Онлайн чтение книги Чумные псы
Приступ II

Суббота, 16 октября

Свобода!

Всепоглощающая, безусловная цель, превыше любых сомнений и вопросов! Она влечет нас, как мотыльков влечет пламя свечи, как эмигрантов – далекий континент, готовый сгубить их жаждой в своих пустынях, свести с ума своими лютыми зимами. Свобода! Страна, где на каждом углу ждут мошенники, готовые лживыми посулами заморочить не в меру храбрых овечек, вздумавших отказаться от водительства пастуха. Взмахни своим знаменем, Свобода! Призови меня звуками трубы, свирели, цитры, цевницы, гуслей, симфонии и всякого рода музыкальных орудий – и я паду на колени, чтобы поклоняться тебе, ибо кому же захочется быть брошенным в печь, раскаленную огнем презрения соседей и ближних своих?[25]Призови меня звуками трубы, свирели, цитры… ибо кому же захочется быть брошенным в печь, раскаленную огнем презрения соседей и ближних своих? – Аллюзия на библейские стихи «Отныне, если вы готовы, как скоро услышите звук трубы, свирели, цитры, цевницы, гуслей, симфонии и всякого рода музыкальных орудий, падите и поклонитесь истукану, которого я сделал; если же не поклонитесь, то в тот же час брошены будете в печь, раскаленную огнем, и тогда какой Бог избавит вас от руки моей?» (Дан. 3: 15) и «Скудоумный высказывает презрение к ближнему своему; но разумный человек молчит» (Притч. 11: 12). И я поспешу к тебе, как самец-паук спешит к самке, как исследователь – к истокам великой реки, зная, что там его ждет гибель и назад к устью он уже не вернется. Как не ответить мне на твой зов, о царица, чьи возлюбленные бесследно исчезают на исходе ночи, о принцесса, чьи неудачливые поклонники погибают на закате? Почему Господь навеки не отвел нас от тебя, о богиня тромбозов, бессонницы, астмы, несварения желудка и мигрени? Ибо все мы свободны – то есть обладаем свободой принимать все муки раздумий, все тяготы решений, основанных на ущербном, сомнительном знании, все пытки запоздалых сожалений, отчаяния и стыда за постигшие нас неудачи, бремя ответственности за все, что мы навлекли на себя и на других. Мы свободны бороться и голодать, свободны требовать от всех одного последнего решительного усилия, дабы наконец-то достичь обетованного края… а добравшись туда, заключить, что истинная цель по-прежнему впереди. Великой ценой заплатил я за такую свободу – и возроптал на Всемогущего, отчего не умер я от руки Господней еще в земле Египетской[26]…отчего не умер я от руки Господней еще в земле Египетской… – Парафраз библейского стиха Исх. 16: 3 «И сказали им сыны Израилевы: о, если бы мы умерли от руки Господней в земле Египетской, когда мы сидели у котлов с мясом, когда мы ели хлеб досыта! ибо вывели вы нас в эту пустыню, чтобы все собрание это уморить голодом»., когда я сидел у котлов с мясом, когда я ел хлеб досыта? Ибо тиран, если вдуматься, был не так уж плох и даже в своем яростном произволе никогда не убивал стольких, сколько пало вчера в славной битве во имя Свободы! Может, вернуться к нему?.. О нет, драгоценная Свобода! Я буду трудиться ради тебя, словно раб, пока не забуду любовь, некогда сжигавшую все мое существо, пока не состарюсь, не преисполнюсь горечи и не перестану видеть за грязными, скрюченными деревьями прекрасный зеленый лес. Тогда я прокляну тебя – и умру. Согласишься ли ты хотя бы тогда считать меня истинным верным твоим приверженцем и правомочным порождением этой земли? И – ответь, о Свобода! – был ли я и вправду свободен?

…Далеко-далеко, за Эстуэйт-Уотером, за Сорэем и Уиндермиром, вставало солнце. Самые первые лучи пробивались сквозь низкие рваные облака, чтобы осветить заросли и поляны Гризидейлского леса. В небе, ожидая добычи, уже кружились сарычи, готовые тотчас налететь и разорвать на части всякую тварь, которая по медлительности и слабости своей не сможет убежать или защищаться. Перед взором парящих птиц разворачивалась величавая панорама: дымчатый хрусталь озера Конистон-Уотер, раскинувшегося на целых пять миль от Скул-Бека до Хай-Нибсуэйта и обрамленного с западной стороны пестрой гирляндой жилых прицепов – оранжевых, белых, синих. За озером виднелся небольшой городок Конистон – сероватое пятно среди осенних полей и тронутых золотом лесов. Еще дальше простирались Конистонские холмы, по которым солнечным днем скользят тени облаков – плавно, не зная преград, точно корабли в океане. Милях в четырех за ними, у самой линии горизонта, вздымался Конистонский хребет. У каждой его вершины – свое собственное имя. Коу, Торвер-Хай-Коммон, Уолна-Скар, Доу-Крэг, Олд-Мэн, Брим-Фелл и Свиррэл. Олд-Мэн – Старик – выше всех. Если смотреть с востока, его острая вершина кажется наклоненной вправо, и восточный склон перечеркивает белая линия пенистого, стремительно сбегающего ручья.

Примерно в полумиле к северу от Лоусон-парка, над дубовыми рощами, простирается волнистая, всхолмленная пустошь Монк-Конистон-Мур. Здесь стоит старый, полуразрушенный каменный овечий загон, или, как выражаются в Озерном Крае, «хоггус», ибо словом «хог» здесь обозначают молодого барана. Рядом протекает ручей, и рябина опускает гибкие ветки с пернатыми – каждый о тринадцати перышках – листьями прямо на остатки провалившейся черепицы. Если идти через лес, держа путь от Хоксхеда к Нибсуэйту либо от Саттерсуэйта к Хоу-Хеду, с вершины пройденного холма открывается следующий, а за ним еще и еще – до самого водораздела. Здесь все неподвижно, не считая проворных ручьев да еще серых овец, которые испуганно выскакивают из зарослей высокого папоротника и поспешно бегут прочь от пришельца, будь то человек или зверь.

И все это – в серебристом утреннем свете, под низкими облаками, гонимыми холодным октябрьским ветром на запад…

Здесь-то, среди мокрой травы и набухших, точно влажные губки, моховых кочек, лежали, прижавшись друг к другу, Рауф и Надоеда. Они смотрели вокруг со все возраставшим недоумением и даже с испугом, ибо свет занимавшегося дня открывал им неведомое прежде величие открытого пустого пространства.

– Нет, это точно не белые халаты устроили, – с отчаянием произнес наконец Надоеда. – Ни тебе домика, ни фонарного столба, ни забора! Так не бывает! Даже белые халаты точно не могли… – Не довершив мысли, пес вскинул голову, вбирая носом ветер. – Деготь! Ну да, точно… Только очень слабый… И ни одного мусорного бачка. Совсем нету! Как так? Не понимаю…

Из-за стены, блеснув белыми перышками на крыльях, вспорхнул самец-зяблик – синевато-серая «шапочка» на головке, розовая грудка. Проследив за ним взглядом, Надоеда снова уронил голову на вытянутые передние лапы.

– Ну правильно, – проговорил он затем. – Ни одного человека, так зачем все остальное? И это небо… Сколько неба! Понятно, почему тут все время дождь идет… Рауф! Эй, Рауф, проснись!

Рауф приоткрыл глаза, его верхняя губа сморщилась, словно он собирался гневно оскалиться.

– Чего тебе?

– Что нам теперь делать?

– Чтоб я сдох, если знаю…

– Они все убрали, Рауф. Дома, дороги, машины, обочины, помойки, канавы… Все подчистую! Вот спроси меня, каким образом они это сумели? Это ж невозможно! И сами они – куда они все подевались? Зачем они тут все сделали, а сами ушли? Куда? Почему?..

– Я же тебе говорил, – буркнул Рауф.

– Что ты мне говорил?

– Я тебе говорил про весь мир. О том, что по другую сторону сетки все то же самое. Нету никакого большого мира. Ты вот жалуешься, что снаружи все изменилось, что белые халаты… в общем, какие-то люди… все переиначили ради того, чтобы еще что-нибудь делать со всякими животными. Животные для этого и предназначены. Для того, чтобы люди с ними что-нибудь вытворяли. А люди, раз уж на то пошло… Люди, наверное, существуют для того, чтобы глумиться над нами…

– Полегче, Рауф! Вот мой хозяин… мой хозяин никогда не глумился ни над какими животными. Когда я жил с ним у себя дома…

– Все равно. Он непременно должен был, потому что иначе он не был бы человеком.

– Скажи лучше, каким образом они утащили прочь улицы и дома? И устроили все это?

– А они все могут устроить. Посмотри хотя бы на солнце! Спорю на что угодно – какой-нибудь человек поднял руку и сделал так, чтобы оно светило. Ну, примерно как человек-пахнущий-табаком в нашем собачнике. Ты бы в это ни за что не поверил, если бы мы сами не видели, как он поднимал руку к стене – и становилось светло!

Надоеда помолчал, дрожа на холодном утреннем ветру. Широкий склон перед ним был весь залит светом, на кустах и траве искрились капли недавно прошедшего дождя. В облаках появлялось все больше просветов, и вот уже в лесу подал голос зеленый дятел – словно человек рассмеялся.

– Надо бы людей отыскать, – поразмыслив, произнес Надоеда.

– Зачем?

– Затем, что собаки должны принадлежать людям. Нам нужны хозяева! Они дают пищу и кров… Вставай, Рауф, пошли! Мы все равно не можем здесь оставаться! Белые халаты будут искать нас.

Он поднялся и затрусил через папоротники, направляясь на северо-запад, вниз по склону холма. Какое-то время казалось, что Рауф, продолжавший лежать в кустах вереска, так и отпустит его странствовать в одиночестве. Но когда Надоеда скрылся из виду за изгибом склона и почти достиг леса, расстилавшегося на расстоянии двести ярдов, большой пес резко вскочил и во весь мах бросился следом, нагнав приятеля уже под сенью деревьев.

– Так ты думаешь, что они все куда-то пропали? – спросил он терьера. – Я к тому, что вдруг их совсем не осталось, ни одного, нигде… Вдруг они вообще…

– Не может такого быть. Они обязательно где-нибудь да найдутся. Смотри, вот тут, на земле, следы сапог! И оставлены день тому назад, не больше. Нет, люди точно где-нибудь есть. Вот чего я никак не пойму – на что им понадобилось так все переделывать? Я такого не ожидал, вот малость и растерялся. Я думал, будут улицы и дома… все как надо…

Они проскользнули сквозь решетку ворот, отделявших пустошь от леса, и теперь бежали по тропинке, что спускалась к дороге, шедшей вдоль озера. Воздух наполняли осенние ароматы. Пахло желудями, мокрым папоротником и свежими грибами, проклюнувшимися после дождя. Рябины так и горели обильными кистями оранжевых ягод. По ветвям тут и там прыгали малиновки. Они чирикали, бросая вызов друг дружке, вслушивались и отвечали, обозначая каждая свою территорию.

Невзирая на пустынный и странный вид местности, в сердце Надоеды стала пробуждаться надежда. Ощущение мокрой земли под лапами показалось ему смутно знакомым, только давно и прочно забытым. Солнце то пряталось за облаками, то вновь принималось светить ярко и весело. Ветер шевелил листья и ветки, в траве повсюду кругом мелькали яркие краски – то колокольчик, то мытник, то скабиоза, то калган… не говоря уже о мимолетных запахах и шорохах, издаваемых какими-то мелкими незримыми существами. В таком окружении было просто немыслимо долго предаваться унынию. Когда тропинку пересек кролик, Надоеда тотчас устремился в погоню. Однако кролик оказался слишком хитер, терьер быстро потерял его, начал было искать, рыская туда и сюда, но забыл о нем, едва остановился обнюхать жука-навозника, устроившегося под большим грибом возле камня.

