Онлайн чтение книги Дети века
XI

Недалеко от плотины и мельниц, где лежала дорога к кладбищу, на самом краю плохо отстроенного предместья, виднелась бедная мещанская хата с примыкавшим к ней огромным садом. Вся эта часть города не отличалась достатком, но описываемый домик был, может быть, беднее всех остальных.

Сад, принадлежавший к нему, обнесен был жердями, кольями, хворостом, что не очень-то защищало его от нападения хищников. Часть его, спускавшаяся к пруду, поросшая травой, представляла собой влажную торфяную лужайку, а на верхней половине помещался небольшой огород. Последний, однако ж, не отличался заботливой обработкой, и плохо возделанные гряды свидетельствовали, что около них хлопотали слабые руки. Растительность на них была довольно жалкая и состояла из низкой капусты, полуувядшего картофеля и небольшого количества кукурузы, а ближе в хате посажены были грядки лука и мака. У окон не было цветов, и лишь одичавшие лилии едва виднелись из сорных трав и крапивы.

Колодец был полуразрушен: старый сруб почти опустился в землю, журавль искривился, а почерневшие корыта казались словно обгрызенными, — так их иззубрила влажность.

Постоянная лужа окружала колодец и почти заграждала дорогу к домику, походившему скорее на крестьянскую избушку, нежели на жилище горожанина. Покоробившаяся кровля его поросла мхом и травой, а сам он осел в землю. Окна почти лежали на завалинке, а ставни давно уже лишились способности затворяться. В таком же полуразрушенном состоянии находились хлева и сарайчик, которых давно не чинили. У дверей не виднелись дети, которые могут оживлять беднейший приют; все было пусто и мрачно.

Все говорило, что жильцы этой лачуги не в состоянии уже были исправить своего жилища и равнодушно смотрели на окончательный его упадок.

Под вечер или, лучше сказать, в начале сумерек, когда после знойного дня небо начинало заволакиваться черными тучами, из города шел молодой человек как бы на прогулку, часто оглядываясь, словно из боязни быть замеченным, и расспрашивая о чем-то встречных детей и женщин. Все указывали ему на отдаленную одинокую избушку. Приближаясь к последней, молодой человек убавил шагу, и на лице его отразилось чувство скорби, перешедшей даже в иронию; он улыбнулся.

Это был Валек Лузинский. Со времени полного освобождения от опеки доктора, мучило его постоянно возраставшее желание открыть свое происхождение и проникнуть тайну, которая покрывала его сиротскую колыбель. Он решился отправиться на поиски в Туров, хотя много ожидал от этого и даже еще сам не знал, как приступить к делу. Прежде он хотел попытаться поискать путеводной нити в городе. С этою целью он пошел в магистрат под каким-то предлогом посмотреть списки населения и поискать в них фамилии Лузинских. Он сверх ожидания нашел искомое очень легко, но семейство это, несколько десятков лет тому назад весьма многочисленное, все почти повымерло, так что оставались только в живых старик со старухой и внучка. Тут же он нашел номер дома, и по этим указаниям вечером, стыдясь быть узнанным знакомыми, подошел к убогой хижине, последнему приюту старых Лузинских.

Долго он ходил вокруг в ожидании, не появится ли кто-нибудь, так как ему хотелось поговорить, не входя в хату, однако напрасно. Между тем постепенно темнело, и Валек, вознамерившийся узнать что-нибудь, решился переступить через порог хижины. Комната налево была пустая, почернелая, ободранная, только против двери висел единственный образ Спасителя.

Вслед за скрипом двери, из-за перегородки послышался едва внятный голос: кто там?

— Чужой, прохожий, — отвечал Валек.

— Что же вам здесь надо? — сказали из-за перегородки. — Здесь не достанете ничего, даже воды. Старик с внучкой ушли в лес, а я лежу больная. Ступайте с Богом.

— Это дом Лузинских? — спросил Валек.

— Конечно. А какое вам до них дело?

— Хотел расспросить о них.

— Расспросить о Лузинских? А кому какая в них нужда? — продолжал слабый голос. — Кому нужда до нищеты?

Валек очутился в неприятном положении, и не знал бы как продолжать разговор, но в эту минуту отворилась за ним дверь, и в ней показались сгорбленный старик и пятнадцатилетняя девочка.

