Онлайн чтение книги Царский сплетник
Глава 2

Сознание медленно, но верно возвращалось. Избитое, превратившееся в сплошной синяк тело нещадно болело. Виталий медленно открыл глаза, поднял свесившуюся на грудь голову, огляделся. «Чтоб я еще когда с Васей Привокзальным связался!!! Втравил в историю, гад!» Смутная надежда, что он проснется дома в своей уютной постели, не оправдалась. Бред продолжался. Он висел на цепях, прикованный к стене в подземных казематах. Это была самая натуральная средневековая пыточная, освещенная только светом факелов. В углу камеры около жаровни что-то мурлыкал себе под нос, раздувая мехи, здоровенный, голый по пояс бородатый и лысый детина в черной маске.

– Надо же! Хрестоматийный палач, – хмыкнул Виталий.

– Почему хрестоматийный? – обиделся детина. – Я наш, исконно русский. – Решив, что жаровня набрала достаточную температуру, палач бросил качать мехи и начал засовывать в малиновые угли с мерцающими над ними синими огоньками пламени пыточные инструменты. – Так, тут порядок, скоро дозреют. Давненько я по профессии не работал, давненько… – Палач смахнул с лысины пот и приступил к настройке дыбы. – Слышь, малец, ты это… праздник мне не порть. Сразу не сознавайся. Покричи сначала чё-нибудь по-иноземному. Сатрапы там али еще чего ругательное скажи.

– Зачем? – Виталий хоть и пришел в себя, но явно не до конца, а потому немножко тупил.

– Струмент мне иноземный прислали, – пояснил палач, – все испытать хочу.

– Какой инструмент? – продолжал тупить корреспондент.

– Забавный, – оживился палач, – ножки злодея между хитрыми досочками зажимаются, клинышки в специальные пазы забиваются. Иноземцы говорят, безотказное средство, а царь-батюшка завсегда с каленого железа али с дыбы приказывает начинать. А народец-то хлипкий пошел. Лиходеи, ежели сразу не помрут, тут же виниться начинают. До испанских сапог дело не доходит. Одна надежа на тебя. Ты уж не подведи, милый. Зубки стисни, слюну накопи, в морду мою поганую харкни, ну а я тут как тут с сапожками…

– Фигушки! Я еще до дыбы все скажу! Так что туши свои железки, они мне без надобности.

– Ну вот, – расстроился палач, – как тут повышать эту… как ее…

– Квалификацию, – подсказал Виталий.

– Ну да. Это слово.

Юноша обратил внимание, что обнаженный торс палача был в многочисленных подпалинах и ожогах.

– Я так понимаю, инструменты сначала на себе испытывал? – деликатно осведомился он.

– Не, это я по первости лиходеев неправильно к допросу готовил. Я их каленым железом, а они ножками сучить начинали. Железки на меня отбить норовили. И ведь отбивали! Такие все шустрые оказывались… – наивно удивился палач. – Хорошо, царь-батюшка подсказал, чё делать надо. Таперича злодеям сучить нечем.

Виталий опустил глаза. К стене были прикованы не только руки, но и ноги.

– Слышь, сынок, а может, это… все-таки помолчишь, а? – жалобно попросил палач. – Ну хотя бы минут двадцать.

– А какой мне смысл молчать?

– Так ежели ты сразу все скажешь, тебя раз-два – и на плаху, а так поживешь еще… минут двадцать. На дыбе повисишь, испанские сапожки примеришь. А уж я расстараюсь. Щипчики самые лучшие возьму. Ноготочки рвать буду – не почувствуешь! А как до плахи дело дойдет, топорик самый лучший подберу. Острый как бритва. Чик, и отмучился. Ну что? Договорились?

– Нет, не договорились! – решительно мотнул головой Виталий. – Все будет очень просто. Без дыбы, без железа. Ты спрашиваешь, я отвечаю.

– Да если б я спрашивал… – мечтательно протянул палач.

Топот множества ног и приглушенные голоса за стеной камеры прервали их беседу.

