Онлайн чтение книги Давай притворимся, что этого не было
Дженкинс, гребаный ублюдок

Когда я была маленькой, моя мама частенько говорила, что у меня «беспокойный желудок». Так мы называли «серьезное нелеченое тревожное расстройство» в семидесятых, когда все лечилось витаминами, на пузырьке с которыми красовалась семейка Флинстоунов, и угрозами отправить меня жить к бабушке, если я не перестану прятаться от окружающих в коробке с игрушками.

К семи годам я поняла, что со мной что-то не так и что у большинства детей не начинается учащенное дыхание с последующей рвотой, когда их просят выйти из дома. Мама называла меня «капризуля». Мои учителя шепотом говорили «неврастеник». Глубоко же в душе я знала, что есть куда более удачное слово, чтобы меня описать.

Обреченная.

Обреченная, потому что каждое Рождество я пряталась под столом на кухне у тети: присутствие стольких людей вокруг вызвало у меня панику. Обреченная, потому что каждый раз, когда я выступала перед классом, у меня начинался неконтролируемый истерический смех прямо у всех на глазах. Обреченная, потому что я знала без тени сомнения, что случится нечто ужасное и не поддающееся описанию, и я буду не в состоянии это остановить. Причем это были не обычные ужасные предчувствия, которые беспокоят маленьких детей, например, что отец разбудит тебя посреди ночи с кровавой перчаточной куклой. Вещи вроде ядерного холокоста. Или отравления угарным газом. Или необходимости выйти из дома и общаться с кем-то помимо собственной матери. Скорее всего, я попросту такой родилась, однако не могу отделаться от подозрений, что моя социофобия как минимум усилилась после одного случая из детства.

Когда я была в третьем классе, отец однажды ночью забежал в дом и сказал, чтобы мы вышли посмотреть, что он привез в кузове своего пикапа. Я была маленькой, но уже достаточно умудренной опытом, чтобы понимать, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Мы с сестрой обеспокоенно переглянулись, а мама принялась предусмотрительно вглядываться через кухонное окно, чтобы понять, не шевелится ли в кузове что-то огромное. Она смерила нас взглядом, который мой отец, должно быть, всегда расшифровывал так: «Как же повезло вам, девочки, что у вас такой предприимчивый отец» и значение которого я всегда понимала иначе: «Наверное, одну из вас энтузиазм вашего отца когда-нибудь убьет. Скорее всего, это будет Лиза, потому что она меньше и не так быстро бегает, однако ей будет проще спрятаться в каком-нибудь тесном месте, так что кто знает». Впрочем, вероятнее всего, что она имела в виду что-нибудь вроде: « Господи , почему бы кому-нибудь не поторопиться изобрести “Ксанакс”¹?»

Обычно отец просил нас выйти во двор и взглянуть, что у него в кузове, только когда содержимое того было слишком кровавым и/или агрессивным, чтобы заносить его в дом, так что мы не спешили покидать относительно безопасные пределы дома и задавали отцу вопросы, чтобы понять, опасности какой степени он собирается нас подвергнуть. Мы научились правильно интерпретировать его ответы и изобрели то, что позже будем называть «Тезаурусом отцовской опасности».

Моего отца вечно разочаровывало наше недоверие, однако я напомнила ему, что еще на прошлой неделе он принес собственной матери коробку с озлобленной живой змеей, найденной им по дороге к ее дому. Он пытался защищаться, но мы с сестрой своими глазами видели, как отец поставил коробку на заднем дворе и позвал бабушку, чтобы она посмотрела на «сюрприз». Затем он открыл коробку, пнув ее ногой, змея выпрыгнула, и мы с бабушкой убежали в дом. Лиза побежала в другую сторону и решила запрыгнуть в кузов пикапа моего отца, что было весьма недальновидно с ее стороны, потому что именно там мой отец обычно хранил неопознаваемых животных с содранной шкурой, которых планировал разварить, чтобы изучить строение их скелета.

Это воспоминание было все еще свежо, когда отец вытолкнул нас в холодный мрак, чтобы показать тот ужасный трофей, который ему удалось поймать, подстрелить или сбить. Мы с сестрой обеспокоенно держались позади, в то время как мама, сделав глубокий вдох, отважно наклонилась, увидев перед собой дюжину живых птиц, выглядевших так, словно их провезли прямо через ад. Некоторые из них недовольно щебетали, но большинство просто забились в угол, явно контуженные после только что совершенной ими поездки с ветерком и шокированные тем, что им пришлось находиться в кузове пикапа вместе с несколькими животными трупами, скорее всего, подобранными моим отцом, чтобы сделать из них чучела. Полагаю, у птиц были такие же впечатления, какие были бы у вас, если бы вы сели в попутную машину к незнакомцу, а потом обнаружили в ней несколько абажуров для ламп, сделанных из останков убитых попутчиков.

