Онлайн чтение книги Дань городов
Часть шестая. Гала-спектакль

I

Париж. И не просто Париж, а Париж праздничный, Париж разукрашенный, Париж досужий, Париж, решивший повеселиться и блестяще выполнивший свое решение. Высокие пестрые мачты вытянулись вдоль тротуаров большого бульвара и авеню de l'Opera, с верху на них свешивались гирлянды искусственных цветов, лепестки которых были сделаны из разноцветной бумаги, тычинками же служили электрические лампочки. Разнообразие туалетов достигло своего апогея, так как перед расходами никто не останавливался. Париж приветствовал монархов и, следуя изречению, что все достойное внимания должно быть выполнено на совесть, истратил два миллиона франков на их прием.

Из «Grand-отеля», с восьмьюстами комнатами, набитыми англичанами и американцами, в верхней части авеню de l'Opera и grand-отеля «Du Louvre», с четырьмястами комнатами, тоже набитыми англичанами и американцами, в нижней части авеню de l'Opera, открывался лучший вид во всем городе. Из окна же второго этажа «Grand-отеля», как раз на углу бульвара Капуцинов и улицы Обер, вид был исключительный.

Из этого окна видны были бульвары по ту и по другую сторону, театр de l'Opera, площадь de l'Opera, авеню de l'Opera, улица Четвертого сентября и вся сутолока шумных артерий – блестящие кафе, шикарные магазины, раскрашенные киоски, громадные автобусы, несущиеся трамваи, ревущие автомобили, фиакры, собственные экипажи, велосипеды, газетчики, продавцы игрушек, нищие, словом – вся праздничная толпа, болтающая, смеющаяся, волнующаяся и пьющая под бесчисленными гирляндами бумажных цветов.

Подобная панорама была под стать какому-нибудь миллионеру, и как раз временным владельцем этого номера оказался Сесиль Торольд, стоявший у открытого окна вместе с Евой Финкастль, Китти Сарториус и Лионелем Бельмонтом.

Ева Финкастль смотрела на все критическим взглядом журналистки, в то время как Китти Сарториус, как и подобало артистке, представляла себе все окружающее в виде рамки для своей персоны. Третьим гостем Сесиля был Лионель Бельмонт, англо-американский антрепренер, в короне которого Китти Сарториус была самым крупным брильянтом. Мистер Бельмонт, высокий, представительный, добродушный и остроумный мужчина, лет сорока с небольшим, объявил, что он приехал в Париж по делам, между тем в течение двух дней все его дела сводились исключительно к тому, чтобы нянчиться с Китти и исполнять все ее капризы. В данный момент он глядел главным образом на Китти, так же, как Сесиль Торольд любовался Евой Финкастль. Впрочем, за Торольдом было законное право так поступать, так как о помолвке миллионера с журналисткой было уже официально объявлено, иначе бы Ева была на Флит-стрите еще неделю назад.

– Сегодня, кажется, торжественный спектакль? – заметила Ева, глядя на огромное разукрашенное здание театра Opera.

– Да, – ответил Сесиль.

– Как жаль, что нам не удастся побывать на нем. Мне бы так хотелось увидеть молодую королеву в вечернем туалете. Говорят, что внутреннее убранство…

– – Если ты так этого хочешь, дорогая, то можно устроить, – предложил Сесиль.

Китти Сарториус быстро обернулась назад со словами:

– Мистер Бельмонт пытался достать места, но безуспешно. Не правда ли, Бел? Туда можно попасть только по приглашению, приглашения же рассылает сам министр изящных искусств.

– Тем не менее, в Париже за деньги можно добиться всего, – настаивал Сесиль.

– Мой юный друг, – произнес Лионель Бельмонт, – полагаю, что если бы можно было это сделать, я бы вчера во что бы то ни стало раздобыл пару мест, так как перед ценой не останавливался, а мне ведь хорошо известно, до какого предела могут доходить театральные цены. В Нью-Йоркском Метрополитене я был свидетелем перепродажи ложи на один вечер за две тысячи долларов.

