Онлайн чтение книги Девушка из золотого рога
Глава 3

Студенческая столовая напоминала зал ожидания провинциального вокзала. За длинными непокрытыми столами тесными рядами студенты торопливо и почти не разбирая, что именно перед ними, поглощали блюда, которые с акробатической виртуозностью раздавал исполинского вида мужчина. Над буфетом, с левой стороны, висела черная доска с нацарапанным на ней мелом меню, поражавшим воображение пышностью названий и низкими ценами.

Азиадэ долго стояла перед ним, никак не решаясь сделать выбор между кенигсбергскими фрикадельками и персиковой мельбой. Наконец голод победил чревоугодие, и она, протянув в окошко двадцать пять пфеннигов, получила тарелку с одной огромной, кисловато пахнущей фрикаделькой и, с удовольствием вдыхая ее терпкий аромат, осторожно понесла тарелку к столу.

– Вам уже лучше, фройляйн Анбари?

Вздрогнув от неожиданности, девушка подняла голову. Доктор Хаса с кружкой пива в руке стоял перед ней и смотрел в ее тарелку.

– С каких это пор врачи обедают в студенческой столовой? – спросила в ответ Азиадэ, радуясь выпавшей возможности поговорить с человеком, который не был ни турком, ни тюркологом.

– Врачи, не имеющие частной практики, считаются вечными студентами, – ответил Хаса, садясь напротив нее. – Вы турчанка, не так ли? Я и не знал, что существуют сероглазые турчанки.

Азиадэ удивленно посмотрела не него. Неужели есть люди, которые не знают, что светлые глаза стамбульских принцесс славились от Тибета до Балкан?

– Бывает и такое, – смущенно сказала она и ткнула вилкой в дымящееся мясо. – Но ведь и вы не немец, верно?

– Как вы догадались?

Азиадэ довольно улыбнулась:

– Я, вообще-то, тюрколог и разбираюсь в диалектах. Кроме того, Хаса – не немецкое имя.

Доктор отпил пива и окинул Азиадэ долгим взглядом своих черных раскосых глаз. Его взгляд заскользил по девичьим линиям ее тела, мягким складкам губ, он смотрел в слегка затуманенные серые глаза, и в мыслях его возникли смутные представления о таинственных, укутанных в чадру женщинах из гаремов с мраморными фонтанами и коварными евнухами, которые после некоторого хирургического вмешательства обретали при азиатских дворах значимую, но не до конца понятную роль. Он вдруг почувствовал непреодолимое желание обнять этого ребенка, случайно забредшего в Берлин из сказок «Тысячи и одной ночи», его колено осторожно коснулось под столом ее узкого бедра. Дитя Азии сердито взглянула на него и сказала:

– Если вы будете приставать ко мне, я раскрою рот, скажу «а-а» и стану вашей пациенткой. Тогда вам, по законам врачебной этики, придется держать себя в руках.

Дитя, очевидно, было уже далеко не ребенком или же очень умным ребенком. Хаса залпом опустошил свою кружку.

– Я австриец, – с некоторой заносчивостью сообщил он. – Вы слышали про Вену?

Упоминание об имперском городе не произвело на Азиадэ ожидаемого впечатления. Она отправила в рот последний кусочек мяса, с грустью посмотрела на пустую тарелку, и уголки ее губ пренебрежительно опустились.

– А вы слышали про Кара-Мустафу? Того, что при Сулеймане Великолепном осадил Вену? Так вот, он был моим предком. Если бы он одержал победу, я, может быть, назначила бы вас своим личным врачом.

По совести говоря, все это не совсем соответствовало действительности. Суровый Кара-Мустафа не происходил из рода Анбари, однако на венца это нахальное заявление Азиадэ произвело должное впечатление.

– Премного благодарен, принцесса! – галантно сказал он. – Вы позволите мне называть вас принцессой?

– Нет, не называйте меня принцессой, – ответила девушка.