Отец заявил, что эти птицы – послушные перепела, а мама возразила, что на самом деле это шумные индейки. Он объяснил, что выменял их на ржавый арбалет, который притащил домой пару месяцев назад; поскольку формально птицы вроде как были меньшим из зол, постольку она покачала головой и вернулась к уборке. Моя мама не спорила без надобности и, наверное, решила, что перепела (которые на самом деле были индейками) будут представлять для всех нас куда меньшую опасность.

Эти птицы горячо полюбили моего отца. Они ходили за ним по пятам – подозреваю, ими руководил своего рода стокгольмский синдром, который определенно усиливался от того, что они видели, как отец каждый день заносит в дом мертвых животных. Казалось, мой отец был единственным человеком, которого они могли терпеть. Шли месяцы, индейки росли, становились все более громкими и несносными. Они усаживались на невысокие ветки деревьев и горланили на маму каждый раз, когда она выходила из дома. Отец настаивал, что перепелки просто ведут себя немного эксцентрично и что принимать радостные песни этих птиц за злобное кулдыканье – ошибка с нашей стороны. Он предположил, что то, как мы реагируем на перепелок, указывает лишь на то, что у нас у самих совесть нечиста, а мама предположила, что ему не помешало бы несколько раз проткнуть ногу вилкой, но говорила она это скорее глазами, а не ртом, – впрочем, мой отец редко обращал внимание как на ее слова, так и на ее взгляд.

Птицы становились все более крупными и злыми, и я благодарила Бога за то, что у нас есть соседи, которые являются свидетелями того, как индейки себя ведут. Меня уже одолевали комплексы и застенчивость, и неприятные злобные нападения индеек мало способствовали повышению моей и без того заниженной самооценки. Мы с сестрой пытались не обращать внимания на происходящее, что было довольно сложно, поскольку мой отец настоял на том, чтобы мы дали индейкам клички и обращались с ними как с домашними животными. Домашними животными, которые злобно нападали на нас и щипали за тоненькие щиколотки, пока мы кругами бегали от них по двору, с криками умоляя кого-нибудь открыть дверь в дом и пустить нас.

Лиза попыталась объяснить отцу, что птицы (под предводительством непредсказуемой индейки, которую по какой-то причине назвали Дженкинсом) хотели нас сожрать, но отец заверил нас, что «у перепелок даже зубов нет , так что если бы им и удалось вас убить, то съесть они точно вас не смогли бы ». Полагаю, он думал, будто это нас успокоит.

– А у индеек есть зубы? – сообразила спросить моя ловкая сестренка.

Папа попытался было прочитать ей нотацию по поводу уважения к старшим, но ему пришлось отвлечься, чтобы поймать Дженкинса, который разместился на капоте автомобиля почтальона и ожесточенно атаковал дворники, одновременно осуждающе кулдыкая на самого недоумевающего почтальона.

Мы жили в сельской местности, так что наш почтальон привык к тому, что ему досаждают бродячие собаки, но он оказался совершенно не готов к нападению озлобленной индейки и возмущенно закричал:

–  Посадите этих долбаных индеек под замок, если вы не можете их контролировать!

Моему отцу пришлось немного поднапрячься, чтобы поднять с капота здоровенную птицу: после этого он засунул ее под мышку и сказал (с поразительным для человека с индейкой под мышкой достоинством):

Я была поражена изящными манерами и самообладанием моего отца в этот момент, особенно в свете того факта, что Дженкинс яростно фыркал на почтальона и потрясал резинкой от дворников, которую зажал в клюве, словно кнут. Я не удивилась, когда на следующий день обнаружила в нашем почтовом ящике записку, в которой сообщалось, что отныне нам не разрешается вместо марок лепить скотчем к письмам четвертаки, а посылки теперь будут оставляться у почтового ящика, а не доставляться до двери. Маму это расстроило – ей не очень хотелось ездить в город за марками, а оставлять посылки у почтового ящика для почтальона, скорее всего, означало, что он будет попросту выбрасывать их на ходу из машины в сторону нашего дома. Индейки быстро приспособились к этим нововведениям и начали собирать почту во дворе, и это было бы полезно, приноси они ее, как это делают собаки, в дом, но вместо этого они гордо расхаживали с письмами в клюве, словно это были какие-то важные индюшачьи документы, которые моя мама совершенно незаконно пыталась у них отобрать. Она постаралась убедить нас в том, что забирать почту у индеек будет веселой каждодневной игрой, но мы с ней не согласились, заметив, что нормальная игра в «попробуй отними» не заканчивается окровавленными лодыжками и угрозой заражения птичьим гриппом.