Когда он вернулся к Рауфу, тот лежал на тропинке, грызя упавшую ветку.

– Во всяком случае кошки тут есть, – доложил ему фокстерьер. – Странные такие, длинноухие. Но для охоты сгодятся.

Ветка хрустнула на зубах Рауфа.

– Есть нечего, – сказал большой пес.

– Найдется, – заверил его Надоеда. – Смотри, как ветер гонит листья с деревьев! Вот бы знать, куда это они все спешат?.. Одни улетают, других все равно полным-полно… – И маленький терьер вновь умчался в погоню.

Когда шорох веток в подлеске переместился на другой берег мутного после непогоды ручья, Рауф поднялся и неторопливо двинулся за приятелем.

Пройдя вниз по склону около мили, они достигли дороги, огибавшей восточный берег озера Конистон-Уотер. Ветер к тому времени совершенно стих, так что полное безлюдье ощущалось особенно остро – тем более что на дороге в такую рань не было ни единой машины. Само озеро, кое-где мерцавшее сквозь деревья, выглядело стеклянно-спокойным – камни, палая листва и бурые водоросли на дне возле берега напоминали предметы обстановки в пустом доме, различимые снаружи через окна. Однако стоило показаться солнцу, как подводные картины тотчас исчезали, сменяясь отражениями туч и раскрашенных осенью крон деревьев, что росли вдоль берега.

– Гляди, Рауф, гляди! – крикнул Надоеда, подбегая к воде. – Видишь, как там все тихо! Окажись я там, и я не сошел бы с ума! Там все так спокойно… покрыто водой… там прохладно, там моя голова остыла бы наконец!

Рауф к озеру не пошел.

– Давай назад, Надоеда! – прорычал он, остановившись в некотором отдалении. – Если у тебя осталась хоть капля мозгов, держись оттуда подальше! Ты даже не представляешь, каково там барахтаться! Ты не сможешь выбраться.

Терьер, уже разбежавшийся было для прыжка в воду, спешно ретировался. Однако водная гладь продолжала притягивать его, и он, принюхиваясь, носился туда и сюда, покрывая в три раза большее расстояние, нежели Рауф. В какой-то момент хирургическая «шапочка» на его голове зацепилась за побег ежевики. Надоеда рывком высвободился, лишь красный листок остался висеть на черном липком пластыре. Мелкая прибрежная галька хрустела и подавалась под лапами. Надоеда жадно лакал озерную воду, плескаясь, забегал на мелководье, затем отряхнулся и воротился на дорогу, неловко перевалившись через ограждавшую ее каменную стенку.

– И все равно, старина, – сказал он Рауфу, который трусил вдоль обочины, поросшей зеленой травой, – все равно тут куда лучше, чем в клетках у белых халатов! Ты как хочешь, а я намерен как следует позабавиться. Вот только мухи в голове мешают, все жужжат и жужжат… А сам я – как дым! И лапы холодные, точно засов на воротах!

Так, в утренней тишине, не нарушенной присутствием человека, они и достигли северной оконечности озера, миновали поворот дороги, что вел на Хоксхед, пересекли мост через ручей Скул-Бек и двинулись дальше по направлению к Конистону.

Скоро впереди замаячили три домика – два по одну сторону дороги и один по другую. Облака больше не закрывали солнце, и вблизи стало слышно, как за садовыми заборами гудят пчелы, собирающие поздний мед с флоксов и львиного зева.

Обнаружив открытые ворота, Рауф задрал лапу у столбика, после чего целенаправленно затрусил по садовой дорожке и скрылся из виду за углом дома.

Вскоре оттуда долетел металлический лязг падающей крышки мусорного бачка. Потом опрокинулся и сам бачок. Следом распахнулось окошко первого этажа, послышались негодующие крики, глухой топот сбегавших по лестнице ног и наконец звук отпираемых дверных замков. Надоеда вновь увидел большой черный силуэт Рауфа. Ощетинившись, большой пес пятился от мужчины в коричневом халате и домашних тапочках. На лице человека белела «борода» из пенного мыла – он как раз брился, когда начался переполох. Вот Рауф перестал пятиться, и тогда человек наклонился, подхватил с цветочной клумбы камень и бросил в пса. Рауф ретировался за ворота и присоединился к Надоеде, ожидавшему его на дороге.

– Надо было мне потрепать его, – сказал Рауф. – Тяпнуть за ногу…

– Ну правильно, – ответил терьер. – Валяй, иди покусай полицейского. И почтальона, и вообще всех. Ну почему тебе непременно нужно все испортить? Так не годится, Рауф!

– Та мусорка… – вздохнул большой пес. – Там было столько еды! Вся в бумажных обертках, как та, что человек-пахнущий-табаком нам приносил…

– Ну и залез бы туда, да еще крышкой сверху накрылся. И на что мне понадобилось тебя из клетки выпускать? Послушай, с людьми надо правильно обращаться, если хочешь, чтобы они… Постой, он же не попал в тебя камнем?

– Промахнулся. Иначе я бы его живьем проглотил. Говорю тебе, я…

– Ох, эта проволочная сетка у меня в голове! – внезапно заскулил Надоеда. – Я ослеп! Ослеп! – И он рухнул прямо на дорогу, после чего принялся царапать и тереть лапами свою голову, жутковато дергавшуюся из стороны в сторону, словно терьер был заводной игрушкой, а не живым псом. – Эти мухи, проклятые мухи, они меня скоро съедят! Дорога черная с белым, и грузовик приближается, он приближается, Рауф!..

Большой пес, прижавшийся к садовой ограде, беспомощно наблюдал за тем, как Надоеда поднялся, медленно проковылял через дорогу и снова свалился. Рауф хотел было последовать за приятелем, но тут послышался шум подъезжавшего автомобиля. Когда машина приблизилась, он отступил обратно в ворота.

Автомобиль затормозил и остановился. Водитель остался внутри, а пассажир вышел наружу. Это был молодой человек в горных ботинках, синем вязаном свитере, куртке-анораке и желтой шерстяной шапочке. Он стоял возле кабины и смотрел на фокстерьера, лежавшего на дороге.

– Вот бедолага, – проговорил он наконец. – Смотри, Джек, его, похоже, машина сбила!

– Нет, не машина, – отозвался водитель. – Его, верно, к ветеринару водили. Повязку на голове видишь? Небось живет у кого-нибудь здесь по соседству. Выбрался погулять, а силенок не рассчитал.

Молодой человек подошел вплотную к Надоеде. Тот лежал на боку, закрыв глаза и не двигаясь. Человек наклонился и, что-то успокаивающе и ласково бормоча, поднес руку к собачьему носу. Надоеда приоткрыл глаза, обнюхал костяшки пальцев и слабо шевельнул хвостом.

– Джек, на нем зеленый ошейник, но ничего не написано, кроме какого-то номера. Малыш совсем плох, значит издалека не мог прибежать. Давай-ка уберем его с дороги, положим пока на заднее сиденье, а я потом порасспрошу соседей. Уж кто-нибудь да подскажет, чей он.

С этими словами молодой человек поднял фокстерьера на руки. Не медля ни секунды, Рауф рванулся через дорогу и стремительно прыгнул, метя зубами в горло незнакомца. Водитель успел закричать, предостерегая товарища, и тот, уронив Надоеду, весьма вовремя вскинул левую руку. Зубы Рауфа сомкнулись на рукаве анорака немного ниже локтя. Молодой человек, шатаясь, отпрянул, а водитель выскочил из машины и принялся лупить Рауфа по голове увесистыми шоферскими крагами. Надоеда, свалившийся на дорогу, с визгом вскочил и успел удрать ярдов на двадцать, прежде чем Рауф, разжав наконец челюсти, бросился следом. Водитель принялся заворачивать пострадавшему рукав, одновременно разыскивая в кармане йодный прижигающий карандаш.

– Говорил я тебе, Надоеда! Говорил! Нечего воображать, будто тебе все известно о людях! А ведь я тебя предупреждал…

– Это были правильные люди. Это хозяева. Просто моя голова… все в огне, я ничего не видел…

– Это были белые халаты! Неужели ты не понял? Они хотели тебя увезти, хотели вернуть… Надоеда, ты, вообще-то, в порядке?

– Я… я думаю… я думаю, да. – Терьер сел и с сомнением огляделся. – Я бы так хотел, чтобы мышка вернулась! А то без нее я совсем не знаю, что делать…

– Тут у дороги есть еще другие дома, – сказал Рауф. – Видишь их? По крайней мере, люди их не убрали. Может, не успели пока. Пошли туда? Тебе, наверно, лучше будет среди домов…

– Тот керн-терьер… Класкер… он ведь, знаешь ли, умер, – сказал Надоеда. – Я видел, как человек-пахнущий-табаком вчера вечером вытаскивал его тело из клетки. Помнится, Класкер этак прилег… прямо как я сейчас…

– Когда это он успел помереть?

– Тебя там не было, когда это произошло. Он, кажется, умер вчера после обеда, пока ты плавал в железной воде.

– А что я сейчас неправильно сделал?

– Ты не должен рыться в мусорках, даже если из них пахнет вкуснее некуда. Ну, по крайней мере если хозяева смотрят. Они почему-то сердятся из-за этого. Если ты хочешь получить от человека еду, для начала нужно с ним подружиться. После этого, если повезет, он тебе что-нибудь даст. Правда, мне с моим хозяином этого не требовалось. Он и так меня вовремя кормил. И в те времена я точно знал, где нахожусь. В те времена я… да что толку теперь вспоминать! Я просто объясняю тебе, как надо себя вести, чтобы не швырялись камнями. Человека надо обрабатывать до еды, а не после. Вот доберемся до тех домов, и я все тебе покажу.

Они были уже на окраине Конистона, когда сзади в некотором отдалении снова раздался шум автомобиля. Рауф немедля вильнул в сторону, укрываясь в боковом проезде, между двумя серыми, обросшими лишайником каменными стенами. Надоеда последовал за ним – сквозь заросли щавеля и подорожника, минуя стайку вспугнутых мух и двух или трех пестрых бабочек-крапивниц, лениво махавших крыльями в стылом воздухе осени. До друзей понемногу стали доноситься звуки и запахи небольшого городка, начинавшего новый день. Негромко гудел электрический двигатель тележки, развозившей молоко, звякали бутылки, хлопали двери, кто-то кому-то желал доброго утра, пахло дровяным дымком, поджаренным завтраком и курами, которых выпустили во двор из курятника. Обогнав приятеля, Надоеда повел его через задние дворы, садики и пустыри. Он высматривал подходящего человека, к которому они могли бы без опаски приблизиться.

Перемахнув незамеченными через несколько садовых оград и торопливо перебежав несколько улиц, друзья наконец оказались на левом берегу Чёрч-Бека, недалеко от центра городка, где этот ручей нырял под мост. Бурный после ночного ливня, Чёрч-Бек громко журчал, неся в озеро мутную воду, потоками сбегавшую с хребтов Уэзерлэма, из Лоу-Уотера, Леверс-Уотера и с восточных склонов Олд-Мэна. Рауфу хватило одного взгляда на стремительный ручей – ощетинившись, он подался назад к изгороди, через которую они с Надоедой только что перелезли.

– Рауф! Погоди!

– Еще не хватало! Я туда не пойду! Эта вода…

– Да не обращай ты внимания на воду! Тут недалеко магазин, а в нем уйма еды. Неужели не чуешь?

– Что такое магазин?