– Ваше величество. Я ест заявлят протест!

– Я тебе заявлю! Ща вот как скипетром-то…

– Царь-батюшка, – запричитал кто-то, – это же не парадный прием, там обычный разбойник. Зачем вам скипетр и держава?

– Для солидности. Чтоб заранее трепетал. Пусть знает, собака, на чьих людей руку поднял!

Дверь с треском распахнулась, и в пыточную стремительным шагом вошел плотно сбитый, крепкий мужичок с державой под мышкой, на ходу размахивая скипетром, словно дубиной. За его спиной развевалась горностаевая мантия, на голове сидела лихо сбитая набекрень корона. Следом за царем в камеру просочился писарь с письменными принадлежностями в руках, высокий господин с лошадиным лицом в сером, явно иноземном кафтане и несколько стрельцов. Виталий с удовольствием освидетельствовал фингалы под глазами стражников, сообразив, чья это работа.

– Я буду жаловатца! – возмущался господин с лошадиным лицом. – Это ест произвол нат иноземный купец! Я как немецкий посол и глава купеческий гильтий…

– Слышь, Вилли Шварцович… – сморщился царь.

– Я ест Вилли Шварцкопф!

– Да мне до лампады, кого ты там ешь! Достал ты меня! Сказал же, все будет по закону! Сначала дыба, потом плаха. Чего тебе еще надо?

– Справетливый суд! Дыба – это ест произвол!

– Произвол – это то, что он на стражников моих напал.

– Это нато разобратца, кто ест на кого напал!

– Вот сейчас и разберемся. Малюта, дыбу готовь.

– А может, сначала сапожки, царь-батюшка? – с надеждой спросил палач.

– Дыба надежней.

Царь подошел вплотную к Виталию и начал рассматривать узника. Судя по недоуменному взгляду, державный увидел совсем не то, что ожидал.

– Федот!

К царю подбежал один из стражников. Красная шапка воина была оторочена дорогим собольим мехом, что говорило о том, что это был как минимум стрелецкий голова или сотник.

– Чего изволите, царь-батюшка?

– Это вот этот вот на вас напал? – ткнул скипетром в Виталия державный.

– Он самый, вражина! Не извольте сумлеваться! Лично ему рученьки-ноженьки вязал.

– Вот этот вот задохленький десяток моих лучших стрельцов… – Царь еще раз окинул взглядом юношу. По сравнению с мощными, массивными стрельцами Виталик и впрямь выглядел не очень представительно. – …Да я вас всех… – Сбитая скипетром шапка стрельца полетела на пол. – Тоже мне сотник! Разжалую! Державу подержи, мешается.

Федот покорно принял из царских рук большой шар с крестом и бережно держал в руках, пока царь-батюшка скипетром охаживал его самого, как говорится, в хвост и в гриву.

– Царь-батюшка, – взмолился писарь, – вы бы скипетр пожалели. Он ить золотой. А вдруг погнется?

– Твое дело маленькое, – пропыхтел царь, – писарское. Садись и пиши. Сейчас допрос снимать будем. Ишь, учить меня вздумал.

Спустив пары, царь отнял у сотника свою державу, отвесил ему напоследок хорошего пинка и повернулся к Виталию. Писарь тем временем поспешил сесть за столик, разложил перед собой бумаги, поставил чернильницу-непроливайку, макнул в нее гусиное перо и застыл в ожидании начала допроса.

– Ну сам все расскажешь али сразу на дыбу? – грозно спросил царь.

Не успел юноша открыть рот, как палач за него тут же ответил:

– Ничё не скажет, царь-батюшка. Я тут с ним уже потолковал. Ни в какую! Пусть меня режут, говорит, пусть бьют, пусть на дыбе подвешивают, ничё не скажу! А вот ежели испанские сапоги на меня примерить…

– Да задолбал ты меня своими сапогами, Малюта! Я тебя спрашивал? – возмутился царь.

