Онлайн чтение книги Человек - Луч
Глава двадцать третья. ЧЕЛОВЕК-ЛУЧ, ЧТО ЖЕ ДАЛЬШЕ?

Ночью Женя проснулась, придавленная черной глыбой ужаса. Несколько мгновений она не смела открыть глаза, зная, что сейчас произошло что-то страшное. Не двигаясь, почти не дыша, она думала: что? И вдруг, широко открыв глаза, вскочила. Нет Юры. Где он?

Включив свет, она сорвалась с широкой кровати, зачем-то подбежала к распахнутому окну, откуда тянуло острой свежестью, пахло Москвой, родным домом… И, окончательно проснувшись, Женя вспомнила, как Юра и Андрюхин умудрились уединиться, о чем-то таинственно беседуя, даже на торжественном приеме, как они, ничего не замечая, шли потом по коридору небольшого дома, где их расселили на ночь… Конечно, Юра у Андрюхина. Что еще они затевают?

Как была, в пижаме, она забралась с ногами на широкий подоконник, не видя, уставилась на темные ели, на плывущие далеко огни… Ей припомнились некоторые книги и фильмы, и она со злой усмешкой перебирала туманные образы жен, безропотных, преданных, растворявшихся в деятельности великих мужей… Эти жены варили своим мужьям вкусные обеды, вовремя пришивали пуговицы, удостаивались чести переписывать их труды, собирали в семейные альбомы разные примечательные фотографии. Нет, Женю не манила такая жизнь; при одной мысли о безмятежном существовании ей становилось тошно. Потом, как маяк, выплыл образ гордой польки Марии Склодовской, по мужу Кюри. Впрягшись рядом с мужем, она прокладывала глубокую борозду по целине, еще неведомой науке, и кто пахал глубже?.. Но Юрка увлекся кибернетикой, а Женя всей душой была предана атмовитаминам, им не идти в одной упряжке! Что ж, все равно, все равно, слышите? — она станет вровень с ним!

И ветер, который пахнул в это мгновение в окно, как будто подхватил Женю и упруго поднял вверх. Она вся напряглась в сознании своей силы, в нетерпеливой жажде сейчас же что-то делать, дерзать. Она перегнулась далеко вниз, едва не свалилась с подоконника и неожиданно ощутила, что сидит в Кремле. Невольно запахнув пижаму, пригладив волосы и согнав ребячью улыбку беспричинного счастья, Женя спрыгнула в комнату, растерянно оглянулась. Действительно, ведь они в Кремле!.. Кто жил раньше в этих комнатах? Кто подходил ночью к этому окну, мечтал о счастье, не о своем — о счастье всех людей?.. И, собрав в морщины широкий лоб, зло сузив блестящие и во тьме глаза, Женя беспощадно обругала себя подлой мещанкой. Как смела она думать о себе, о Юрке, когда удивительная судьба привела ее в дом, где размышляли о мире, о человечестве…

Женя тихо забралась в кровать, но, как ни старалась, не могла придумать ничего интересного ни о человечестве, ни о мире.

Она уже засыпала, когда рядом тихо скрипнули пружины.

Минуту они оба лежали молча.

— Бродишь по ночам? — с мрачной иронией спросила Женя, не открывая глаз.

— Спи, — ласково буркнул он. — Завтра митинг на Красной площади, встанем рано…

И скоро заснул, легонько всхрапывая. Вот это было уже настоящее свинство! Она даже толкнула его, как будто невзначай, но он и не подумал просыпаться.

Она лежала, широко открыв глаза, но постепенно сердитое выражение исчезало, и, все глубже погружаясь в непривычное состояние светлого покоя, Женя в туманном полусне словно плыла среди неясных мыслей о Юре, о новых, таинственных испытаниях, о мире, который, как щедрое солнце, надолго обнимет исстрадавшуюся по нем Землю…

Ей казалось, что она не спала, даже не закрывала глаз. Легкое движение у двери заставило ее встрепенуться. Было уже светло. Она увидела, как небольшой черный ящик подплыл к кровати и остановился в метре над их головами. Женя, щурясь, присмотрелась. Над ними, неясно поблескивая горящими лампами, едва слышно шипел готовый заговорить приемник.

Женя приподнялась и, вздохнув, выключила его; она не одобряла мальчишеских проделок академика Андрюхина.

Тотчас, смущенно потирая руки, явился сам Иван Дмитриевич. Похоже было, что он подглядывал в щель.

— Не спите? — осведомился он.

