Онлайн чтение книги Человек с фасеточными глазами The Man with the Compound Eyes
Глава 6. «Седьмой Сисúд» Хафáй

«Cедьмой Сисúд » на побережье знали почти все, и в этом, безусловно, была заслуга Хафáй. Хафáй не была красавицей? Судить так было бы неправильно, можно лишь сказать, что за эти годы она и вправду чуток поправилась. Но если еще точнее, малость располневшая Хафáй по-прежнему блистала в определенные моменты, вот только обычным людям не слишком легко было это увидеть.

По правде говоря, хотя Хафáй и готовила довольно оригинально – она всегда готовила привычные для кухни амúс[15]Самый многочисленный из 16 коренных народов Тайваня. блюда из диких овощей, – кто-то любил ее стряпню, а кто-то был о ней невысокого мнения. Но в том, что касается вина, разногласий не возникало. Неужели у кого-нибудь язык повернется сказать, что вино, которое делает Хафáй, скверное? Приезжающие в эти места туристы покупают только просяное вино или сливовое вино… но ведь его разливают в разноцветные высокие бутылки, упакованные в красивые коробочки. Если спросить Хафáй, она скажет, что никакое это не просяное вино, а какие-то шоколадные подарочные наборы. Если же поинтересоваться у посетителей «Седьмого Сисúда », они ответят, что это никакое не просяное вино, а обезьянья моча. Просяное вино надо разливать в кувшин, а пить из пиалы, из которой только что ел. А какое же это просяное вино, если его так упаковывают? Просяное вино в «Седьмом Сисúде » отличается сладким ароматом, в нем плавает неотфильтрованный осадок, пьется оно приятно и имеет сильное послевкусие, и безыскусственно-простое, и стремительно-резкое. Когда пьешь это вино, оно как будто греет и освещает все внутри.

Кроме просяного вина, в «Седьмом Сисúде » есть еще одна прелесть – его окна, или, вернее, его море. Дом стоит на участке умáх (невозделанная земля у моря), выстроен он из бамбука, который срубили в окрестных горах, ветвей лагерстремии, тайваньской магнолии и камней. Со всех четырех сторон в доме есть окна, и практически из любого окна с разных углов видны непреклонные волны Тихого океана. Интерьер украшают в основном произведения, подаренные художниками из соседних селений. Правда, если спросить у Хафáй, какой художник их создал, то она скажет: «Вот еще, художники! Набили животы, а потом от нечего делать понаделали разных вещей. Некоторые так вообще, поели и не заплатили, только оставили что-то в залог. Тоже мне, художники!»

Столы в «Седьмом Сисúде » изрезаны автографами и комментариями посетителей, а еще стихотворениями посредственных поэтов. Есть страшно вульгарные, есть более-менее ничего, а есть такие, что взглянешь, и сразу ясно – плагиат. Но вот что необычно: на каждом столе обязательно стоит блюдце с бетельными орехами. Если никто их не ест, то Хафáй и не меняет, поэтому лучше просто так не хватать со стола бетельные орешки.

При всем при этом рядовые клиенты, возможно, не найдут здесь вообще ничего особенного, но отчего-то, когда Хафáй проходит то туда, то сюда, ее слегка располневшая фигура придает этому месту некое удивительное очарование. Даже тончайший слой морского песка на немытом, за редким исключением, полу, дает почувствовать себя легко. Завсегдатаи, попивая винцо, обращаются к Хафáй с монологами о собственной жизни, видя в этом прямо какой-то целительный ритуал. Самое большое удовольствие от ничем не обязывающей беседы с Хафáй в том, что она никогда не осуждает, если подвыпившие посетители вдруг принимаются рассказывать о своих печалях, она никогда не вмешивается и не советует, но глаза под длинными ресницами дают каждому почувствовать, что Хафáй лучше других понимает его собственную печаль.

По правде сказать, всем кажется просто невероятным, что Хафáй одна на своем горбу тянет это заведение. Будто бы по вечерам на кухне, когда никто не видит, со всеми хлопотами ей помогают волшебные человечки.