– Это… ну, это такой дом. Там полным-полно мяса, и булочек, и печенья, и… чего только там нет! Люди, которым нужна еда, приходят туда и берут что захотят. Обычно это делают женщины, не знаю уж почему, но не в этом дело. Короче, магазин тут поблизости! Ты был прав, среди домов мне и впрямь стало полегче. Глядишь, мы скоро и хозяина себе найдем.

С этими словами Надоеда устремился туда, куда вел его нос, и, пробежав немного по улице, без труда отыскал источник восхитительных ароматов холодного мяса, колбасок, сыра и печенья.

Это был недавно открытый, современного вида продуктовый магазин, где для сыров и мясных деликатесов были выделены отдельные прилавки. По другую сторону помещения располагались полки, заставленные упаковками песочного печенья и галет, банками джема, тушенки и супов быстрого приготовления, анчоусами и, конечно, разными сортами чая в ярких пакетиках и жестянках. Час открытия еще не настал, но входная дверь была приотворена. Паренек в холщовом переднике мыл выложенный плиткой пол, гоня шваброй воду в сторону выхода. Молодая женщина в белом рабочем халате проверяла полки с товаром, что-то меняя местами.

Надоеда остановился напротив входа в магазин на другой стороне улицы.

– Теперь, – сказал он, – смотри на меня, Рауф. Смотри и запоминай хорошенько! Первым делом надо найти подход к людям…

– Не люблю людей, – буркнул Рауф.

– Ладно, не глупи! Нам в любом случае придется найти человека, который станет о нас заботиться. Если собака хочет, чтобы жизнь удалась, она живет при хозяине! Ты, бедняга, просто попадал не на тех людей, и они скверно обращались с тобой.

– Этот мир, он для нас вообще…

– Да ну тебя! Хватит метить один и тот же фонарный столб! Говорю же тебе, смотри и учись. Тебе еще понравится…

Перебежав через дорогу, терьер сунул нос в приоткрытую дверь. Молодой уборщик поднял глаза и увидел черную «шапочку» на голове Надоеды, а также возвышавшийся позади него мохнатый и непроглядно-черный силуэт Рауфа. Юноша отложил швабру и, оглянувшись, крикнул куда-то вглубь магазина:

– Эй, мистер Ти!

– Ну что там? – отозвался мужской голос.

– Гляньте сюда, вы такую собаку точно никогда не видели. Она берет носит! И тут еще вторая с ней, обе в двери заглядывают. Деловые такие, куда там! Вы их знаете?

Услышав что-то о собаках, стоявших у него на пороге, владелец магазина вышел из подсобки наружу. Это был добросовестный торговец съестным, привыкший соблюдать безукоризненную чистоту. Достаточно сказать, что перед открытием магазина он намывал руки антибактериальным мылом. Когда его окликнул уборщик, он вытер руки, повесил полотенце и вышел из-за полок, застегивая последнюю пуговку на свежевыстиранном белом халате, в котором обычно работал. По ходу дела ему попался на глаза нож для ветчины, почему-то лежавший на сырном прилавке. Мистер Ти взял его и пошел дальше, нетерпеливо похлопывая плоским лезвием по ладони.

– Где, Фред? – спросил он. – Какие собаки? А-а-а, вижу… Господи, нет, я их точно никогда в жизни не видел. А ты, Мэри? Мэри! Тебе известно, откуда взялись эти собаки?

Девушка вышла к ним, неся картонный планшет с прикрепленными к нему инвентарными ведомостями.

– И что это вообще такое у него на голове? – огибая прилавок, спросил хозяин.

Однако стоило ему выйти в торговый зал и, упершись руками в колени, наклониться, чтобы получше рассмотреть Надоеду, как обе собаки вдруг развернулись и кинулись наутек, будто свора, спущенная Весной по следу Зимы[27]…свора, спущенная Весной по следу Зимы. – Парафраз слов Хора из поэмы английского поэта Алджернона Чарльза Суинберна (1837–1909) «Аталанта в Калидоне» (1865), написанной на манер греческой трагедии:

. Свернув за ближайший угол, они стремглав пронеслись мимо «Черного быка» и скрылись в переулке.

Надоеда позволил себе остановиться лишь ярдов через двести. Прислонившись к стене, он вывалил язык, силясь отдышаться.

– Ты видел, Рауф? – пропыхтел он. – Ты видел?..

– Белый халат!

– Да! И в руке у него был нож!

– И от него пахло… той штукой…

– А из кармана еще и ножницы торчали!

– Там еще женщина была, тоже в белом халате! Она несла бумагу на плоской картонке! Так они делают, когда приходят тебя забирать!

– Рауф, Рауф, жуть-то какая… Должно быть, это еще одно гнездо белых халатов! Может, в этом городе только они одни и водятся, как по-твоему? Похоже, никого другого тут нет. Прикинь, целый город белых халатов!

Эта мысль заставила их тронуться с места и вновь пуститься бегом.

– Нет уж, я туда не вернусь! У них тут вода через город бежит – спорю на что угодно, они туда собак бросают.

– А тот человек с ножом небось режет их на стеклянном столе. И вовсе это не магазин!

– Вот что, давай-ка скорее убираться отсюда! Бежим вон туда. Там по крайней мере людьми не пахнет.

– Ну и отлично… Погоди, Рауф, это же рододендроны! Рододендроны!..

– Ну и что? Это тоже плохо?

– Нет, конечно. Я просто к тому, старина, что, прежде чем протянуть лапы, мы еще найдем себе правильного человека. Может, даже сегодня. А вообще – обязательно.

– Ты, Надоеда, обоих нас в могилу загонишь. Или еще куда похуже. Ну тебя! По мне, лучше держаться от людей подальше! Я ни разу не видал от них ничего хорошего…

Они бежали по окраинной улочке, переходившей в сельскую дорогу, что вилась по косогору над Конистоном. Внизу, у подножия крутого склона, заросшего деревьями и кустами, шумел ручей. Напоенный недавним дождем, он ревел, точно бурный горный поток. Когда деревья расступались, открывалось ущелье и видна была белая пена, хлеставшая по камням. Грохот стоял такой, что собаки не услышали приближения грузовика, вывернувшего из-за поворота. Они заметили его лишь в самый последний момент.

Надоеда, подвывая от ужаса, кинулся в заросли папоротника и там затаился. Рауф же попытался укусить машину за колесо. Некоторое время он несся наравне с грузовиком, грозно клацая зубами, потом отстал и вернулся. Задний борт удалявшегося автомобиля был открыт, оттуда свисали лязгающие цепи, а перевозил он мокрый гравий с каменоломни. Наружу стекала красновато-желтая жижа, Рауф вернулся весь перемазанный, сел и принялся тереть морду передней лапой.

Фокстерьер выполз из папоротников и присоединился к нему.

– Ты чего удрал? – спросил большой пес. – Мы же вроде людей сторониться решили, а не…

– Грузовик, Рауф! Это был грузовик!..

– Правильно, но я же его прогнал! Прикинь, он меня всего обгадил со страху! Как я его гнал, гр-р-р-рауф…

– Грузовики… колеса… кровь!!! И тогда они меня заперли!.. Не делай этого больше, Рауф! Обещаешь?!

– Тебя не поймешь, Надоеда…

– Рауф, я знаю, о чем говорю! Верно, у меня с головой не в порядке, но это всего лишь ветер… Он, знаешь ли, продувает мне всю башку, то место, где раньше были мозги… Однажды туда мухи залетели…

– Больше не залетят, Надоеда. Пойдем дальше! Там, откуда приехал грузовик, могут быть еще люди. Кто знает, может, они окажутся лучше. Я-то в это не особенно верю, но раз тебе так хочется их отыскать…

Скоро они добрались до большого водопада у Шахтерского моста, и теперь уже Рауф оробел и попятился при виде потоков падающей воды.

– Спокойно, старина, – ободрил его Надоеда. – Тут нет никаких белых халатов.

– Ты-то откуда знаешь?

– А по запаху.

– Не важно. Я все равно туда не пойду!

С дороги по ту сторону водопада доносились тарахтение двигателя грузовика, одолевавшего подъем на первой передаче, и периодический шорох, скрип и грохот нагружаемых в кузов камней. Собаки опасливо продолжили путь. Пахло дизельным топливом и людьми, и сама земля впереди испускала странный, беспокоящий запах. Это был давивший своей пустотой запах камней, которых лишили травяного покрова и нагими выставили под дождь. Надоеда и тянулся туда, и одновременно терзался сомнениями.

С горя он остановился полакать водички из ручейка, бежавшего вдоль дороги.

– Ничего понять не могу, – признался он наконец. – Они что, и траву дели куда-то? А вода! Что с этой водой? В ней такой привкус…

– Металл, – мрачно подтвердил Рауф. – Уж я-то его знаю. Вот что, Надоеда. Ты побудь здесь, а я пойду осмотрюсь. Если вдруг увидишь, что я возвращаюсь бегом, – ни о чем не спрашивай, просто дуй за мной!

Рауф вскарабкался на ближайшую груду камней и пропал из виду. Вскоре Надоеда услышал его лай и двинулся следом.

Их глазам предстало удивительное зрелище. Это была огромная впадина между холмами, на один из которых они теперь поднялись.

Пространство впереди было совершенно голым. Повсюду виднелись скалы и кратеры, напоминавшие поверхность Луны. Поперек впадины шла дорога с глубокими, залитыми дождевой водой колеями, а рядом с ней тянулось нечто вроде желоба, по которому мчался мутный поток. Все вокруг покрывала бурая грязь, а в отдалении возвышалась целая гора глинистого сланца – словно великан приготовил костер, только зажечь не успел. Там, уменьшенный расстоянием, полз серый грузовик. Он кренился из стороны в сторону, поднимая грязные брызги. Псы видели, как он сдал задом к сланцевой горе, повинуясь командам человека в желтой защитной каске, который что-то крикнул и взмахнул сперва одной рукой, потом другой. Еще где-то размеренно чавкал мощный насос. Его не было видно, но по земле тянулся толстый черный шланг, изливавшийся в желоб.

Надоеда и Рауф не знали, что это место называлось Медной долиной. Когда-то в ней добывали руду, но месторождение давно истощилось, и теперь здесь промышляли лишь мелкие добытчики гравия и вообще все, кому требовалась машина земли из отвалов и кому не лень было пригнать сюда грузовик. Как раз такие люди и возились здесь в это субботнее утро. Общий вид Медной долины являл собой типичную картину заброшенного карьера. Грязь, брошенная ржавая техника, изрытый во всех направлениях грунт… сущая мерзость запустения! Ко всему прочему, нагую рану земли во множестве пересекали похожие на мельничные ручьи канавы с бегущей водой, природные и искусственные. Вода стекала с крутых каменистых уступов, устремляясь вниз – туда, где на склонах виднелись непотревоженные валуны с уцепившимися за них кустами. Оттуда слабо тянуло мхом и живой зеленью, но эти запахи заглушала техногенная вонь брошенной выработки.

Псы некоторое время молча созерцали эту картину.

– Это все объясняет, – произнес наконец Надоеда.

Рауф почесал задней лапой за ухом и принялся беспокойно скрести землю.

– Это все объясняет, Рауф, разве ты сам не видишь? – повторил терьер. – Вот как они все переделывают. Они только что утащили отсюда улицы и дома и собираются навалить большие камни. А потом укладывать землю с травой. Закончат здесь – и, наверно, спустятся ниже, к тем домам, откуда мы с тобой только что пришли. Уберут их и нагромоздят на их месте скалы. Вот бы еще знать зачем? Особенно если те дома принадлежат белым халатам… Не пойму. Смысла не вижу. И по ветру этого не учуешь.

Надоеда вздрогнул и лег на землю.

– По ветру? В этом мире вообще ничего не учуешь, – пробурчал Рауф.