Ей вдруг стало очень грустно, потому что она вспомнила о принце Абдуле Кериме, которого никогда не видела, но который должен был стать ее мужем. Абдул Керим эмигрировал в Америку, и больше никто о нем ничего не слышал. Может, он даже стал официантом.

Доктор Хаса заметил перемену в настроении девушки. Он направился к буфету и принес ей пирожное со сливочным кремом, обильно политое шоколадной глазурью. Азиадэ снисходительно посмотрела на него и съела пирожное, слизнув кончиком языка белую липкую массу, приставшую к ее губам.

– Я житель Вены, – многозначительно повторил Хаса. Его задело, что в первый раз это сообщение оставило девушку равнодушной. – Я изучал медицину в Вене и для дальнейшего совершенствования по одному семестру прослушал курсы в Париже и Лондоне. В Берлине я до конца этого семестра, потом собираюсь открыть в Вене частную практику.

Это тоже не вполне соответствовало истине, но Хаса так долго и тщательно прятал правду в самых глубоких уголках души, что теперь не было никакого смысла вдруг извлекать ее на свет божий. Действительно, ради чего дипломированный венский врач разъезжает по миру и дает гастрольные спектакли в различных клиниках? Впрочем, если бы Азиадэ и спросила об этом, то услышала бы рассказ о жажде знаний и обширности научных интересов доктора Хасы. Может быть, он даже поведал бы ей, что приехал в Берлин изучить последние достижения оторинопластики. Но вот о чем бы он не сказал ни слова, так это о скандале с Марион и о Фрице, с которым та провела все лето. В конце концов, это никого не касается и давно уже в прошлом.

Хаса склонил голову и с улыбкой посмотрел на Азиадэ.

– А я, – сказала Азиадэ, снова не обратив особого внимания на слова Хасы, – уже четыре года живу в Берлине. Мы покинули Стамбул после переворота. Все мне казалось здесь немного странным. Мне тогда было пятнадцать лет, и я уже носила чадру. В Берлине я первое время никак не могла привыкнуть ходить по улицам одной и с открытым лицом. А теперь мне это нравится. Но все же – это позор. Дома меня учили музыке и языкам. А теперь я изучаю языки своих предков. Это как-то связывает меня с родиной. Вы понимаете?

– Да, – кивнул Хаса. – А я скоро вернусь в Вену и открою там частный кабинет на Опернринге. Буду лечить певцов.

Так они говорили какое-то время, не слушая друг друга, и каждый из них о чем-то умалчивал. Хаса умалчивал о существовании жительницы Вены по имени Марион, а Азиадэ – о почтальоне, который сегодня рано утром постучал в их дверь и со словами «Вам почта» передал отцу серый запечатанный конверт, а когда Ахмед-паша вскрыл его, то обнаружил в нем тысячу афганских рупий и привет от двоюродного брата Кязима. Час спустя служащий банка, качая головой, смотрел на эти банкноты, потом созвонился с центральным бюро и отсчитал Ахмед-паше семьсот сорок марок, из которых Азиадэ внесла студенческий взнос и заплатила за кенигсбергские фрикадельки. Но все это были детали, которые доктора Хасы вовсе не касались.

– У вас есть какие-то планы на сегодня? – спросил вдруг Хаса.

– Исследование османских документов. Анатолийские секты.

– Это очень важно для вас? Приглашаю вас на Штольпхензее. Я имею в виду… может быть, сегодня последний теплый осенний день, а вам необходим свежий воздух. Это я говорю вам как врач.

Азиадэ глядела на правильный лоб, узкие улыбающиеся губы Хасы и думала о секте кызылбашей и о святом Сары-Салтык-Деде, которые ждали ее. Теплая волна прилила к лицу.

– Поехали на Штольпхензее, – спокойно согласилась она, и Хаса даже подозревал, что Азиадэ впервые в жизни приняла приглашение постороннего мужчины.