Для нашего физического здоровья и социального статуса было куда безопасней попросту держаться от этих индеек подальше, так что мы с сестрой принялись разрабатывать оборонительную стратегию, чтобы защититься от птичьих атак. Только что вышел фильм «Танец-вспышка», и я попыталась убедить маму купить мне гетры (как для того, чтобы подружиться с крутыми одноклассниками, так и для того, чтобы защитить ноги от индеек), но она мне отказала, заявив, что носить гетры летом в Техасе – совершенно пустая трата денег. Так что мне пришлось просто с завистью смотреть на гетры остальных детей, у которых, как я подозревала, и индеек-то не было . Мы с Лизой попробовали смастерить себе доспехи для лодыжек из пустых консервных банок, открытых с обеих сторон, но на мои ступни они не налезали, а ее ноги были настолько худенькими, что во время ходьбы банки звенели друг о друга, что только привлекало к нам внимание злобного стада. Так что она была как маленький собирающий всех на обед колокол с косичками. Я собиралась было ей сказать, что от ее доспехов мало толку, однако это было все равно как если бы одна зебра взялась предупреждать другую о том, что та испачкалась соусом для стейков, прямо посреди переполненной львами парковки. Инстинкт самосохранения – товарищ эгоистичный, и гордиться собой мне было нечего, но я утешалась мыслью о том, что если Лиза и падет жертвой озлобленных птиц, то я выжду целую неделю – в дань уважения, – прежде чем заберу себе ее игрушки.

Лиза где-то слыхала, что индейки настолько тупы, что, когда идет дождь, задирают головы, чтобы увидеть, что это на них там падает, и в итоге захлебываются попавшей им в нос водой, – поэтому мы начали молиться о дожде, но в ответ получили затяжную засуху.

Мы частенько поговаривали о том, чтобы полить их из шланга и таким образом истребить самых тупых, но так на это и не сподобились, потому что это казалось уж слишком жестоким (даже в рамках самообороны), ну и еще потому, что отцу наверняка показалось бы подозрительным, если бы все его индейки умерли от какого-то необыкновенного ливня, который имел место исключительно поблизости от садового шланга.

Время от времени индейки грозно следовали за нами по дороге в школу, которая располагалась за полкилометра от дома, и при этом прятались у нас за спиной, словно какие-то немыслимые гангстеры или крошечные насильники в перьях. Мне было всего девять, но мнение окружающих уже значило для меня очень много, и я понимала, что индейки с отклонениями в качестве домашних животных вряд ли будут восприняты как что-то «крутое», так что всегда как можно скорее пряталась в здание школы, делала вид, будто совершенно не понимаю, в чем дело, и демонстративно спрашивала одноклассников, какого черта у нас в школьном дворе всегда разгуливают эти перепелки. Тогда другие ученики обычно возражали, что это индейки, на что я безразлично пожимала плечами со словами:

– Разве? Ну мне-то откуда знать.

После этого я садилась, сгорбившись, за парту и всячески старалась избегать с индейками зрительного контакта; в конце концов они теряли ко мне всяческий интерес и возвращались домой, где принимались воплями выпрашивать у мамы завтрак.

Эта схема работала прекрасно, пока однажды утром я недостаточно быстро спряталась в школе, и Дженкинс беззаботно поплелся за мной, курлыкая себе под нос, и вид у него был совершенно невинный, но при этом довольно пугающий. Следом за Дженкинсом шествовали еще две индейки. Я поспешила забежать в класс, а индейки бесцельно поплелись в библиотеку. Поняв, что никто не заметил вторжения индеек, я с облегчением вздохнула, однако час спустя мы услышали крики и вопли – оказалось, что библиотекарь с директором обнаружили индеек, которым каким-то образом удалось добраться до столовой и напугать всех до усрачки . На самом деле это было даже немного впечатляюще – и к тому же совершенно омерзительно. Директор уже видел раньше, как индейки ходят за мной в школу (как и большинство моих одноклассников, которые слишком жалели меня, чтобы признаваться, что они в курсе), так что позвонил моему отцу и попросил его приехать в школу и ликвидировать устроенный индейками бардак. Отец возразил директору: мол, тот, должно быть, ошибается, потому что он разводит перепелок, но директор на это не купился.