— Спим, — возразила Женя, кутаясь в одеяло.

Юра безмятежно похрапывал, подтверждая ее слова.

— Совершенно зря, — возмутился академик. — Уже семь часов! В десять митинг. Неужели мы не проедемся по Москве, пока нас не начали снова тискать?

Через полчаса их машина, никем не замеченная, выскользнула на пустынные еще улицы Москвы. Андрюхину, Юре и Жене казалось, что они пробыли вдали от Родины не месяц, а долгие годы. Теперь они радостно узнавали знакомые улицы, здания, скверы, величественную фигуру Ленина, венчающую Дворец Народов, зеркальную крышу старого стадиона в Лужниках… Они долго колесили по Москве, Андрюхин сам вел машину…

— Все это великолепно, — заявила Женя, не в силах дальше терпеть томительную неизвестность. — Но я хочу наконец знать, о чем вы шепчетесь, что от меня скрываете и во что еще должен будет превратиться мой муж. Вы знаете, — она подняла сердитые глаза на академика Андрюхина, — Юра Сергеев мой муж…

— Да, да, — заторопился Андрюхин, — ведь я до сих пор не принес вам своих поздравлений, цветы… Это непростительно! Крэгс прав, я бестактен, я свинья…

— Иван Дмитриевич! — Женя, как будто делая академику выговор, укоризненно покачала головой. — Я хочу знать, во что будет превращен мой супруг.

Андрюхин встревоженно покосился на Юру. Тот смотрел в сторону, как будто разговор его не касался. Андрюхин кашлянул. Юра не оглянулся.

— Сказать, что ли? — сердито выговорил Андрюхин.

Женя замерла, понимая, что сейчас наконец откроется тайна, мучившая ее уже много дней.

— Смотрите! — вскрикнул в этот момент Юра.

Песни, гомон детворы, крики радости, улыбки, счастливый блеск глаз — все сливалось в единую музыку счастья. Но на Красную площадь и ближайшие к ней улицы и переулки могли попасть далеко не все; комсомольские патрули, наблюдая за порядком, уже ограничивали движение на ближних подступах к Кремлю. Среди тех, кому не удалось попасть на Красную площадь, очевидно, была и небольшая группа в составе узкоплечего, сутулого мужчины; очень толстого мальчишки, быстрого, ловкого, подвижного, как вьюн; плечистого подростка, смотрящего вокруг с деланным равнодушием, и тощей, глазастой, с острым носиком девчонки.

— Бубырь! — захохотал Андрюхин. — Нинка-пружинка! Пашка Алеев!.. А кто это с ними еще?

— Отец Бубыря, — сказала Женя, сердясь на помеху, но все же заинтересованная встречей.

Их машина остановилась у тротуара, в пяти шагах от совещавшихся о чем-то ребят. Папа Бубыря не принимал участия в совещании; он только уныло поглядывал на огромный двенадцатиэтажный дом, перед которым они остановились. На десятках его балконов, из сотен окон счастливые жильцы и их гости наблюдали не только праздничную Москву — им была видна и Красная площадь…

— Куда же они? — удивился Андрюхин.

Подчиняясь решительному жесту Пашки, ребята нырнули в толпу и скрылись в воротах огромного дома; пожимая плечами, что-то бормоча, папа брел сзади.

— Пошли! — решительно заявил Андрюхин, весело блестя глазами.

Вряд ли кому могло прийти в голову, что герои, чьи изображения, увеличенные в десятки раз, висели на улицах первомайской Москвы, сейчас, запросто выскочив из машины, скрылись в подворотне… Уж очень им хотелось разгадать, что придумал Пашка.

Во дворе они не встретили ни души; после шумной улицы здесь было особенно тихо.

— Вот она! — крикнул Пашка, бросаясь вперед.

Обгоняя друг друга, ребята ринулись за ним; сзади, спотыкаясь, бежал папа. А за всей этой компанией осторожно двигались Андрюхин, Юра и Женя.

Пашка первый подскочил к пожарной лестнице и, не оглядываясь, быстро полез вверх. За ним, не раздумывая, поползли Бубырь и Нинка.

— Вы с ума сошли! — вскричал папа, останавливаясь у лестницы. — Свернете шею! Слушай, что я скажу маме?

Но, так как вопли его оставались без ответа, папа, воровато оглянувшись по сторонам, тоже уцепился за лестницу и довольно ловко полез следом за ребятами.

Когда ребята, преодолев все двенадцать этажей, скрылись на крыше, академик Андрюхин, нетерпеливо перебирая ногами, быстро спросил Юру:

— Пояс при тебе?