– Наверно, здешние люди тоже неправильные, – с сожалением констатировал Надоеда. – По мне, на хозяев они не очень-то похожи. И все равно я бы сделал попытку… Что нам еще остается?

Оставив Рауфа изучать едко пахнувших рыжих муравьев, суетившихся вокруг своего жилища, фокстерьер быстро перебежал бывший карьер, одолел, поднимая брызги, с дюжину больших луж, собравшихся между грудами сланца, и, виляя хвостом, приблизился к водителю грузовика, задумчиво пинавшему переднее колесо. Когда человек заметил его, Надоеда в нерешительности остановился, готовый в любой момент дать деру.

Шофер выпрямил спину и крикнул через капот человеку в желтой каске:

– Эй, Джек, ты видел этого пса? Чей он, не в курсе?

– Нет, – отозвался тот. – Тут никто с собаками не гуляет. Не то место… Эй, а что это у него на голове?

– А я почем знаю? А ну, брысь отсюда! Пошел, говорю! – И водитель грузовика схватил камень.

Надоеда кинулся прочь. Брошенный ему вслед камень пролетел мимо, и шофер снова принялся пинать колесо.

Рауф оторвался от задумчивого созерцания муравейника:

– Ну и как оно?

– Он пинал свой грузовик, – сообщил Надоеда. – Он уже был сердит, когда я подошел. Я понял это по запаху…

– Наверно, они силой заставляют грузовики бегать туда-сюда, – заключил Рауф. – Привязывают к ним проводочки, заставляют глотать стеклянные штуки и все такое. Помнишь, старина Кифф рассказывал, как к нему присоединяли проводочки, чтобы заставить его прыгать?

– Ну да, они обвязывали ему тряпочкой лапу и туго надували ее из такого резинового шарика. Нам с тобой снова попались неправильные люди, приятель.

– Все люди такие.

– Ладно, – обиженно согласился Надоеда. – Признаю, я был не прав. Только ты не думай, я вовсе не сдался. Надо просто пойти поискать других людей, вот и все.

– Куда идти-то?

– Я не знаю. Да хоть вон на ту горку! По крайней мере окажемся подальше от города белых халатов…

Они пересекли старый карьер, миновали заброшенный хостел, перебрались через мельничный ручей, потом – через ручей Леверс-Уотер-Бек и начали подъем. Идя против течения Лоу-Уотер-Бека, они постепенно достигли пустынных восточных склонов Конистонской гряды. Ветер между тем посвежел, так что вересковые поросли начали тонко посвистывать. Облака временами закрывали солнце, уже близившееся к полуденной черте. Тени туч бежали по склонам, обгоняя даже ласточек. Между камнями, испещрившими пустошь, не было заметно никакого движения. Собаки поднимались все выше, то останавливаясь передохнуть, то отвлекаясь на какой-нибудь запах. Время от времени, пересекая складку холма или огибая крупный валун, они вспугивали мирно пасшуюся овцу. Та испуганно удирала, и Рауф с Надоедой всякий раз гнались за ней ярдов сорок-пятьдесят, громко лая и порываясь цапнуть за заднюю ногу, пока не теряли к ней интереса или не отвлекались на какой-нибудь другой запах. Раз они увидели, как сарыч, круживший неподалеку, вдруг сложил крылья и камнем упал в гущу травы. Там заверещало какое-то мелкое животное, но, прежде чем псы подбежали, сарыч взмыл обратно в небо, и ни в клюве, ни в когтях у него не было видно добычи. Рауф проследил за тем, как птица развернулась по ветру и заскользила прочь, исчезая вдали.

– Лучше, – сказал он, – здесь спать не укладываться…

– На открытом месте точно не надо, – согласился терьер. – А то тебя цап-царап! – и не трудись открывать глаза, их тебе все равно уже выклевали…

Короткие лапы Надоеды ныли от усталости. Он улегся передохнуть на травянистой лужайке, усеянной овечьим пометом. Рауф, снедаемый любопытством, поискал следы либо останки жертвы сарыча, но так ничего и не обнаружил.

Продолжив подъем, друзья пересекли нехоженую тропинку, после которой ручей сделался совсем узким. Он то звенел на перекатах, то падал в темные заводи, по краям которых блестели листья печеночника и свисала нежная травка, тонкая, как конский волос. Склон же становился все круче, пока, миновав еще одну маленькую долину, четвероногие путешественники не оказались, сами того не ведая, на берегу Лоу-Уотера – молчаливого и уединенного озера, притаившегося в ложбине между вершинами Олд-Мэн и Брим-Фелл.

Рауф первым прошел между странными узкими скалами, очень похожими на рукотворные колонны, и внезапно отшатнулся от края обрыва, за которым открывалась безмятежная водная гладь. Тихое, безветренное озеро и его берега, редко посещаемые людьми, вероятно, ничуть не изменились за прошедшие тысячелетия, их не коснулись ни природные катаклизмы, ни вмешательство человека. Сквозь прозрачную зеленоватую воду – ярдов сто пятьдесят в ширину и всего несколько футов глубиной – просматривалось каменистое дно, кое-где прикрытое торфяными отложениями. Дальний берег представлял собой почти отвесную осыпь, образовывавшую склон Старика, который вознесся на добрых девятьсот футов и заслонял полнеба. А озеро, так внезапно распахнувшееся на пути и такое неестественно неподвижное, казалось неким существом, замершим в зловещем ожидании… подстерегавшим… В нем ощущалась какая-то холодная уверенность, как у того, кто молча ждет ничего не подозревающего беглеца и знает: вот сейчас тот обернется, вскинет глаза и поймет по бесстрастию каменного лица, что бежать или прятаться – бесполезно, ибо все, что казалось ему тайным, было ведомо этому соглядатаю с самого первого шага…

Взвыв от нахлынувшего испуга, Рауф кинулся вверх по склону в направлении скалистого Вороньего утеса. Надоеда еле нагнал его в каменистой теснине. Черный пес задыхался и злобно рычал:

– Говорил я тебе, Надоеда! Скажешь, не говорил?! Куда бы мы с тобой ни пошли, эти белые халаты…

– Рауф, да где ты их нашел? Тут нет никого!

– Видел бы ты тот бак, в котором они меня топили… он был точно такой же! Это и есть бак, только побольше! Вода не двигается! Все видно прямо до самого дна! А потом тебя поднимают и…

Подобно честному, храброму и стойкому солдату, который во время страшного боя оказывается бессилен перед паникой своего товарища, Надоеда, предприняв несколько тщетных попыток успокоить Рауфа, умолк и просто лег рядом с ним, всем телом ощущая напряжение и страх, сковавшие его друга.

– Я думаю, – наконец проговорил Рауф, – белые халаты где-то здесь засаду устроили. Как по-твоему, где они могут прятаться?

– Она не для нас налита, эта вода, – отозвался Надоеда. – Ее слишком много. Наверно, ее приготовили для другого животного, покрупнее…

Он не мог объяснить самому себе внезапное появление тихого озера, и пугающая уверенность Рауфа почти его убедила. Тем не менее маленький фокстерьер все старался придумать какое-нибудь средство от страха.

– Для какого животного? – переспросил Рауф. – Они ведь сделали его, так? Ну те люди там, внизу… Которые с грузовиками…

– Для овец. Я даже не сомневаюсь, – ответил Надоеда, надеясь про себя, что угадал. – Ну конечно, для овец. Мы от всех убежали, точно тебе говорю! Здесь это делают с другими животными – не с нами. Посмотри только на облака, на ручей! Они все бегут в одном направлении и не возвращаются, так? Вот и нам незачем возвращаться!

– И здесь оставаться тоже незачем, – буркнул Рауф, поднялся, вызвав небольшой камнепад, и поплелся к вершине холма.

Вскоре впереди открылось другое каровое озеро, большего размера, – Леверс-Уотер. Здесь человек успел побывать, воздвигнув бетонную набережную и запруду в истоке ручья, но, как ни странно, панического ужаса Рауф на сей раз не испытал. Как лиса или олень, переполошенные первыми звуками рога или запахом охотничьей стаи, вскоре собирается с духом и пускает в ход кто хитрость, кто быстроту ног, так и Рауф, смирившись с мыслью о повсеместном присутствии ненавистных белых халатов, похоже, решил теперь противостоять им всеми возможными средствами. Поглядев несколько секунд с расстояния четыре или пять сотен ярдов на озеро, он отпрянул и укрылся за большим валуном. Когда Надоеда присоединился к нему, большой пес осторожно переполз вперед, туда, где имелась возможность выглянуть из-за камней и все осмотреть, не показываясь на глаза белым халатам, если они сидели в засаде.

В этом месте псы провели около часа, высматривая и вынюхивая малейшие признаки приближения человека. Им удалось заметить только одного пешехода, который появился в миле от них, на фоне высокого склона Хай-Фелл по другую сторону озера. Человек был различим всего лишь несколько мгновений: он громко кричал и махал рукой кому-то, кто находился вне поля зрения. Тонкое «Э-ге-гей!» отчетливо донеслось через водную гладь. Потом человек двинулся дальше и пропал из виду.

– Он был не из… Ну, по крайней мере не очень похож на белые халаты, – неуверенно проговорил Рауф.

– А по мне, он здорово смахивал на человека-пахнущего-табаком, да и голос… – возразил Надоеда, играя роль адвоката дьявола. – В любом случае та, другая вода… ну, там, откуда мы только что пришли… знаешь, она не слишком напоминала то, что ты мне рассказывал про железный бак.

– Еще как напоминала! Просто она железом не пахла, а так…

– Запах, вообще-то, первейшее дело, – сказал терьер. – Чему верить, если не запаху? Я, правда, не утверждаю, что там действительно было безопасно. Если уж на то пошло, грузовики злобой не пахнут. Ни крови, ни зловония из пасти. И тем не менее они приходят и убивают…

Он не договорил и умолк. Рауф ничего не ответил, и через некоторое время Надоеда вновь подал голос:

– И все-таки, что с нами теперь будет? Как мы будем жить? Они куда-то подевали весь обычный мир. Здесь совсем есть нечего! Хотим мы того или нет, нам придется вернуться…

Рауф опять долго не отвечал.

– Тут есть что-то, – проговорил он наконец. – Запах вспомнить пытаюсь… топ-топ-топ, лапки семенят… и усики такие маленькие…

Сильный порыв ветра ударился о валун, промчался по склону и сморщил озерную гладь, вдребезги разбив отражения облаков. Острая рябь побежала в сторону запруды, словно подгоняемая незримым течением.

– Мышка, – сказал Рауф. – Ко мне в вольер один раз забрела мышка. Мы с ней поболтали…

– На полу остаются крошки корма. Сделай себе острые зубки из осколков костей, подбери хвост – и вперед… Чем не житье? Даже блохи и те стараются жить лучше. Мне мамка рассказывала… Наверно, той блохе, что поселилась у меня в голове, неплохо живется. Они такие, в любую щелку пролезут…

– Мышка сказала, что люди никогда ничего с ней не делали. Не то что с нами…

– Ну, значит, и не кормили.

– Не кормили. Она сама себе пропитание искала. Поэтому и ко мне забрела. У меня еда была. Но мышка – она… как сказать… жила помимо людей. Ничего общего с ними не имела. Обходилась как-то. Просто брала, что могла, с того и жила.

– Да, но ведь белые халаты ее бы пришибли, если б застукали, разве не так? А то я не помню, как человек-пахнущий-табаком гонялся за одной и все норовил сапогом затоптать…

– Ага, точно! – сказал Рауф. – И что сделала та мышка?

– Удрала через сливной желоб в полу.

– Ага. – Рауф проследил взглядом за сарычем, появившимся в небе прямо над ними.

Несколько мгновений птица парила, покачиваясь в воздушных потоках, потом легко заскользила прочь.