А бывает, выслушав жалобы или невнятное бормотание посетителя, Хафáй начинает петь. Как это ни странно, петь Хафáй может чуть ли не на любом языке, хотя она не умеет говорить ни по-тайваньски, ни по-английски. Никто не спрашивал ее, откуда она знает эти песни, где научилась, потому что очень мало кто действительно помнит, что за песню пела Хафáй. Сам голос несет песню, глубоко проникая в душу слушающего. Голос ее превращается в семена, летящие на ветру, и вот ты и сам не знаешь, как они упали на дно твоей души. Некоторые, вернувшись в Тайбэй, садятся в метро, и вдруг слышат голос Хафáй, раздающийся в собственной голове сквозь шум поезда. И тогда ты видишь в вагоне метро человека, глядящего в окошко и роняющего слезы. Правда, Хафáй совсем не любит петь песни, и если ты захочешь заказать песню или сядешь за барную стойку и скажешь: «Хафáй, спой что-нибудь!» – то она ответит: «Я тебе дам сто долларов[16]Речь идет о новых тайваньских долларах., вот ты мне и спой песенку, а я послушаю!» И все те посетители, которые просили Хафáй что-нибудь спеть, впоследствии уже никогда не слышали ее песен.

Контингент в «Седьмом Сисúде » самый обыкновенный: друзья из соседнего селения, постояльцы ближайших гестхаусов, а еще студенты и профессора из университета Д. Хафáй знала в лицо друзей из селения, помнила большую часть профессоров и студентов, и старалась не запоминать посетителей, пришедших по рекомендациям владельцев гестхаусов, однако была очень рада гостям, проезжавшим мимо и решившим зайти, посидеть.

Хафáй не стала открывать собственный гестхаус не потому, что она сама по себе или ей не нужны были бы дополнительные деньги. Дело скорее в том, что здешние гестхаусы совсем не похожи на гестхаусы: это просто маленькие гостиницы, а открывают их приезжающие из Тайбэя эстетствующие снобы. Подобные гестхаусы выбирают, как правило, банальные и скучные люди, среди которых намного больше пошлых и надоедливых, чем тех, кто вызывал бы приязнь. Либо это семейные пары среднего класса, которые позволяют своим детям шуметь вволю, никак не сдерживая их; либо большие семьи, которые поют караоке по ночам; либо влюбленные пары, которые приезжают отдыхать, а вместо этого почти весь день занимаются сексом в своем номере. Конечно, есть еще немало пар среднего возраста, которые надеются, что путешествие снова воспламенит страсть, или тайных любовников средних лет. Разницу между теми и другими Хафáй определяет сразу, достаточно одного взгляда.

Другая причина, почему Хафáй не открыла гестхаус, состоит в том, что Хафáй ненавидит фотографироваться с посетителями. Поначалу она фотографировалась с ними, и некоторые посетители выкладывали фото в интернет, а некоторые даже присылали их Хафáй. Но когда она смотрела на эти фотографии с людьми, с которыми пообщалась всего час или два (память у нее была не очень, и Хафáй часто не могла даже вспомнить, что это за люди), то не испытывала ничего, кроме раздражения и отвращения к себе. Вот почему, когда завсегдатаи ободряли ее, предлагая открыть гестхаус, она отвечала: «Я совсем не подхожу для этого. Вообще-то большинство владельцев гестхаусов тоже не подходят для этого. Но я отличаюсь от них тем, что я об этом знаю, а они нет».

Если начистоту, Хафáй недолюбливала некоторых профессоров и студентов университета Д., особенно тех студентов, которые наведывались к ней с какими-нибудь идиотскими проектами. Хафáй было известно, что старики в селении не против рассказывать истории для профессоров и студентов, проводящих полевые исследования. Но старики ведь идут на это из-за одиночества, окунувшего их в воспоминания, а не из-за высоких побуждений, не ради какой-нибудь непонятной культурной преемственности. Одиночество, вот что заставляет их делиться своими историями, которые льются непрерывным потоком, как вода из крана. Поэтому Хафáй иногда представляла, что если бы она взялась за диссертацию, то первопричиной культуры, наверное, признала бы одиночество.