– Так я ж в интересах дела, – стушевался палач, – чтоб, значится, время ваше драгоценное зазря не тратить.

– Правду мой палач говорит? – уставился на Виталика царь.

– Врет, – лаконично ответил юноша. – Наоборот, это он меня уговаривал молчать, пока меня пытать будут. Вы бы его проверили. Может, засланный какой?

– Что? – ахнул палач. – Это я засланный? Да я верой-правдой… Царь-батюшка, – рухнул на колени Малюта, – не верь супостату! Я свой! Исконно русский! Вот истинный крест…

Царь внезапно рассмеялся.

– А ты ловок, шельма, – погрозил он пальцем Виталию. – В первый раз вижу, чтоб палач перед узником на коленях стоял.

– Я не перед ним, я перед тобой, царь-батюшка, на коленях стою, а этого изверга я сейчас лично на дыбу аль куда прикажете…

– Помолчи, Малюта, – отмахнулся царь, – с тобой все ясно. Все с иноземными новинками носишься. И чего ты к этим сапогам привязался?

– Так вещь-то какая! Да ты на себе испробуй!

– Чего сказал?! – изумился царь.

– Ну тогда на нем, – ткнул пальцем в немца палач.

– Найн!

– Вот видишь, – повернулся к Виталику Малюта, – только ты остался, больше не на ком испытывать.

– Ваше величество, – устало вздохнул юноша, – наденьте на него намордник, и давайте наконец с этим кончать. Спрашивайте, чего хотели, а то мне уже надоело тут висеть.

– Ишь какой нетерпеливый… – Царь почесал скипетром затылок, заставив корону съехать на лоб. – Ладно. Попробуем. Но отвечай как на духу. Кто таков? Чьих будешь?

– Так, давайте сразу определимся, – строго сказал юноша, привычно беря инициативу в свои руки, – что буду я ничьих. Я сам по себе. Свободный человек. Никому не принадлежу и никому не подчиняюсь. Это во-первых. Во-вторых, зовут меня Войко Виталий Алексеевич. Теперь ваша очередь.

– Какая еще очередь? – опешил царь.

– Культурные люди, – пояснил юноша, – прежде чем приступить к светской беседе, обычно сначала представляются друг другу. Я представился. Теперь ваша очередь.

– Я так и знат! – возликовал глава купеческой гильдии. – Он ест културный человек! Руссиш найн! Иностранный поттанный!

– Да помолчи ты, зубная боль! – сморщился царь. – Ладно. Так и быть, представлюсь: царь Гордон… стоп, а ты что, обо мне ни разу не слыхал?

– Не-а, – мотнул головой Виталий, – я не местный.

– Ну да… мои подданные так не одеваются. – Гордон окинул довольно необычный для этих мест наряд юноши. – Ну давай, иноземный гость неместный, рассказывай: кто ты такой, откуда, как сюда попал, зачем стрельцов моих побил?

– Вообще-то я не иноземный, – вздохнул Виталий. – Не местный, но и не иноземный. Русский я.

– Чем докажешь? – бодро спросил царь.

– Тебе что, паспорт, что ли, показать? – разозлившись, перешел на «ты» Виталик.

– А что это такое?

– Ну… удостоверение личности. Свидетельство о том, что я живу в России. Прописан в Рамодановске.

– Прописан? – заинтересовался Гордон. – Ты что, ЦПШ прошел?

– Если речь идет о церковно-приходской школе, то нет. Я академию заканчивал.

– О! Ви ест ученый? – оживился Вилли Шварцкопф. – Кельн? Оксфорд?

– Рамодановский филиал Московской академии. Журфак.

– О! Эр ист френч, француз! Все! Ваше величество, он не ест ваша юристикция.

– Любой иностранный шпион есть моя юрисдикция, – жестко сказал царь, и, почувствовав в его голосе металлические нотки, глава купеческой гильдии поспешил заткнуться. – Он только что сказал, что русский. Тогда при чем здесь Франция?

