Онлайн чтение книги Черный Отряд
5. Твердец

Воющий ветер швырял в нас заряды пыли и песка. Мы отступали, шагая спиной вперед, а песчаная буря находила в одежде и броне малейшие щелочки. Пыль и песок, смешиваясь с потом, превращались в вонючую соленую грязь. Горячий и сухой воздух быстро высасывал из нее влагу, и она засыхала комками. Губы у всех потрескались и распухли, язык превратился в заплесневелую деревяшку, царапающую шершавую корку на внутренней стороне щек.

Армия Зовущей Бурю уносила ноги. Мы страдали едва ли не так же, как и мятежники. Видимость сократилась до жалкого десятка ярдов. Я едва различал людей слева и справа и видел лишь двоих из арьергардной цепочки – они тоже шли спиной вперед. Противник был вынужден следовать за нами лицом к ветру, но это слабо утешало.

Внезапно солдаты в соседней цепочке торопливо изготовились к стрельбе. Из пыльной круговерти вынырнули высокие силуэты, вокруг них тенями развевались плащи, хлопающие на ветру, точно крылья огромных птиц. Я тоже сорвал с плеча лук и пустил стрелу, почти уверенный, что ветер отнесет ее в сторону от цели.

Но я ошибся. Всадник взмахнул руками, и его конь, развернувшись, помчался вдогонку за ветром и другими осиротевшими лошадьми.

Враги не давали нам передышки и держались впритык, стараясь перебить по одному, прежде чем мы пересечем Ветреный край и доберемся до Лестницы Слез, где обороняться гораздо легче. Им хотелось, чтобы каждый из нас, мертвый и обобранный, остался лежать под безжалостным солнцем пустыни.

Шаг назад, шаг назад. Невыносимо медленно. Но выбора нет. Если мы повернемся к мятежникам спиной, то они ринутся на нас лавиной. Надо брать с них плату за каждую попытку приблизиться, надо наводить страх на бесчисленных врагов.

Подарок Зовущей Бурю стал для нас самой надежной защитой. Ветреный край и в лучшие-то времена дик и суров – плоский, бесплодный и сухой. Здесь никто не живет, и песчаные бури тут самое обычное дело. Но никогда еще не видел он такой бури, что ревела час за часом, день за днем, стихая лишь ночью. Она делала Ветреный край адом для любого живого существа, но при этом не давала погибнуть Отряду.

Теперь нас было около трех тысяч, и мы отступали перед смертельной волной, захлестнувшей Лорды. Отказавшись разделиться, наше маленькое братство превратилось в ядро, которое стало обрастать другими беглецами, едва Капитан организовал наш прорыв через линии осаждающих. Мы сделались мозгом и нервами бегущей призрачной армии. Сама Госпожа временно подчинила Капитану всех имперских офицеров. В северной кампании только Черный Отряд смог добиться заметных успехов.

Кто-то вышел сзади из воя и пыли, постучал меня по плечу. Я резко обернулся. Покидать свое место в цепи обороняющихся было еще рано.

По мою душу явился Ворон. Капитан догадался, где можно меня найти.

Вся голова Ворона была обмотана тряпками. Я прищурился, заслонив ладонью глаза. Ворон прокричал что-то вроде «Ея оот ката». Я потряс головой. Он ткнул пальцем куда-то назад, вцепился в меня, подтянул к себе и прокричал в ухо:

– Тебя зовет Капитан.

Я кивнул, отдал Ворону лук и стрелы и, склонившись, двинулся навстречу ветру и песку. Оружия не хватало. Мы собирали стрелы мятежников, прилетевшие из-за бурой пыльной завесы.

Шарк, шарк, шарк. Я шел, опустив голову, скорчившись и почти закрыв глаза, и на макушке рос слой песка. Встречаться с Капитаном не хотелось. Он не скажет ничего такого, что я хотел бы услышать.

Ко мне подкатился большой куст, едва не сбил с ног. Я рассмеялся. С нами идет Меняющий, и мятежники зря выпустят немало стрел, когда куст приблизится к ним. На каждого из нас приходится десять или пятнадцать врагов, но даже такой перевес не ослабит их страха перед Взятым.

Я брел навстречу зубастому ветру, пока не сообразил, что зашел слишком далеко – или потерял направление, а это, по сути, одно и то же. Уже готов был сдаться, но тут достиг чудесного островка спокойствия. Я по инерции пробежал несколько шагов в этой зоне отсутствия ветра и едва не рухнул. В ушах все еще слышался рев бури – они отказывались поверить в тишину.

Внутри безветренного пространства тесно, колесо к колесу, катились тридцать фургонов; большинство из них перевозило раненых. Фургоны окружала тысяча человек, устало бредущих на юг. Глядя под ноги, они со страхом ждали своей очереди сменить кого-нибудь в арьергардной цепи. Не было слышно ни разговоров, ни смеха. Эти люди видели слишком много поражений, они следовали за Капитаном по той единственной причине, что он давал шанс выжить.

– Костоправ! Сюда! – С правого фланга линии фургонов мне замахал рукой Лейтенант.

Капитан походил на залегшего в спячку медведя, которого разбудили раньше времени. Седые волосы на висках топорщились, кожа на лице обвисла, а глаза утонули в темных глазницах. Он будто пережевывал слова, перед тем как выплюнуть.

– Кажется, я приказывал тебе никуда не отлучаться, – произнес он с бесконечной усталостью.

– Настала моя очередь…

– Костоправ, тебя это не касается. Дай-ка я попробую повторить самыми простыми словами, чтобы понял даже ты. Нас три тысячи. Мы постоянно в боевом соприкосновении с мятежниками. И у нас только один недоделанный шаман и один настоящий врач, чтобы позаботиться обо всех. Половина энергии Одноглазого уходит на то, чтобы сохранять этот островок спокойствия. Вот и получается, что все медицинские заботы ложатся на твои плечи. А следовательно, ты не должен рисковать в арьергардных стычках. Ни под каким предлогом.

Я хмуро смотрел поверх его левого плеча, разглядывал вихри песка вокруг зоны спокойствия.

– До тебя дошло, Костоправ? Я ценю твою преданность Анналам и стремление оказаться в самой гуще событий, но…

Я кивнул, потом обвел взглядом фургоны и их печальный груз. Так много раненых, и так мало я могу для них сделать. Капитану не понять, какую беспомощность я испытываю из-за этого зрелища. Я могу лишь зашивать раны, молиться да облегчать страдания тех, кто уходит в мир иной. Да еще выгружать их, освобождая место для следующих.

Очень многие остались бы в живых, располагай я временем, умелыми помощниками и условиями для нормальных операций. А почему я полез в арьергард? Да потому что там от меня есть какая-никакая польза, там я могу отвечать нашим мучителям ударом на удар.

– Костоправ! – рыкнул Капитан. – Похоже, ты меня не слушаешь.

– Да я все понял. Нахожусь здесь и занимаюсь шитьем.

– Не надо раскисать. – Он дотронулся до моего плеча. – Душелов сказал, что завтра мы доберемся до Лестницы Слез. И тогда сделаем то, чего нам больше всего хочется, – раскровеним нос Твердецу.

Твердец стал у мятежников главнокомандующим.

– А он не сказал, как мы собираемся это сделать, если у них такое численное превосходство?

Капитан нахмурился и зашагал по-медвежьи, вперевалку, составляя в уме ободряющий ответ.

Разве способны три тысячи потерпевших поражение, выдохшихся солдат повернуть вспять вкусившую победу орду Твердеца? Да никогда. Даже с поддержкой трех из Десяти Взятых.

– Пожалуй, нет, – фыркнул я.

– Впрочем, это не по твоей части, верно? Душелов ведь не подвергает сомнению правильность твоих хирургических процедур? Тогда с какой стати ты полез в стратегию?

– Неписаный закон всех армий, Капитан, – ухмыльнулся я. – Рядовым дано право сомневаться в ясности рассудка и компетентности своих командиров. Это цемент, не позволяющий армии развалиться.

Низкорослый Капитан на ходу взглянул на меня из-под кустистых бровей:

– Говоришь, не позволяет развалиться? А ты знаешь, что заставляет ее двигаться?

– Что же?

– Такие, как я, кто дает пинка в зад таким, как ты, когда они начинают философствовать. Надеюсь, ты понял намек.

– Вроде понял.

Я отошел, достал из фургона свою медицинскую сумку и принялся за работу. Поступило несколько новых раненых.

Творение Зовущей Бурю продолжало охлаждать пыл мятежников.