Алиса, безусловно, числилась в завсегдатаях «Седьмого Сисúда ». Последний год Алиса иногда одна приходила в «Седьмой Сисúд », но только по утрам, когда других посетителей не было. Лишь очень и очень немногие постоянные посетители знали, что «Седьмой Сисúд » не закрывается. Хафáй оставляла открытой дверцу внизу, со стороны моря, через которую в любое время можно было войти, самому налить вина или сделать кофе, нужно было только протянуть руку в отверстие и открыть засов. Бар, конечно, бывал закрыт. В это время Хафáй, видимо, не было или она спала, но «будьте как дома, у амúс принято, что дом нужен для того, чтобы встречать друзей». Это был пункт второй из «Правил Седьмого Сисúда ». Пункт первый гласил: «Вино наливайте сами». Хафáй считала ворами лишь тех, кто не знал, что дверь оставлена открытой для посетителей, но все-таки заходил внутрь.

Причина, почему Алиса стала завсегдатаем, проста: от Дома на море до «Седьмого Сисúда » идти было не больше пяти минут. В самом начале Алиса всегда приходила одна, потом стала приходить вместе с Якобсеном. Они всегда сидели у самого левого окна, на месте, которое все называли «маяк». Дело в том, что Хафáй поставила там лампу, похожую по форме на каплю, и говорили, что далекие корабли как раз под этим углом, при хорошей видимости, замечают этот свет.

Алиса любила заказывать кофе салáма , а Якобсен вечно заказывал просяное вино. Он никогда не отказывал соседям, главным образом пожилым людям, что-нибудь отремонтировать или починить, человеком он был жизнерадостным и неглупым. Как знать, думала Хафáй, он, может, вообще первый датчанин, который говорил на амисском языке? Вот потому, когда родился Тото, все живущие у моря люди радовались за них. Для Якобсена не существовало тайваньских табу: и полгода не прошло после рождения Тото, как он повсюду бегал с ним, держа его на руках. У Тото глаза были удивительно прекрасного голубого цвета, но взгляд был глубокий, словно в этом младенце разом проявились и невинность, и старость.

После того как Якобсен пропал, Алиса по-прежнему иногда сама приходила в «Седьмой Сисúд », но только по утрам, когда не было других посетителей. Она всегда садилась на старое место и глядела на море. Один раз, по-настоящему глухой ночью, наверное, боясь потревожить Хафáй, Алиса даже свет не включила. Хафáй из своей комнаты видела, как Алиса в темноте тихонько пила, подливая из кофейника уже остывший кофе, и смотрела на море. В том направлении, конечно, где Дом на море, – нет, с тех пор, как море поднялось, его теперь называют «Домом в море».

Хафáй знала, что душа Алисы угодила в западню, но до поры до времени могла лишь наблюдать со стороны, чтобы понять, как вытащить ее из ловушки. Она знала, что сейчас нельзя применять силу, потому что если дернуть мощно, живого места не останется.

Хафáй долго раздумывала и решила в пижаме выйти к Алисе и выпить с ней чашечку. Она спокойно принесла для Алисы свежий кофе, и обе даже взглядами не встретились, сидя в темноте. Хафáй взяла подаренный одним другом канделябр, сделанный из плавучей древесины, и зажгла свечу, только тогда они посмотрели в одну точку. Почему-то Хафáй почувствовала, как будто где-то рядом был кав á с , и это принесло ей успокоение. Так они сидели, а напротив горел огонек свечи и шумело море. Наконец Алиса заговорила:

– Извини, Хафáй, я опять незаметно залезла тайком пить твой кофе.

– Пей на здоровье, здесь все твое.

Душа Алисы покинула ее тело, которое просто сидит здесь, сохраняя остаток прежней теплоты жизни. Когда оно совсем остынет, лишь в тот день, быть может, начнется новая жизнь, или, может быть, все закончится, как опадают колоски проса. Хафáй ясно видела это, она просто видела именно это.

– Хафáй, извини, хочу задать тебе личный вопрос. А где твоя семья? – Алиса покрутила чашку в руках. – Если не хочешь отвечать, то ничего не говори, как будто ты ничего не слышала…

– Ха! Были раньше у меня родители, любимый человек раньше был, даже подумывала ребенка завести. Только не спрашивай, как звали потенциального отца.

