Онлайн чтение книги Страшная тайна Deep Secret
Глава пятая

На следующее утро я покатил в Бристоль, и не один, а с пассажиром. Вообще-то, я не собирался так спешить, несмотря на все назойливые напоминания Стэна. С моей точки зрения, я заслужил денек лежания на диване. Но тут в мою дверь позвонил сосед – как раз тогда, когда я наконец утопил головную боль в вине.

Эндрю Конник – настоящий чудак: он изобретатель. В отличие от невезучего Дерека Мэллори Эндрю сумел воплотить свои творения не только в голове, но и в реальности, и у него добрая сотня патентов на всякие очень полезные приспособления. В том числе и на мою любимую кофеварку. Эндрю отдал ее мне на испытания. Он, как и я, живет один, в отдельном доме, который даже больше и роскошнее моего (а отдельных домов в Уиверс-Энде, кроме моего, всего два), и у него есть огромный сад с прудом. Из-за этого сада я иногда даже завидую Эндрю, но как подумаю, сколько приходится возиться с посадкой и прополкой, зависть сразу проходит. В третьем отдельном доме в Уиверс-Энде обитает семейство Гиббсов: миссис Гиббс прибирает у меня, а ее дочь – у Эндрю. Миссис Гиббс поведала мне, что ее дочь считает, будто Эндрю Конник не от мира сего. Охотно верю – а еще охотно верю, что мисс Гиббс поведала Эндрю, что ее мать говорит, будто Руперт Венейблз не от мира сего.

Эндрю стоял у меня на пороге с таким видом, будто не вполне понимает, зачем пришел.

– Привет, Эндрю, – сказал я. – Заходите.

Похоже, у Стэна хватило ума помалкивать, хотя хоралы так и гремели.

– Нет-нет, заходить я не буду, – отозвался он с типичной для северянина рассеянностью.

На самом деле он, скорее всего, шотландец, но я считаю его северянином, потому что у него красивая светловолосая голова, бледная кожа и широкая кость, а такими я всегда представляю себе скандинавов. Он очень высокий. Во мне почти шесть футов, а он прямо нависал надо мной, и вид у него был неуверенный.

– Нет, заходить я не буду, – повторил он. – Я просто хотел спросить, не подвезете ли вы меня завтра.

– Опять машина сломалась? – спросил я.

Сердце у меня упало. В последние два раза, когда у Эндрю барахлила машина – это было между Рождеством и Новым годом, – я накрутил больше шестисот миль, поскольку Эндрю с разнообразными запчастями нужно было возить отсюда в Кембридж и обратно, а еще в Илай, Хантингтон и Сент-Нитс, не говоря уже о Питерборо и Кингс-Линне.

– Ага, – кивнул он. – Не ездит.

Сердце мое восстало против очередной порции разъездов туда-сюда. Я заслужил отдых. И сказал:

– К моему большому сожалению, завтра меня здесь не будет. Мне нужно в Бристоль.

Эндрю помолчал, уставившись большими голубыми глазами в даль поверх моей головы, – очевидно, обдумывал мои слова. А потом сказал:

– Тогда я тоже поеду в Бристоль.

У меня промелькнула безумная мысль, что, если бы я сказал, что собираюсь в Карлайл, Эдинбург или Кентербери, он и туда бы напросился.

– До Бристоля далеко, – сказал я, предприняв последнюю попытку его отговорить. – Я выеду очень рано.

Это он тоже обдумал:

– Я буду готов к шести.

– Боже мой, я не имел в виду, что настолько рано! Давайте в полдевятого, хорошо? – Я сдался.

– Буду здесь, – пообещал он и удалился.

Вот так и получилось, что мне пришлось поехать в Бристоль.

– Поедешь со мной? – спросил я у Стэна. – А может, сумеешь отпугнуть Эндрю?

Стэн в очередной раз погрузился в печальное молчание. А потом сказал:

– Сынок, я, наверное, не смогу. Похоже, из твоего дома мне никуда нельзя.