— Конечно.

— Впрочем, интересно именно по лестнице…

Зачем-то пригибаясь и пряча головы в плечи, они перебежали двор и один за другим поползли вверх.

А ребята, шагнув с лестницы на крышу, убедились, что отсюда действительно далеко видно… Теперь им могли позавидовать не только толпящиеся на улицах зрители, но даже те, кто сидел на балконах. Красная площадь была так близко, что это и радовало и пугало…

— Это Мавзолей, правда? — спросила Нинка негромко.

— И Кремль… Смотри, Спасская башня, часы! — Бубырь словно удивлялся, что все осталось на месте после того, как они залезли в центре Москвы на крышу двенадцатиэтажного дома.

— А вон какая цыпа — церковка! — нежно пропела Нинка, прижимая уже грязные кулаки к великолепному голубому банту.

— Это Василий Блаженный, — хмуро сообщил Пашка.

— А почему на Мавзолее никого нет? — спросила Нинка.

— Еще рано… — Держась за парапет, Пашка взглянул на часы, висящие далеко внизу. — Только четверть десятого. Все правительство, академик Андрюхин и Юра Сергеев выйдут ровно в десять.

— Ты бы хотел там быть?

— Я? — Пашка хмуро пожал плечами. — Зачем?

— А я бы пошла! — Нинка глядела на Пашку снизу вверх и расправляла грязными пальцами свои замечательный бант. Я бы пошла и всем крикнула: «Здравствуйте, люди!»

— Крикни здесь, — посоветовал Пашка.

— А что? — Лицо Нинки вспыхнуло: момент был ответственный. — Думаешь, не крикну? Думаешь, испугаюсь?

Она уцепилась худыми пальцами за парапет, нагнулась над далекими яркими толпами и пронзительно, что было мочи, закричала:

— Здравствуйте-е!.. Люди-и!..

Но улица продолжала катить свои пестрые волны так, как будто ничего не случилось. Ни один человек не поднял голову; Нинкин крик не потревожил даже воробьев, сидевших над балконами пятого этажа.

— Поняла? — чуть улыбнулся Пашка. — И с Мавзолея никто тебя не услышит. И меня не услышат. А вот Юру или академика Андрюхина услышит весь мир! Даже если они заговорят шепотом…

— Подождите! — вскрикнул, морщась, Бубырь. — Мне приходят в голову такие важные мысли… Но я ни одной не могу удержать!

— Боже мой! — задыхаясь, едва выговорил папа, показываясь в этот момент над крышей. — Что бы сказала мама!..

— Надо было взять с собой и Муху! — решил Бубырь.

— Где-то сейчас Юра и академик Андрюхин? — мечтательно протянула Нинка, вглядываясь в Мавзолей.

— А они здесь, — услышали все знакомый голос ученого.

Над крышей одно за другим показались смеющиеся лица академика Андрюхина, Жени и Юры.

Ребята бросились к ним.

— Не знаю, выйдет ли из тебя ученый, — сказал Андрюхин, обнимая Пашку за плечи, — но на местности ты ориентируешься потрясающе! Какую высотку занял, а?

Они уселись прямо на крыше, продев ноги между железными прутьями парапета.

Несколько минут все любовались Москвой, нежно-голубым небом, пронизанным солнцем, прислушивались к праздничному гулу… Потом, глубоко вздохнув, Бубырь сказал:

— А что дальше?.. Опять учиться?

Улыбка на лице академика Андрюхина несколько потускнела; он повернул к себе физиономию Бубыря и внимательно ее изучил.

— М-да, — неопределенно проворчал академик. — Скажи, в четвертом классе вам рассказывали о пище, о ее калорийности, витаминах?

— О пище он и так все знает, — немедленно ввернула Нинка.

— Видишь ли, давно известно, что человеку необходимо ежедневно получать такое количество разнообразной пищи, которая бы давала в среднем три тысячи пятьсот калорий, — словно размышляя, продолжал Андрюхин. — Это известно. Насчет пищи. Три с половиной тысячи калорий. Но до сих пор не подсчитан и никому не известен тот минимум знаний, который человек тоже должен получать ежедневно, чтоб оставаться человеком. Мы не животные. Мы не машины по переработке пищи на удобрения. Мы люди. Пища — это очень важно. Калории! Витамины! Но знать — важнее всего!

Теперь он стоял, расставив ноги, борода его развевалась, лицо как будто вздрагивало от восторга.