Они вышли из столовой. Азиадэ уверенным шагом направилась к автобусной остановке.

– Куда вы? – остановил ее Хаса и, взяв под руку, повел на маленькую боковую улочку, распахнул дверцу машины, на номерном знаке которой рядом с цифрами стояла большая буква «А». – Австрия, – гордо сказал Хаса.

Азиадэ застыла с открытым от удивления ртом. Она никогда бы не поверила, что человек столь низкой профессии может разъезжать на автомобиле. Европа воистину была страной чудес.

* * *

Они лежали на склоне песчаных холмов.

Зеленый купальник, купленный по дороге Хасой, в который была теперь облачена Азиадэ, превращал мир вокруг нее в нечто нереальное и фантастическое. Она стеснялась этого одеяния баядерки, тело ее била едва заметная дрожь, пальцы нервно перебирали песок. В течение последних четырех лет, проведенных в Берлине, Азиадэ успела узнать университет, улицы, кафе. Но она до сих пор имела весьма смутное представление о тех местах, где европейские мужчины и женщины, полуголые, в туго обтягивающих их одеждах, подставляли свои лица скупым лучам северного солнца. Ее глаза расширились от возмущения, когда дежурная по пляжу провела ее в тесную, маленькую кабинку, пропахшую сыростью и деревом, дала ей купальник, протянула ключ и закрыла за ней дверь. Азиадэ почувствовала себя одинокой и покинутой Аллахом, как бывало обычно перед каким-то сложным экзаменом.

Присев на узкую скамейку, она с недоумением разглядывала крошечный кусок материи, которым должна была прикрыть свое тело, и затосковала по уйгурским суффиксам и сектам Малой Азии. Медленно, стараясь оттянуть неизбежное, она сняла туфли и чулки. Это ее немного успокоило. Тогда, закрыв глаза, Азиадэ сбросила платье и втиснулась в купальник. Картина, явившаяся ей в маленьком, засиженном мухами зеркале, заставила девушку оцепенеть: ее небольшая грудь бесстыдно выпирала из выреза купальника.

Азиадэ опустилась на скамейку и в отчаянии заплакала. Нет, в подобном виде она ни за что не покажется, даже если все женщины Берлина ходят только так.

Снаружи послышалось шарканье босых крепких ног. Азиадэ испуганно сжалась. В полумраке кабинки она была похожа на испуганную, загнанную в угол птицу. Наконец, собравшись с духом, девушка приоткрыла дверь, высунула в щель голову, позвала дежурную и, когда та вошла в кабину, смущенно спросила:

– Вы уверены, что я могу так выйти? В смысле – я не могу разглядеть себя в зеркале.

– Нет, – ответила дежурная низким голосом. – Так вы не можете выйти. Вы надели купальник наоборот.

Она помогла Азиадэ переодеться и ушла, качая головой.

Азиадэ вступила на пляж, как грешник к вратам ада. Руки ее были судорожно сжаты, глаза плотно закрыты, голова кружилась. Вокруг были только голые спины женщин и волосатые торсы мужчин.

– Бисмиллах! Во имя Аллаха, – прошептала она и открыла глаза, полная решимости до конца вынести все муки.

Кто-то совершенно незнакомый стоял перед ней, улыбаясь. Она увидела две ровные загорелые ноги с широко расставленными пальцами, потом медленно подняла взгляд, и ноги перешли в обтянутые плавками бедра. Девушка заставила себя посмотреть выше и увидела натренированный живот, широкую загорелую грудь с черными вьющимися волосами и гладкие мускулистые руки. Впервые она видела постороннего мужчину почти голым и была очень взволнована.

«Я падшая женщина», – печально подумала она и заставила себя посмотреть доктору Хасе в лицо.

Тот, ни о чем не подозревая, восхищенно улыбался, потом повел ее к их месту, и Азиадэ нырнула в песок, не зная, какую часть тела закопать в нем в первую очередь.