– Белые халаты непременно убили бы ту мышь, если бы только сумели, – сказал Рауф убежденно. – Но она из всех сил старалась им не попадаться. Так вот и жила. Она сама мне рассказывала. Днем спала в норке, а ночью выходила и…

– И плясала на хвосте, чтобы не оттоптать лапки. Подобрала бумажный мешочек и носила его, чтобы под дождем не промокнуть…

Рауф собрался огрызнуться, а то и цапнуть терьера, но Надоеда мигом вскочил и отбежал на безопасное расстояние, лавируя между камнями. Рауф хотел было погнаться за ним, но вдруг заметил, что фокстерьер замер, и остался на месте.

– Что там?

Надоеда не ответил. Тогда Рауф подошел к нему и тоже стал смотреть.

Там, вдали, на противоположном краю долины вновь появился человек. Как раз когда они смогли расслышать его громкие возгласы, на склоне замелькали серые шубки двух овец, быстро бежавших откуда-то сверху. Позади них сновала между кустами вереска черная с белым собака. Беглые псы хорошо видели, как она описала широкий полукруг и стала спускаться к овцам, отчего те поменяли направление и устремились вниз по склону. Тем временем быстро шагавший мужчина достиг берега озера. Вот он вновь прокричал что-то – и собака тотчас остановилась, легла и замерла неподвижно. Вскоре показалась другая собака – она гнала третью овцу, направляя ее к первым двум.

Надоеда вскочил на лапы, повизгивая от восторга:

– Рауф! Смотри, Рауф! Смотри хорошенько! Это хозяин, Рауф! Настоящий собачий хозяин! Вот мы и попали домой, Рауф, и с нами ничего не случилось, и я был прав, Рауф, а ты ошибался! Надоеда – хороший пес! Дайте мне кусочек синего неба, чтобы я мог его поглодать! Бросьте мне фонарный столб вместо палочки, и я принесу его домой! Идем, Рауф, идем скорее!

– Куда? Зачем? Погоди, Надоеда!

– Мы побежим туда и станем делать то, что они делают, неужели не ясно? А потом этот человек возьмет нас к себе домой! Как же нам повезло! Идем скорее!

И Надоеда помчался вниз со всей скоростью, на которую были способны его короткие лапы. Он обдирал подушечки об острые камни, спотыкался на торфяных буграх, грудью раздвигал густой вереск… Рауф какое-то время оставался на месте. Но когда фокстерьер одолел порядочное расстояние и продолжал все так же упорно и уверенно бежать вперед, Рауф все-таки покинул свое укрытие и двинулся следом.

Он нагнал Надоеду, когда тот с плеском переправлялся через ручей Коув-Бек, сбегавший по крутым скалам с северо-западной стороны озера.

– Надоеда, да погоди же! Я не понял ничего, объясни!

– На самом деле, – сказал фокстерьер, – я тоже не совсем понимаю. Но мой хозяин часто бросал мне палочки, и тут что-то похожее. Когда идешь на прогулку с хозяином, ему нравится, чтобы ты бегал взад-вперед и что-то для него делал. У этого человека, должно быть, овцы вместо палочек, только и всего.

В этот момент овца, которую друзья прежде не видели, вскочила неподалеку от них и затрусила прочь. Надоеда тотчас устремился в погоню. Он громко лаял, и Рауф последовал его примеру. Овца поскакала характерным галопом, делая неровные скачки и бросаясь из стороны в сторону, так что на кустах дрока оставались пряди нестриженой шерсти. Привлеченный ее грубоватым, теплым запахом, смешанным с запахом жидкости для мойки овец, Надоеда все больше проникался азартом погони. Вместе с Рауфом они выгнали из зарослей еще одну овцу, и большому псу, бежавшему теперь рядом с другом, передалось волнение настоящей охоты.

– Р-рауф! Гр-р-р-рауф! – эхом отдавался по склонам его восторженный лай. – Мы им покажем, мы всем им покажем! Рауф-рауф-рауф!

Обе овцы вдруг развернулись и кинулись туда, откуда только что прибежали. Стуча ловкими узкими копытцами, они промчались мимо собак. Надоеда не отставал – его зубы щелкали возле самых овечьих хвостов. Краем глаза он заметил человека внизу – на этом же берегу озера, под отвесным обрывом. Сдвинув шляпу со лба, человек размахивал длинным посохом и что-то кричал, без сомнения подбадривая своих новых помощников. Сделав еще одно усилие, Надоеда цапнул-таки отставшую овцу за ногу прямо над скакательным суставом и успел ощутить вкус крови, но тут овца лягнула его копытом, угодив прямо в морду. Надоеда ошеломленно остановился, сел и тяжело задышал, высунув язык.

– Эй! Какого рожна вы тут делаете? В игрушки играетесь? Или вконец спятили оба?

Фокстерьер поднял голову. Прямо над ним на торфяной насыпи стояла одна из черно-белых овчарок. Ее глаза горели яростью и недоумением, и от нее исходил запах, полный невообразимого гнева.

Надоеда ответил, чувствуя себя совершенно сбитым с толку:

– Не сердись, пожалуйста, мы ничего такого… мы ничего плохого не хотели… Нам, понимаешь, нужен хозяин. Мы пока бродячие… вот и решили присоединиться…

Рауф подошел к нему и молча выжидал, что будет дальше.

– Нет, вы точно с ума спрыгнули, – сказала черно-белая. – Это ж надо, гонять овец вверх-вниз по склону, гавкая и кусаясь! Вы вообще с какой фермы, ребята? Хозяин ваш где? Ты, чучело, нашу овечку покусал, у нее кровь идет! Да я за это тебя…

Ошеломленная овчарка от возмущения просто не находила слов. Она источала такой гнев, что Надоеда напрочь потерял способность соображать – точно от близкого раската грома или запаха суки в пору течки. Азарт погони, уверенность в дружелюбии человека у озера, надежда обрести дом – все исчезло, когда он оказался (столь же внезапно, как давеча Рауф перед озером Лоу-Уотер) перед недоумевающей и негодующей овчаркой. Разговорам и спорам больше не было места. Все происходило точно в дурном сне. Что бы они с Рауфом, действуя из самых лучших побуждений, ни натворили, это, судя по всему, было много хуже, чем наблевать на ковер или цапнуть ребенка. Весь мир положительно ополчился на двоих беглецов, и разгневанная овчарка была всего лишь его острым оружием.

Надоеда лег и лежал неподвижно, позволив черно-белой собаке подойти и обнюхать себя.

– Простите, – покаянно сказал он. – Видите ли… мы правда не хотели… мы не…

– А ну отвяжись! – свирепо зарычал Рауф, обращаясь к овчарке. – Не тронь его, говорю! Не у себя во дворе!

– Не у себя, говоришь? А чьи же это тогда, спрашивается, холмы? Слышь, Лентяй! – обернулся он к подбежавшему товарищу. – Этот чудак говорит, что тут место не наше!

– Во оборзел! – ощетинился Лентяй. Надоеде он показался настоящим задирой, вечно искавшим случая подраться. – Они-то тут что забыли?

– Полегче на поворотах, приятель! – Рауф поднялся, показывая клыки. Из всех четверых он был самым крупным. – Вы-то что тут делаете, если уж на то пошло?

– Овец сгоняем, дурья твоя башка! Они разбегаются, а мы их отыскиваем и собираем! И тут вдруг откуда-то приносит двоих идиотов, которые сводят на нет добрый час нашей работы…

– А-а-а, это, видать, туристы безмозглые виноваты, – сообразил первый пес. – Ты! Который с нашлепкой на башке! Где, спрашиваю, твой хозяин? На вершине холма? Вы с этим черным балбесом, небось, погулять удрали без разрешения?

– У нас нету хозяина, – смиренно ответил фокстерьер. – Мы хотели познакомиться с вашим. Мы ничего плохого…

– Он вас для начала свинцом нашпигует, – сказал Лентяй и быстрым движением схватил мотылька, взвившегося из травы. – Это я вам обещаю!

– У него ружья нет, – заметил Надоеда.

– Представь себе, есть, – ответил первый пес. – Если будешь тут околачиваться, скоро сам убедишься. Помнишь, Лентяй, как прошлым летом хозяин застрелил негодную шавку, гонявшуюся за овцами?

– Точно, было дело… – Лентяй хотел было предаться приятным воспоминаниям, но тут снизу, из-под обрыва, донеслись вопли потерявшего терпение пастуха:

– Дон, лежать! Дон, лежать! Лентяй, ко мне! Лентяй, ко мне! Ко мне!..

– Просто катитесь подальше отсюда, вот и все, – сказал второй пес. – Подальше и побыстрей!

И он умчался исполнять дальнейшие приказания пастуха. Первый пес, Дон, напряженно замер в траве, вывалив наружу язык и вытянув передние лапы. Ни Надоеду, ни Рауфа он больше не удостаивал ни малейшим вниманием.

– Дон, вперед! Дон, вперед! – внезапно долетело снизу, и пес, мгновенно вскочив, гавкнул и черно-белой стрелой унесся по склону, чтобы, забежав сверху, развернуть в нужном направлении двух овец, которых гнал Лентяй.

Надоеда и Рауф переглянулись.

– Ты впредь смотри повнимательнее, – с горечью проговорил Рауф. – А то будет дело…

– Не смешно! – Фокстерьер выглядел очень расстроенным. – Нет, я правда не понимаю. Мы же делали то же самое, что и они…

– Они просто не захотели, чтобы мы были у их человека. Приревновали, так это называется.

– Может быть, – понуро согласился Надоеда. – Помню одного кота, который любил прятаться за дверью. Пш-ш, пш-ш, царап-царап – и деру. Вот и они… Хотя нет, они… глянь, облака в небе, а на дереве листья, и можно полаять, когда ключ поворачивается в двери… И они точно были у себя дома, правда ведь? Носом чую… И ни один белый халат их пальцем не тронет. Вот… Ну а нам-то с тобой, Рауф, что делать, а?

– Для начала – валить подальше отсюда, – сказал большой пес. – А то вернутся еще, и тогда нам несдобровать… Мать моя сука, смотри – человек идет!

И правда, человек с посохом обошел скалистый обрыв и молча, торопливо шагал прямо к ним. Уже можно было рассмотреть зубы у него во рту, уловить мясной запах его пота и дух от пропахших хлевом ботинок. Псы невольно попятились, забираясь выше по склону, но тут человек повернулся и пропал из виду. Должно быть, его вполне удовлетворило зрелище их поспешного бегства; оставлять на попечение овчарок с таким трудом собранное стадо ради каких-то двух бродячих псов – еще не хватало!

Время шло. Надоеда и Рауф забирались все выше в холмы. Ветер стих окончательно, а вершины вдали затянуло невесть откуда взявшимся туманом. Все вокруг словно отражало их одиночество и растерянность. Теперь они просто брели без какой-либо определенной цели – молча, все вверх и вперед, понятия не имея куда и зачем… Псы плелись бок о бок, повесив головы и хвосты, и даже не обращали внимания, когда какой-нибудь зверек – кролик или крыса, – вспугнутый их приближением, удирал во мглу.

Постепенно трава сделалась реже, а потом и вовсе исчезла. Они оказались на бесплодном каменистом пространстве, где царствовали голые осыпи и высокие скалы. Туман вился клубами и становился все плотнее, по мере того как они поднимались. Пахло сыростью, мокрыми лишайниками на валунах, издохшей где-то овцой… и – совсем слабо – соленой морской водой. Сами того не зная, наши герои поднимались на Леверс-Хауз – почти отвесную перемычку между Брим-Феллом и Свиррэлом высотой две тысячи триста футов. Это было дикое, угрюмое и безжизненное место, как, впрочем, многие места в Озерном Крае. Между тем дело шло к ночи, а нигде поблизости по-прежнему не было ни еды, ни гостеприимного крова…

Брим-Фелл и Леверс-Хауз

– Я себя чувствую точно яблоня осенью, – вдруг сказал Надоеда. – Яблоки червивые с веток валятся… А потом, знаешь, и листья опадают. Так что чем скорее ты меня бросишь, тем легче тебе будет…

– Я тебя не брошу.

