Онлайн чтение книги Девушка пела в церковном хоре
Брандвахта

И был закат, и были птицы – шумящие и вихрящиеся облака над мачтами и реями крейсера.

Они пикировали по одной на палубу, где матросы соблазняли их какой-то приманкой; они вились за кораблем, описывая над ним сложные спирали.

И еще был испанский порт Виго, среди взмывающих в небо светлых скал. Качка прекратилась, да и раньше, еще в море, я как-то перестал ее замечать.

И вдруг понял, что не просто жив, а отлично себя чувствую, и еще – что ветер… теплый. Всего-то неделя с лишним прошла со дня выхода с наших балтийских берегов, уже покорно ждавших будущей зимы, как мы приплыли…

Пришли, напомнил я себе… учи морской язык, Немоляев.

…Пришли в другой мир. И в этом мире я был зверски голоден.

Не то чтобы я прямо со второго-третьего октября, дня отплытия, ничего не ел – забредал, повторим, в кают-компанию, схватывал какие-то куски под сочувственно-ехидными взглядами господ моряков… но то была не еда и не жизнь. То был тягостный сон, в том числе с перерывом на ночной грохот артиллерии. И на короткие разговоры, из которых выяснилось, что никаких японских миноносцев у берегов Европы точно не обнаружено, что эскадру атаковал загадочный военный корабль, который в итоге так и не был выявлен, а весь огонь нашей артиллерии сосредоточился на рыболовных траулерах, кои оказались – представьте – английскими. Один потопили.

Ах, они были английскими. Это же интересно, когда экспедиция к Японии начинается с инцидента с державой, этой Японии союзной по договору от января девятьсот второго года, да еще тут участвует неопознанный корабль.

И я был не единственный, кто переволновался в ту ночь. Потому что флагман, «Суворов», уже давно поднял к небу бледный столб света – «прекратить всякий огонь», – а артиллеристов просто нельзя было оторвать от орудий. Выстрелы гремели еще минуты две после отбоя.

Но в этот теплый вечер меня волновало уже другое. Домашняя тужурка – нет, конечно. Скорее серая, бархатная, с перламутровыми пуговицами. Что такое кают-компания – не ресторан с музыкой, но все-таки офицерский клуб, я там гость. Значит, серый бархат. Надо ведь как-то войти в это незнакомое общество, мне плыть еще не одну неделю, и эти люди помогут мне в выполнении задания – а кстати, я мог бы уже отсюда, из порта Виго, отослать в «Ниву» первый очерк. Выйдет он в лучшем случае через месяц, а писать его придется чуть не ночью, и о чем? О том, как страшно шарят прожекторы по багровым клочьям тумана над головой? Конечно же, да.

Никакой точности оценок случившемуся, никаких диагнозов инциденту – это сделают без меня. А вот цвет ночного тумана, запах страха, то, что никто не метался по палубе после сигналов, корабль вымер и подобрался, ощерился… Вот что важно. Вот для чего я здесь.

Но в кают-компании меня ждало нечто полностью неожиданное.

Безупречным, но скрыто ехидным голосом:

– Не забыли ваше место, господин сочинитель? Прошу…

Напротив – исключительно неприятный и очень молодой крепыш в черной флотской тужурке и с плохо растущей бородкой, имя… простое что-то, на «Д» – а, Дружинин. И еще Дмитрий Дмитриевич. Старается выглядеть старше. Молчит и смотрит на меня как-то напряженно. А почему я его раньше не видел? Он все время был на вахте?

Другой голос, справа:

– Доедаем петербургскую провизию, вам, наверное, более привычную. Уже запасаемся на испанском берегу, тут экзотикой пахнет…

Мне кажется, или во всех обращенных ко мне словах есть какой-то скрытый смысл? Что-то происходит? Они все ждут от меня чего-то, тоста за их здоровье, что ли?

Сосед слева, не выучил еще его имени, мягко подталкивает ко мне ногтем журнал. Мой журнал. Прочие молчат и смотрят.

– Боже ты мой, свежая «Нива», – радуюсь я. – Э-м-м… да откуда же здесь?

– Перепелкин принес с берега, – говорит кто-то.

Я поворачиваюсь и вижу этого самого Перепелкина – машущего мне ладошкой очень эффектного человека, постарше Дружинина, но по части возраста не безнадежного… лейтенант, если я правильно различаю все эти металлические штуки… очень красивая голова, большая, хорошо обрисованная, с правильно сидящими ушами… на голове минимум растительности – все подстрижено, блондин, глаза умные, смеются. Чему?

И чего все ждут?

Разворачиваю журнал (тут у меня под носом появляется тарелка с отличным борщом, а рядом много хлеба, праздник). Ищу свой очерк об электрических трамваях в столице и печальной судьбе первого в мире изобретателя таковых, полковника Пироцкого – вот, отлично. Ну а больше я ничего и не писал.

Киваю, откладываю в сторону и приступаю к пиршеству.

– Да вы подальше посмотрите, – звучит чей-то злорадный голос. Нет, что-то явно происходит.

Тут сидящий наискосок врач Тржемеский (тот самый, пользовал меня от качки) берет журнал, чуть не роняя его в борщ, разворачивает на какой-то статье и вручает мне обратно.