Я устало брел вперед, ожидая очередного вызова, когда из песчаных вихрей вынырнул Эльмо. Сержанта я не видел несколько дней. Заметив, что он направляется к Капитану, я тоже подошел поближе.

– …Обойти нас справа, – говорил Эльмо. – Наверное, пытаются первыми достичь Лестницы. – Увидев меня, он приветственно поднял руку.

Та дрожала, и вообще он едва с ног не падал от усталости. Как и Капитан, он почти не отдыхал с того дня, как мы вошли в Ветреный край.

– Собери роту из резерва, обойди противника с фланга, – распорядился Капитан. – Врежь покрепче и отскочи. Такого они не ожидают, и это их ошеломит. Пусть гадают, что мы задумали.

– Есть. – Сержант повернулся, чтобы уйти.

– Эльмо…

– Да, Капитан.

– Будь поосторожнее. И силы побереги. Нам идти всю ночь.

В глазах смертельно усталого Эльмо читалась мука, но он не стал обсуждать приказ. Хороший солдат. К тому же он, как и я, знал, что эти приказы Капитан не выдумывал по собственной прихоти. Они поступали сверху. Возможно, из самой Башни.

Сгустившаяся тем временем мгла принесла хрупкое перемирие. В темноте все стычки прекращались. Солдаты обеих армий так выматывались за день, что после прихода ночи не испытывали желания сделать лишний шаг.

Но это не значит, что они не тащились дальше – хоть бы и на карачках, касаясь задницей пяток. Высокое начальство выжимало из нас последние капли сил, надеясь добиться тактического преимущества. Занять ночью Лестницу, закрепиться там – и пусть мятежники наступают из вечной бури. Разумно. Но приказ на подобный маневр мог отдать только штабной генерал, сидя в кресле за триста миль от поля боя.

– Ты слышал приказ? – спросил меня Капитан.

– Да. На мой взгляд, дурацкий.

– Я согласен со Взятым, Костоправ. Переход окажется более легким для нас и более трудным для мятежников. Ты понял?

– Да.

– Тогда не путайся под ногами. Полезай в фургон и поспи.

Я побрел прочь, проклиная невезуху, лишившую нас большинства лошадей. Боги! Я уже староват, чтобы преодолевать пешком такие расстояния.

Советом Капитана, хоть он и был разумен, я не воспользовался. Я был слишком взвинчен, чтобы уснуть, а перспектива ночного перехода меня и вовсе потрясла.

Я бродил, разыскивая старых друзей. Солдаты Отряда рассеялись среди прочих, обеспечивая выполнение приказов Капитана. Многих я не видел еще с Лордов и даже не знал, живы ли они вообще.

Мне удалось найти лишь Гоблина, Одноглазого и Молчуна. Сегодня Гоблин и Одноглазый были не общительнее Молчуна, и одно это красноречиво свидетельствовало о нашем моральном духе.

Вся троица еле тащилась, не отрывая глаз от сухой земли и лишь изредка делая пару жестов или бормоча несколько слов, чтобы поддержать целостность окружающего нас купола спокойствия. Некоторое время я брел рядом с ними, затем попытался растопить лед:

– Привет.

Гоблин что-то буркнул. Одноглазый одарил меня двухсекундным злобным взглядом. Молчун и вовсе не заметил моего присутствия.

– Капитан сказал, что нам предстоит идти всю ночь, – сообщил я, желая, чтобы кто-нибудь разделил мое уныние.

Гоблин спросил взглядом, зачем я бессовестно лгу. Одноглазый пробормотал что-то насчет жаб, в которых надо превращать такую сволочь.

– Сволочь, которую ты собираешься превратить в жабу, зовут Душелов, – с хитрым видом сказал я.

– Пожалуй, я на тебе потренируюсь, Костоправ. – Для доходчивости он добавил злобный взгляд.

Одноглазого тоже не обрадовала перспектива ночного марша, поэтому Гоблин принялся немедленно восхвалять гений человека, которого осенила такая идея. Но его энтузиазм оказался настолько слаб, что Одноглазый не заглотил наживку.

Я попробовал еще раз:

– У вас, ребята, кислый видок, под стать моему настроению.

Мимо. Даже головы никто не повернул.

– Ну, будь по-вашему. – Я тоже понурился, зашаркал и отключил мозги.

Потом за мной пришли: нужно было позаботиться о раненых из отряда Эльмо. Их оказалась дюжина, последняя партия на сегодня. Мятежники тоже выдохлись – нельзя же все время поддерживать в себе готовность победить или погибнуть.

Под пологом бури быстро наступила темнота. Мы занимались обычными делами: оторвались немного от мятежников, выждали, когда стихнет буря, разбили лагерь и развели костры, срубив поблизости все чахлые кусты. Только на сей раз отдых выдался коротким – пока на небе не зажглись звезды. Они уставились на нас, ехидно подмигивая, словно говорили, что пот и кровь пролиты напрасно, что о наших подвигах и свершениях через тысячу лет никто и не вспомнит.

Подобные мысли возникали у каждого. Не осталось ни идеалов, ни жажды славы. Хотелось лишь добрести куда-нибудь, лечь и позабыть о войне.

Но война не забывала про нас. Решив, что мятежники поверили, будто мы разбили лагерь на всю ночь, Капитан приказал двигаться дальше. Колонна фургонов медленно поползла по освещенной луной пустыне.

Проходили часы, а мы словно стояли на месте. Местность не менялась. Время от времени я оборачивался полюбоваться бурей, которую Зовущая напустила на лагерь мятежников. Темное облако раздирали вспышки молний – с такой ярой стихией противнику еще не приходилось сталкиваться.

Лестница Слез материализовалась из темноты столь медленно, что я лишь через час понял: это именно перевал, а не повисшая над самым горизонтом полоса облаков. Когда равнина сменилась склоном, звезды уже бледнели, а небо на востоке посветлело.

Лестница Слез представляет собой гряду зазубренных скал, без преувеличения непреодолимых, за исключением единственного крутого перевала, из-за которого она и получила свое имя. Предгорье плавно поднимается, пока не упирается в высоченные обрывы из красного песчаника, тянущиеся в обе стороны на сотни миль. В лучах восходящего солнца они напоминают потрепанные временем бастионы крепости какого-нибудь великана.

Колонна втянулась в перегороженный осыпью каньон, а потом стояла, пока для фургонов расчищали путь. Я взобрался на вершину обрыва – понаблюдать за бурей. Она двигалась в нашу сторону.

Успеем ли пройти, пока не догнал Твердец?

Осыпь была свежей, она перекрыла всего четверть мили дороги. За ней начинался путь, по которому ходили караваны, пока война не прервала торговлю.

Я вновь посмотрел на бурю. Твердец держал хороший темп. Должно быть, его гнала вперед злость. Он не намеревался отступать. Мы убили его шурина, и его двоюродная сестра была Взята тоже не без нашей помощи…

Я уловил движение на западе. В сторону Твердеца плыла целая гряда жуткого вида грозовых туч, они рычали друг на дружку. Завертелась воронка смерча, отделилась от туч и поползла в сторону песчаной бури. Взятая решила не церемониться.

Но Твердец оказался упрямым, он наступал, несмотря ни на что.

– Эй, Костоправ! – крикнул кто-то. – Пошли.

Я посмотрел вниз. Фургоны уже преодолели худший участок оползня. Пора идти.

Из покрова грозовых туч вылетел второй смерч. Мне стало немного жаль солдат Твердеца.

Вскоре после того, как я присоединился к колонне, земля содрогнулась. Утес, на котором я недавно стоял, дрогнул, застонал и обрушился на дорогу лавиной обломков. Еще один подарочек Твердецу.

До новых позиций мы добрались незадолго до заката. Наконец-то пригодная для человека местность! Настоящие деревья. Журчащий ручей. Те, у кого еще оставались силы, начали окапываться или готовить еду, остальные рухнули там, где остановились. Капитан не стал на нас давить. В тот момент лучшим лекарством был самый обыкновенный отдых.

Я заснул мертвым сном. На рассвете меня разбудил Одноглазый.

– Принимайся за работу, – сказал он. – Капитан велит развернуть госпиталь. – Он скривил физиономию, хотя и без того она была похожа на сушеную сливу. – Вроде к нам движется подмога из Чар.

Я застонал, выругался и встал. Каждый мускул одеревенел, каждый сустав ныл.

– Когда мы окажемся в очаге цивилизации, где есть таверны, напомни, чтобы я поднял тост за вечный мир, – пробормотал я. – Знаешь, Одноглазый, я готов подать в отставку.