– Я и есть русский, – подтвердил Виталий. – А журфак – это факультет журналистики. Обычная аббревиатура.

– Гм… говоришь вроде по-русски, – удивился царь, – а слова иноземные. Даже я таких не знаю. Шпрехен зи дойч? – внезапно рявкнул он.

– Найн! – чисто автоматически ответил юноша.

– Вот он и попался, шпиён иноземный!!! – радостно завопил палач. – Ну царь-батюшка, ты – голова! Можно теперь на него сапожки примерить?

– Что на это скажешь? – весело спросил Виталика царь.

– А то и скажу: найн! По-немецки я совсем ни бум-бум. Немножко читаю со словарем, и все. Вот если б ты спросил: ду ю спик инглиш? – был бы другой расклад. Английскому нас учили серьезно. Я же журналист. Без английского нам никак нельзя. Правда, его я тоже не знаю. Вернее, знаю на уровне: три пишем, два в уме. Чуть из академии из-за него не выгнали, – честно признался юноша. – Так что можно считать, читаю со словарем.

– Это как? – не понял царь.

– Это так. Берешь английский текст и за каждым словом ныряешь в англо-русский словарь. Языки мне никогда не давались. Но ничего, я ж на русском пишу. Читатели пока не жаловались.

– Хочешь сказать, что ты писарь?

– Ну да.

– Царь-батюшка! – заволновался писарь. – Не верю я ему! Ну какой он писарь? Ты на рожу его срамную синюшную посмотри! Да разве писарь одними ручками да ножками твою царскую охрану так бы раскидал? Как он стрельцов гонял! Человек двадцать с ним справиться не могли, пока он случайно Ваньку Левшу не зацепил да его штоф водки не разбил. Да если б Ванька нашим исконно русским оружием – дрыном – его по затылку не благословил, ни за что б не взяли. Так бы до сих пор городскую стражу и гонял.

– Да-а-а… – почесал затылок царь, – согласен. Подозрительный писарь. Ну-ка тащите сюда его суму.

Приказание было выполнено молниеносно. Царь Гордон сел на корточки и лично начал копаться в вещах Виталика. Видеокамеры и цифровой фотоаппарат поставили его в тупик.

– Это еще что такое? – Повертев фотоаппарат в руках, он случайно нажал кнопку съемки. – Ай! – Яркая вспышка осветила пыточную.

– Нападение на царя!!! – завопил сотник.

– Не ори, живой я, – осадил его Гордон. – Ух ты! – ахнул он, увидев на дисплее фотоаппарата свою изумленную физиономию. – Да ты еще и колдун, шпион. С тобой надо держать ухо востро.

– Дарю, – тут же среагировал Виталий.

– Благодарствую. А тут у нас что?

Царь извлек из сумки элегантный флакончик, откупорил крышку, и по пыточной разлился тончайший аромат французских духов.

– Я же говорил! – не удержался Вилли. – Он ест заморский купец!

– А вдруг тать? – усмехнулся Гордон. – Вдруг ограбил кого?

– Да никого я не грабил! – Виталию все это уже порядком надоело. – Это обычный рекламный коллаж. А духи и впрямь заморские. Я его читателям рекламирую, чтобы объем продаж увеличить. Работа у меня такая. Вообще-то нет. Работа у меня другая, а это не работа, а приработок. У меня другая специализация – криминальная хроника. Веду отдельную рубрику в еженедельнике «Рамодановский Вестник».

– Ну вот, опять словами непонятными говорить начал, – вздохнул царь. – Давай-ка по порядку. Откель ты все-таки будешь?

– Из Рамодановска, – сердито буркнул Виталий.

– Что такое Рамодановск?

– Город.

– Где он находится?

– В России.

– Я такого города в своем государстве не знаю, – покачал головой Гордон.

– Ну Русь-то, она большая, – удрученно вздохнул Виталий. – А у тебя, кстати, Русь большая?

– За десять ден верхом не обскачешь, – гордо сказал царь Гордон.