— Знать! Знать! Вот голод, который будет вечно терзать человека! Только тот, кто перестал быть человеком, свободен от такого голода, сыт, удовлетворен, равнодушен! А мы не можем успокаиваться! Вчера впервые человек стал лучом, этот пучок света преодолел двадцать километров… Наши сердца были потрясены! Сегодня Человек-луч мгновенно пересек материки и океаны и возродился за десять тысяч километров! Завтра Человек-луч покинет пределы Земли и уйдет в Космос на сотни тысяч, а потом и на миллионы и на миллиарды километров…

— Что? — крикнула Женя. — Что?..

— Сибирским филиалом освоена трасса переброски луча на Луну, — слегка хмурясь, произнес Андрюхин. — Промежуточная станция оборудована на запущенном в прошлом году постоянном спутнике. К сожалению, только Луна оборудована фотонной площадкой и всей весьма сложной аппаратурой, необходимой для удачи эксперимента на космических расстояниях. Луч будет восстановлен на Луне и станет человеком. Предполагается, что после недельного отдыха на Ведущей лунной станции человек снова станет лучом и вернется на Землю…

— Так вот, это сделаю я! — Женя заслонила собой Юру и шагнула к Андрюхину. — Вы слышите, я! А он пусть за меня переживает и узнает, каково это…

Андрюхин досадливо передернул плечами и крякнул:

— Я не хотел бы продолжать здесь, на крыше, накануне праздника, этот разговор. Но вам следует знать, Женя, что немедленно после праздника предстоит чрезвычайно важная операция. Так называемая развертка. Вам необходимо понять, что Юра представляет сейчас совершенно особую ценность…

— Ценность! — фыркнула Женя. — Нет и месяца, как он оправился от ранения…

— Мы еще очень беспомощны и неразумны в той области, куда начали проникать. — Андрюхин подергал бороду. — Ученые будущего посмеются над нами. Ведь стыдно сказать, но вся тончайшая аппаратура Академического городка, все наши приемные устройства, фотонные площадки и ведущие станции рассчитаны пока на прием и передачу единственного человеческого организма, вот его, Юры Сергеева… Ты, Женя, без пяти минут врач, но, наверное, и тебе нелегко понять, какая это дьявольски хитроумная и неимоверно трудная задача развернуть человека в луч… Конечно, настанет время, когда вся необходимая для этого оснастка сказочно упростится и будет размером с чемоданчик или футляр для теннисной ракетки! Тогда человек окончательно покорит пространство. Он не будет связан ничем. Он сможет пересекать любые бездны Космоса. Но, пока мы глубоко погрязли в нашем невежестве, Юра нам необходим. Вернее, нам необходимы минимум два Юры…

— Два? — нахмурилась Женя, силясь понять.

— Пока два… — нехотя подтвердил академик. — Не знаю, кто из них сможет уйти в Космос… Быть может, все так еще затянется, что только вот он, лентяй, еще далеко не ставший человеком (он щелкнул по носу Бубыря), впервые проникнет в мировое пространство, став лучом…

— Так вот о чем вы думаете! — пробормотала Женя, не спуская с Юры глаз. — Вот о чем…

Юра встал и слегка пожал плечами:

— До всего этого далеко! Зачем переживать заранее?.. — Он крепче обнял ее за плечи: — Ну, Женька!.. Ну! Да брось ты, в самом деле!

Обхватив ее за талию, Юра закружился в вальсе, упорно тормоша упирающуюся Женю.

— Вальс на крыше! Великолепное зрелище, — пробормотал Андрюхин, вынимая часы, — но, к сожалению…

В тот же миг куранты на Спасской башне начали свой трепетный перезвон.

— Придется поторопиться, — сказал Андрюхин и, спрятав часы, слегка сдвинул пряжку на поясе.

Все невольно посторонились: академик на несколько метров приподнялся над крышей и, словно разминаясь, пошел по воздуху в сторону и остановился над улицей, дожидаясь Юру.

— Пойдем с нами! — шепнул Юра Жене. — Хочешь? Мы подхватим тебя и понесем!

— Иди, иди! — Она притворно сердито оттолкнула его, торопливо целуя на прощание. — Это куда ближе, чем на Луну!

Они пошли. Сначала, как будто пробуя, достаточно ли хорошо их держит воздух, они поднялись над крышей, над улицей, но с первым ударом часов быстро зашагали по воздуху напрямик к Красной площади, над заметившими их ревущими в беспредельном восторге миллионными толпами москвичей.