– А кто из нас не готов? Но ведь ты летописец, Костоправ. Вечно тычешь нас носом в традиции. И прекрасно знаешь, что из Отряда можно уйти только двумя путями: мертвым или ногами вперед. Так что плесни себе водички на морду и принимайся за работу. А у меня есть дела поважнее, чем изображать няньку.

– Умеешь ты с утра развеселить.

– Да я само веселье.

Одноглазый топтался неподалеку, пока я пытался мало-мальски привести себя в порядок.

Лагерь постепенно оживал. Ворча и сквернословя, солдаты ели и смывали с себя пыль пустыни. Некоторые даже переговаривались. Мало-помалу войско восстанавливало силы.

Офицеры и сержанты осматривали склон, искали выгодные для обороны участки. Выходит, именно здесь, по замыслу Взятых, мы должны преградить врагу путь.

Место удачное: часть перевала, которому Лестница обязана названием, представляет собой подъем в тысячу двести футов, откуда открывается вид на лабиринт каньонов. Старинная дорога выписывает на склоне бесчисленные зигзаги, отчего издали смахивает на гигантскую кривобокую лестницу.

Призвав на помощь десяток солдат, мы с Одноглазым начали перемещать раненых в тихую рощу, находившуюся выше по склону и на порядочном удалении от возможного места битвы. Потратили час, устраивая их поудобнее и готовясь к приему новых калек.

– Что это? – вдруг спросил Одноглазый.

Я прислушался. Суета в лагере стихла.

– Что-то происходит, – предположил я.

– Ты невероятно догадлив, – сообщил Одноглазый. – Наверное, прибыли люди из Чар.

– Пойдем взглянем. – Я вышел из рощи и зашагал вниз по склону, к палатке Капитана.

Вновь прибывших я увидел, едва миновал опушку рощи.

Их было около тысячи: половина – воины из личной гвардии Госпожи, в яркой форме, а остальные, очевидно, обозники. Цепочка фургонов и стадо скота порадовали нас куда больше, чем подкрепление.

– Сегодня вечером будет пир, – крикнул я спускавшемуся следом Одноглазому.

Радостная улыбка на его лице – явление столь же редкое, как и сказочный куриный зуб, и, без сомнения, достойное занесения в Анналы.

Вместе с батальоном гвардейцев к нам прибыл Взятый по имени Висельник, поразительно высокий и тощий. Голова у него была постоянно склонена набок, а шея распухла и посинела от объятий петли. На лице застыло выражение человека, умершего от удушья. Я предположил, что ему трудно говорить.

То был пятый увиденный мною Взятый – после Душелова, Хромого, Меняющего и Шепот. Крадущегося я не встретил, потому что не был в Лордах, а Зовущую Бурю так и не увидел, хотя она отступала вместе с нами. Висельник отличался от прочих Взятых – те обычно что-нибудь носили, пряча лицо и голову. Все они, за исключением Шепот, провели несколько веков в могиле, и это не пошло на пользу их внешности.

Душелов и Меняющий вышли поприветствовать Висельника. Капитан стоял неподалеку спиной к ним и лицом к командиру гвардейцев. Я приблизился, надеясь подслушать.

Гвардеец был угрюм, потому что оказался под началом у нашего Капитана. Никому из офицеров регулярной армии не нравилось получать приказы от заморского наемника.

Я бочком подобрался поближе к Взятым. И обнаружил, что не могу понять ни слова из их беседы. Они говорили на теллекурре – языке, умершем вместе с Владычеством.

Кто-то легко коснулся моей руки. Вздрогнув, я опустил голову и посмотрел в широко распахнутые карие глаза Душечки, которую не видел уже несколько дней. Девочка быстро шевелила пальцами. Я уже научился разбирать язык жестов и сообразил: она хочет что-то показать.

Душечка привела меня к палатке Ворона, стоявшей недалеко от палатки Капитана, залезла туда и вернулась с деревянной куклой. Игрушка была вырезана с любовью. Не взялся бы угадать, сколько часов Ворон на нее потратил. И как он ухитрился найти такую уйму свободного времени?

Душечка вновь зашевелила пальцами, только медленнее, чтобы мне было легче понять, – я еще не мог назвать себя знатоком подобного способа общения. Она сообщила, что куклу, как я и предположил, сделал Ворон и что теперь он шьет одежку. Девочка считала, что обладает великим сокровищем. И немудрено – если вспомнить деревню, где мы нашли этого ребенка.

Странный поступок для Ворона, всегда мрачного, холодного и молчаливого. Мне-то казалось, что он знает лишь одно применение ножу – самое что ни на есть зловещее.

Мы с Душечкой пообщались несколько минут. Ее мысли были восхитительно прямолинейны и свежи по контрасту с миром, наполненным злобными, лицемерными, непредсказуемыми и вечно интригующими существами.

Мое плечо сжала чья-то рука – одновременно сердито и приветливо.

– Тебя ищет Капитан.

Глаза Ворона блеснули, как осколки обсидиана под молодой луной. Он притворился, будто не видит куклу. А ведь ему нравится обращаться с другими грубовато, понял я.

– Иду, – сказал я и попрощался с Душечкой на языке жестов.

Мне было в радость учиться у нее, а она получала такое же удовольствие, обучая меня. Должно быть, это наполняло ее ощущением собственной нужности. Капитан даже подумывал о том, чтобы весь Отряд выучил ее пальцевый язык – это стало бы ценным дополнением к нашему традиционному, но довольно скромному набору боевых сигналов.

Когда я прибыл, Капитан метнул в меня мрачный взгляд, но отчитывать не стал.

– Твои новые помощники и разные припасы вон там. Покажи людям, куда идти.

– Есть, Капитан.

Вся ответственность теперь легла на него. Никогда еще он не командовал таким большим войском, не попадал в столь неблагоприятные условия, не получал невыполнимых приказов и не глядел в будущее с полной неуверенностью. С его точки зрения все выглядело так, словно нами решили пожертвовать, лишь бы выиграть время.

Мы, Отряд, идем в бой без особого энтузиазма. Но всяческими хитростями Лестницу Слез не удержать.

Похоже, нам конец.

Никто не споет песню в память о нас. Мы последние из Вольных Отрядов Хатовара. Наши традиции и воспоминания живут только в этих Анналах. Скорбеть о нас можем только мы сами.

С одной стороны – Отряд, с другой – весь мир. Так было, так есть, так будет.

Госпожа прислала мне в помощь двоих опытных военных хирургов, десяток стажеров с различной степенью умения и несколько фургонов, набитых медицинскими припасами. Меня переполняла благодарность: теперь есть шанс спасти от гибели немало раненых.

Я привел помощников в рощу, объяснил свои методы работы и поручил заботиться о пациентах. Убедившись, что полными невеждами этих людей не назовешь, я покинул импровизированный госпиталь.

Меня снедало беспокойство. Нисколько не нравилось происходящее с Отрядом. Слишком много новичков, слишком большая ответственность. Прежних близких отношений как не бывало. Когда-то я встречался с каждым из наших ежедневно, теперь же вспоминал имена братьев, которых не видел со дня схватки под Лордами. Я даже не знал, в строю ли они, мертвы или попали в плен. Меня безумно угнетало, что некоторые из них потеряны навсегда и им суждено остаться забытыми.

Отряд – это семья. Без нашего братства он ничто. А нынче, когда вокруг столько новых северных лиц, главной силой, сохраняющей Отряд как единое целое, стали отчаянные попытки братьев восстановить семейную теплоту наших отношений. Следы этих усилий отпечатались на каждом лице.

Я пришел на один из сторожевых постов, неподалеку от которого ручей водопадом изливался в каньон. Далеко-далеко внизу, ниже тумана, поблескивал пруд. Из него в сторону Ветреного края бежал тонкий ручеек, начиная путешествие без надежды достичь цели. Я обвел взглядом хаотическое нагромождение песчаниковых башен и куртин. Грозовые тучи, рокоча и посверкивая мечами молний, все еще заполоняли небо над пустыней, напоминая о том, что враг совсем рядом.

Твердец приближался, презрев грохочущую магию Зовущей. Я предположил, что столкновение произойдет завтра. Интересно, сильно ли потрепала противника гроза? Наверняка недостаточно, и нам придется туго.

Я заметил крупную фигуру в коричневом, ковыляющую по дороге вниз, к пустыне. Меняющий пошел попрактиковаться в наведении суматохи. Он может проникнуть в лагерь мятежников в облике одного из них, колдовски отравить еду в котлах или подпустить болезнь в питьевую воду. Он обернется тенью во мраке, которой боятся все люди, и будет приканчивать недругов по одному, оставляя после себя истерзанные останки, при виде которых живые исполнятся ужаса. Завидуя ему, я не мог избавиться от отвращения.