– Может, вы хотите поплавать? – спросил Хаса.

– Нет, слишком холодно – ответила Азиадэ, благоразумно умолчав о том, что она не только не умеет плавать, но и никогда не видела плавающих людей.

Доктор Хаса медленно направился к трамплину, и Азиадэ удивленно смотрела, как этот взрослый, сознательный человек без видимых на то причин с громким плеском бросается в воду. Она робко огляделась. Полуобнаженные тела ослепляли ее. Мужчины и женщины, бессмысленно растрачивая всю свою энергию, плескались в воде или, как усталые улитки, лениво и бесчувственно валялись под солнцем. По пляжу были разбросаны клочки бумаг, остатки пищи, а сидевшая неподалеку толстая дама смазывала свой нос какой-то желтой массой.

Азиадэ села, обхватив колени руками, и почувствовала, как давешний жгучий стыд постепенно отходит. Только слегка подташнивало от ощущения, будто она присутствует на показе диких, экзотических зверей. Все вокруг были волосатыми, словно обезьяны: ноги, руки, грудь, даже у женщин под мышками. Азиадэ подумала о своем теле, с которого она тщательно удаляет каждый волосок, и о гладкой коже своего отца и братьев. Она презрительно отвела взгляд от этих полуодетых тел и посмотрела в небо. Мягкие и широкие облака, причудливо меняя очертания, напоминали то нос профессора Банга, то карту Римской империи в период ее расцвета.

Азиадэ вздрогнула от брызг холодной воды – доктор Хаса стоял над ней, отряхиваясь, словно намокший пудель. Он сел возле нее и все с тем же восхищением посмотрел на эту странную девушку со слегка укороченной верхней губой, которая придавала ее лицу выражение беспомощности.

– Вам здесь нравится? – спросил Хаса.

– Здесь очень мило, спасибо. Я впервые на Штольпхензее.

– А где вы обычно плаваете?

– В Рупенхорне, – с невинным выражением лица соврала Азиадэ.

Они оба лежали на животе, лоб ко лбу, и перебирали пальцами песок.

– Вы выросли в гареме, Азиадэ? – спросил Хаса, совсем растерявшийся оттого, что ему удалось привести на пляж настоящую красавицу из гарема.

Азиадэ кивнула и поведала ему о том, что гарем – это довольно милое место, куда мужчинам вход запрещен, и поэтому женщины могут оставаться наедине.

Доктор Хаса не совсем понимал это. У него были совершенно иные представления о гаремах.

– У вас было много евнухов?

– Восемь. Это были все очень преданные люди. Один из них был моим учителем.

Хаса закурил в замешательстве.

– Фу, – сказал он, – какая дикость. А у вашего отца было, конечно же, триста жен, не так ли?

– Всего лишь одна, – с обиженным видом гордо ответила Азиадэ.

Мужчины, которых она знала до сих пор, не отваживались говорить с ней о гареме. Но Хаса был врачом, это меняло дело.

Она наморщила лоб, и ее детская верхняя губа вытянулась вперед.

– Для вас гарем – это дикость, – сказала она сердито, – а для меня – одно ваше имя.

Эти слова произвели гораздо больший эффект, чем тот, на который рассчитывала Азиадэ.

Доктор Хаса вскочил и возмущенно посмотрел на нее.

– Почему это мое имя – дикость? – пролепетал он, явно смущаясь.

– Потому что это вообще не имя, – раздраженно сказала Азиадэ. – Есть такая земля Хесен и имя Хас. Хаса звучит дико и совсем не по-немецки. Это окончание «а» просто бессмысленно.

Хаса облегченно улыбнулся и снова лег на живот. Слава богу, у девушки не было знакомых в Вене и она ничего не знала о скандале с Марион и о позоре, который обрушился на его голову. До чего же все-таки невинные создания эти филологи!