– Точно? – спросил я. – Ты пробовал выйти?

– За калитку. И за сарайчик на заднем дворе, – ответил он. – Дальше мне ни туда, ни туда не выбраться.

Я разозлился. Последние дни выдались утомительными.

– Какой смысл в потустороннем советчике, если ты не можешь быть рядом, когда мне понадобится совет? – сердито спросил я. – Мне нужно твое мнение о той девушке!

– Тогда для разнообразия прояви самостоятельность! – резко возразил голос Стэна. – Те, Наверху, именно этого от тебя и добиваются!

Я понимал, что обидел его. Весь вечер он со мной не разговаривал, и утром я ни слова от него не дождался, хотя наколдовал ему целую пачку летающих дисков, волшебным образом запрограммированных, – они должны были по его приказу сами ставиться в стереосистему и выскакивать оттуда. Я был очень горд своим магическим искусством. И предупредительностью. Так что обиделся на Стэна в ответ. В ледяном молчании двинулся к машине – и обнаружил, что возле нее уже стоит Эндрю.

На самом деле пассажир из Эндрю хороший. Он не заводит разговоров, не отпускает замечаний по поводу других водителей, не нервничает, что я слишком гоню (а я и в самом деле гоню). Сидит себе и сидит. Иногда это даже бесит. Когда я всерьез взбесился – в первый раз на меня накатило примерно после двух третей пути по М-25, – я спросил Эндрю, над каким изобретением он сейчас работает. И он на свой манер – обманчиво медленно и раздумчиво, но по существу – поведал мне о некоем «маховике-храповике» так обстоятельно, что я бы, пожалуй, мог сделать чертежи и сам его запатентовать. Затем Эндрю умолк.

Когда мы свернули на М-4, я снова впал в раздражение. Теперь, как мне казалось, настала моя очередь что-то рассказывать. Обычно, когда я куда-нибудь везу Эндрю, то рассказываю ему про программистские трудности, с которыми сталкивался в последнее время. Не раз и не два его медленные раздумчивые ответы наводили меня на верный путь. Однако на этот раз мои трудности были связаны со страшной тайной. Нечего было и думать, чтобы их с кем-то обсуждать. А впрочем… В мире по Нет-сторону, вроде нашего, никто и не заподозрит, что ты говоришь о рухнувшей империи в трех вселенных отсюда.

– Скажите, Эндрю, – начал я, – что бы вы подумали, если бы обнаружили, что пароль, который вам нужен, чтобы получить доступ к чужой программе, – своего рода секретное кодовое слово, и очень странно, что программисту вообще пришло в голову сделать такой пароль? То есть представьте себе, что пароль для очень серьезной программы – скажем, по генетике – это какая-то глупость, ну, хотя бы «Шалтай-Болтай», а при этом вам известно, что на самом деле «Шалтай-Болтай» – кодовое слово, обозначающее что-то не менее серьезное, например какие-нибудь сверхсекретные военные данные. Что бы вы подумали? Списали бы все на совпадение – или нет?

Эндрю медленно, взвешенно проговорил:

– Меня учили, что совпадений не бывает.

Меня тоже так учили, более того, учили, когда готовили на магида, что придавало этой истине особое значение. Однако мне показалось, что в устах Эндрю это просто банальность. Я был разочарован.

– Не может ли быть такого, что тот, кто пользовался этим паролем, – хакер и он взломал какие-то секретные материалы? – спросил Эндрю.

– Ну, исключать такое никогда нельзя, – ответил я, чтобы замаскировать, о чем я на самом деле говорю, и добавил: – Однако вероятность очень мала, до нескольких знаков после запятой. В сущности, это невозможно.