Над костром мигали звезды. Он успел прогореть до углей, пока мы, несколько ветеранов, развлекались тонком. Мой выигрыш был скуден.

– Выхожу из игры, пока есть прибыль, – сказал я. – Кто хочет на мое место?

Я размял затекшие ноги, отошел в сторонку, уселся у бревна и посмотрел на небо. Звезды казались веселыми и приветливыми.

Воздух был прохладен, свеж и неподвижен. В лагере все стихло. Убаюкивающе пели кузнечики и ночные птицы. С трудом верилось, что очень скоро это место превратится в поле боя. Я поерзал, устраиваясь поудобнее, и стал высматривать падающие звездочки, твердо решив насладиться покоем. Не исключено, что больше мне его испытать не доведется.

Костер выплюнул искры и затрещал – кто-то все же решил встать и подбросить дров. Разгорелось пламя, повеяло смолистым дымком, на сосредоточенных лицах игроков заплясали тени. Одноглазый сидел насупившись, потому что проигрывал. Лягушачий рот Гоблина был растянут в улыбке, которую он сам не замечал. Лицо Молчуна оставалось бесстрастным – ведь он Молчун. Эльмо напряженно размышлял и, хмурясь, прикидывал свои шансы. Физиономия Весельчака была кислее обычного. Приятно было увидеть его вновь – я боялся, что он погиб под Лордами.

Небо перечеркнул лишь один крошечный метеорит. Я отрешенно закрыл глаза и вслушался в биение собственного сердца. Твердец-идет-Твердец-идет, говорило оно, имитируя поступь приближающихся легионов.

– Тихо нынче, – заметил Ворон, усаживаясь рядом со мной.

– Затишье перед бурей, – отозвался я. – Какую кашу заваривают для нас великие и могучие?

– Много споров. Капитан, Душелов и тот, новый, дают всем наболтаться всласть. Пусть облегчат душу. Кто выигрывает?

– Гоблин.

– А Одноглазый не сдает втихаря из-под колоды?

– Пока что мы его не застукали на мухлеже.

– Я все слышал, Ворон, – прорычал Одноглазый. – Когда-нибудь я тебя…

– Знаю-знаю. Раз – и я стану королем лягушек. Костоправ, ты не забирался наверх после наступления темноты?

– Нет. А зачем?

– На востоке появилось нечто необычное. Похоже на комету.

У меня екнуло сердце. Я быстро подсчитал в уме:

– Пожалуй, ты прав. Ей уже пора возвращаться.

Я встал, Ворон тоже, и мы вместе зашагали вверх по склону.

Каждое важное событие в саге о Госпоже и ее муже имело предвестника в облике кометы. Бесчисленные пророки мятежников предсказывали, что власть Госпожи падет, когда комета появится в небе. Но самые опасные пророчества говорили о ребенке, который станет реинкарнацией Белой Розы. Круг тратил и до сих пор тратит немало сил, пытаясь отыскать это дитя.

Ворон привел меня на уступ, откуда были видны звезды, низко висящие над восточным горизонтом. И точно, по небу перемещалось нечто похожее на наконечник стрелы. Я долго смотрел, потом заметил:

– Кажется, острие указывает на Чары.

– Вот и мне так кажется. – Ворон немного помолчал. – Я не очень высокого мнения о пророчествах, Костоправ. Слишком уж они смахивают на предрассудки. Но эта комета мне не нравится.

– Подобные пророчества ты слышал всю жизнь. Я бы удивился, если бы они не коснулись твоего воображения.

Он хмыкнул, не удовлетворившись моим ответом:

– Висельник привез новости с востока. Шепот взяла Ржу.

– Хорошие новости, просто прекрасные. – Я приправил слова сарказмом.

– Она взяла Ржу и окружила армию Балабола. У нас появилась возможность к лету вернуть весь восток.

Мы стояли лицом к каньону. Несколько отрядов из авангарда Твердеца уже подошли к началу извилистой дороги, что вела на перевал. Зовущая Бурю перестала колошматить противника грозами и молниями – нужно было подготовиться к отражению штурма.

– Получается, что вся ответственность ложится на нас, – прошептал я. – Мы обязаны остановить противника здесь, или все обрушится, когда к нам проберутся через черный ход.

– Возможно. Но даже в случае нашей неудачи не сбрасывай со счетов Госпожу. Мятежники еще не сталкивались лицом к лицу с ней. Каждая миля на пути к Башне усугубит их страх. Их ждет неминуемое поражение, если только они не отыщут ребенка, упоминаемого в пророчествах.

Мы смотрели на комету. Она была еще очень и очень далека, едва различима. И скроется не скоро, и до ее исчезновения прогремит немало великих сражений.

– Наверное, не стоило показывать мне комету, – поморщился я. – Теперь эта жуть будет сниться.

Лицо Ворона озарилось улыбкой, что бывало крайне редко.

– Пусть лучше тебе приснится наша победа, – сказал он.

– Мы заняли оборону высоко в горах, – приступил я к изложению вымышленного сна. – Твердецу пришлось гнать солдат по длинной извилистой дороге, одолевать подъем в тысячу двести футов. И они, взобравшись сюда, стали для нас легкой добычей.

– Ври, да не завирайся, Костоправ. Я иду спать. Удачи тебе завтра.

– И тебе того же, – пожелал я.

Завтра Ворон окажется в самой гуще событий. Капитан поручил ему командовать батальоном ветеранов регулярной армии. Они будут держать фланг, сметая врага с дороги стрелами.

Мне все же приснился сон, но совершенно неожиданный. В нем явилось колышущееся золотое существо. Оно зависло надо мной, светясь, подобно скоплению далеких звезд. Я не понял, сплю или нет, но остался неудовлетворен в любом из вариантов. Все же рискну назвать видение сном, потому что это наиболее подходящее слово. Не хочется думать, что Госпожа проявила ко мне повышенный интерес.

Во всем виноват я сам. Все фантазии о Госпоже оказались семенами, упавшими на плодородную почву моего воображения. И в самонадеянности этим снам не откажешь. Госпожа прислала свой призрачный дух, чтобы успокоить глупого, измотанного войной и оробевшего солдата? Во имя небес, почему?

Так вот, это сияние воспарило надо мной и стало произносить успокаивающие слова, чуточку приправленные весельем: «Не бойся, Верный мой. Лестница Слез вовсе не ключ к империи. Пусть даже ее захватят – не беда. Моему Верному нечего опасаться. А Лестница – лишь путевой столб на дороге, ведущей мятежников к гибели».

Было сказано немало других загадочных фраз, причем весьма интимных. Это были отражения моих безумнейших фантазий. А в конце – на мгновение – из золотого сияния выглянуло лицо. Столь прекрасного женского лица я никогда в жизни не видел, хотя и не могу сейчас его вспомнить.

На следующее утро, за хлопотами в госпитале, я рассказал об этом сне Одноглазому.

– У тебя слишком богатое воображение, – буркнул он, пожимая плечами.

Одноглазый был очень занят – ему не терпелось выполнить все поручения и убраться. Любую работу он на дух не выносит.

Закончив свои дела, я побрел в главный лагерь. Голова была тяжелой, настроение паршивым. Сухой и прохладный горный воздух бодрил куда меньше, чем хотелось бы.

Настроение у солдат было таким же дрянным, как и у меня. Внизу на склоне перемещались подразделения Твердеца.

Победа в бою отчасти рождается из глубокой уверенности в том, что она неизбежна, какой бы скверной ни казалась ситуация. Эту уверенность Отряд сохранял в любых передрягах. Мы непременно находили способ пустить мятежникам кровь, даже когда армии Госпожи отступали. Но теперь наша убежденность дала трещину.

Форсберг, Розы, Лорды и еще десяток не столь тяжелых поражений. Поражение – обратная сторона победы. Нас преследовал тайный страх: несмотря на очевидные преимущества позиции на перевале, несмотря на поддержку Взятых, что-нибудь обязательно пойдет наперекосяк.

Возможно, командование само создавало такое настроение – или Капитан, или даже Душелов. Не исключено также, что боевой дух падал сам собой, как это уже было однажды.

Рядом со мной по склону спускался Одноглазый – унылый, мрачный, ворчащий под нос и ищущий драки, на худой конец – скандала. Тут ему и подвернулся Гоблин.

Этот соня только что выполз из-под одеяла, раздобыл тазик с водой и приступил к водным процедурам – он у нас педантичный старый хрыч. Одноглазый не упустил возможности выместить свое гадкое настроение. Он тут же забормотал незнакомые мне слова и причудливо задергался, изображая нечто вроде смеси балетного танца с воинственной пляской дикарей.