Старик был страшен — такой, каким пугают детей: седой, с длинной белой бородой, на которой изредка попадались черные космы, с растрепанными волосами; из расстегнутой рубашки виднелась костистая бронзового цвета грудь; в руке у него была палка, а на плечах перевешенные накрест торба и кузов с грибами. Кроме этого, у него за спиной торчала вязанка хворосту. Девочка была одета в вытертую сермягу не по росту, в серую рубаху, подпоясанную красным поясом, в полинялую синюю юбку, а светло-русую головку повязала темным платочком.

Между тем бледное, изнуренное личико девочки отличалось красотой, развитию которой мешали труд и нищета. Губы у нее были белые, глаза большие голубые, шея и руки загорели, а ноги исцарапаны.

Она тоже имела за плечами кузовки, в руках несла кувшины, наполненные красными и черными ягодами, а на спине какую-то торбу. Живописны были эти фигуры для артиста, но грустны для человека.

Старик и девочка молча, с необыкновенным любопытством смотрели на Валека, словно давно не видали порядочно одетого человека, и остановились на пороге. Лузинский догадался, что пришли хозяева.

Старик поставил кузов на лавку, постоянно смотря на гостя, а девочка вскоре ушла за перегородку.

— Что вам надо? — спросил старик у Валека, поздоровавшись.

— Ничего, я только хотел расспросить о Лузинских.

— О каких?

— Которые живут здесь.

— А зачем вам?

Валек стыдился признаться и начал лгать.

— Видите ли, — сказал он, — у меня был приятель в Варшаве, который слышал, что здесь живут Лузинские, а как он сам носит эту фамилию и родом из этого города, то и просил разведать.

Старик оперся о лавку, потому что слишком устал.

— Эх, — сказал он грустно, — были Лузинские на свете, были, но теперь их как будто нет, и спрашивать не стоит. И что кому до них или до их фамилии.

Старик вздохнул.

— Ваш приятель, — продолжал он, — не должен быть из наших Лузинских, если жил хорошо, потому что нам не везет… Ступайте себе с Богом, здесь вам делать нечего. Там моя старуха лежит почти при смерти, здесь видите вы старика, который, работая целый день, не достанет на горячую пищу, а вот и внучка, которая останется сиротой и, может быть, погибнет, если какая-нибудь милосердная душа не сжалится над нею. Видите вы избу, совсем осевшую, стены которой разваливаются, и вот вам судьба последних Лузинских. И вы скажите своему приятелю, чтобы он о них не разведывал, если не хочет нажить беды.

Валек не мог удовлетвориться подобным ответом.

— Извините, что вас беспокою, — сказал он, — но и моему приятелю Лузинскому не слишком-то везло; он не испугался бы убогого родства, потому что одинок, сирота, никогда не знал родителей.

— И вы говорите, что он из наших мест? — спросил старик задумчиво.

— Так он мне сказывал, но почти ничего не знает о своем происхождении.

— В прежнее время здесь было много Лузинских, — сказал старик. — Но одни повымерли, другие разбрелись, потому что никому из них не везло; остались только мы, да и то ненадолго, кладбище недалеко, и скоро мы туда последуем.

— Был у вас брат? — спросил Валек.

— Было два, — отвечал старик быстро и неохотно.

— Что же с ними сталось?

— Что с ними сталось? — повторил старик с явным неудовольствием. — Разве вы судья, чтоб выспрашивать меня, как на следствии? А какое вам дело до того, что с ними сталось?

— Не сердитесь, дедушка; видите ли, если б молодой человек оказался вашим родственником, он помог бы вам.

— А разве же я требую или прошу чьей-нибудь помощи, кроме Божьей? — воскликнул старик с живостью. — Хотя я хожу в лохмотьях и выглядываю нищим, однако никогда еще не протягивал руки и, пока жив, не запятнаю ее подаянием. Издохнуть — так издохну, если бы допустил Господь, даже с голоду. Что ж такое? Разве и цари не просили милостыни, и паны не умирали без хлеба? Один только Бог знает, что кому предназначено.

— Но что же вам стоило бы потешить беднягу? — сказал смиренно Валек.

— Чем потешить? Что есть у него нищие родственники? Когда бы он даже и отца отыскал, то не слишком обрадовался бы, если отец этот будет Лузинским… Так уже суждено, чтоб каждый Лузинский был несчастливцем, или…

Старик вдруг остановился.

— Ступайте с Богом, ступайте! — продолжал он по некотором молчании.

Во все время разговора на Валека пристально смотрела бледная девочка из-за перегородки.