– Ну тогда можно сказать, что Рамодановск за рубежом.

– То ест иностранный поттанный, – опять не удержался от реплики Шварцкопф.

– Федот, гони его в шею, – не выдержал наконец Гордон.

Протестующего немца выволокли из пыточной.

– Я ест протестоват! Я буту жаловатса!

Как только его крики затихли вдали, царь продолжил допрос:

– Итак, ты из города Рамодановска, который находится за рубежом, но почему-то на Руси, то есть в моем государстве. И как же получилось, что я такого города не знаю, не объяснишь?

– Я ж говорю, Русь большая. Может, ты какой городишко и проглядел.

– Деревеньку мелкую еще могу проглядеть, но город… И много в этом городе жителей?

– Согласно последней переписи населения полтора миллиона.

– Издеваешься? – разозлился Гордон. – Да во всем моем государстве столько народу не наберется. Малюта, тебе сегодня повезло. Готовь испанские сапоги.

– Слушай, царь, – поморщился Виталий, – не помогут тут ни сапоги, ни дыба, ни каленое железо. Ничего не поможет.

– Это еще почему?

– Потому что, как бы складно я ни врал, ты все равно не поверишь, а если правду расскажу, и подавно. Я и сейчас вишу тут на цепях и не могу понять, во сне я или наяву? Такого со мной еще никогда не было. Рассказать кому – бред! Никто не поверит. Не, все равно ничего не получится.

Гордон взял видеокамеру, задумчиво повертел ее в руках.

– А ты попробуй, – предложил он, – может, и получится. Эй, табуретку сюда!

Палач тут же поставил перед державным табуретку с дыркой посередине. Царь заглянул в отверстие, увидел торчащий оттуда кол и кротко дал палачу в ухо.

– Идиот! Табуретку для меня, а не для узника!

Стрельцы поспешили подсунуть под седалище царю-батюшке кресло, он примостился на нем напротив Виталия и приготовился слушать.

Терять юноше все равно было нечего, и он начал рассказывать. Все без утайки. Все, что произошло с ним за эти сумасшедшие дни. И что интересно, Виталий видел по глазам державного, что он ему верит. А как только юноша дошел в своем рассказе до Вани Лешего, Гордон тут же приказал всем стрельцам, кроме сотника, покинуть камеру. Писарь едва успевал строчить, конспектируя исповедь корреспондента. Из-под гусиного пера во все стороны летели чернильные брызги.

– Да, забавную историю ты мне рассказал, Лексеич. Не все, правда, понял. Как, например, понять терем в русском стиле? Ну я про тот терем, где ты с чертями встретился? Что, есть еще какой-то стиль?

– Конечно. Ренессанс, готический, ампир…

– Да, вампиры нас достали. Много в последнее время здесь развелось нечисти поганой, иноземной. Жалобы на них уже не раз поступали. Ну с чертями все ясно. На чертову мельницу тебя занесло. Редко кому оттуда живым уйти удавалось. Знатный ты витязь, раз сумел отбиться.

– Так я до академии воином был. В армии служил. Спецназ. Много чему научили.

– Парашка твоя тоже девица странная. Непростая девка, ой непростая. Околдовала тебя, видать, потому и в драку с моей стражей ты с дуру ума полез. Все равно многое непонятно мне. Ясно только, что какая-то неправильная у тебя Русь… ну та, в которой Рамодановск. Как ты сказал? «Доведет тебя дорожка дальняя до места заветного»?

– Ага. Так эта мадам и сказала.

– И с этим понятно. А вот из того, что ты мне тут про Рамодановск рассказывал, многое не понял, – честно признался царь.

– А ты спрашивай, объясню, – предложил Виталий.

– Что такое редакция, в которой ты служил?

– Ну средство массовой информации. Газету мы там выпускаем.

– Что такое газета?

– Буковки на листке. Все последние новости туда заносятся, люди читают и узнают, что в мире вокруг интересного происходит.

– Так ты все-таки писарь, выходит?