– Однако… – снова начал Сесиль.

– Имейте в виду также, – добавил Лионель Бельмонт, – что представление начнется через шесть часов. Времени немного.

Но Сесиль не унимался.

– Видели сегодняшнего « Герольда»? – спросил Бельмонт. – Нет? Тогда слушайте. Все это заинтересует. – Он вытащил из кармана газету и прочел: – «Места на гала-спектакль ». «Погоня за местами на торжественное представление в театре Opera во время последнего королевского визита в Париж вызвала много шума и породила недовольство. Однако опыт не привел ни к чему, и ныне повторяется старая история: охота за местами на сегодняшний спектакль, на котором будут присутствовать президент и их королевские величества, приняла форму настоящего скандала. Конечно, сыграло значительную роль и то обстоятельство, что пять дней тому назад два величайшие драматические сопрано – мадам Фелиз и мадемуазель Мальва – неожиданно пожелали принять участие в этом спектакле, так как еще ни разу эти прославленные артистки не выступали одновременно в одном и том же спектакле. И это потому, что ни один театр в мире не в состоянии позволить себе подобную роскошь. Наши читатели должны помнить, что на страницах нашей газеты и «Фигаро» четыре дня тому назад появилось следующее объявление: «Продаются ложа и два кресла по случаю болезни. Обращаться на улицу Мира, д. 155». Мы послали четырех репортеров по указанному адресу. Первому из них была предложена ложа у сцены за семь тысяч пятьсот франков и два кресла во втором ряду за тысячу двести пятьдесят франков. Второму была предложена ложа второго яруса напротив сцены и два кресла в седьмом ряду. Третьему – четыре кресла в заднем ряду и маленькая ложа позади них. Четвертому – снова что-то другое. Ясно, что мы имеем дело с обыкновенным агентством. Каждый задает вопрос: «Каким образом были добыты эти места? От министра изящных искусств или же от приглашенных?». «Эхо» отвечает: «Каким образом?» Власти, однако, заявляют, что они приняли со своей стороны надлежащие меры, положив конец продаже того, что должно служить почетным отличием».

– Браво! – воскликнул Сесиль.

– И это правда, – заметил Бельмонт, складывая газету. – Я сам отправился вчера на улицу Мира, 155, и там узнал, что ни за какую цену теперь нельзя ничего приобрести.

– Может быть, вы предложили слишком мало?

– Кроме того, в сегодняшнем номере «Герольда» это объявление не перепечатано, мне думается, оттого, что власти серьезно взялись за дело.

– Все же… – продолжал твердить свое Сесиль.

– Слушайте, – произнес недовольно Бельмонт, – предлагаю вам пари на обед в двести долларов к Пайяра, что вам не удастся достать на сегодняшний вечер не только четыре места, но даже два.

– Вы не шутите?

– Ни капельки. Я хочу угостить наших дам на славу.

– Принимаю, – ответил Сесиль и позвонил.

II

– Леонид, – обратился Торольд к своему камердинеру, когда тот вошел в комнату. – Отправляйтесь на улицу Мира, 155 и узнайте, на каком этаже продаются места на сегодняшний спектакль, узнав же, купите четыре места, если же будет возможно, то лучше ложу. Понимаете?

Камердинер несколько мгновений смотрел вопросительно на Сесиля, отчаянно кося глазами. Затем сразу бухнул, словно его что-то осенило.

– Так точно, сэр. Вам желательно присутствовать на сегодняшнем торжественном спектакле?

– Вы правильно угадали мое намерение, Леонид, – произнес Сесиль. – Вручите мою визитную карточку. – Он черкнул несколько слов на карточке и передал ее камердинеру.

– А сколько уплатить?

– У вас есть незаполненный чек на лионский кредит, который я вам дал вчера утром. Используйте его.

– Слушаю-с, сэр. Еще насчет моего французского языка. Мне он дается с большим трудом.