– Хаса – это законное сокращение, – сказал он. – Раньше мы звались Хасанович. Мы происходим из Сараева в Боснии, но еще до аннексии переехали в Вену. Я лично родился в Вене.

Теперь уже Азиадэ привстала, удивленно уставившись на врача.

– Из Сараева? – переспросила она. – Хасанович? Простите, но это окончание «вич» – оно же означает сын, значит, вашего предка звали Хасан?

– Совершенно верно, – спокойно, без тени обиды подтвердил Хаса. – Нашего прадеда, должно быть, звали Хасаном.

– Но Хасан же… – начала было Азиадэ и замолчала, пораженная собственными догадками.

– В чем дело? – с недоумением спросил Хаса.

– Я имею в виду… – пролепетала Азиадэ, – я имею в виду, что Босния до тысяча девятьсот одиннадцатого года принадлежала Турции, а Хасан – мусульманское имя, так звали внука Пророка.

Хаса наконец-то понял, куда клонит эта странная девушка.

– Да, – согласился он. – Конечно. Вообще-то, мы – боснийцы, то есть сербы, которые после завоевания их турками приняли ислам. Я думаю, что у меня есть пара двоюродных братьев-дикарей, живущих в Сараеве. Кажется, когда-то, во времена турок, наша семья владела даже какими-то землями.

Азиадэ набрала пригоршню песка и медленно пропустила его через пальцы. Ее маленькая верхняя губка подрагивала.

– Но в таком случае вы тоже должны быть мусульманином, не так ли?

Тут Хаса рассмеялся. Он лег на живот, и его тело затряслось. Потом он сел на песок, скрестив ноги, и, прищурившись, посмотрел на Азиадэ.

– Маленькая турецкая леди, – смеялся он, – если бы Кара-Мустафа[17]Имеется в виду великий визирь Кара-Мустафа, осадивший в 1683 году Вену. 12 сентября 1683 года объединенные силы европейских государств под командованием Яна III Собеского разгромили турецкие войска, положив тем самым конец турецкому владычеству в Европе. покорил Вену или мир под Сан-Стефано был заключен на иных условиях, я бы сейчас звался Ибрагим-бей Хасанович и носил тюрбан. Но Кара-Мустафа не завоевал Вену, я стал добропорядочным австрийским гражданином, и мое имя доктор Александр Хаса. Вы были в Вене? Когда солнце садится за виноградниками, а в садах льются песни… Нет города прекраснее Вены.

Он замолчал и посмотрел на Азиадэ. Девушка подняла голову и почувствовала, как кровь приливает к ее лицу, как пламя охватывает щеки, уши, глаза, губы, лоб. Ей неудержимо захотелось вскочить и надавать пощечин всем этим людям, которые лежали голыми на песке и высмеивали ее мир, она хотела бежать отсюда прочь и никогда больше не слышать о городе, у ворот которого разбилась мощь древней империи. Но тут взгляд ее остановился на наивных, ничего не подозревающих глазах чужого ей человека, она увидела его довольную улыбку и темные манящие глаза, невинно обращенные на нее.

И бешенство мгновенно сменилось глубокой грустью. Азиадэ закрыла глаза и подумала о том, что гибель империи началась у ворот Вены.

– Вам не жарко, Азиадэ? – заботливо спросил Хаса.

– Нет, скорее холодно. Может, я еще не совсем здорова. Все-таки уже осень.

Она смущенно посмотрела перед собой, а глаза ее совсем погасли.

Хаса, напротив, вдруг стал очень активным. Он накинул ей на плечи халат, принес горячий кофе и стал растирать ее холодные ладони, которые неподвижно лежали в его руках, перечисляя при этом названия бесчисленного количества бацилл, которыми заражаются люди, когда купаются осенью. Дойдя до стрептококков, он увидел искаженное от ужаса лицо Азиадэ и стал в том же порядке рассказывать о различных антитоксинах. Это несколько успокоило и его самого. Он погладил ее по щеке, причем было непонятно, сделал он это в целях профилактических или просто позволил себе некоторую вольность, и наконец предложил вернуться домой.

