сказал с грозной ноткой в голосе:

– Пошли, пошли… Там все и увидишь.

Когда взрослые говорят так, лучше их слушаться… Но мальчик странный… Если начнет кричать… Неважно, пропитанная хлороформом тряпка наготове. Не раскричится… Пискнет и замолкнет. Тарантино двинул через кусты, почти таща мальчика.

Не закричал.

Произнес лишь чуть громче, чем раньше:

– Мне больно! – и, после секундной паузы: – Я папе скажу…

Внутри все пело. Скажи, скажи… Дойдем до машины – и говори папе, маме, бабушке… Не услышат.

– Папа, мне больно, – сказал мальчик, быстрее переставляя ноги – чтобы не упасть.

Не орет, надо же, подумал Тарантино.

Ты еще эти слова проорешь и простонешь.

Пока будет чем стонать.

* * *

Папа услышал.

Ханыги не обменивались мнениями, даже не переглядывались.

Просто синхронно, не сговариваясь, решили завязать с употреблением дешевых крепких напитков. Этот фокусник, этот любитель пива, продемонстрировал коронный трюк, заставивший серьезно задуматься о влиянии суррогатного алкоголя на сетчатку глаза.

Что там пиво…

Что там пробка…

На этот раз исчез папа.

Был – и нет его.

Когда его звали, папа умел двигаться быстро.

Очень быстро.

* * *

Тарантино не понял.

С ним ничего не случилось. Он продолжал быстро идти к машине, крепко сжимая ручонку пацана. Что-то произошло с окружающими кустами. С тростником. С тропинкой. Они все застыли – не плыли мимо, не реагировали на торопливые движения ног Тарантино…

На самом деле, конечно, замер он – как на застрявшей в проекторе пленке…

Шагов сзади он не услышал. Просто перед ним возник папа. Не было его – и возник.

От неожиданности Тарантино заорал и напролом рванулся в кусты. Крик умер внутри. Листья и ветви не захлестали по лицу. Застрявшая пленка не двинулась. Он стоял, как стоял.

Папа освободил ручку малыша из оцепеневшего захвата. Кажется, два пальца при этом сломались. Два пальца Тарантино – но боли он не почувствовал. Папа же не обратил внимания. Движения его были быстры и точны – и все равно оставались движениями спящего человека. Сомнамбулы. Лунатика. Хотя светило яркое полуденное солнце.

Тарантино казался статуей шагающего человека. Папа провел мальчика за его спину. Слова звучали приказом:

– Иди домой. Не задерживайся и не сворачивай. До звонка дотянешься. Скажешь маме – я скоро приду.

Способность слышать Тарантино не покинула. Думать – тоже. Он не уходит. Он не уходит!!! Он…

Мальчик не спешил выполнить приказ.

– Плохой дяденька обещал подарить мне машинку! – неприязненный взгляд на Тарантино. Фраза опять звучала по-взрослому.

Джип валялся поодаль, неизбежный производственный расход, руки занимать чревато…

– Домой.

Мальчик поднял, прижал к груди игрушку.

И ушел не оглядываясь.

* * *

Тарантино не видел, что происходит за спиной. Но понял – мальчик ушел. И понял еще – все кончено.

Тарантино боялся боли. Но он не думал о том, что сейчас его поволокут и отдадут грубым людям в серой форме, и ему будет больно, а кто-то, давно и тщетно пытающийся вычислить автора кровавых подпольных фильмов, обрадуется, и всплывет тщательно замаскированная студия с аксессуарами и дебилом-садистом Корягой, и Тарантино швырнут в камеру, где будет еще больнее, потому что соседям все расскажут, так всегда делают, и будет совсем больно, всю оставшуюся жизнь будет очень больно, пока все не кончится, и он будет молить, чтобы все кончилось скорей, молить, сам не зная, кого молит…

Тарантино боялся боли.

Но ничего такого он не думал.

Просто отчего-то знал – конец. End. Fine.

Дальше ничего не будет.

Кончится все здесь.

И сейчас.

* * *

Именно в эту секунду Наташка Булатова поняла так, что никаких успокаивающих сомнений не осталось, поняла с ясностью и отчетливостью хорошего снимка: она сошла с ума.

Поняла она это, именно рассматривая хороший и четкий снимок.

Рентгеновский.