– Я пойду вместе с вами, – вставил Бельмонт, – и возьму на себя роль переводчика. Меня интересует, чем все это кончится.

Леонид поклонился и перестал косить.

Спустя три минуты (так как им надо было только завернуть за угол) Лионель Бельмонт и Леонид были уже в комнате на четвертом этаже дома № 155 по улице Мира. Она производила на первый взгляд впечатление гостиной, и только в одном ее углу стояла конторка, а за ней помещался молодой человек, француз.

– Что вам угодно, господа? – спросил молодой человек.

– Будьте добры перевести, – обратился Леонид к Бельмонту. – Мистер Сесиль Торольд из Девонширского отеля в Лондоне, «Grand-отеля» в Париже, отеля «Континенталь» в Риме и «Palace-отеля» в Каире шлет свои приветствия и высказывает пожелание получить ложу на сегодняшний гала-спектакль в театре Opera.

Бельмонт перевел, а Леонид протянул карточку.

– Благодаря непредвиденным обстоятельствам, – официально ответил молодой француз, взглянув на карточку, – один из министров и его жена не могут присутствовать сегодня на спектакле, поэтому я имею возможность предложить вам ложу второго яруса у самой сцены.

– Вы же вчера мне заявили… – начал было Бельмонт.

– Беру ее, – перебил поспешно на ломаном французском языке Леонид. – Цена? И дайте мне перо.

– Цена ложи двадцать пять тысяч франков.

– Великий Боже! – воскликнул пораженный Бельмонт. – Теперь я вижу, что я в Париже.

– Согласен с вами, – отозвался Леонид, проставляя сумму на чеке. – Париж – всегда Париж.

Молодой человек открыл ящик и, вынув оттуда кусок картона с золотым обрезом, на котором стояла подпись министра изящных искусств, передал его Леониду, а тот бережно спрятал его в боковой карман.

– Скажите, – спросил Бельмонт молодого француза, – подпись министра не поддельная?

– Я отвечаю за нее, – высокомерно изрек француз. Таким образом, у Пайяра состоялся обед, причем каждый глоток обошелся приблизительно в полтора доллара, и заплатил за него Лионель Бельмонт.

III

Было девять часов вечера, когда обе пары переступили порог театра Opera.

Подобно остальным посетителям, они приехали рано – начало спектакля было в половине десятого – чтобы себя показать и других посмотреть.

Прошла неделя с тех пор, как молодые девушки приехали из Алжира в Париж в сопровождении Сесиля Торольда и за это время не сидели сложа руки. Китти Сарториус истратила бездну денег на модисток на улицах Мира и Шоссе д'Антен, тогда как Ева приобрела только одно единственное платье (мечту, а не платье), но зато жених положительно засыпал ее драгоценностями. В этот день до обеда Сесиль куда-то неоднократно исчезал. В конце концов он вернулся с брильянтовой диадемой для своей невесты. «Ах ты, мой мот!» – воскликнула журналистка, целуя его. В общем, получилось, что Ева Финкастль, всегда такая скромная, была, что называется, перегружена драгоценностями, а Китти, привыкшая к дорогим безделушкам, фактически располагала одним только браслетом, поэтому Ева настояла на том, чтобы ее подруга одела на спектакль половину ее брильянтов.

Вся компания произвела большое впечатление, поднимаясь по мраморной лестнице театра Opera, усыпанной в этот вечер цветами. Лионель с Китти под руку был в превосходнейшем настроении, в то время как Сесиль выглядел несколько нервным, и нервность его сообщалась Еве Финкастль или, быть может, ее ошеломила диадема. Наверху был вывешен плакат с просьбою ко всем приглашенным рассесться по местам в двадцать пять минут десятого, то есть до прибытия президента и королевской четы.

Контролер взял дорогой кусочек картона с золотым обрезом из рук Сесиля, повертел его и, вернув с низким поклоном, сообщил, что он должен повернуть направо и пройти еще два марша. Общество двинулось дальше.