– Я сегодня много чего пробовал, и все мимо. Это совсем не тот мир, где я жил, пока меня не продали белым халатам. Все изменилось… Я даже думаю – может, это я сам его изменил? Может, я ненормальный даже тогда, когда сам этого не чувствую? Но откуда взялся весь этот дым? Уж точно не из моей головы.

– Это не дым. Нигде ничего не горит. Принюхайся! А белые халаты – сами они сумасшедшие, вот что. Для этого они тебя и порезали. Чтобы ты спятил, как они.

Туман, сквозь который они пробирались, был очень плотным, а склон – очень крутым. Лужицы воды, собравшиеся на скалах, уже покрывал хрупкий ледок. Надоеда чувствовал, как под его лапами лопаются и исчезают тончайшие льдинки.

– Есть хочешь? – спросил он приятеля.

– Лапы себе отгрызть готов, – проворчал Рауф. – В это время нас уже покормили бы, так?

– Ну да. Если бы сегодня ты опять выжил в железной воде. Ты, помнится, говорил, что они собирались в конце концов тебя утопить…

Круча неожиданно кончилась. Здесь, на высоте, ощущался даже легкий ветерок. Туман заструился и потек мимо псов, создавая иллюзию движения, даже когда они стояли на месте. Вымокшие, усталые и отчаянно продрогшие, они улеглись наземь, понятия не имея, как быть дальше.

– Теперь мы даже не нашли бы дороги назад к белым халатам, – сказал Рауф погодя. – Ну, если бы захотели вернуться…

– С какой это стати?

– Человек-пахнущий-табаком наши порции небось приносил. А люди, которых мы сегодня видели, кормят только свои грузовики и своих собак… или других животных, которым причиняют боль… Таких, как мы. Если тебе не собираются причинять боль, тебя, стало быть, и кормить не станут!

– Так ты что, хотел бы вернуться?

– Не знаю. Без еды нам так и так не прожить. Слушай, а зачем мы сюда вообще забрались? Тут, по-моему, никто не бывал с тех самых пор, как люди сделали это место… не знаю уж когда…

– Его создали те люди с грузовиками. И сюда никто не решается забираться, потому что все боятся с голоду помереть. Даже ихний человек-пахнущий-табаком, который разносит еду. Когда он хочет спуститься, то прыгает прямо вниз, в воду, чтобы сапоги не запачкать. Понимаешь, он превратился в ветер. И своих животных он носит подвешенными к поясу. Он весь одет в красные листья, а кормит их червяками. Он раскуривает свою трубку от молнии, а шапка у него из кошачьего меха…

– Если он явится сюда, – сказал Рауф, – я буду с ним драться. Я его пор-р-рву…

– Он сюда не придет. Он заблудился в саду и вышиб мне мозги, пока искал выход.

Наступила ночь, очень тихая и темная. Только дикая утка пролетела над их головами, и хлопанье ее крыльев замерло где-то вдалеке. Сонный жук свалился с камня и остался лежать на спине, не в силах перевернуться и уползти. Никаких других звуков, выдававших чье-либо присутствие, не было слышно.

Прошло довольно много времени, когда Рауф поднялся и, вытянув морду, стал так напряженно всматриваться куда-то в даль, что Надоеда невольно повернул голову в ту же сторону, гадая, какого нового врага послала им судьба. Однако ничего не было видно, и фокстерьер хотел уже окликнуть Рауфа, но тот вдруг, не оборачиваясь, пролаял во тьму, словно обращаясь к кому-то:

– Я знаю, что я трус и беглец! Я пес, который не смог делать то, чего хотели от него люди! Но я не собираюсь просто лежать здесь и подыхать! Помогите нам! Помогите!..

Потом он быстро повернулся и ткнулся носом фокстерьеру под брюхо.

– Мы пробовали делать по-твоему, Надоеда. Давай теперь попробуем по-моему! Та мышка была не единственной, кто научился обходиться без людей. Мы сможем измениться, если захотим! Сможем одичать! Понимаешь?! Стать дикими зверями. – Вновь вскинув голову, он провыл в невидимое, затянутое сырой мглой небо: – Будь прокляты люди! Все люди! Измениться! Мы должны измениться!..

Кругом по-прежнему царила тишина и не ощущалось никакого движения, но терьер внезапно уловил приближение густого, воистину дикого запаха. Запах этот показался ему очень древним. Он восходил как будто из недр земли под лапами пса – жуткий, кровавый, запах, полный первозданной свирепости, от которого веяло короткой жизнью и быстрой кончиной слабейшего, разорванного на куски торжествующим врагом или собственной стаей, не ведающей жалости и пощады.

От этого запаха, проникшего в самую сердцевину его существа, голова у Надоеды пошла кругом, он вскочил, нетвердо держась на лапах, и кинулся прочь по холодным камням, не разбирая дороги. Рауф стоял неподвижно, чего-то ожидая, и, казалось, даже не заметил бегства приятеля. Вскоре фокстерьер остановился, вернулся, робко поджав хвост, и обнюхал косматую черную шубу Рауфа словно впервые.

– Рауф?..

– Сова и крыса, землеройка и ворона, – хрипло бормотал большой пес. – Только старше и злее…

– Разве ты сова, Рауф? Или крыса? Я что-то в толк не возьму…

Рауф опустил морду к земле.

– Очень давно, – проговорил он. – Лютый отец, а мать и того свирепее. Куда злее людей. Убивай, или будешь убит…

– Рауф…

– Волк и ворона. Овцы с ягнятами, запертые в овчарне. Разметать овчарню, набить брюхо. Челюсти крушат, клыки рвут… – И он зарычал, царапая землю когтями. – Как совы, только злее. Как крысы, только хитрее…

Оскалившись, он улыбнулся Надоеде. Из пасти у него капала густая, пенистая, остро пахнущая слюна. Терьер прижимался брюхом к земле в знак полного подчинения – и ощущал, как в нем самом пробуждается древняя, неукротимая, вроде бы давно утраченная, но оказавшаяся неистребимой сила, хитрая и беспощадная, гонимая голодом и живущая лишь для того, чтобы вынюхивать, преследовать, убивать, пожирать. Надоеда нырнул навстречу этой силе, заливаясь слюной и мочой в экстазе радостного повиновения, и она захватила его целиком, так что он тоже принялся кусать и царапать каменистую землю. Туман превратился в дурманящие испарения, которые в действительности исходили из его покалеченной головы. Надоеда сам чувствовал себя существом, которое соткано из тумана, высшей мудростью предназначенного укрывать охотника от намеченной жертвы. Туман окутывал долины между холмов, где совсем недавно люди прятались в мазанках и пещерах, пытаясь оградить себя от острых зубов хищных четвероногих недругов, кравшихся во мраке, – недругов, которых они не могли увидеть, покуда те не бросались из темноты на их скот и на них самих.

– Еда, Рауф! Еда, Рауф! Убьем ее! Убьем! Убьем!

– Да. Пойдем и убьем, – сквозь зубы ответил громадный черный вожак.

– Людей? Людей?

– Людей или их животных.

– Куда мы отправимся, Рауф? Куда?

– Туда, куда ведет меня запах…

Поспешая за Рауфом, Надоеда сперва чуял только пустоту высокого перевала и мокрую траву, словно бы сплошь укутанную бисерным покрывалом… Глаза и уши тоже ни о чем ему не рассказывали, да и нос бессилен был определить внятное направление. Запахи листьев, соли, дождя, вереска, папоротника, камней наплывали одновременно отовсюду и ниоткуда, и все их перекрывал запах клубящегося тумана. Возможно, внизу журчал ручей, но ватный туман поглощал его голос. Возможно, вверху продолжали гореть звезды, но их свет не достигал земли. Тьма, окружавшая собак, не была простой темнотой. Скорее их окутывала непроглядная пустота. Надоеда смутно понимал, что Рауф вызвал на помощь силу, принадлежавшую им по древнему праву и в то же время внушавшую ужас как людям, так и зверью, – ибо эта сила дышала первобытной жестокостью, не ведавшей моральных запретов. В обмен на призрачный шанс случайного выживания ты связывал себя единственным в мире законом – убивай, не то сам будешь убит! Надоеда вдруг понял, каким образом получалось так, что, хотя они с Рауфом продвигались вперед, камни, редкая трава и скалы вокруг ничуть не менялись, и почему он не мог уловить направление ветра, отличить дождь от тумана и глухую тьму от звездного света. Ибо они двигались сквозь время – двигались туда, где собаки и люди знали друг для друга одно слово: «враг»! Враг, которого надо обороть, перехитрить и убить! Острые сполохи боли вспыхивали и гасли у Надоеды в голове. Влажный воздух не проникал в легкие. Фокстерьер озирался кругом – и с ужасом видел, что они с Рауфом уже не одни. Бок о бок с ними сквозь туман бежали другие животные. Призрачные твари с настороженными ушами, болтающимися языками, пушистыми султанами хвостов – молчаливые, хищно-внимательные, знающие, что смогут заполучить только то, что удастся схватить, разорвать, отстоять в драке и затем проглотить.

– Рауф!.. – прошептал фокстерьер. – Кто это? Куда мы попали?..

Большой пес, не отвечая, вдруг прыгнул вперед. Мелькнув между двумя валунами, он помчался вниз, туда, где скалы прикрывали каменистую площадку. Надоеда услышал его рык. И еще – судорожное биение тяжелого тела. Терьер прыгнул в расщелину, и в этот момент Рауф отпрянул и сшиб Надоеду. Рядом простучали копыта, загремели осыпающиеся камни, и овца исчезла во тьме. Рауф поднялся и выплюнул клок шерсти. У него шла кровь.

– Шустрая слишком, – пробормотал он недовольно. – Не ожидал. Не удалось за глотку схватить.

– Ты хотел убить? Это… это… это здесь они убивают?

– И едят, – сказал Рауф. – А если не убьют, то голодают. Пошли.

Он снова начал принюхиваться, взял след и нашел добычу. И снова та увернулась от разящего прыжка, и черный пес кинулся в погоню по головокружительной круче. Надоеда скоро потерял его из виду и побрел наугад, хромая и взлаивая, пока почти случайно не наткнулся на Рауфа: тот лежал в расщелине, зализывая окровавленную переднюю лапу.

– Не бросай меня, Рауф! Это место пугает меня! Если я потеряюсь здесь и останусь один… совсем один…

– Очень уж они проворные, – сказал Рауф. – И сильные. И еще они очень хорошо знают эти холмы…

– Те собаки… Ну, которых мы встретили сегодня под вечер, – робко начал терьер.

– Чтоб им провалиться!

– Да, ты прав, но… погоди… сейчас мысль откопаю… Ага! Вот! Если одна собака гонится за овцой, та от нее убегает куда захочет. А те псы разделялись… я видел… они заходили с разных сторон, и так им удавалось гнать овец к своему человеку. Он их окликал и подсказывал, и так они выполняли то, что он хотел.

Надоеда не знал, понял ли его Рауф, и просто ждал в темноте, тихо тыкаясь носом в мокрую, всклокоченную шерсть приятеля. Наконец тот отозвался:

– Ну и?..

– С разных сторон, – повторил Надоеда. – Две собаки с разных сторон. Одна гонит, вторая ждет. Знаешь, я как-то ловил на улице кошку… Она было удрала, завернула за угол – а там как раз другая собака!