И вода в тазике у Гоблина изменилась.

Мой нос учуял эту перемену с расстояния аж в двадцать футов. Тазик был заполнен чем-то зловеще-коричневым, на поверхности плавали тошнотворные зеленые комки. Страшно даже глядеть, не то что притрагиваться.

Гоблин, сохраняя величавость и достоинство, встал и обернулся. Несколько секунд он смотрел в глаза злорадно ухмыляющемуся Одноглазому, затем отвесил поклон. Когда он выпрямился, его лицо украшала широченная лягушачья улыбка. Распахнув пасть, Гоблин испустил жуткий душераздирающий вопль, от которого содрогнулась земля.

Колдуны сорвались с цепи, и горе тому дураку, что встанет между ними.

Одноглазого кольцом окружили какие-то тени и тут же, извиваясь, расползлись во все стороны тысячей рассерженных змей. Заплясали призраки, что лезли из-под камней, прыгали с деревьев и выныривали из кустов.

Призраки попискивали, повизгивали, хихикали и преследовали порожденных Одноглазым змей.

Ростом они были около двух футов и здорово смахивали на Одноглазого, только с куда более уродливыми физиономиями и с задницами, как у самок бабуинов в брачный сезон. Только не спрашивайте, что эти твари вытворяли с пойманными змеями, – все равно не скажу.

Ошарашенный Одноглазый аж подпрыгнул. Он ругался, визжал и пускал пену изо рта. У нас, ветеранов Отряда, и прежде наблюдавших за этими битвами мартовских котов, не возникало и сомнения в том, что Гоблин заранее все подстроил и лишь ждал момента, когда Одноглазый нарушит перемирие.

Впрочем, это оказался тот редкий случай, когда у Одноглазого был наготове и второй залп.

Змеи исчезли, а из кустов, из-под камней и с деревьев, извергнувших отпрысков Гоблина, теперь повалили гигантские глянцевито-зеленые навозные жуки. Они набросились на гоблиновских тварей и, перекатывая, словно комки навоза, принялись сбрасывать их с утеса.

Стоит ли говорить, что шум и суматоха привлекли целую толпу зрителей. Ветераны, давно полюбившие эту бесконечную дуэль, хохотали от души. Наше веселье передавалось и новичкам, едва до них доходило, что волшебники не взбесились по-настоящему.

Краснозадые призраки Гоблина пускали корни, не желая, чтобы с ними обращались как с навозом. Вскоре они превратились в гигантские хищные растения со слюнявыми пастями, весьма уместные в качестве обитателей привидевшихся в кошмарном сне джунглей. По всему склону захрустело и зачавкало – растительные челюсти перемалывали панцири жуков. Помните, как у вас по спине бегали мурашки, когда вы давили крупного таракана? Теперь это мерзкое чувство, только тысячекратно усиленное наглядной демонстрацией упомянутого процесса, разом охватило всех зрителей, заставляя их непроизвольно вздрагивать. На мгновение даже Одноглазый оцепенел от страха.

Я огляделся. Присоединившийся к зрителям Капитан довольно улыбался, наблюдая за схваткой, и эта улыбка была драгоценностью более редкой, чем яйцо птицы рух. Зато у его спутников, армейских и гвардейских офицеров, вид был совершенно ошарашенный.

Кто-то по-приятельски присоседился ко мне. Я скосил глаза и увидел, что стою плечом к плечу с Душеловом. Вернее, локтем к плечу – Взятый не отличался высоким ростом.

– Забавно, да? – спросил он одним из тысячи своих голосов.

Я нервно кивнул.

Одноглазый содрогнулся всем телом, вновь высоко подпрыгнул, завыл и шлепнулся на землю, суча руками и ногами, словно эпилептик.

Уцелевшие жуки сбились в две копошащиеся кучи, откуда доносилось сердитое клацанье мандибул и сухое шуршание хитиновых панцирей. Из каждой кучи потянулись толстые жгуты бурого дыма, они гнулись и переплетались, пока не превратились в занавес, заслонивший насекомых. Потом дым сжался в упругие шары, и те стали подскакивать, всякий раз поднимаясь все выше. В очередном прыжке они зависли, медленно дрейфуя по ветру, и выпустили отростки, вскоре превратившиеся в корявые пальцы.

Перед нашими глазами образовались в воздухе узловатые клешни Одноглазого, только увеличенные в сотню раз. Эти руки сразу принялись выпалывать посаженный Гоблином сад монстров, вырывая растения с корнями и завязывая стебли изящными и сложными морскими узлами. Результатом сего рукоделия стал все удлиняющийся плетеный канат.

– А они талантливее, чем выглядят, – заметил Душелов. – Жаль только этот талант тратится на всякие глупости.

– Ну не знаю, – пожал я плечами.

Представление подбодрило нас. Ощутив смелость, что придавала мне сил в тяжелый час, я добавил:

– Такое волшебство люди могут оценить, чего не скажешь о жестокой и навязчивой магии Взятых.

Черный морион Душелова на несколько секунд повернулся в мою сторону, и даже померещилось пламя, вспыхнувшее за узкими прорезями для глаз. Но потом я услышал девчоночий смех:

– Ты прав. Мы сами переполнены тем страхом, тоской и унынием, что нагоняем на чужие армии. Эмоциональная палитра нашей жизни блекнет быстро.

Как странно, подумал я. Рядом со мной стоит Взятый с трещиной в броне. Душелов отодвинул один из занавесов, скрывающих свою сущность.

Живущий во мне летописец сразу почуял запах тайны – но не успел придумать наводящий вопрос.

Душелов опередил меня, словно прочитав мысли:

– У тебя сегодня ночью были гости?

Азарт летописца как рукой сняло.

– Я видел странный сон. О Госпоже.

Душелов хохотнул глубоким рокочущим басом. Эта постоянная смена голосов способна устрашить даже самых стойких. У меня возникло желание защищаться. Да и дружелюбие Взятого тоже тревожило.

– Я думаю, она благосклонна к тебе, Костоправ. Какая-то мелкая черта твоего характера завладела ее воображением, равно как и твое воображение – в плену у нее. И что же она тебе сказала?

Внутренний голос предупредил насчет осторожности. Душелов задавал вопросы непринужденным и сочувствующим тоном, но все же в них ощущалась некая напряженность, а значит, они были не столь уж и безобидны.

– Так, просто ободрила, – ответил я. – Дескать, Лестница Слез не настолько важное звено в ее планах. Но то был всего лишь сон.

– Конечно. – Похоже, Душелов удовлетворился моим ответом. – Только сон. – Но произнесены эти слова были женским голосом, которым Душелов пользовался лишь в самые серьезные моменты.

Вокруг меня охали и ахали. Я повернулся взглянуть, как идет состязание.

Кусачие растения Гоблина превратились в гигантскую воинственную медузу. Бурые руки дергались, стиснутые ее щупальцами, и тщетно пытались освободиться. А над краем обрыва, наблюдая, парило огромное розовое лицо, окаймленное рыжими космами. Один глаз был полуприкрыт из-за синевато-багрового шрама. Я нахмурился, сбитый с толку.

– Кто это?

Я знал, что ни Гоблин, ни Одноглазый не создавали эту физиономию. Неужели в игру вступил Молчун – просто чтобы показать, на что он способен?

Душелов весьма правдоподобно изобразил крик умирающей птицы.

– Твердец! – сказал он, после чего резко повернулся к Капитану и взревел: – К оружию! Они идут.

Через несколько секунд солдаты уже мчались на свои позиции. О схватке между Гоблином и Одноглазым теперь напоминали только клочья тумана, медленно дрейфующие к злобной физиономии Твердеца. Там, где они достигали цели, как будто вскакивал очередной отвратительный прыщ.

«Неплохой щелчок по его репутации, – подумал я, – только не вздумайте, парни, задрать нос. Он не в игрушки играет».

Словно раскаты далекого грома, от стен каньонов отразились звуки горнов и барабанов, – это противник отреагировал на нашу суматоху.

Мятежники весь день пощипывали оборону Отряда, но было ясно, что это не всерьез, они лишь тычут на пробу палкой в осиное гнездо. Твердец прекрасно понимал, сколь трудная это задача – штурмовать Лестницу. Напрашивалось предположение, что у него припасен для нас неприятный сюрприз.

Но вообще-то, мелкие стычки подняли наш боевой дух. Солдаты поверили, что есть шанс выстоять.