Старик, видимо, досадовал и хотел отделаться от непрошенного гостя, но Валек не уходил. На счастье его или на беду пошел проливной дождь, засверкала молния, и страшные удары грома перекатывались над ветхим домиком.

— О не выгоняйте меня в такой ливень! — сказал Валек. — Я присяду на лавке и не буду вам мешать.

Старик пожал плечами и горько улыбнулся.

— Как не будете мешать? — воскликнул он. — Довольно того, что вы здесь сидите, чтоб я уже был сам не свой от присутствия чужого человека. Делать нечего, пождите, если пришли уж на беду; только оставьте меня в покое на счет этих Лузинских, потому, что я сам рад бы позабыть, что называюсь этим именем. Валек замолчал, но через минуту отозвался робко:

— Отец моего приятеля звался Марком.

— Что ж из этого? — с живостью отвечал старик. — Разве один Марк шляется по аду? Разве же я знаю, что сталось с Марком? Разве мне это известно?

— Но у вас в семействе был Марк? Старик оборотился с грозным видом.

— Да вы из суда, что ли? — воскликнул он. — В таком случае скажите без всяких уверток. Знаете, что были Марк, ну и что ж вам еще надо?

— Я не из суда, но мне известно, что один из ваших носил это имя, и я сказал, что знаю.

— А я вам говорю, что ничего не знаю, — отвечал гневно старик, — ничего, решительно ничего.

И он уселся на лавке и замолчал.

В это время девочка вышла из-за перегородки.

— Дедушка, — сказала она, — я разведу огонь и согрею для бабушки немного молока, которое выменяла за ягоды…

— Погоди, пока этот уйдет, а с ним пройдет и буря. Во время грозы не следует топить печку: дым притянет небесный огонь, а завтра не будет где и голову приклонить. Подожди!

Между тем дождь лил, как из ведра; совершенно стемнело, и только порою полосы бледного, розового или синего света мелькали в окнах, и поминутно раздавались громовые удары.

Старику очень хотелось сбыть гостя, и он посматривал в окно; оба молчали. Валек не хотел уже расспрашивать и ожидал окончания бури, чтоб возвратиться домой.

Вдруг из-за перегородки кликнули старика, и он, ворча, пошел к больной, которая, вероятно, слышала весь разговор.

К Валеку явственно доносилась тихая беседа.

— Что с тобою, мой старик? Кто там? Чего он хочет? Зачем ты сердишься? Зачем делать неприятности постороннему?

— Как же быть иначе? — прервал старик. — Разве же я знаю, кто он и зачем пришел выпытывать меня? Сколько раз я молчал и никогда не жалел об этом; а когда порою пробалтывался, приходилось раскаиваться. Несет околесную.

— Не горячись, с людьми и с судьбою надо быть терпеливым. Чем же тут гнев поможет?

— Иначе он никогда не уйдет.

— А о чем же он расспрашивает?

— Кто же его знает! Допытывается о Лузинских, сколько их было, что с ними сталось? Об умерших знает только Бог; а о тех, что остались в живых, и Он, кажется, позабыл.

Во время этого тихого разговора за перегородкой девочка, вероятно, боясь темноты, попыталась зажечь какой-то огарок и оставила его на печке. При этом слабом свете убогое жилище показалось еще более мрачным. Валек охотно ушел бы домой, но, хотя гроза и уменьшилась, однако дождь не переставал, а, напротив, как бы еще усилился.

Старик вышел мрачный и почти сердитый, а девочка мигом скрылась за перегородку.

Валек решился затронуть старика еще с другой стороны, с целью что-нибудь выведать.

— Не буду более скрываться перед вами, пан Лузинский, — сказал он. — Не для приятеля, но, собственно, для себя я пришел расспросить о семействе. Я сам Валентин Лузинский, сирота, не имею родителей; благодетель оставил меня, и вот, очутясь одиноким, я ищу хоть следа своего происхождения.

Старик внимательно посмотрел на него.

— А кто же тебя знает, — молвил он, — солгал ли ты прежде или лжешь теперь? Если ты действительно Лузинский, то скажу тебе одно: не ожидай в жизни ничего, кроме невзгод и несчастья, потому что никому из нас не везло.

— Мне также, — отвечал Валек.

— Отец твой звался Марком? — спросил старик, пристально всматриваясь в гостя.

— Да.

— А сколько тебе лет?

— Двадцать два года.

Старик молчал. Подумав немного, он, пожав плечами, спросил:

— А где ты родился?

— Здесь в городе.

— А твоя мать?