– Если это настолько маловероятно, – отрешенно проронил Эндрю, – полагаю, вам стоит вспомнить прошлое, какой-то давний момент, когда кодовое слово было известно кому-то третьему и он сообщил его обеим сторонам – например, в вашем случае это учитель, который прочитал на уроке «Шалтая-Болтая», и оба услышали это слово от него. Именно этот учитель, возможно, внушил ученикам чувство, что в этом слове заключен какой-то особый смысл, но это уже не обязательно.

– А вот это, – сказал я, – очень и очень верно.

Всю дорогу я переваривал услышанное. Может быть, когда-то давным-давно в Корифонской империи знали тайны магидов? Едва ли они известны там сейчас, по крайней мере не больше, чем здесь, на Земле. Есть вещи, которые рановато знать даже в Да-мирах. Однако в воздухе всегда витают намеки, отголоски знаний и из прошлого, и из будущего, – магиды оставляют их, чтобы в должный срок кто-то до них додумался. К числу таких отголосков, несомненно, относился и Вавилон. Наверное, больше всего меня тревожило, что Тимос IX был не из тех, кого интересуют подобные намеки.

Тут Эндрю напугал меня, как это часто бывает.

– Подлинные тайны встречаются очень редко, – с задумчивым видом заявил он.

– Точно, – ответил я. – Тайное всегда становится явным. Вспомним хотя бы царя Мидаса и его ослиные уши.

После этого мы, похоже, промолчали до самого Бристоля, а там Эндрю попросил, чтобы я высадил его у «Гвоздей» на Корн-стрит. Пока я вез его туда, то заблудился. Когда я его уже высадил, давно перевалило за полдень.

– Когда вас забрать? – спросил я.

– А, – сказал он и задумался. Потом улыбнулся той улыбкой, от которой мне всегда становится понятно, что он не такой уж и рассеянный. Его нервное, растерянное лицо от этой улыбки совершенно меняется – и видно, что за этим выражением прячется глубокий ум. – Я сам доберусь домой, – сказал Эндрю. – Не знаю, когда освобожусь.

Это было большое облегчение. Я мог располагать своим временем. Отыскав заманчивый итальянский ресторанчик, я побаловал себя и основательно, не спеша поел. Потом я очень хвалил себя за это. Остаток дня был сплошной чередой досадных неудач. Как, впрочем, и вся охота на девицу Мэллори. Теперь-то я уверен, что это все она и подстроила, хотя до сих пор не понимаю, как ей это удалось.

Сначала я никак не мог вспомнить, где поставил машину. Когда я ее наконец отыскал, на ней была квитанция – штраф за неправильную парковку. Потом я опять заблудился, когда ехал по новому адресу девицы Мэллори, невзирая на то что уже один раз побывал на той улице, а когда я туда добрался, там было негде встать – ни на той улице, ни на соседней. Так что когда я позвонил в дверь высокого, сверкавшего свежей краской дома времен Регентства[4]  Эпоха Регентства – период британской истории с 1811 по 1820 год. В это время королем был тяжело больной Георг III, и страной вместо него правил сын, принц-регент, после смерти отца ставший королем Георгом IV., шел уже четвертый час.

Женщина, открывшая мне дверь, сверкала свежей краской не хуже самого дома. Пожалуй, если бы она трудилась над своей внешностью не так усердно, то была бы даже миловидной – на манер смуглянки-цыганки. Лицо под слоем косметики выдавало фанатичную приверженность диетам. В черных волосах проблескивали высветленные бронзовые пряди, стоическую худобу подчеркивали тугая черная юбка и дорогой фирменный свитер. Свитер меня просто заворожил. По нынешней моде он был украшен белой атласной аппликацией на одном плече, расшитой бисером. Я в жизни не видел такого нелепого, бессмысленного украшения. От потрясения я даже не сразу сообразил, что передо мной точно не Мари Мэллори. Этой женщине было по меньшей мере лет тридцать пять.

Она постучала красным наманикюренным ногтем по косяку и нетерпеливо спросила:

– Да?

– Извините, что побеспокоил, – ответил я. – Я разыскиваю Мари Мэллори. По поводу наследства.