Громадные коридоры и фойе были переполнены представителями крупной буржуазии, родовой аристократии и всевозможными знаменитостями. Внутренность театра как бы изменилась – что-то новое, непривычное чувствовалось на каждом шагу. Даже капельдинерши при ложах выглядели в своих трехцветных шарфах наряднее и приветливее, впрочем, потому, что им предстояло получить как следует на чай.

– Как! – изумилась капельдинерша, открывая ложу Сесилю и его спутникам: в ложе уже сидели двое мужчин с дамой, громко разговаривавшие по-французски. Сесиль побледнел, Лионель ухмыльнулся.

– Эти люди сели не в свою ложу, – доказывал Сесиль капельдинерше, когда показался один из распорядителей в черном фраке.

– Виноват, месье. Вы месье Сесиль Торольд? – обратился он.

– Да, – ответил Сесиль.

– Соблаговолите последовать за мною. С вами желает поговорить господин директор.

– Видимо, вас поджидали, – съязвил Бельмонт.

– Эта ложа принадлежит мне, – возразил распорядителю Торольд, – и я желаю сначала расположиться в ней.

– Вот по этому-то поводу господин директор и хочет переговорить с вами, – с непередаваемой сладостью в голосе произнес распорядитель. Повернувшись в сторону Евы и Китти, он сделал низкий поклон и со свойственной только французам изысканной любезностью добавил: – Быть может, дамы пока полюбуются видом авеню de l'Opera с балкона? Иллюминация уже зажжена, и эффект поразительный.

Сесиль прикусил губу.

– Хорошо, – сказал он. – Бельмонт, возьмите их на свое попечение.

И в то время, как Бельмонт повел девушек на балкон, чтобы там обсудить создавшееся положение и увидеть приезд королевской четы, Сесиль последовал за распорядителем.

Они прошли по многочисленным коридорам в заднюю часть колоссального здания. Там, в отдельном кабинете, Сесиль был представлен господину директору, пожилому человеку с орденом в петлице и седыми усами.

– Месье, – обратился к нему директор. – Мне крайне прискорбно, но я вынужден поставить вас в известность, что господин министр изящных искусств распорядился аннулировать свое приглашение для ложи № 74 на сегодняшний вечер.

– Я не получил уведомления на этот счет, – ответил Сесиль.

– Потому, что приглашение предназначалось не вам, – нервно заявил директор. – Господин министр изящных искусств просит меня передать вам, что его приглашение на спектакль в присутствии господина президента и их королевских величеств не может быть ни покупаемо, ни продаваемо.

– Но разве вам неизвестно, что многие из этих приглашений и покупались, и продавались?

– К сожалению, слишком хорошо известно.

Директор взглянул на часы и позвонил.

– В таком случае, почему же для меня должно быть исключение?

Директор в упор посмотрел на Сесиля:

– Быть может, вам лучше известна причина, – сказал он и снова позвонил.

– По-видимому, я мешаю вам, – заметил Сесиль. – Разрешите мне удалиться.

– Нисколько, уверяю вас, – ответил директор. – Напротив. Я немного взволнован отсутствием мадемуазель Мальвы.

Вошел служащий рангом пониже.

– Она приехала?

– Нет, господин директор.

– А ведь уже четверть десятого.

Вошедший вновь удалился.

– Пригласительный билет на ложу № 74, – продолжал директор, – был продан за две тысячи франков. Разрешите мне, месье, вернуть вам эту сумму.

– Но я уплатил двадцать пять тысяч, – с улыбкой произнес Сесиль.

– Возможно. Однако господин министр согласен на уплату только двух тысяч. Вы отказываетесь от денег?

– О, нет, – ответил Сесиль, беря кредитки. – Но со мною вместе приехали трое моих знакомых, из них две дамы. Представьте себе, в каком я теперь положении.

– Представляю, – посочувствовал директор, – но вы не станете оспаривать у министра право аннулировать по желанию то или иное приглашение. Места должны продаваться при условии возможности осуществления этого права.