Хотя между звездами плыла комета, а внизу светилась целая галактика лагерных костров, ночь избавила меня от ощущения, что Лестница – сердце этой войны. Я сидел на скальном выступе лицом к вражескому лагерю, подперев коленями подбородок, и обдумывал свежие новости, пришедшие с востока. Шепот уже осадила Стужу, разгромив перед этим армию Балабола и нанеся поражение Мошке и Тихушнику среди говорящих менгиров равнины Страха. Кажется, на востоке мятежники получили катастрофу похуже, чем мы на севере.

Но здесь ситуация могла ухудшиться. Мошка, Тихушник и Копуша присоединились к Твердецу. Были внизу и другие члены Круга Восемнадцати, пока еще не опознанные. Враги почуяли запах крови.

Я никогда не видел северного сияния, хотя знал, что мы могли бы полюбоваться им в Весле и Сделке, если бы удержали эти города до зимы. Если верить услышанному, только это нежное и причудливое свечение может сравниться с тем, что сейчас обретает форму над каньонами, в то время как огоньки вражеских костров постепенно блекнут. Очень длинные и узкие знамена, сотканные из зыбкого света, извиваясь и мерцая, потянулись к звездам. Они покачивались, словно водоросли в слабом течении, и переливались мягкими оттенками розового, зеленого, желтого и голубого. На ум пришло древнее название: Пастельные войны.

Давным-давно Отряд принимал участие в Пастельных войнах. Ну-ка, что говорится в Анналах об этих конфликтах? Всего не вспомнить, но и то, что всплыло из глубин памяти, пугает не на шутку.

Я сразу заторопился к палаткам офицеров. Нашел Душелова и поделился соображениями. Он поблагодарил меня за заботу, но добавил, что осведомлен и о Пастельных войнах, и о волшебстве мятежников, породившем это свечение. Нам не о чем тревожиться. Подобную атаку предвидели, и Висельник здесь как раз для того, чтобы она не причинила урона.

– Сядь где-нибудь и посмотри, Костоправ. Гоблин с Одноглазым уже отработали свое представление, теперь настала очередь Десяти.

Душелов излучал уверенность – одновременно сильную и зловещую, – поэтому я предположил, что мятежники угодили в ловушку, подготовленную Взятыми. Я последовал его совету и пошел назад, на свой одиночный наблюдательный пост.

Путь лежал через лагерь, встревоженный необычным зрелищем. То здесь, то там по толпе солдат пробегал шепоток страха, усиливаясь и затихая, подобно рокоту далекого прибоя.

Разноцветные полосы уплотнились, но двигались они теперь хаотичными рывками, – очевидно, на их творца оказывалось воздействие с нашей стороны. Наверное, Душелов прав и все завершится эффектным представлением для войск.

Дно каньона больше не подмигивало мне огоньками костров – оно превратилось в море мрака, поглощающего даже сияние полос. Но если для глаз работы больше не было, то для ушей хватало с избытком – акустика в каньоне была замечательная.

Твердец пошел в наступление – такой мощный топот и бряцание металла могла порождать только вся его армия.

И уверенности у этого колдуна и его приближенных тоже хватало.

Светло-зеленое светящееся знамя, лениво колыхаясь, взмыло в ночь, как подхваченный ветром лоскут. Набирая высоту, полотнище бледнело, и наконец оно рассыпалось в небе умирающими искрами.

Но кто уничтожил его? Твердец или Висельник? К добру это исчезновение или к худу?

Я наблюдал за явлениями, о природе и назначении которых судить было почти невозможно. Это очень походило на дуэль опытнейших фехтовальщиков – не уследить за всеми нюансами, если ты сам не знаток. По сравнению с этой схваткой дуэль Гоблина и Одноглазого смахивала на драку двух варваров с дубинами.

Мало-помалу разноцветное свечение угасало. Все-таки это заслуга Висельника. Оторвавшиеся от земли полосы не причинили нам никакого вреда.

Зато внизу приблизился источник шума.

Куда подевалась Зовущая Бурю? Мы уже довольно давно ничего о ней не слышали. Сейчас просто идеальный момент, чтобы угостить Твердеца скверной погодой.

Душелов, кажется, тоже принялся за дело. За все время, что мы служим Госпоже, нам еще ни разу не довелось увидеть, как он творит нечто по-настоящему впечатляющее. Неужели он менее могуч, чем утверждает его репутация? Или же просто приберегал силы для крайних ситуаций, которые лишь он мог предвидеть?

Внизу началось нечто новое. Стены каньона где пятнами, а где полосами засветились тускло-красным, поначалу едва заметно. Краснота понемногу разгоралась, становилась все ярче, и, лишь когда некоторые места начали размягчаться и плавиться, я, стоя на обрыве, ощутил поток горячего воздуха.

– Боги великие! – потрясенно пробормотал я.

Эта невероятная сила подтвердила все мои догадки о могуществе Взятых.

Расплавленный камень потек, образуя каверны в вертикальных стенах. Рушились скалы, дробясь на куски. Снизу донеслись крики – обреченные увидели свою неминуемую смерть. Солдаты Твердеца гибли от жара и каменных обломков.

Нет сомнений, они угодили в ведьмин котел. Но что-то меня все же насторожило. Уж слишком мало криков для такой крупной армии.

Кое-где скалы до того раскалились, что вспыхнули. Каньон яростно дохнул жгучим воздухом. В вое ветра потонул грохот валунов. Стало вполне светло, и я разглядел поднимающиеся по дороге на перевал отряды мятежников.

Что-то их маловато, подумал я.

Взгляд привлекла одинокая фигура на краю другого уступа. Кто-то из Взятых, но его не опознать при столь переменчивом и тусклом освещении. Он кивал, наблюдая за муками врагов.

Свечение расплавленных скал, обвалы и пламя распространялись дальше, пока всю панораму не расцветили красные полосы и не испещрили клокочущие озера лавы.

В щеку ударила капля. Удивившись, я задрал голову и получил новый смачный шлепок, на этот раз по носу.

Звезды исчезли. Надо мной так низко, что можно коснуться рукой, двигалось рыхлое брюхо грозовой тучи, причудливо расцвеченное адскими огнями каньона.

Ливень задел меня лишь краешком, но едва не свалил с ног. Чуть дальше он был просто бешеным.

На расплавленные скалы хлынула вода. Я едва не оглох от рева пара. Разноцветный, он ураганом хлестнул в небо. Я помчался прочь от обрыва, чудом не угодив в раскаленные клубы.

«Бедные мятежники, – подумал я. – Сварились, как раки…»

Был ли я разочарован Взятыми, считал ли, что они скупы на впечатляющие чудеса? Возможно – но лишь до этой минуты. Осознав, с каким ледяным спокойствием, с какой безжалостной расчетливостью готовилась расправа над войском Твердеца, я с трудом удержал ужин в желудке.

Меня донимали угрызения совести, знакомые каждому наемнику, но мало кому понятные за пределами нашей профессии. Моя работа – побеждать врагов нанимателя. Побеждать, как правило, любым доступным способом. И небо свидетель тому, что Отряд послужил нескольким жестокосердным злодеям. Но в том, что произошло сейчас, было нечто неправильное. Наверное, позже мы все это ощутим. Возможно, чувство вины порождалось невольной солидарностью с такими же солдатами, которые умирали, не имея возможности защищаться.

Все-таки у бойцов Черного Отряда есть представление о чести.

Стихли рев ливня и шипение пара. Я вернулся на обрыв. В каньоне было темно, а несколько светлых пятнышек не в счет. Я поискал Взятого, которого видел недавно, но ушел и он.

Когда ветер унес последние облака, небо украсилось крошечной ироничной улыбкой – это показалась комета. Ее хвост отчетливо изгибался. Над зазубренным горизонтом осторожно приподнялась луна, опасливо обозревая изувеченный ландшафт.

В лагере запели горны, в жестяных голосах отчетливо звучала паника. Им вторил приглушенный расстоянием шум сражения, быстро набирающего силу. Судя по звукам, схватка была жестокой и беспорядочной. Я направился в рощу к госпиталю, не сомневаясь, что вскоре появится работа. Сам не знаю почему, но особой тревоги или волнения я не испытывал.

Мимо целеустремленно промчались посыльные. Капитан хорошо вымуштровал присоединившихся к нам солдат из разбитых подразделений, приучил их к дисциплине.

Что-то с шелестом пронеслось над головой. Темный прямоугольник летел в лунном свете, постепенно опускаясь к месту сражения. Душелов на летающем ковре.

Вокруг него образовался кокон из яркого фиолетового света. Ковер резко дернулся, скользнул на десяток ярдов в сторону. Свет побледнел, сжался в точку над головой Душелова и исчез, оставив мне мелькающие в глазах крапины. Я пожал плечами и снова зашагал вверх по склону.