– И что?

Рауф в мрачном нетерпении скреб лапами камни. Надоеда смутился, чувствуя, что теряет нить:

– Кошка… да… Она уплыла по сточной канаве, а меня сдуло ветром вместе с осенними листьями. Та вторая собака несла в зубах хозяйскую ногу… а потом появился грузовик… Ох, моя голова!..

Когда Надоеда пришел в себя, кругом была все та же темная пустота, а Рауф заботливо вылизывал ему морду.

– Только не кусай меня, Рауф! Я видел овцу! Она была как кошка! Она свернула за угол, а там ее поджидал ты!

– Я понял, – сказал Рауф. – Пошли.

Они вновь пустились на поиски, сперва карабкаясь по склону, а потом, когда увидели свежий овечий помет, – по узкой тропинке, где им удавалось идти только гуськом.

– Их там две, – вдруг сказал Рауф. – Прямо перед нами, недалеко. – Он вновь понюхал воздух и молча сошел с тропы. – Я буду ждать вон за той скалой.

Дальнейшие разговоры были излишни. Надоеда знал, что им следует делать, и понимал, что Рауф тоже это знает. Ибо Рауф тоже увидел кошку, завернувшую за угол. Увидел, потому что они больше не были разными существами. В самой их природе, как оказалось, было заложено умение сливаться и расходиться, как сливаются и расходятся гонимые ветром облака, как перемешиваются и разбегаются по руслам вóды ручьев, повинуясь земной тяге. Им было свойственно то же чувство, которое заставляет сотенную голубиную стаю разом поворачивать в полете, а пчелиный рой – сообща нападать на противника, приходя в ярость от запаха, принесенного ветром. Утратив самость, Надоеда и Рауф стали единым существом, способным находиться в двух местах одновременно, и теперь это существо собиралось добыть себе пищу. Сейчас оно таилось за скалой, готовясь к прыжку, – и оно же тихонько пробиралось в траве, поднимаясь все выше, чтобы обойти овец на тропе и подкрасться к ним сзади.

И вот она, тропа, вот он – крепкий, сладкий запах овечьего дыхания и шерсти, вот они, округлые тени в тумане…

Надоеда взорвался яростным лаем и устремился вперед. Обе овцы тотчас повернулись и кинулись наутек. Одна из них заблеяла и рванула напролом по круче. Вторая осталась на тропе. Преследуя ее, терьер неведомо как – носом? ушами? – уловил предупреждение сопровождавших его призрачных охотников: «Первая овца убежала вниз по склону холма, потому что ты бросился на них слишком внезапно и перепугал до смерти. Не спеши! Пусть эта вторая бежит спокойной трусцой и никуда не уходит с тропы».

Надоеда остановился и зарычал, потом отрывисто залаял. Он слышал, как цокают удаляющиеся копытца. Вот плеснула неглубокая лужа, покатились камешки… А потом из-за валуна выпрыгнул Рауф и погрузил клыки прямо в горло добычи. Терьеру почудилось, будто тяжелое тело снесло с ног его самого. Кто-то кого-то тащил, волок, валял по камням; кто-то бился, извивался, брыкался… Фокстерьер бежал сквозь тьму, ориентируясь на звук. Там, впереди, была кровь. Горячая, дымящаяся кровь. Горячее, перемежающееся глухим рыком дыхание. Тяжелая поступь нетвердых, слабеющих ног. Кровь, впитывающаяся в шерсть. Задушенный хрип где-то там, впереди…

Где?

Ага! Вот они!

Рауф был внизу, где пахло кровью, пометом и ужасом овцы, бившейся в предсмертной агонии. Надоеда укусил ее в голову, успев заметить судорожно разведенные челюсти и выпученные глаза. Потом он увидел край раны на ее горле, запустил туда зубы и рванул что есть силы. Из овечьей шеи внезапно ударил густой фонтан крови, заливший ему всю морду. Клок шерсти вперемешку с кожей и мясом остался у него в зубах – терьер завалился назад, вскочил и вновь сделал захват. На этот раз он ощутил замирающее биение пульса, и вот добыча затихла. Рауф уже вылезал из-под овцы – огромная глыба окровавленного черного меха. Надоеда облизнулся и почувствовал на языке смесь овечьей и собачьей крови. На левом боку Рауфа виднелась большая царапина, на его передней лапе красовалась рваная рана. Черный пес мощно толкнул терьера своим телом.

– Рви! – сказал он и повторил: – Рви!

Они сообща разодрали брюхо овцы и выволокли дымящиеся внутренности. Потом обглодали ребра. Слегка подрались из-за печенки. Сжевали теплое, влажное сердце. Рауф вцепился в заднюю ногу, отгрыз ее от туши, одолев сухожилия со шкурой и вывернув шар сустава, и улегся смаковать окровавленную кость.

В этой ночи, где других снедал страх, псов неожиданно наполнило чудесное тепло, а с ним пришла и уверенность. Надоеда принялся бегать от скалы к скале, оставляя повсюду свои метки:

– Пусть знают, кто здесь на самом деле хозяин!

Рауф, свернувшийся на окровавленных камнях, точно в уютной корзинке, сонно приоткрыл один глаз:

– Знают? Кто?

– Если здесь еще раз появятся те овчарки, Рауф, мы их на части порвем, правда ведь? Разгрызем, как печенье! Эй, что тут за крошки? А это крошки собак! Собак, которые оказались слишком беззаботны! Слышишь, Рауф, я не знаю забот! Вот! Вот! Полный живот!

Деяние, которое они совершили, было преступным. И приводило в сумасшедший восторг. Перед ними распахивалась дикая жизнь, полная ярости, крови, опасностей, невероятных случайностей, мерзости и бесчестья, отчаянного мужества и лицемерия… Это что, лопатка овцы, отдавшей концы? Шерсть по скалам, измазанным калом. Учись, Рауф, в папоротниках алых, встанем брат за брата, нет нам возврата… Убийцам овец приходит скорый конец, подольше жить чтобы, смотри в оба. Облака в луже, а у фермеров ружья. Чуть какой запах – уноси лапы! Если все тихо – не проспи лиха! Окровавил морду – и глядишь гордо? Пропадешь сдуру, береги шкуру!

Что до Рауфа, он еще не успел в полной мере ощутить себя диким зверем, но ему было ясно, что они с Надоедой претерпели очень важную перемену. На душе у него сделалось неспокойно, он поднялся и принялся расхаживать, трогая носом землю, вслушиваясь, вскидывая голову и нюхая воздух.

Туман в Озерном Крае имеет свои повадки. В самый ясный вечер он может затянуть все вокруг с быстротой стаи грачей, опускающейся наземь из поднебесья. Гуляющему по холмам едва хватит времени, чтобы торопливо выхватить компас, освободить иглу и дождаться, пока она укажет на север. И все, и заклубилась ледяными прядями белая мгла, и уже кажется, что каменные пирамиды, выложенные для ориентировки, начинают водить хоровод, а жерла ущелий готовы оборваться в безвоздушную пустоту. А потом туман так же стремительно рвется и расползается, словно поспешно вскрываемый конверт, полный дурных известий.

Сперва Надоеда увидел звезды. В зените стоял яркий Денеб, а издали подмигивал угрюмый Арктур. Небесные огни то возникали, то снова скрывались в тумане. Чуть погодя неслышно дохнул ветер, пахнувший водорослями и солеными брызгами на песке, – и белое звуконепроницаемое одеяло унеслось неведомо куда. Все изменилось настолько внезапно, что Рауф инстинктивно спрятался под скалу, словно опасаясь показываться при ярком свете луны на том месте, где они совершили убийство.

Как выяснилось, они находились чуть ниже верхней границы седловины Леверс-Хауз. Здесь проходил водораздел, причем по обе стороны разверзались такие высокие и крутые обрывы, что свободно пасшиеся овцы исключительно редко перебирались из одной долины в другую. За лето таких набиралась сущая горстка, не больше полудюжины. Когда овец сгоняли всех вместе, беглянок обычно определяли по отметкам на ушах и передавали хозяевам на сходке пастухов возле Уолна-Скара.

В тумане собаки миновали водораздел и находились теперь на стороне Даннердейла. Южнее нависал мрачный восточный склон Доу-Крэга – изборожденная трещинами стена, погубившая немало опытных скалолазов, в том числе одного, тренировавшегося в Кашмире. К северо-западу вздымалась плоская вершина Серого Монаха, а прямо внизу лежала горная долина, которую пастухи Ситуэйта именовали попросту Бездорожьем. И все ручьи здесь бежали в каровое озеро, называвшееся Ситуэйт-Тарн.

Ветерок ерошил поверхность озера, пуская по нему неровные осколки лунных бликов. Маленькие волны бежали от заболоченного устья большого ручья к глубокой воде у выпуклого изгиба запруды. С расстояния мили ночной пейзаж казался безмятежным даже подозрительному Рауфу, хотя на самом деле там могли таиться и жадная Харибда, и обманчиво замершие Симплегады[28]…и жадная Харибда, и обманчиво замершие Симплегады. – Харибда – обычно упоминаемое в паре со Сциллой чудовище из греческих мифов, персонификация опасного водоворота; Симплегады – движущиеся скалы из греческих мифов, способные раздавить корабль, доверчиво вошедший в пролив.. На целую милю вокруг, от края до края долины, не было заметно никакого движения, только прыгали с камня на камень пенистые ручьи – и тем не менее псы, глядевшие с каменной площадки, где пролилась кровь их добычи, внимали неясному предупреждению все той же древней, дикой, опасной силы. Обоим казалось, что они выбрались из укромного логова на слишком открытое и ненадежное место, где их могли увидеть чужие, недружественные глаза.

Воодушевление Надоеды вспыхнуло и потухло, словно отгоревшая спичка. Он задумчиво скреб когтями заклеенную пластырем голову, разглядывая пустынное дно долины.

– Мы тут как птички на лужайке, Рауф, – сказал он. – Как мухи на окошке. Сейчас луна спустится вниз и прогонит нас обоих.

Рауф задумался над его словами:

– Ну да, может появиться человек. Откуда нам знать? Ведь те, другие овцы, которых мы видели днем, принадлежали человеку. Значит, и эта была чьей-то. И у человека, который появится, может оказаться ружье, как говорили те овчарки.

– Это их хозяин придет?

– Или другой, какая разница. Короче, надо отсюда уходить.

– Но куда?

– Не знаю, Надоеда. Они, я смотрю, свои баки с водой всюду понаставили. Вон там, внизу, еще один поджидает…

– Погоди, Рауф, ты ведь помнишь, что белые халаты никогда не появляются ночью! У нас уйма времени, чтобы найти себе убежище. Мы уйдем туда от солнца, мы запрыгнем сквозь оконце, человек ружье несет, только он нас не найдет…

Рауф вздохнул, выпустив облачко пара:

– Убежище? Может, они прямо сейчас на нас смотрят…

– Это каким образом?

– Ну, может, у них есть такая штука, через которую далекие вещи кажутся ближе? Вдруг они засели во-он там и нас разглядывают?

– Да ладно тебе, Рауф, что ты несешь! Они правда много чего умеют, они могут исчезать, выдыхать огонь, создавать свет и всякую всячину, но это уже чересчур!.. У тебя воображение слишком разыгралось!

Черный пес широко зевнул и облизал брылы. Надоеда увидел, что в зубах приятеля застряли клочки мяса и овечьих сухожилий.

– Ну хорошо, – сказал Рауф. – Пошли вниз, ведь все равно разницы нет. Если только у меня получится…

– Что значит – если получится?

– Да я так избит, что все кости трещат. Я висел, вцепившись зубами, а эта тварь меня молотила обо что ни попадя. Не веришь, в следующий раз сам попробуй… Я, конечно, пойду, только медленно!