В этот момент в кабинет вошел еще один служащий.

– Ее все еще нет, – вздохнул он.

– Какое несчастье! – соболезнующе вставил Сесиль.

– Страшное несчастье, месье, – сказал, жестикулируя, директор. – Невиданное несчастье. Спектакль должен обязательно начаться в половине десятого и непременно сценой в саду из «Фауста», в которой мадемуазель Мальва исполняет роль Маргариты.

– А почему не изменить порядок? – предложил Сесиль.

– Немыслимо. Кроме этой сцены, идет первый акт из «Лоэнгрина» с мадам Фелиз и балет «Сильвия». Начать с балета нельзя – в театральной практике такого случая еще не было. Выступить же раньше мадемуазель Мальвы мадам Фелиз ни за что не согласится. Даже за миллионы. Даже за королевский трон. Этикет среди сопрано строже, чем при дворе. Помимо того, мы не можем поставить немецкую оперу раньше французской.

– В таком случае президенту и их величествам придется подождать прибытия мадемуазель Мальвы, – сказал Сесиль.

– Ждать их величествам?! Немыслимо.

– Немыслимо, – повторил как попугай и другой служащий.

Еще двое служащих вошли, вернее – влетели. И вместе с ними, казалось, ворвалась струя тревоги, крайней растерянности, охватившей всех и вся за кулисами театра. Они завопили:

– Уже двадцать десятого! А на одевание у нее уйдет по крайней мере минут пятнадцать!

– Вы посылали в отель «Du Louvre»? – с отчаянием выкрикнул директор.

– Да, господин директор. Мадемуазель Мальва покинула отель два часа тому назад.

Сесиль кашлянул.

– Я бы мог давно сообщить вам об этом, – во всеуслышание произнес он.

– Что? – вскочил директор. – Вы знакомы с мадемуазель Мальвой?

– Очень близко.

– Может быть, вам известно, где она?

– Известно.

– Где?

– Я скажу вам только тогда, когда займу вместе с моими друзьями приобретенную мною ложу.

– Дорогой месье, – взмолился директор, – сообщите нам сейчас же. Даю вам слово, что ложа останется за вами.

Сесиль поклонился.

– На основании собранных мною сведений, – заявил он, – я предвидел осложнение с пригласительным билетом…

– Но Мальва, Мальва… где она?

– Успокойтесь. Теперь двадцать три минуты десятого, а мадемуазель Мальва находится отсюда на расстоянии трех минут ходьбы, и при этом она совершенно одета. Я уже сказал, что получил сведения, благодаря которым мог предвидеть противодействие со стороны министра изящных искусств, вследствие чего я принял соответствующие меры. Всякая власть, даже в республике, ограничена, милейший директор, что я и доказал. Мадемуазель Мальва находится в номере 429 «Grand-отеля», по соседству отсюда. Постойте, она не явится без этой записки. – Торольд вынул из кармана небольшую, сложенную вдвое бумажку. Затем добавил: – Честь имею кланяться, господин директор. Спешите, не то опоздаете встретить президента и коронованных особ. Уже время.

В половине десятого перед Сесилем и его спутниками распахнулась дверь ложи второго яруса № 74, на этот раз совсем пустой. И в этот самый момент монархи с монаршей пунктуальностью в сопровождении президента вошли в президентскую ложу. Публика поднялась со своих мест, и оркестр заиграл национальный Гимн.

– Значит, вы все выяснили? – шепнул Бельмонт.

– О да, – отозвался Сесиль, – небольшое недоразумение. И я на нем нажил.

– Правда? Сколько?

– Немного. Две тысячи франков. Но не следует забывать, что я заработал их меньше, чем в полчаса.

Открылся занавес. Началась сцена в саду.

IV

– Дорогой мой, – сказала Ева.