Первые раненые уже ковыляли к госпиталю. У меня полегчало на душе – эта картина говорила об эффективности и стойкости командиров, сохраняющих хладнокровие в разгар схватки. Капитан без преувеличения творил чудеса.

Я услышал топот – несколько рот шли куда-то в темноте, – и это подтвердило мое подозрение. Недавняя атака – не просто неудачная вылазка тех, кто редко осмеливался действовать по ночам. Ночная тьма всецело принадлежит Госпоже. Каким-то образом нас сумели обойти с фланга.

– Наконец-то ты осчастливил меня своим присутствием! – рявкнул Одноглазый. – Топай в хирургию. Я уже велел зажечь там лампы.

Я вымыл руки и пошел к хирургам. Врачи Госпожи вместе со мной героически принялись за дело, и впервые за все время, что мы ей служим, я почувствовал, что смогу оказать раненым реальную помощь.

Но они все поступали и поступали. Сражение разгоралось, и вскоре стало очевидным, что атака мятежников в каньоне была лишь отвлекающим маневром. Эффектная драма, разыгранная Взятыми, оказалась почти бесполезной.

Рассвет уже окрасил небо, когда я, подняв голову, увидел рядом Душелова. Он выглядел так, словно его поджарили на медленном огне, а затем обваляли в чем-то синеватом, зеленоватом и тошнотворном. От него попахивало дымом.

– Грузи раненых в фургоны, Костоправ, – приказал он деловым женским голосом. – Капитан уже выслал тебе десяток помощников.

Весь транспорт, включая пришедшие с юга фургоны, стоял на площадке выше моего госпиталя под открытым небом Я посмотрел в ту сторону. Высокий и тощий тип с кривой шеей командовал возницами, разворачивающими фургоны.

– Что, продули сражение? – поинтересовался я. – Вас застали врасплох?

– Мы достигли большинства поставленных целей, – ответил Душелов, проигнорировав мою последнюю фразу. – Лишь одна задача не выполнена. – На сей раз он выбрал низкий и медлительный голос человека, привыкшего произносить речи. – Еще рано судить, в чью пользу закончится битва. Вашему Капитану удалось превратить этот сброд в серьезную силу. Но ты все же увози раненых. Малейшая неудача – и госпиталь достанется врагу.

Несколько фургонов, поскрипывая, катились в нашу сторону. Я пожал плечами, передал помощникам распоряжение Взятого и склонился над очередным человеком, которому требовалась моя помощь. Работая, я спросил Душелова:

– Раз исход сражения еще не ясен, то почему вы не там, почему не громите мятежников?

– Костоправ, я выполняю приказ Госпожи. Копуша и Мошка погибли. Тихушник очень тяжело ранен – Меняющему удалось выполнить задуманный трюк. Нам остается только одно – приканчивать мятежных генералов одного за другим.

Меня охватило замешательство, а противоречивые мысли, как я их ни сдерживал, сумели добраться до языка:

– Но почему мы не пытаемся разгромить противника здесь?.. Ведь кампания на севере оказалась для Круга тяжелой.

Сперва Загребущий, затем Шепот. Теперь Копуша и Мошка.

– На очереди Тихушник и Твердец. Да, они били нас раз за разом, но каждая победа обходилась им очень дорого.

Мой собеседник посмотрел вниз – по склону к нам поднимался небольшой отряд с Вороном во главе. Потом Душелов взглянул на стоянку фургонов. Висельник уже не жестикулировал. Судя по его напряженной позе, он к чему-то прислушивался.

– Шепот пробила брешь в стенах Стужи, – сообщил Душелов. – Крадущийся заключил сделку с лукавыми менгирами на равнине Страха, он приближается к пригородам Стука. Безликий сейчас на равнине Страха, движется к Амбарам. Говорят, вчера ночью в Эйде покончил с собой Пакет, чтобы не попасть в плен к Костоглоду. Все не так плохо, как кажется, Костоправ.

«Как бы не так, – подумал я. – Это все на востоке, а мы тут, на севере. С какой стати мне радоваться победам, одержанным у черта на куличках? Нас давят здесь, и если мятежники прорвутся к Чарам, то уже ничто из случившегося на востоке не будет иметь значения».

Ворон остановил свой отряд и подошел ко мне:

– Что нужно делать?

Конечно же, их прислал Капитан, а значит, дан приказ отступать. Капитан не станет играть в игры Взятого.

– Грузите всех, кого мы обработали. – Я указал на фургоны, уже выстроенные в аккуратную линию возницами. – Пусть с каждым фургоном отправится десяток ходячих. Мы с Одноглазым и остальными хирургами останемся здесь, будем резать и шить дальше.

Мне не понравилось выражение глаз Ворона. Он смотрел на Душелова. Я тоже повернулся к Взятому.

– Я ему еще не сказал, – произнес Душелов.

– О чем не сказал?

Я понял: мне не понравится то, что я сейчас услышу. От этих двоих веяло тревогой, а так пахнут только самые скверные новости.

Ворон улыбнулся – натянуто, безрадостно.

– Костоправ, нам с тобой снова поручают особое дело.

– Что? Нет! Больше никогда! – Меня все еще бросало в дрожь при воспоминании о том, как я помогал справиться с Хромым и Шепот.

– У тебя есть практический опыт, – заметил Душелов.

Я вновь затряс головой.

– Я обязан пойти, Костоправ, и ты тоже! – рявкнул Ворон. – К тому же ты наверняка захочешь занести в Анналы, как собственными руками уничтожил больше членов Круга, чем любой из Взятых.

– Чушь! За кого вы меня принимаете? Я не охотник за головами, а простой лекарь. Анналы и сражения – обстоятельства побочные и случайные.

– И этого человека Капитану пришлось вытаскивать из драки, когда мы шли через Ветреный край, – сказал Ворон.

Глаза у него были прищурены, на щеках поигрывали желваки. Он тоже не хотел идти и вымещал свое недовольство, подзуживая меня.

– Упираться бессмысленно, Костоправ, – добавил Душелов детским голосом. – Тебя выбрала Госпожа. – Он добавил, пытаясь смягчить мое разочарование: – Она щедро вознаграждает тех, кто угождает ей. А к тебе Госпожа благосклонна.

Я проклял себя за прежний романтизм. Тот Костоправ, что прибыл на север и по уши увяз в фантазиях о таинственной Госпоже, был совсем другим человеком – абсолютно невежественным сопляком.

Вот-вот. Иногда приходится лгать самому себе, лишь бы остаться в живых.

– На этот раз мы будем не одни, Костоправ, – подбодрил меня Душелов. – Нам помогут Висельник, Меняющий и Зовущая Бурю.

– Выходит, нужна целая команда, чтобы пришить одного бандита? – кисло заметил я.

Конечно же, Душелов не заглотил приманку.

– Ковер там, – указал он. – Берите свое оружие и идите.

И ушел.

Я сорвал злость на ни в чем не повинных помощниках. Наконец, когда Одноглазый уже был готов взбелениться, Ворон негромко произнес:

– Не будь козлом, Костоправ. Раз нам поручили это сделать, пойдем и сделаем.

Я извинился перед всеми и направился к поджидающему нас Душелову.

– Залезайте, – указал он на ковер.

Мы с Вороном уселись, как в прошлый раз. Взятый вручил нам по куску веревки:

– Не обещаю увеселительной прогулки. Привяжитесь покрепче, не хочу, чтобы вы свалились. И держите наготове нож, чтобы быстро разрезать веревки, когда прилетим.

Если честно, перспектива нового полета обрадовала меня, потому что воспоминания о предыдущем наполняли душу радостью и очарованием. В небесах, где царят орлы и дует прохладный ветер, я испытал восхитительное чувство свободы.

Даже Душелов привязался. Скверный знак.

– Готовы?

Не дожидаясь нашего ответа, он забормотал. Ковер мягко покачнулся и воспарил – легкий, словно перышко на ветру.

Мы поднялись над верхушками деревьев. Рама, на которую был натянут ковер, резко поддала мне снизу. Желудок провалился к пяткам, в ушах засвистел ветер. Шляпу сдуло, я не успел ее поймать. Ковер опасно накренился, и я, невольно разинув рот, уставился на быстро удаляющуюся землю. В меня вцепился Ворон. Не будь мы оба привязаны, лететь бы нам сейчас кувырком вниз.

Мы промчались над каньонами, похожими сверху на безумный лабиринт. Мятежники напоминали армию муравьев на марше.

Я оглядел небосвод – с высоты зрелище оказалось восхитительным. Орлов не увидел, только стервятников. Ковер пронесся сквозь одну из стай, рассеяв ее.