Полчаса спустя, когда весь мой класс выстроился перед уроком физкультуры, я увидела своего отца, который, стоя на коленях, отчищал фойе от индюшачьего помета. Он безуспешно пытался прогнать индеек, тихо, но настойчиво прикрикивая:

Я замерла на месте и попыталась слиться с обоями, но было уже слишком поздно. Дженкинс сразу же меня узнал и побежал на меня, радостно курлыкая, словно говоря: «ГОСПОДИ, НУ РАЗВЕ НЕ ЗДОРОВО? А С КЕМ ТЫ ТУТ ДРУЖИШЬ?», и я впервые не закричала и не пустилась от него вприпрыжку. Вместо этого я вздохнула и с неохотой помахала ему рукой, удрученно пробормотав: «Привет, Дженкинс», прямо на глазах у моих изумленных одноклассников. Изумлены они, впрочем, были не в хорошем смысле, как если бы ко мне в школу приехал на лимузине дядя и пригласил меня жить вместе с ним, и при этом им был бы Майкл Джексон (о чем я никогда не упоминала из скромности), и все тут же принялись бы жалеть о том, что не приглашали меня на ночные девичники, когда у них была такая возможность. Это было скорее изумление в плохом смысле. В такие моменты понимаешь, что отсутствие правильных гетр – сущие пустяки по сравнению с тем, что за тобой гонится агрессивная перевозбужденная индейка по кличке Дженкинс, которую на глазах у всей школы отчитывает твой покрытый пометом папа. Думаю, в этот момент я и осознала, что стать самым популярным ребенком в классе мне можно теперь даже и не мечтать, так что я просто кивнула Дженкинсу и моему отцу (оба и в голову не брали, до какой степени они только что подорвали мою репутацию) и пошла по коридору, как можно выше подняв голову и стараясь не поскользнуться на птичьем помете.

Весь оставшийся день я ожидала, что меня начнут дразнить, но ничего подобного не произошло. Наверное, они просто не знали, с чего начать. Или были слишком напуганы Дженкинсом, чьи угрожающие вопли на пытавшихся выставить его из здания детского сада воспитателей я услышала чуть позже. Моя сестра решила сделать вид, будто подобные вещи происходят повсеместно. Она не собиралась допускать, чтобы случившееся хоть как-то отразилось на ее социальном статусе, так что этого и не произошло. Эта уверенность пригодилась ей несколько лет спустя, когда на школьном дворе на нее напала свинья (эту историю вы прочитаете в следующей книге, так что можете уже начинать на нее откладывать).

Когда остальные девочки устраивали на школьном дворе чаепития, я доставала подержанную спиритическую доску и пыталась воскресить мертвых. Когда мои одноклассники выступали с докладами о «Ветре в ивах» или «Паутине Шарлотты», я рассказывала про романы Стивена Книга в рваных мягких переплетах, которые брала почитать у бабушки. Вместо книг из серии «Ласковая долина» я читала рассказы про зомби и вампиров. Все закончилось тем, что моя учительница, когда я еще была в третьем классе, вызвала мою маму, чтобы обсудить с ней мое поведение, которое все больше ее беспокоило, и мама блаженно кивала в ответ на ее слова, но так и не поняла, в чем проблема. Когда миссис Джонсон вручила маме мой последний доклад по книге «Кладбище домашних животных», она неодобрительно нахмурила лоб.

– Ага, понимаю, – разочарованно сказала она мне. – Ты неправильно написала слово «кладбище».

Тогда мне пришлось ей объяснить, что Стивен Кинг специально его так написал[11]Книга называется Pet Sematary, в то время как «кладбище» по-английски будет «cemetery». – Прим. ред., и она кивнула, сказав:

– А, понятно. Ну тогда ладно .

Казалось, учительница немного растерялась, но директор напомнил ей, что именно наша семья была виновна в нападении индеек на школу в 1983-м, так что она, как видно, поняла, что толку от ее вмешательства не будет никакого, и сдалась, не чувствуя себя при этом особо виноватой: ведь было вполне очевидно, что сделать из меня «нормальную» третьеклассницу все равно не удастся. Я была за нее рада.

На самом деле я была немного рада и за себя. Потому что впервые в своей жизни я позволила себе быть собой. Я была все такой же застенчивой, неуверенной в себе и боялась окружающих, но Дженкинс освободил меня от необходимости пытаться вписаться. Я бы должна была быть благодарна за то, что усвоила этот урок в столь юном возрасте, но все несколько портило то, что речь шла о нападении индеек на школу и то, что его свидетелями стали люди, с которыми мне предстояло проучиться до самого выпускного.

Вскоре после этого Дженкинс и остальные индейки исчезли из нашей жизни, но усвоенные благодаря им уроки я помню по сей день: домашние животные из индеек никудышные, никогда нельзя доверять отцу определять вид домашней птицы, а еще нужно принимать себя такой, какая ты есть, со всеми твоими недостатками , потому что если пытаться быть кем-то другим, то какая-нибудь индейка непременно нагадит на тщательно созданную тобой иллюзию, – так что проще сэкономить силы и почитать свои любимые книги про зомби. В каком-то смысле, думаю, я даже в долгу у Дженкинса: пускай это и было совершенно непреднамеренно с его стороны, но из него вышел потрясающий учитель.

А еще знаете что?

ОН БЫЛ ПРОСТО ОБЪЕДЕНЬЕ.