При слове «Мари» лицо у нее окаменело. Очевидно, она терпеть не могла Мари, а теперь и меня за компанию.

– К сожалению, моя племянница только что уехала, – сообщила женщина. Было ясно, что она только рада меня огорчить.

Я спросил:

– Не знаете ли вы, когда она вернется?

– Не имею ни малейшего представления, – с нескрываемым удовольствием ответила она. – Уж если моей племяннице приспичило уйти в загул, можно только гадать, когда она вернется. – После чего добавила самым что ни на есть трагическим тоном: – Еще и утащила с собой моего сына Ника!

Судя по ее тону, Мари прямо-таки вырвала невинного младенца из материнских объятий.

– Как печально это слышать, – ответил я на оба заявления разом. – Не знаете ли вы, куда они отправились?

– Я знаю только одно: она укатила в ту самую минуту, когда вы позвонили в дверь, – сказала хозяйка дома с глубоким удовлетворением.

Еще бы она не была довольна. Когда не удается кого-то застать, всегда особенно обидно, если разминулся с ним совсем чуть-чуть. То есть так обычно бывает. Но для магида это не самое неприятное известие.

– Благодарю вас, – кротко проговорил я. – Если можно, передайте племяннице, что я заезжал. – И дал ей визитную карточку. Судя по тому, как она ее взяла, я понял, что мелкие клочки карточки полетят в мусорное ведро в тот самый миг, когда моя собеседница захлопнет за мной дверь. Я бросил последний зачарованный взгляд на украшение на ее свитере – у атласной аппликации были фестончатые края, а два расшитых бисером щупальца алчно тянулись к правой груди хозяйки – и ушел.

Жанин, думал я. Это наверняка была Жанин. Бедный больной мистер Мэллори очень точно подобрал слово «стервозина».

Потом я выкинул из головы Жанин вместе с ее свитером и достал письмо, которое написала мне Мари Мэллори. Всякое живое существо, когда двигается, оставляет за собой след в воздухе. Этот след отчетливо видно минут десять, а еще минут двадцать вполне можно различить, – иногда и дольше, если у существа сильный характер. В письмах такие же следы – отпечатки личности – сохраняются иногда лет на пятьдесят. А Мари Мэллори прямо-таки пропитала письмо своим сильным характером. Оставалось только сверить ее отпечатки со всеми следами вокруг.

Эти следы начинались тут же, прямо на улице, вперемешку с синим дымом, который тянулся за машиной, срочно нуждавшейся в смене масла. Помню, что тогда следы показались мне вполне симпатичными, – очередное заблуждение. В них была отвага, боевой задор и даже юмор, словно Мари не ломается под ударами судьбы, невзирая на то что в последнее время у нее, очевидно, была черная полоса. И Жанин ничуть не преувеличивала. Девица Мэллори очутилась в конце улицы буквально в тот самый миг, когда я свернул на ту же улицу в начале. Я пришел в восторг – опять же ошибочно. Бросился к своей машине и пустился в погоню.

Я ехал по следу битых полчаса. Он был очень запутанный, Мари металась зигзагами по разным улицам, и широким, и узким, и по туннелям, и по мостам, то в гору, то под гору, причем горы были до того крутые, что один раз у меня даже заглох двигатель, а потом по извилистым дорожкам через какой-то огромный зеленый парк. Я повидал веранды в стиле Регентства, розовые готические башни, современные офисные центры, мощенные брусчаткой переулки, железный корабль Брюнеля[5] Имеется в виду пароход «Великобритания», спущенный на воду в 1843 году, – на тот момент самое большое судно в мире, первый трансатлантический пароход, соединивший преимущества металлического корпуса и гребного винта. В 1970 году пароход вернулся к месту постройки, в Бристоль, где был переоборудован в музей. Его создатель Изамбард Кингдом Брюнель (1806–1859) – один из самых талантливых британских инженеров XIX века, построивший первый туннель под Темзой, Большую западную железную дорогу и несколько кораблей-гигантов. и шоссе М-32. Судя по карте, которую я расстелил на пассажирском сиденье, я осмотрел все уголки города к северу от порта – и при этом ни разу не приблизился к преследуемой машине на расстояние окрика. Я даже не сумел распознать эту машину среди прочих и тем более не разобрался, что у девицы Мэллори на уме, но поскольку на узких улицах неизменно витал острый бензиновый запах, я полагал, что моя цель – довольно старый автомобиль.