Откуда-то поднялся второй ковер, пролетел рядом, затем лег на параллельный курс в отдалении, превратившись в точку. На нем я увидел Висельника и двух тяжеловооруженных имперских солдат.

– А где Зовущая? – спросил я.

Душелов вытянул руку. Я напряг глаза и рассмотрел в голубом небе над пустыней еще одну точку.

Мы летели так долго, что я уже засомневался: а произойдет ли вообще что-нибудь? Наблюдать за мятежниками мне вскоре опротивело. Они добились слишком больших успехов.

– Приготовиться, – бросил через плечо Душелов.

Я вцепился в веревки, ожидая нового испытания нервов на прочность.

– Держись!

Внезапно рама подо мной словно провалилась. Мы камнем полетели вниз, вниз, вниз… Свист раздираемого воздуха превратился в вой. Земля вращалась, дергалась и неслась навстречу. Далекие пятнышки – Висельник и Зовущая – не отставали и постепенно увеличивались. Мы двигались с трех сторон к одной точке.

Мы снизились до перевала, где наши братья напряженно бились, преградив путь многочисленным врагам. Потом опустились еще ниже, но уже полого – и понеслись, отчаянно лавируя, между изъеденными ветром башнями из песчаника. До некоторых из них я смог бы при желании даже дотронуться.

Впереди показался небольшой луг. Ковер резко сбросил скорость, затем повис.

– Он здесь, – прошептал Душелов.

Мы скользнули вперед еще на пару ярдов и чуть-чуть приподнялись, чтобы выглянуть из-за столба песчаника.

Некогда зеленый луг был весь перепахан сапогами и копытами. Мы увидели десяток фургонов и возниц возле них. Душелов негромко выругался.

Из промежутка между каменными столбами левее нас что-то вылетело. Бабах! Полыхнуло, каньон содрогнулся от грохота, фонтаном брызнули ошметки дерна. Люди закричали, забегали, стали хвататься за оружие.

В воздухе снова что-то мелькнуло, но уже с другой стороны. Не знаю, что предпринял Висельник, но мятежники задыхались, хватались за горло.

Один из них, очень крупный мужчина, сумел стряхнуть магическое наваждение и, спотыкаясь, направился к огромной черной лошади, привязанной к шесту в дальнем конце луга. Душелов быстро послал ковер вперед. Рама ударилась о землю.

– Слезайте! – рявкнул он и выхватил меч.

Мы с Вороном перерезали веревки, слезли с ковра и на ослабевших с непривычки ногах последовали за Душеловом. Тот набросился на задыхающихся фургонщиков и принялся рубить направо и налево. Мы тоже внесли свой вклад в эту бойню, хотя и с меньшим энтузиазмом.

– А какого дьявола вы тут торчали?! – рычал Душелов на свои жертвы. – Я рассчитывал застать его одного.

Два других ковра опустились ближе к убегающему человеку. Взятые и их помощники погнались за ним на подгибающихся после долгого сидения ногах. Мужчина вскочил на лошадь и рассек удерживающую ее веревку резким ударом меча. Я смотрел на него не отрываясь – вот уж не ожидал, что Твердец окажется таким страшилой. Его физиономия была ничуть не менее уродливее той, что появилась во время драчки Гоблина с Одноглазым.

– Вперед! – гаркнул Душелов, зарубив последнего фургонщика, и бросился к Твердецу.

Мы бежали следом, и я недоумевал, почему у меня не хватило благоразумия остаться на месте.

Генерал мятежников уже не убегал. Свалив одного из имперцев, который опередил всех нас, он расхохотался и проревел что-то непонятное. Воздух затрещал, наполнившись концентрированной магией.

Вокруг Взятых вспыхнул фиолетовый свет, даже более яркий, чем тот, что окутал ночью Душелова. Все трое застыли. Мощное оказалось колдовство – усилия Взятых целиком ушли на сопротивление. Тем временем Твердец обратил свое внимание на нас.

Второй имперский солдат подобрался к нему вплотную. Огромный меч Твердеца обрушился на него, точно молот. Солдат прикрылся клинком, но не удержался на ногах. Твердец пришпорил лошадь, чтобы его растоптать, но та аккуратно переступила через лежащего солдата. Генерал бросил взгляд на Взятых, смачно обругал неторопливое животное и плашмя шлепнул его мечом.

Но лошадь и после этого не пожелала двигаться быстрее. Твердец яростно врезал ей по шее и взвыл – рука словно приклеилась к гриве. Крик ярости сменился криком отчаяния. Он попытался заколоть лошадь, но не смог даже порезать ей шкуру, и тогда метнул оружие во Взятых. Окутывающее их фиолетовое свечение уже начало бледнеть.

Ворона отделяли от Твердеца всего два шага, а я отставал от товарища на три. Столь же близко, но с другой стороны, находились солдаты, прилетевшие с Зовущей.

Ворон взмахнул мечом и нанес сильный режущий удар снизу вверх. Кончик клинка чиркнул по животу Твердеца и… отскочил. Кольчуга? Огромный кулак с размаху припечатался к виску Ворона. Тот зашатался, отступил на шаг и мешком осел на землю.

Не задумываясь, я рубанул Твердеца по руке. Мы оба завопили, когда сталь рассекла кость и брызнул красный фонтан.

Я склонился над Вороном, но тут же обернулся. Солдаты Зовущей крошили Твердеца в капусту. Его рот был распахнут, иссеченное шрамами лицо искажено – он упрямо игнорировал боль, одновременно пытаясь спастись при помощи магии. Взятые пока выбыли из игры, и его противниками стали три обычных человека. Но сейчас все это не имело значения.

Мой взгляд неудержимо притягивала лошадь Твердеца. Животное таяло… Нет, не таяло. Оно менялось.

Я хихикнул. Великий генерал мятежников сидел на спине Меняющего.

Мой смех превратился в безумный хохот.

Этот недолгий припадок не позволил мне поучаствовать в добивании Твердеца. Два солдата Зовущей разрубили его на куски, пока Меняющий не давал ему вырваться. Твердец испустил дух намного раньше, чем мне удалось успокоиться.

Висельник тоже пропустил развлечение. Ему было не до того, потому что из его черепа торчал брошенный Твердецом меч. К умирающему уже направлялись Душелов и Зовущая.

Меняющий к тому времени завершил превращение в огромное, лоснящееся, вонючее, жирное и голое существо, которое, хотя и стояло на задних ногах, почему-то меньше напоминало человека, чем недавно изображаемое Взятым животное. Он пнул останки Твердеца и радостно квакнул, словно его смертельный трюк был лучшей шуткой века.

И тут он заметил Висельника. Жирная туша содрогнулась, и Меняющий заторопился к другим Взятым, с пеной у рта изрыгая что-то неразборчивое.

Висельник вырвал меч из своего черепа и попытался заговорить, но безуспешно. Зовущая и Душелов даже пальцем не шевельнули, чтобы ему помочь.

Я опустился на колени и проверил у Ворона пульс, потом взглянул на Зовущую. Какая же она крошечная – не выше ребенка. И как в такой маленькой оболочке умещается столько злобы?

Меняющий побрел по лужайке, на его поникших плечах под слоем жира гневно бугрились мускулы. Подойдя вплотную к Душелову и Зовущей, остановился и обшарил их лица напряженным взглядом. Не было произнесено ни единого слова, но судьба Висельника, кажется, была решена. Меняющий хотел ему помочь. Остальные – нет.

Загадка. Меняющий – союзник Душелова. В чем причина этого внезапного конфликта? Откуда это смелое пренебрежение гневом Госпожи? Она не обрадуется, если Висельник умрет.

Когда я коснулся артерии на шее Ворона, пульс был неровным, но постепенно наполнялся. Я облегченно вздохнул.

Солдаты Зовущей подошли к Взятым, поглядывая на широченную спину Меняющего.

Душелов и Зовущая переглянулись. Женщина кивнула. Душелов завертелся волчком. Прорези на его маске вспыхнули красным цветом лавы.

И внезапно Душелов исчез. Там, где он только что находился, появилось облако мрака высотой десять футов и шириной двенадцать, черное, как нутро угольного мешка, и плотнее самого густого тумана. Облако метнулось вперед проворней гадюки. Послышался удивленный мышиный писк, и наступила зловещая долгая тишина. После рева и лязга она показалась мне смертельно многозначительной.

Я яростно потряс Ворона, но он не очнулся.

Меняющий и Зовущая стояли возле Висельника, пристально глядя на меня. Хотелось завопить, убежать, зарыться в землю. Я внезапно стал волшебником, способным прочитать их мысли. Я слишком много знал.