— Мать жила прежде в Турове, потом выехала оттуда, не знаю, добровольно ли, или ее выгнали. Отец пропал без вести. Когда я остался сиротою, меня взял на воспитание доктор, у которого я и жил как сын, но в конце концов он выгнал меня из дому.

— Без куска хлеба? — спросил старик.

— Нет, я имею средства.

— И тебе, имея средства, здоровые руки и голову на плечах, надобно еще доискиваться семейства, искать забот, допытываться старых грехов? — сказал старик насмешливо. — Вот так настоящий Лузинский! Ступай, брат, в мир, пока цел, не оглядывайся назад, не расспрашивай, живи своим умом: надобно обходиться без людей.

И, отворив окно, старик высунул голову. Дождь переставал; на небе из-за темных туч проглядывало ясное лазурное небо; вечер становился прекрасным, и в воздухе носился аромат от орошенных Цветов и деревьев.

— Ступай себе с Богом, — обратился старик к гостю, который стоял, все еще надеясь допытаться чего-нибудь, — ступай; здесь Для тебя ничего нет, пан Лузинский! Покойной ночи!

Сердитый Валек молча поклонился и принужден был выйти из хаты.

Конечно, он ничего не выведал у старика, но по некоторым ещ полусловам и по какому-то смущению догадывался, что тот знал что-нибудь о его семействе, может быть, даже об отце. Выйдя щ свежий воздух, молодой человек придумывал средства, с помощью? которых мог бы понудить старика на откровенность. Презрение, с которым последний выгнал его из дома, сердило молодого человека. Он уже прошел несколько шагов по направлению к городу, как в садике, окружавшем домик, показалась девочка, которую он только что видел. Вероятно, она вошла не через ворота, а через калитку в сад и спешила, знаками показывая Лузинскому, чтобы остановился, но оглядываясь, из боязни быть замеченной дедом.

Удивленный Валек подошел к забору; запыхавшись прибежала девочка, схватилась рукою за кол, вскочила на жердь и, наклонившись к Валеку, шепнула:

— Бабушка слышала, о чем вы разговаривали с дедушкой. Дедушка нездоров и всегда сердится, а если вы желаете о чем-нибудь расспросить, то приходите, когда его не будет дома.

— А когда же его не будет дома?

— Дедушка завтра уйдет на работу, а я буду вас караулить и стоять перед хатой. Если я вам покажу пальцем вот так — она, улыбаясь, манила его к себе, — то вы войдите, а если махну от себя, тогда нельзя. Покойной ночи!

— Благодарю.

Спрыгнув с забора, девочка, как заяц, побежал в кусты и скрылась в грядке, засаженной высокими бобами.

Валек веселее возвращался в город. Погода разгуливалась, вечер снова быль прелестный; месяц, словно обмытый, выходил из-за дальнего леса. Лузинский вовсе не спешил к пани Поз и потому шел медленно, думая о своей судьбе и выбирая сухие тропинки. На песчаной почве предместья не осталось уже почти и следов дождя, вода сбежала, вошла в землю, и дорожки просыхали. Между тем, вызванные прелестью вечера, начали показываться гуляющие. Тяготясь встречи с посторонними, Валек решил избрать окольный путь и отправился сзади огородов.

Здесь извивался ручеек, обсаженный обрубленными вербами, отделяя сады и огороды от луга, и этим путем ходили иногда днем люди на работу, но вечером дорожка была довольно пустынная. Валек чрезвычайно удивился, когда увидел в одном с ним направлении шедшего мужчину, которого он не узнал сразу; подойдя ближе, он тотчас же распознал незнакомца, который, по слухам, только что купил аптеку у Скальского.

Шел он один, очень тихо, задумчивый и, может быть, в свою очередь избегая встречи и сообщества. Оборотясь и заметив Лузинского, он остановился. Валек думал, что незнакомец желает дать дорогу, так как в этом месте двум было тесно, и поспешил пройти, нарочно отворачивая голову, но доктор Вальтер сам зацепил его вежливым приветствием.

— Добрый вечер, — отвечал Валек, несколько поворотившись.

— И превосходный вечер, — заметил кротко незнакомец, как бы завязывая разговор.

Любопытный Валек даже рад был похвастать знакомством с доктором Вальтером, и потому остановился.

— Я принужден был переждать бурю в избушке за городом, — сказал он.

— Знаю, — отвечал Вальтер, — потому что сам укрывался от нее напротив, и вас видел. Вы избрали себе самую убогую лачугу.