Никогда нельзя ничего предполагать. Надо идти по следу, и все. След примерно в этот момент резко свернул вниз, к воде. Я помчался туда – и увидел впереди облезлый «моррис» с женщиной за рулем и детским креслом на заднем сиденье. «Ага!» – подумал я. Я прибавил газу, одновременно отправляя женщине за рулем магидские призывы заехать куда-нибудь, где можно поговорить. Ответа не было. Я прогнал «моррис» через два моста туда, где из-за одностороннего движения водителям приходилось закладывать безумные петли, машин становилось все больше, и нам обоим пришлось, в сущности, ползти ползком. «Моррис» неизменно держался в трех машинах впереди меня, и женщина за рулем наотрез отказывалась реагировать на мои призывы. С каждым ярдом[6]  Ярд – приблизительно 0,91 см. я злился все больше и больше. Я бы давно бросил это дело – но она была так близко!

Потом коричневый «моррис» резко свернул в проулок, и до меня дошло, что это вообще не та машина. След девицы Мэллори пропал, как не было. Похоже, я потерял его, как только решил, будто «моррис» – ее автомобиль.

Я выругался. И решил все бросить и ехать домой. Но тут мне пришла в голову неприятная мысль о том, что скажет Стэн, и я подумал, что остается еще очевидный выход из положения – вернуться к дому ее тетки и засесть там в засаде. Я бы и вернулся – но вскоре понял, что опять заблудился.

Я пробивался сквозь пробки, которые с каждой минутой становились все сильнее, и высматривал мост, но никакого моста видно не было. Более того, я с удивлением обнаружил, что еду в крутую гору практически по проселку. Пробки были просто жуткие. Мы еле ползли. Позади меня отрастал длинный хвост из ползущих машин. Оглядев от нечего делать окрестности, я обнаружил, что еду по краю очень даже существенной лощины, а весь Бристоль простирается и громоздится на той стороне.

«Ну, все! – подумал я. – Еду домой». Придется проложить маршрут через Уэльс, не иначе.

Но именно в эту минуту машины впереди вдруг прибавили скорости, городские пейзажи скрылись за деревьями, и я прочитал на дорожном указателе, что в Бристоль надо свернуть направо через платный мост. Я с радостью повернул направо. Когда я доехал до платного моста, оказалось, что это крайне шаткий на вид подвесной мост на огромной высоте через глубокое ущелье – лента дороги, протянутая от утеса к утесу между двумя башнями в псевдоегипетском стиле. Я сунул деньги в щель автомата и опасливо покатил по мосту, то и дело поглядывая по сторонам, на мутную глинистую реку, которая поблескивала на закатном солнце в нескольких сотнях футов внизу.

Какой-то идиот остановил машину прямо посреди дороги сразу после съезда с моста. Я едва в нее не врезался.

Я ударил по тормозам. Судя по визгу и скрежету позади, другие водители поступили так же. Мало того что машина стояла на месте – водительская дверца была распахнута настежь, перегораживая остальную часть дороги. Проехать было в принципе невозможно, поскольку по разделительной полосе шло бетонное ограждение, чтобы машины не выезжали на встречную. Машины за ограждением тоже остановились, и их водители высунулись посмотреть, что происходит. По их лицам мне сразу стало понятно – нет, это не авария, хотя сначала я подумал именно так. Машина остановилась преднамеренно. Потом я увидел водителя.