Если женщина становится невестой или женой, то бывают такие моменты, в особенности вначале, когда и в тоне ее, и в манерах чувствуется неограниченное обладание мужчиной. Способность эта свойственна исключительно женщине, и как бы мужчина ни старался, у него ничего в этом направлении не получится.

Один из таких моментов наступил и в жизни Евы Финкастль и Сесиля Торольда. Они сидели в большом пустынном зале с золоченой мебелью «Grand-отеля». Было без четверти двенадцать. Они только что вернулись с гала-спектакля, в конце которого Ева ушла из ложи почти на целых полчаса. Китти Сарториус и Лионель Бельмонт разговаривали в соседнем салоне.

– Да, – отозвался Сесиль.

– Ты вполне, вполне уверен, что любишь меня?

Ответ на это мог быть только один, и Сесиль его дал.

– И все же я не могу понять, – в раздумьи проговорила Ева, – чем я тебя пленила?

– Милая моя Ева, – заметил Сесиль, держа ее руку, – самые радостные, самые лучшие ощущения очень часто приходят внезапно.

– Скажи, что ты меня любишь, – настаивала она. Он сказал. После этого Ева стала еще более серьезной, хотя и улыбнулась.

– А все свои фантазии ты бросил? – спросила она.

– Бесповоротно.

– Я так рада. Никогда не могла я понять, почему…

– Выслушай меня, – сказал он. – Что мне оставалось делать? Я был богат. Был пресыщен жизнью. У меня не было сильных привязанностей. Увлекался искусством, но не до самозабвения. Ты, может быть, скажешь, что мне следовало заняться благотворительностью. Увы, я не рожден для этого. Благотворитель без соответствующего к тому дара обычно сеет больше зла, чем добра. Мог я, конечно, заняться делами, но это привело бы только к удвоению моих миллионов, удовлетворения же я бы не получил. В то же время унаследованное мною от отца стремление – типичное американское стремление – быть чуточку умнее и сообразительнее другого, толкнуло меня на путь моих проделок. Оно было неотъемлемой частью моего характера, а от своего характера далеко не уйдешь. Мои похождения, как допинг, возбуждали меня, и хотя они часто были прибыльны, прибыль эта не была очень значительной. Короче – они развлекали меня, приносили мне радость. Кроме того они дали мне тебя!

Ева снова улыбнулась, на этот раз молча.

– Но теперь-то ты от них совершенно отказался? – спросила она.

– Совершенно, – ответил он.

– Ну, а как же тогда обстояло дело с ложей? – поставила она вопрос ребром.

– Я собирался рассказать тебе обо всем, но как… каким образом ты узнала об этом? Как догадалась?

– Ты забываешь, что я все еще журналистка, – последовал ответ, – и все еще состою в числе сотрудников нашей газеты. Я проинтервьюировала сегодня вечером Мальву и от нее кое-что узнала. Сначала она подумала, что мне все известно, когда же убедилась в обратном, то замолчала и посоветовала обратиться за подробностями к тебе.

– Скандал, происшедший прошлой осенью на последнем гала-спектакле, дал мне мысль выкинуть штуку с местами в этот раз, – начал свое признание Сесиль. – Я знал, что места можно получить от некоторых чиновников министерства изящных искусств и что большая часть приглашенных всегда готова продать их. Ты себе представить не можешь, насколько продажны некоторые круги в Париже.

Случилось, что кое-какие детали и день сегодняшнего представления были опубликованы в момент нашего приезда в Париж. Судьба мне благоприятствовала. Теперь тебе станут понятны мои частые отлучки в течение недели. Я отправился к одному репортеру «Парижского эхо», которого я знаю и который знает всех, и при его помощи раздобыл список лиц, которые, несомненно, должны были быть приглашены, но также, несомненно, непрочь были продать свои пригласительные билеты. Вдобавок, мы вели переговоры в самом министерстве.