– Ну типа того. Я ж говорю, криминальную хронику в нашем еженедельнике веду. Вот, – скосил Виталик глаза на наручные часы, вместе с рукой прикованные к стенке, – наградили недавно за разоблачение группы опасных преступников.

– Так, опять не понял. Тогда ты, выходит, из стражников, а не из писарей.

– С чего вы взяли?

– У нас преступников стражники из Разбойного приказа ловят, ну и стрельцы им порой помогают.

– А у нас милиция. Ты неправильно понял, царь. Я их не ловлю. Я их изобличаю. Журналистское расследование провожу. А когда преступник изобличен, остальное уже дело техники. Стражникам их тогда только взять за жабры остается. Мне главное – все это потом красиво в печати подать, чтобы народу интересно было.

– Это ж какое расточительство, – не выдержал писарь, – бумагу на сплетни всякие переводить. На ней только слово Божие да указы царские писать надобно. А они сплетни, – сокрушенно покачал головой писарь, – тут донос порой настрочить не на чем…

– Тебе слова не давали, помолчи, – рыкнул на него Гордон и задумался. – А что, Лексеич, у меня, в моем царстве-государстве, такое дело наладить сможешь?

– Не простое это дело, – честно признался Виталий. – Одному трудно поднять, но попробовать можно.

– Зачем одному. Я тебе в помощь летописцев дам. Штук пять.

Юноша усмехнулся. Царь намек понял.

– Мало? Ладно, десять. Ты говорить будешь, они писать. Потом перепишут, размножат.

– И какой получится тираж? – нейтральным тоном спросил юноша.

– Не понял.

– Сколько копий после переписи получится?

– Ты что, и впрямь больной? – насторожился царь. – Копья у нас кузнецы да столяры мастерят.

– Прошу прощения, неправильно выразился. Сколько этих газет получится? В штуках сколько? Меня количество интересует, – уточнил Виталий.

– Сейчас узнаем. Слышь, Прошка, сколько можешь за день листов переписать?

– Так это смотря чего. Ежели слово Божие, Библию каллиграфическим почерком переписывать, то страницы три, а то и четыре за день осилю.

– А если не каллиграфическим почерком?

– Корявым? Так непонятно ж будет.

– Неважно. Отвечай.

– Корявым листов десять, а то и больше смогу.

– Угу. Значит, десять писцов за день… ого! Сто листов настрочить могут! – обрадовался царь. – Чем тебе не газета? Хороший тираж? – с удовольствием просмаковал новое слово Гордон.

– Ну как вам сказать… – дипломатично хмыкнул юноша.

– А у вашей газеты какой был тираж? – насторожился царь.

– Сто тысяч, – коротко ответил Виталий.

– Сколько? – дружно ахнули царь и писарь.

– Сто тысяч. Причем газета была из сорока листов формата… вот почти такого размера, как у меня руки сейчас раскинуты, – юноша опять покосился на свои прикованные к стене руки, – и на каждой странице цветные картинки.

– С ума сойти… Так, а где ж я тебе столько писцов найду? – оторопел царь, затем посмотрел на измученное лицо Виталия и коротко приказал: – Расковать его быстро!

На палача было больно смотреть, пока он снимал цепи со своей жертвы. Как только последняя цепь была сбита, Виталий обессиленно сполз по стене на каменный пол. Рубашка на теле юноши при этом задралась, обнажив синюшное от кровоподтеков тело.

– Эк тебя… – сочувственно сморщился царь. – Сто тысяч… и что, все это читают?

– Конечно, – кивнул журналист. – Раскупают и читают. И редакция неплохие денежки на этом имеет. Это дело прибыльное, если за него возьмется хороший профессионал.

– А ты хороший профессионал?

Виталий уже понял, к чему клонит царь.

– Хороший. Но предупреждаю сразу, такой тираж, как в «Рамодановском Вестнике», я обеспечить не смогу.

– А мне такой и не нужен, – успокоил его царь. – У меня во всем государстве столько грамотеев не наберется. Тысяч пять в неделю осилишь?