Это была девушка. И она плясала. Плясала на пешеходной обочине возле своей машины.

Она была низенькая, невзрачная, в очочках, а ее фигура смахивала на перевязанный сноп соломы. И она плясала. Вскидывала колени, прыгала, скакала. Кружилась лоскутная юбка, разлетались растрепанные волосы, очки перекосились на еле заметном носишке. Ее пассажир тоже подпрыгивал рядом. Оба размахивали руками. Оба метались туда-сюда. Пассажир был мальчик-подросток, темноволосый и поразительно красивый, он высился над ней и плясал довольно робко. Вид у него был такой, будто он пляшет, поскольку иначе его не повезут дальше. Его я полностью оправдывал. Но она…

Я прижал палец к кнопке гудка, вдавил ее и не отпускал. И я был не одинок.

Девушка перестала кружиться – но лишь затем, чтобы рухнуть на колени и трижды резко разжать в сторону дороги кулаки, растопырив пальцы, украшенные до того длинными ногтями, что подпадали под статью о холодном оружии, – раз, раз, раз! Этот жест был полон презрения ко всему на свете. Мальчик сделал то же самое, но смущенно. Мне было видно, что они не просто выбрасывали кулаки и растопыривали пальцы, а еще и пели, а может быть, и читали заклинания. А потом преспокойно заплясали себе дальше.

От злости я подбавил волшебства в свой гудок. Он прямо-таки взревел. Мост позади меня был забит полностью, половина машин тоже гудела.

Мальчик хотя бы замечал происходящее. И явно чувствовал себя не в своей тарелке. Но девица плясала себе и плясала, а он послушно подражал ей. Они еще раз проделали свои пассы, на сей раз в сторону каменистого откоса. Потом заплясали опять. Терпение мое лопнуло.

Я снял палец с гудка. Заглушил двигатель, сунул ключи в карман и вышел из машины. Плясуны как раз принялись растопыривать пальцы, когда я подошел к их машине. Ключи она оставила внутри, они болтались в замке зажигания. Я хотел было захлопнуть дверь, но тогда плясунье, чтобы попасть внутрь, пришлось бы взламывать замок, а всем, кто собрался позади, – снова ждать. Поэтому я ограничился тем, что обошел капот и двинулся навстречу парочке, резвившейся на тротуаре.

– Убирайся с глаз! – распевали они. Раз, раз, раз.

– Будьте так любезны, перенесите свой шабаш куда-нибудь в другое место! – сказал я.

Сначала-то я собирался сказать гораздо больше, но вблизи до боли остро ощутил отпечаток ее личности. Это была девица Мэллори. Еще бы. Все это время она только и делала, что вела меня в своей пляске.

Она перестала танцевать. И повернулась ко мне с таким лицом, словно я только что вылез из сточной канавы. Потом с неописуемым отвращением поправила гигантским ногтем очки на переносице и смерила меня взглядом – с ног до головы.

В эту игру можно играть и вдвоем. Я взялся за собственные очки двумя пальцами левой руки и сосредоточился на точке у плясуньи за спиной.

– Мари Мэллори, полагаю, – презрительно процедил я, пока она не пришла в себя и не заговорила.

– Катились бы вы куда подальше, – отвечала она. Вообще-то, именно это я и делал с самого начала по ее милости – катался куда подальше. Голос у нее был неприятный: громкий, унылый, с какими-то подвсхлипами. Потом до нее с некоторым опозданием дошло, что я сказал. – Может, вы и знаете, кто я такая, но я вас не знаю и не желаю знать!

Я посмотрел на мальчика, который стоял поодаль; это наверняка был Ник Мэллори – вовсе не беспомощный младенец, на которого намекала Жанин. Вид у него был такой, словно бедняга только и мечтает забиться под машину Мари и не вылезать.