Алиса смотрела на море, Хафáй тоже смотрела на море. Им было известно, что иногда лучше не смотреть в глаза другому человеку.

– На этом свете никто не бывает сам по себе. Не смотри, что я такая. В молодости я, ай, только сорок пять килограммов весила! Шла по улице и мужчины взглядами провожали меня Вот только время ушло, вес прибавился, а остальное растерялось, – Хафáй добродушно улыбнулась, заразив улыбкой Алису, которая тоже через силу, как бы из вежливости улыбнулась в ответ.

– Но ведь у тебя есть этот бар.

Хафáй кивнула. Ну да, символически говоря, только благодаря «Седьмому Сисúду » у Хафáй есть свой скелет, свои мысли и воспоминания.

Вдвоем они пили салáма , кофе из бразильских бобов с добавлением сорго и особенных душистых трав, которые Хафáй собирала в горах. Многие посетители, первый раз попробовав его, не обращали внимания на это и попадали в ловушку – пили еще и еще. А выпив всю чашку, многие вдыхали аромат со дна чашки, в котором смешивались запахи леса после дождя, сумерек, гари после лесного пожара, и с того самого момента человек заказывал только этот кофе, исключений практически не бывало. Алиса поднесла чашку поближе к носу. Ее лицо, до этого закрытое, как окно, что прежде никогда не открывали, осветилось слабым лучиком света.

Ящерица остановилась прямо на подоконнике. У смотрящей в окно Хафай засияли глаза, как будто она только что очнулась от долгого сна. Она стала петь.

Слова песни были на языке амúс, и Алиса не поняла ни слова. Вслед за мелодией ее воображение рисовало картины гор, листьев деревьев, а еще ветра, дующего в горном ущелье. На столе рядом с кофейной чашкой была маленькая лужица.

Некоторое время после землетрясения Хафáй не видела Алису. То есть не то чтобы совсем не «видела», просто не разговаривала с ней, но, выглядывая из окна бара, могла по разным деталям угадать, дома Алиса или нет. Например, окно на втором этаже не было закрыто. Однажды ранним утром она увидела, как Алиса вылезла из окна, а потом прыгнула на самую высокую скамейку, на вторую, на третью… Морская вода спокойно окружала дом, оставляя на стенах разводы, линию за линией. Когда Алиса прыгала на скамейки, они шатались из стороны в сторону, и девушка напоминала морскую птицу, при шквальном ветре пытавшуюся задержаться над морем. С наступлением сумерек Алиса возвращалась с большими и маленькими сумками в руках, но все скамейки к тому моменту уже были смыты волнами, уплыли неизвестно куда. Хафáй хотелось спросить, не нужна ли Алисе помощь, но она тут же вспоминала, что Алиса никогда не принимает помощь от других, поэтому ей оставалось лишь тихо наблюдать. Алиса притянула деревянную доску, положила вещи сверху, медленно подтолкнула к окну, запрыгнула в него, а потом дотягивалась руками и забирала сумки одну за другой.

В таком доме разве можно жить?

Но однажды вечером, несколько дней назад, Хафáй стало ясно, что Алиса точь-в-точь как отчаявшийся полевой жаворонок, но почему-то теперь, глядя со стороны, Алиса выглядела как-то по-другому. Хотя так сразу и не скажешь, что именно стало по-другому, но как будто бы Алиса может жить дальше. Сможет ли человек жить дальше или нет, люди вокруг него все-таки способны хоть немного почувствовать. Если же человек внезапно уходит из жизни, обязательно бывает так, что нет никого, кто бы о нем заботился. Поймав себя на этой мысли, Хафáй захотела с кем-нибудь поговорить, но сегодня в баре, как назло, не было ни одного посетителя. Так что Хафáй стала петь, чтобы успокоиться, а слова песни были импровизированной историей одной молодой девушки по имени Хафáй.

Песня вылетела на волю, и вскоре Хафáй увидела, как Алиса открыла окно и теперь держит в одной руке слабого черно-белого котенка, а другой рукой машет ей.

Охаё, – Хафáй смотрела на шевелящиеся губы Алисы, и похоже было на то, что сейчас она говорит ей именно это слово. Правда, Хафáй в этом не была уверена наверняка.