Онлайн чтение книги Девушка на качелях The Girl in a Swing
10

В гостиничном номере я сбросил туфли, улегся на кровать, не снимая рубашки, и заставил себя взглянуть на вещи честно. Не имело смысла притворяться. Если это не любовь, то с Сотворения мира никто и ни в кого не влюблялся. Я вспомнил, как в сказках герой делает все возможное, чтобы избежать предсказанной участи, лишь для того, чтобы внезапно осознать, что предсказание неотвратимо сбылось. Гордыня, неизбежно приводящая к унижению, – вот что это такое. А унижение было горьким. Я понимал, что до сих пор броня гордыни защищала меня от любви. В сущности, гордость удерживала меня от того, чтобы разделить общий удел человечества. Я отказывался любить из боязни выставить себя на посмешище или испытать боль утраты. Что ж, вот она, боль утраты. До встречи с Карин я был твердо убежден, что меня ничуть не привлекают легкомысленные кокетки, эмоционально воспринимающие музыку и предпочитающие болтать на солнышке у Пушечной башни, а не любоваться шедеврами средневековых европейских резчиков по дереву. Но теперь мне больше всего на свете хотелось не фарфора и фаянса, а общения с Карин. Разумеется, это было невозможно. Время, работа, деньги. Я бесцельно занимался всякими глупостями. Карин терпеливо сносила мои докучливые приставания. Может быть, для того, чтобы вызвать ревность в ком-то еще? Безусловно, прогулки, ужины и концерты сами по себе весьма приятны. Однако чем дольше все это протянется, тем больше я буду страдать, потому что я – тот самый хромоногий Гефест, только имеющий дело не с металлом и оружием, а с другими предметами, такими же холодными и бездушными, и подвергающий себя мукам ради светозарной Афродиты, великой мастерицы хитроумных уловок, которая по мимолетному капризу и для собственного удовольствия благосклонно принимает ухаживания поклонника, одаряет его душистыми цветами и милостиво уделяет ему малую толику того упоительного наслаждения, что в полной мере достается другим. Опомнись, Альберих, в водах Рейна для тебя нет никакого золота.

Завтра вечером, после того как закончится рабочий день, я встречусь с ней на часок, из вежливости, чтобы попрощаться. Сдержанно, но в бодром настроении. А потом поужинаю в одиночестве, лягу спать и наутро уеду из Копенгагена. Ich grolle nicht und wenn das Herz auch bricht [51]Я не ропщу, хотя сердце ноет (нем.) ..

– Алан, давайте не будем никуда заходить, а погуляем по Эрстедспаркен. Там не так людно.

Мы отправились по Хаммериксгаде, навстречу прохожим, спешащим на вокзал, пересекли площадь и по восточной стороне парка дошли до памятника Эрстеду. Небольшая лужайка круто сбегала к озеру, и Карин, взяв меня под руку, свернула и повела по траве на берег. На клумбе справа уже распустились оранжевые лакфиоли, обсаженные бордюром незабудок, и теплым вечером от них веяло сладким ароматом. Карин расстелила на траве пальто, уселась под айвой и, сорвав веточку розовых, словно бы восковых цветов, задумчиво поглаживала подбородок ее кончиком.

– Цветочный резец? – не удержался я.

– Что это? Не понимаю. Я такого никогда не слышала.

– Резец. Штихель. Такой инструмент для гравировки меди. Но для гравировки на подбородке нужно что-нибудь понежнее.

– А вы видите, что я выгравировала?

Она легонько написала на щеке невидимое слово «Алан» и отшвырнула веточку в траву.

– Мне очень жаль, что вы уезжаете, Алан. Вы так недолго здесь пробыли, меньше недели. А кажется, что дольше. Но я понимаю – у вас работа, мама, дом…

– Мне тоже кажется, что дольше. Признаюсь, я такого никогда прежде не испытывал. Вы совсем непохожи на фарфоровых пастушек и принцесс, с которыми я обычно имею дело.

Она улыбнулась:

– Ну конечно, их вы продаете и покупаете.

– Да, кроме тех, с которыми не могу расстаться.

– Их вы добавляете к своей коллекции?

Я вспомнил застекленные шкафчики, уставленные фарфором «Лонгтон-Холл» и «Челси», статуэтками «Времена года» работы Джеймса Нила, белые фигурки «Холостяцкая жизнь» и «Супружество» мануфактуры «Боу». Я отдал за них немыслимые деньги, гораздо больше, чем мог себе позволить. А теперь статуэтки казались мне безжизненными и вычурными, нарочитыми, как музыкальные шкатулки, играющие одну-единственную незамысловатую мелодию.

– Видите ли, они мне понятны, – признался я.

– То есть я вам непонятна?

– Они неподвижны, как цветы, и позволяют собой любоваться. А вы – как птица…