Я разозлился еще сильнее. Наверное, из-за этих всхлипов в ее голосе. И сказал – точнее, рявкнул:

– Руперт Венейблз. Я вам писал. – Выпустил очки и извлек бумажник. – Я искал вас по всему городу, чтобы вручить ваше треклятое наследство. Держите. – И я протянул ей веером десять десятифунтовых бумажек, которые приготовил, чтобы поддержать свою легенду.

Она остолбенела. И, как я и рассчитывал, первым неосознанным движением потянулась за деньгами. Я подчеркнуто церемонно – от свирепости – вложил ей в руку все десять банкнот по одной. Водители по ту сторону разделительной полосы и кое-кто из тех, кто стоял на мосту позади меня, принялись свистеть, галдеть и улюлюкать, – одни повысовывались из окон, а другие от бешенства повыскакивали из машин на дорогу. Лицо девицы Мэллори залилось тускло-красной краской ярости. Смуглое лицо ее двоюродного брата покраснело еще сильнее. Подбородок у Мэллори выпятился, рука дернулась, будто в порыве швырнуть купюры на мостовую. Но все-таки деньги слишком много значили для нее. И она решила оставить их себе.

– Десять по десять, – сказал я. – Итого сто. А теперь будьте любезны, сядьте в свою машину, чтоб ей пусто было, и прочь у меня с дороги!

Девица Мэллори ничего не ответила, только надменно просеменила к открытой двери своего автомобиля под гудки и улюлюканье пробки. Мальчик, согнувшись в три погибели, юркнул в машину с другой стороны с проворством героя немого кино.

– Это стоило таких денег?! – крикнул водитель машины сразу позади меня.

Я хотел ответить, что да, возможность раз и навсегда отделаться от девицы Мэллори с ее семейкой, безусловно, стоит ста фунтов, но едва ли мне удалось бы объяснить ему почему. Так что я просто пожал плечами, улыбнулся и сел за руль в тот самый миг, когда девица Мэллори рывком тронулась с места и с ревом умчалась в облаке маслянистого сизого дыма. Машина у нее была не в пример новее коричневого «морриса». Просто совсем неухоженная.

Хорошо, что я ехал обратно один, без Эндрю. Можно было всю дорогу домой ругаться в полный голос. Когда я прибыл на место, ярость еще не утихла.

– А теперь в чем дело? – поинтересовался Стэн из моей гостиной, перекрывая беспощадный ритм фуги Баха.

– Да эта Мэллори! – Я громко щелкнул выключателем. – Если кто-то пожелает сделать из нее магида, так только через мой труп! Она… Она неописуема! И к тому же уродина. А в довершение всего еще и чокнутая. – И я, кипя от бешенства, рассказал про сегодняшние приключения.

– Гм. А способности у нее есть? – спросил Стэн.

– Не сомневаюсь, вагон и маленькая тележка! – отозвался я. – Хватило, чтобы не подпускать меня к себе весь день напролет! Не больно-то и хотелось!!! Не нужны мне те, кто тратит хотя бы каплю таланта на то, чтобы отплясывать противосолонь на дороге и не давать людям проехать в час пик! Ни стыда ни совести! Хорошо хоть у ее двоюродного братца-подростка хватило воспитания смутиться!

– Посмотри на все с другой стороны, – посоветовал Стэн. – Мэллори не в состоянии вести себя как подобает магиду. Значит, одного кандидата можно вычеркнуть. Начинай обдумывать остальных четверых.

– Обхохочешься! – взорвался я и умчался в кухню, хлопнув дверью. Распахнув холодильник, я пробурчал себе под нос: «Как прикажете рассмотреть остальные кандидатуры, когда их по всей планете раскидало? Япония, Новая Зеландия, Хорватия, Огайо… Ох, обхохочешься!»

Как видно, Стэн последовал за мной. Его голос у меня за плечом произнес:

– Я об этом уже подумал.

Я захлопнул холодильник:

– Даже не начинай!

– Я тебе расскажу, но сначала поешь и остынь немного, – сказал он.