Так они и двинулись вниз по склону. Рауф то и дело оступался, ковыляя на трех лапах. Надоеда, который в одиночку спускался бы в два раза быстрее, беспокойно сновал туда-сюда, то суя нос под камни, то оглядывая пустынную долину. Шум далеких ручьев затихал и вновь возвращался, эхо дробило его, и даже далекое, отлого вздымавшееся плечо Серого Монаха словно колебалось в воздушных потоках. «А может, – думал Надоеда, – это у меня кружится голова, потому что я засмотрелся в освещенную луной тьму».

Когда под лапами зачавкал сырой мох долины, иллюзия улетучилась. Земля здесь была торфянистая, пропитанная водой. Надоеда все убеждал Рауфа идти быстрее, хотя никакой ясной цели впереди не просматривалось. Дальше озера вообще ничего не было видно. Даже вершины отсюда выглядели не так, как с водораздела, – этакими бесформенными горбами на фоне лунного неба.

Рауф остановился полакать водички из лужи, потом улегся, подмяв тростники.

– Хватит с меня, – сказал он. – Ты иди, Надоеда, если охота. А я отсюда никуда не двинусь, по крайней мере до завтра.

– Но если ты уснешь прямо здесь, Рауф… на открытом месте…

– А где лучше? По мне всюду одинаково. Или мы что, куда-то спешим? Мне надо передохнуть, Надоеда. Лапа болит.

– Нас поймают, тра-ля-ля, скажут – крали со стола…

– Надоеда, отстань!

Рауф ощерился. Терьер уловил запах боли, усталости и раздражения и проворно отбежал прочь, устремившись в заросли тростника. Ему вдруг показалось, что бросить Рауфа было бы самым разумным и правильным. Надоеда все равно не мог ничем ему помочь. Он не то чтобы устал, ему просто не приходило в голову, что еще можно придумать. Зато он начал осознавать всю глубину собственного неведения – оно было словно болото, а безумие, владевшее терьером, казалось стоячей водой в его голове. И Надоеда ничего не знал об этой искусственной, созданной человеческими руками дикой стране. Что может здесь появиться? В какой момент? И откуда? Что таится за границей его восприятия? Впрочем, даже если бы он мог видеть в этой тьме, все равно оставалось бы неясным, что с этим делать.

Когда-то у него был хозяин, был дом. Потом – ну, после грузовика – он оказался в виварии Ж.О.П.А. Там был человек-пахнущий-табаком. И белые халаты с ножами, порывшиеся у него в голове. Они с Рауфом удрали оттуда. Но вся их хитрость, мужество, воля и ум на поверку оказались тщетны. Им все равно некуда было идти, и они не знали, как им жить дальше. Он вспомнил, как Рауф, еще находясь в виварии, говорил, что там, за дверью, может быть еще хуже, чем внутри. Так и получилось. Правда, пока к ним вроде бы не подкрадывались враги, но с самого момента побега они не встретили и ни единого друга, ни двуногого, ни четвероногого. И хотя ничего не случилось с ними после убийства овцы, Надоеда интуитивно чувствовал: они совершили преступление и рано или поздно оно будет обнаружено. И тогда их не простят. Нашпигуют свинцом, как выразилась та овчарка.

Так, может, просто положить конец страху и беспокойству? Признать, что у них не было иного выхода, кроме как терпеть любой произвол белых халатов? Ведь Рауф так с самого начала и говорил. Он пошел за ним, Надоедой, хотя и считал, что все это зря, – пошел просто потому, что не мог больше видеть железный бак с водой. И куда же им теперь идти? Что делать? Что вообще можно предпринять в таком месте, как это? Похоже, они так и будут бесцельно бродить, покуда какой-нибудь фермер их не пристрелит или не поймает, чтобы вернуть белым халатам.

А если решиться все прекратить? В какой хоть стороне проклятый виварий? «Простите, сэр, вы не подскажете, где тут белые халаты живут? Вы не видели тут где-нибудь улицы, магазина, дома, помойки? А то я, знаете ли, потерялся. Мне раскроили башку, и я туда провалился. А потом разбрызгал последние мозги, силясь вылезти. Листья плавают в черном молоке. Я заплутал и дорогу ищу. Только нет, это не дорога домой. Нельзя называть это домом…»

Ручей, пересекавший Мшаник, был довольно широким – добрых пять футов в том месте, где оказался Надоеда, – и ощутимо глубоким с его стороны. Фокстерьер засмотрелся на бегущую воду… и вдруг заметил в ней отражение человека у себя над головой. У человека были седые волосы, он был одет в старое коричневое пальто и желтый шарф, держал в руке прогулочную трость и складывал губы так, словно собирался свистнуть. Вот он наклонился, протягивая руку, чтобы погладить Надоеду…

Пес крутанулся на месте и с радостным лаем вскинулся на задние лапы, желая поскорее ткнуться мордой в хозяйскую ладонь.

Позади никого не было. Надоеда завалился вперед, только чавкнул торфяник.

«Вот бы это прекратилось. Насовсем. Я думал, такого больше не будет. А оно происходит, и я опять попадаюсь. Никакой памяти не стало. Я всякий раз обещаю себе, что больше не стану обращать внимания, но ничего не получается. Нет, нельзя сидеть здесь и думать об этом. Надо срочно чем-то заняться…»

Бросившись в ручей, Надоеда перебрался на другой берег, взбежал на пригорок и отряхнулся. Влажная земля здесь была точно такой же, как на том берегу ручья, но в двух сотнях ярдов, за краем болота, виднелась насыпь с крутыми склонами и плоской травянистой вершиной. Насыпь эта выглядела столь неестественной, что Надоеда и ее поначалу счел галлюцинацией. Он даже сел и принялся ждать, не появится ли снова силуэт в твидовом пальто. Но вокруг по-прежнему было пусто и тихо, и спустя некоторое время, втайне надеясь на встречу с белым халатом, которому можно было бы сдаться, Надоеда пробежал остаток торфяника и одолел крутой подъем.

Наверху он увидел ровную лужайку размером примерно с половину теннисного корта, совсем пустую, если не считать небольших камней. Однако в дальнем ее конце, где отвесной стеной поднимался Грейт-Блейк-Ригг – южный склон Серого Монаха, Надоеда приметил темное отверстие, обрамленное каменной аркой. Это явно был вход, но вход без двери, шириной примерно в человеческий рост, а высотой в целых два. И вел этот ход, очевидно, под землю, прямо в сердце горы.

Надоеда даже сел от удивления. Изнутри не доносилось ни единого звука, и он не ощущал никаких следов человеческого присутствия. Пес принюхался. Нет, человеком здесь точно не пахло.

Фокстерьер осторожно приблизился. Внутри подземелья гулял только ветер, вздыхавший между каменных стен. «У него тоже сад в ухе, – рассудил про себя Надоеда. – Но там точно никого нет. Разве что затаились или спят. Или еще как-то скрываются от моего носа…»

Изнутри пахло только голыми камнями и еще сыростью. Терьер вполз внутрь почти что на брюхе, прижимаясь к стене, готовый к немедленному бегству.

Он оказался в обширном, пустом тоннеле, размеры которого соответствовали ширине входа. Высокий арочный потолок, выложенный из плотно пригнанных друг к другу камней, чистый сухой пол из таких же камней, но лежавших более свободно. Иные камни покачивались под лапами пса, но в целом пол был ровным. Тоннель уходил куда-то в недра горы и, судя по движению воздуха и отдаленному эху, на изрядную глубину.

Озираясь по сторонам, Надоеда двинулся вперед. Свет, шедший от входа в тоннель, постепенно слабел, но больше ничего не изменилось. Коридор тянулся все так же ровно – округлый потолок, мощеный пол. Потом с одной стороны открылся боковой ход. Надоеда остановился, чтобы прислушаться и принюхаться. Воздух в этом боковом тоннеле показался ему сухим, прохладным, но не промозглым, и, по-видимому, сам ход был не очень глубок.

Здесь Надоеда решил повернуть обратно. Оглянувшись, он увидел темно-синий контур выхода и мерцавшую посредине одинокую звезду.

Еще через полчаса Надоеда отыскал Рауфа. Тот лежал на прежнем месте – в тростниках, под кустиком болотного мирта, и мирно спал. За время отсутствия терьера начал моросить легкий дождик, но луна, клонившаяся к западу, еще виднелась среди облаков.

– Рауф, просыпайся! Слушай-ка, что я расскажу!

– Ты почему не ушел? Я же велел тебе уходить. Я думал…

– А я и ушел. Я нашел для нас мышиную норку, Рауф! Сточный желоб в полу! Настоящий! Мы станем мышами…

– Да отвяжись ты от меня, наконец, щенок безмозглый!..

– Белым халатам не поймать мышку, старина Рауф! В рододендронах нам ничто не грозит… То есть в дыре под полом…

– Жаль, что они тебе голову распотрошили, а не совсем отрезали! Сколько можно нести чушь! У меня лапа отваливается, а ты…

Надоеда сделал последнее отчаянное усилие:

– Я правда нашел место, Рауф! Потайное, безопасное и сухое! Там нет дождя! Там они нас не найдут!

– Они?

– Ну, люди… белые халаты… фермеры… кто угодно!

– Почему не найдут, если они сами все тут сделали?

– Если уж на то пошло, они и стоки в полу сделали. Мышка в них пряталась, а нам кто мешает? Рауф, ты же весь вымок…

– Это чистая вода.

– Простудишься и заболеешь. – Надоеда ущипнул его зубами за лапу и проворно отскочил, когда Рауф, зарычав, с трудом поднялся. – Пошли, я правда нашел нечто очень хорошее!

– Как может быть в таком месте что-то хорошее…

– Пошли. Сам увидишь.

Кое-как Надоеде удалось уговорить Рауфа пересечь ручей и вскарабкаться на травяную насыпь. Луна к тому времени уже скрылась, и вход в подземелье стал почти не виден. Надоеда смело повел приятеля внутрь. Рауф сильно хромал, его когти неровно постукивали по сланцевым плиткам. Добравшись до бокового хода, Надоеда улегся, и вскоре Рауф присоединился к нему.

Довольно долго они молча лежали на сухих камнях. Затем Надоеда спросил:

– Как ты думаешь, если мы продолжим добывать себе еду убийством, у нас будет шанс? Нора ведь глубокая… как та дыра в голове… здесь тепло, ветер не задувает… мы могли бы уйти еще глубже, если понадобится. И никто нас здесь не найдет…

Рауф, растянувшийся на боку, сонно приподнял голову:

– Двигайся поближе, теплей будет… Может, это все же ловушка, вдруг сейчас войдет белый халат, поднимет руку к стене и сделает свет…

– Тут совсем не пахнет людьми.

– Верно. Они сделали это место, а потом ушли. Или это что-то типа сточной трубы…

– Нет, это точно не сток, – сказал Надоеда. – И мы должны все время помнить про это. Белые халаты не могут проникнуть в стоки. Даже человек-пахнущий-табаком не может… Но сюда они легко войдут, если захотят. К примеру, когда мы будем спать. Поэтому они нипочем не должны узнать, что мы здесь поселились.

– Если они уже не знают. Если не наблюдают за нами прямо сейчас.

– Да, но… я каким-то образом чую – они про нас не знают. А как тебе кажется?

Рауф долго не отвечал.

– Я верю… – проговорил он наконец. – Я почти не смею в это поверить, но мне все-таки верится, что ты прав, Надоеда. А коли так…

– Ну?

– Коли так, значит мы все-таки правильно сделали, что убежали. Остается доказать – хотя бы самим себе, – что собаки могут жить без людей. Мы будем дикими. Дикими и свободными.