– Сразу нет. Такое дело враз не одолеешь. На раскачку время нужно. Но через полгода и десять тысяч в неделю выдавать буду.

– Заметано. Что тебе для этого потребуется?

– Деньги. На первые закупки инструмента и материала.

– Сколько?

– Местных цен не знаю. Потом скажу. Далее, помещение под типографию найти надо…

– Типографию?

– Мастерскую, где газету делать буду, – пояснил Виталий. – Ну и еще денежки лично мне. Я, понимаете ли, имею странную привычку ежедневно кушать, причем делаю это не менее трех раз в день. Опять же мне еще на постой определяться, а даром меня вряд ли кто пустит.

– С золотишком нет проблем. Отсыплю. С постоем тоже разберемся. Жить у меня будешь.

– Это как? – нахмурился Виталий.

– В палатах царских.

– Ну не-э-эт… – замотал головой юноша, – так не пойдет.

– Это почему?

– Да если я у тебя под боком жить буду, мне сразу все в три пояса кланяться начнут. Ни из кого слова лишнего не вытянешь. А наш брат корреспондент нос по ветру держать должен. Нет, не так… против ветра. По ветру много не учуешь. Кто что слышал, кто что знает. Все сплетни нужно собрать, выудить оттуда рациональное зерно и красиво это подать на страницах газеты или журнала. Скажем, боярин Хрюшкин или боярин Брюшкин ляпнул что-то не то про царя-батюшку али родное государство охаял, а мы его тут и пропечатаем в газете, заклеймим позором! Пусть попробует потом отвертеться!

– То, что надо! – восхитился царь. – Ах, какая замечательная вещь эта твоя газета!

– Но теперь-то ты видишь, царь, что мне просто необходимо жить отдельно? Иначе, считай, полная дисквалификация, а на это я пойти не могу.

– По рукам. Назначаю тебя царским сплетником! Но смотри, Лексеич, ежели через полгода ты мне пять тысяч тиражу не дашь…

– Да ты дай мне сначала из тюряги выйти, а потом уже спрашивай, – возмутился Виталий.

Царь отрывисто рассмеялся:

– А ты, Лексеич, боевой. Думаю, мы с тобой поладим.

Юноша криво улыбнулся в ответ разбитыми губами, попытался оторваться от стены и подняться, но вместо этого со стоном завалился на бок. Избитое тело отказалось слушаться.

– Неплохо над тобой стрельцы поработали, – озаботился Гордон.

– Может, лекаря иноземного позвать? – виновато вздохнул Федот.

– Еще чего! Лексеич у нас теперь ценный человек. Этим коновалам его жизнь доверять нельзя. Я нашим ведуньям больше верю. К травнице его на постой определим. Негоже бабе одной в пустом доме без защиты жить, а Лексеич – витязь знатный. И ей будет на кого, в случае чего, опереться, и подлечит, и за постой много не возьмет, – удовлетворенно хмыкнул рачительный Гордон. – Мужик в доме дорогого стоит.

– Э! Вы что, меня к старой карге подселить решили? – заволновался Виталий.

– А я тебя что, в ее постель пинками загоняю? – удивился царь. – И вообще, нечего привередничать. Стерпится – слюбится. Но ежели ты мне Янку Вдовицу обидеть посмеешь…

Перед лицом Виталика нарисовался державный кулак.

– Понял. Серьезные отношения с бабулькой только после свадьбы, – клятвенно заверил Виталик царя.

Очередной приступ слабости волной прокатился по его измученному телу, а потому он не заметил, как по лицу царя Гордона скользнула мимолетная улыбка. Юноша опять начал терять сознание. Рука царя легла на его лоб.

– Э, да у тебя, парень, жар. Так, быстро к лекарке его! – рявкнул Гордон. – И все отсюда вон. А ты куда? Нет, Прошка, ты останься. Дело одно есть. Придется тебе, писарь, малость пострадать за отечество…