— Было не до выбора, — отвечал Лузинский, — буря наступила неожиданно, и хотя была не продолжительная, но страшная.

— Кто не видел штормов в Индийском океане и бурь в Китайских заливах, тот о бурях вообще не может говорить, — отозвался незнакомец, как бы нарочно продолжая.

— Картины должны быть великолепные.

— Величественны, как выражение мировых сил, среди которых человек и жизнь кажутся ничтожным, — молвил Вальтер. — Только во время таких потрясений можно понять, какое малое значение имеет наша жизнь для Вселенной, в которой кипят неодолимые силы.

Валек молча шел тихо, давая поравняться собеседнику, ибо тропинка расширилась, и они могли идти рядом, хотя Лузинскому и приходилось часто ступать по мокрой траве. Но любопытство не дозволяло ему оставить человека, который первый заговорил с ним.

— Кажется, я не ошибаюсь, — сказал через несколько минут Вальтер, — и вы воспитанник доктора Милиуса, с которым я недавно имел удовольствие познакомиться.

— Да, бывший воспитанник, — мрачно сказал Валек.

— А теперь?

— Мы с ним рассорились, и он меня выгнал из дому.

Вальтер знал, в чем дело; но ему хотелось, чтоб молодой человек сам рассказал о происшествии, и ему нетрудно было навести последнего на признание. Разумеется, Лузинский смотрел на дело со своей точки зрения.

Так дошли они до города, и Вальтер, подходя к своему дому, пригласил к себе молодого спутника, который тотчас же принял приглашение.

Войдя в кабинет Вальтера, Лузинский не выразил никакого удивления относительно необыкновенной его обстановки и, усевшись в кресло, занялся беседою с оригинальным хозяином. Многое перебрали они; наконец речь зашла о том, чем готовился заняться молодой человек, которому предстояло начать новый образ жизни.

— Литературой, — сказал Валек.

Последовало молчание. Вальтер, по-видимому, совершенно успокоившийся, вспомнив, что по местному обычаю ничем не подчевал гостя, отворил шкаф, несколько раз повторяя: "литература!" и вынул заплесневевшую несколько бутылку.

— Выпьете рюмку этого вина, побывавшего в Ост-Индии? — спросил он. — Должно быть, превосходно, но я не люблю его.

И, налив рюмку, поставил ее перед Валеком, еще раз повторяя" литература!

— Да, — сказал он, помолчав, — я понимаю, что вы называете литературой; но, говоря правду, кто хочет быть литератором у в полном смысле этого слова, тот должен сделаться энциклопедистом и научиться всему, чтоб над всем господствовать. Литература в своей легчайшей форме беспрестанно касается научных, жизненных, философских, даже ремесленных и практических вопросов. Кто, недостаточно вооружившись всесторонним трудом, вступил на этот путь, тот обнаруживает на каждом шагу свое незнание и обманывает себя или других. Если он захочет быть добросовестным и ограничит себя узким кругом добытых сведений, он будет односторонним и однообразным.

— А вдохновение?

— И вдохновение ничего не значит без серьезного подготовительного труда.

— А гений? — прибавил тише молодой человек.

— Загадка, болезнь, и действительно такая редкость, что встречается лишь веками.

Разговор становился невозможным. Лузинский сознавался в душе, что не мог продолжать его далее с доктором. Новые для него вопросы, были для Вальтера, по-видимому, готовы и обработаны долговременным размышлением. Может быть, вследствие этой умеренности, Вальтер, казалось, почувствовал к нему какую-то симпатию. Он сам переменил разговор, начал расспрашивать Валека, и так заинтересовал молодого гостя, точно хотел вступить с ним в более близкие сношения. Основательно или нет, но Лузинский приписал это влиянию доктора Милиуса, который, будучи сам не в состоянии заботиться о нем, поручил это, вероятно, Вальтеру.

Трудно определить, какое вообще впечатление произвела эта беседа на Лузинского, но она заняла молодого человека, и мысли его вознеслись несколько выше.

— Я одинок, — сказал наконец на прощание Вальтер, — Милиусу некогда навещать меня, и если вам не скучно, приходите ко мне. Я могу иной раз вам посоветовать, помочь в чем-нибудь. Помните, что предлагаю это от чистого сердца.

Лузинский поблагодарил и вышел, но уже на пороге отозвалась в нем по привычке прежняя гордость.

"Если б я был обыкновенным человеком, — подумал он, — то, конечно, так не занял бы его… А ведь он хорошо знает людей".