Через двадцать четыре часа мой репортер и двое его приятелей проинтервьюировали половину нужных людей, министр изящных искусств разослал свои приглашения, а я скупил больше трехсот мест на семьдесят пять тысяч франков. Затем я разузнал, что мой большой друг, несравненная дива мадемуазель Мальва остановилась в отеле Ритц, и у меня сразу явилась новая идея. Я уговорил Мальву заявить о своем желании участвовать в спектакле. Разумеется, ее соперница Фелиз не могла отстать от нее в патриотическом побуждении скрепить дружбу двух великих наций.

Гала-спектакль сделался злобой дня. Мы сняли помещение под контору на улице Мира. Объявления наши были очень туманны. Каждый вечер, пожелав тебе спокойной ночи, я виделся с репортером и Леонидом, и мы совместно вырабатывали дальнейший план кампании.

Через три дня мы продали все наши места, за исключением одной ложи, нарочно придержанной мною, приблизительно за двести тысяч франков.

– Следовательно, ты сам у себя купил ложу?

– Именно, моя радость. Собственно, я собирался удивить вас ею несколько позже, скажем, во время обеда, но ты и Бельмонт заставили меня поспешить.

– И это все?

– Не совсем. Фавориты министра изящных искусств оказались чрезвычайно суровы. Чтобы отомстить, они решили лишить меня ложи в последний момент. Однако от меня их намерение не скрылось, и я обезопасил себя, войдя в соглашение с певицей. Эта затея – моя последняя затея – имела большой успех, и чиновный мир Парижа получил урок, который может дать прекрасные результаты.

– Ты же нажил сто двадцать пять тысяч франков?

– Да, но в этом деле велики были и расходы. Вероятно, они выразятся в сорок тысяч франков. Кроме того, я должен поднести Мальве ожерелье, которое будет стоить двадцать пять тысяч франков,

– Итого останется шестьдесят?

– Нет, шестьдесят две.

– Как так?

– Я забыл о случайно нажитых двух тысячах.

– А теперь, – продолжала Ева свое дознание, – скажи мне, сколько ты всего заработал?

– Девоншир прибыли не дал. Почему, кстати, ты заставила меня сжечь пятьдесят тысяч фунтов? Бесцельная трата. Может наступить день, когда мы в них будем нуждаться, и тогда…

– Брось шутить, – не дала ему закончить Ева, – я говорю серьезно, совершенно серьезно.

– Остенде принесло двадцать одну тысячу фунтов чистоганом, Брюгге – девять тысяч восемьсот франков. Алжир и Бискра оказались убыточными…

– Об убытках распространяться не стоит, – прервала его Ева. – Есть еще прибыль?

– Небольшая. В Риме в прошлом году мне удалось сорвать пятьдесят тысяч франков. Потом в берлинском казначействе. И…

– Назови мне общую сумму.

Сесиль заглянул в записную книжку.

– Гроши, – ответил он. – Нечто среднее между тридцатью восемью и сорока тысячами фунтов стерлингов.

– Скажем, сорок, – резюмировала Ева, – миллион франков. Дай мне чек на эту сумму. Не возражаешь?

– С наслаждением, голубка.

– Когда же мы вернемся в Лондон, – закончила она, – я пожертвую эти деньги на больницы.

Сесиль помолчал, посмотрел на нее и… поцеловал.

Вошла чаровница Китти со своим адъютантом Бельмонтом.

Взглянув на массивную фигуру антрепренера, она начала:

– Дело в том, что… – и запнулась.

– Мы обручились, – договорил за нее Бельмонт.

– Сердечно поздравляем, – поднял голову Сесиль.

– Вас это не удивляет?

– Абсолютно нет. Существует закон, по которому примадонна всегда выходит замуж за своего антрепренера. Его же не перейдешь.

– Нам следовало бы, – сказала Ева Сесилю, когда они расходились на ночь, – догадаться об этом гораздо раньше: театральные антрепренеры не швыряются пятисотфунтовыми браслетами в интересах одного только дела.

– Но он раскошелился всего на один, дорогая, – ответил Сесиль.

– Ну да. Вот об этом-то я и говорю.