Азиадэ поднялась. Пламя вновь полыхало на щеках: Хаса был первым мужчиной, который погладил ее, но эта деталь уже никого не касалась.

Она пошла к кабинке, где презрительно отшвырнула свой купальник в угол, быстро оделась и с гордым, неприступным видом дожидалась, пока Хаса заводил машину.

Они возвращались в город по пыльной асфальтовой дороге. Машины, ревя клаксонами, проносились мимо них, Хаса лавировал между автобусами, велосипедами и такси и одновременно успевал говорить о работе в клинике и о темпоральной резекции перегородки, которую он проделал сегодня утром всего за восемь минут. Даже великий Хаек в Вене не сделал бы этого быстрее. Причем он должен был сам промокать рану, и по его тону можно было догадаться, что именно это явилось обстоятельством, крайне затрудняющим операцию.

Азиадэ сидела, откинувшись на спинку сиденья, сохраняя внимательное и участливое выражение на лице, но не слушала его. Глаза ее скользили по расставленным по краям дороги плакатам, призывающим в любых жизненных ситуациях принимать поваренную соль Бульриха или изображающим толстого мужчину, который, в отчаянии вскинув вверх руки, делился с миром своим горем: «Книга издательства „Ульштайн“ осталась в купе – чем же мне теперь заниматься на Штольпхензее?»

«Я падаю, – в панике думала она, прикусив верхнюю губу. – Я иду ко дну».

Перед ее взором предстала высокая гора, по которой она медленно скатывается в кипящее озеро. На другом берегу озера стоит ее отец и выкрикивает непонятные, но грозные слова с очень интересными с филологической точки зрения окончаниями. Потом она покосилась на доктора Хасу и разозлилась на себя за то, что этот чужой неверный начинает все больше ей нравиться. Ее взгляд наткнулся на косо установленное зеркало машины. В гладкой зеркальной поверхности она увидела узкие строгие губы, длинный нос и раскосые глаза, напряженно всматривающиеся в даль. Она долго смотрела в зеркало, пока черты этого человека не приобрели явно монголоидный характер. Это почему-то успокоило ее.

Тем временем машина свернула на Курфюрстендамм, а Хаса закончил свой доклад о темпоральной резекции перегородки и думал об укороченной верхней губе Азиадэ. И тут эта верхняя губка шевельнулась и голос, прозвучавший из дальних, чужеземных стран, сказал:

– На Уландштрассе.

Хаса взглянул на мгновение в эти настороженные, мечтательные глаза, которые смотрели из-под слегка выпуклого, сердито наморщенного лба. Он громко, нервно просигналил, хотя в этом не было нужды, и свернул на Уландштрассе.

Остановив машину перед четырехэтажным домом с солидным серо-зеленым фасадом, Хаса огляделся. Азиадэ смотрела на него, и ее светлые, растрепанные ветром волосы упали ей на лоб. И тогда он склонился к ней, взял в руки ее голову и прижался ртом к ее маленьким дрожащим губам. Он услышал тихий сдавленный стон, почувствовал, как Азиадэ сжала колени. Ее губы раскрылись, голова отклонилась назад, и ее уже не нужно было поддерживать. Спустя мгновение Азиадэ отодвинулась в угол машины, опустила голову вниз и, тяжело дыша, затуманенным взглядом возмущенно посмотрела на Хасу.

Медленно выйдя из машины, она оперлась левой рукой о дверцу, поднесла правую руку ко рту, стянула зубами перчатку и залепила Хасе сильную пощечину. Потом, бросив на него полусердитый, полувосхищенный взгляд, девушка мягко и грустно улыбнулась и исчезла за дверью с надписью «Во двор».