А это и правда интересно – и мне, очевидно, нужно: «После ухода 2-й эскадры Тихого океана», автор – некто Прибой (как же они расплодились, эти псевдонимы). По привычке, мгновенно просматриваю. Что он пишет?! Вот это надо изучить.

Я поднимаю голову – все смотрят на меня, молчат. Что за история?

– А вы поешьте, – милосердно говорит мне негласный хозяин кают-компании (это всегда не командир, а старший офицер, то есть в нашем случае крепыш-боровичок Константин Платонович Блохин). Он несет к темной пушистой бороде крошечную рюмку водочки, говорит мне что-то вроде «еще будет время поговорить» – и тут рюмка мгновенно исчезает в этих усах с бородой, а потом появляется оттуда пустой.

Что ж, не так я себе представлял первый полноценный выход в общество на этом крейсере, но… не думаете же вы, что я не выдержал неожиданного испытания.

Я выдержал. Ел быстро (и много), одновременно тщательно прорабатывая «Ниву». И отложил ее, вместе с ножом и вилкой, в некотором ошеломлении.

Человек по имени Прибой очень грамотно доказывал всем нам, что огневой мощи, а также скоростных возможностей нашей эскадры недостаточно, чтобы справиться с японским флотом. Он превосходит нас в соотношении два к одному. Экспедиция авантюрна, эскадру следовало бы остановить и пополнить новыми кораблями. Да даже и тогда…

Я вдруг отчетливо представил, как они (я обвел взглядом соседей) окажутся, после разгрома нашего флота у Порт-Артура и Чемульпо, перед лицом японцев, зная, что сил опять недостаточно. Но что это уже не «они», это уже «мы» – раз уж я на этом крейсере – такое мне в голову даже не пришло. Я пассажир. Я сойду в Порт-Артуре, поблагодарю этих людей…

Я начал рассматривать кают-компанию. Неплохо – мы на корме, занимаем всю ширину корабля, световой люк на потолке, иллюминаторы по бортам, белая эмаль потолка и отличные дубовые панели. Длинный стол поперек, чистая скатерть. С правого борта пианино, с левого – диван. Ну и буфет, конечно, – а не выпить ли?

Я перевел взгляд на людей вокруг: одни смотрели на меня все с тем же злорадством, другие – как бы сквозь меня, но все молчали и чего-то ждали.

– Э-э-э, да – да что случилось, господа? – поинтересовался я.

– Ничего особенного, господин Прибой, – ответил мне мичман по фамилии Кнюпфер (мы подружились с ним позже, он командовал носовыми шестидюймовыми пушками). – Вот, статья, видите ли. Сильная.

Я опустил голову и закрыл глаза. Это была смешная, но и серьезная ситуация.

– Э-м-м, так, – отозвался я наконец. – Если вы не против… я скажу несколько слов. Э-э, особенно о том, что очень трудно доказать то, чего нет. Как вот вы, сударь, докажете, что Прибой – это не вы?

Мой сосед Дружинин, к которому я неожиданно обратился, продолжал смотреть на меня – да ему все уже про меня ясно: хороший галстук, свежая рубашка, пишет очерки. Такие, как Дружинин, не любят таких, как я, и не полюбят.

– Но это же ваш журнал, – заметил он сдавленным голосом.

– Так, э-э-э, с вашего позволения я попробую… Господин Кнюпфер, помните, это же вы в первый мой день на корабле объяснили мне, что здесь нет капитана, а есть командир?

Я мельком взглянул на Ивана Николаевича Лебедева в левом конце стола – а он и был командиром «Донского»: высокий, худой, русоволосый, отстраненно-доброжелательный. И кстати, в кают-компании он бывал частенько, хотя традиция предписывала ему есть одиноко, в своей каюте, как на Олимпе.

– Теперь вы, доктор, – продолжил я. – Вы были у меня в каюте несколько дней назад. Как по-вашему, моя морская болезнь была настоящей?

– Бесспорно, – горячо отозвался он. – Цвет лица не подделаешь. И глаза, и… Не привыкли к волне, ха-ха-ха.

– Итак, э-э, господа, перед вами человек, который вообще впервые на корабле, не плавал дальше Гельсингфорса и не знает, что надо говорить «ходил», а не «плавал»… – Ну, это теперь я уже знал. – И вот такой человек берется писать в серьезный журнал статью, которую у него не возьмет там никакой редактор. Это все-таки «Нива», с вашего позволения. Дальше…

Я обвел стол взглядом: пока все не очень хорошо. Но. Но.

– А дальше – посмотрим, что за человек писал. То есть попробуем угадать, кто он на самом деле. Возраст… я многого еще не умею, но – э-э-э… Если что-то умею, так понимать человека по тому, как он пишет. Этот Прибой пишет как человек весьма среднего возраста. Вы можете заметить, по журналам, что наше поколение – оно иное. Другие слова, по-другому строим фразы. Читаю Прибоя: «Мне приходится говорить о таких вещах, в рассуждениях о которых надо бережно взвешивать каждое слово, чтобы не сказать того, чего не знает наш противник»… а фраза у него на этом не кончается, тянется, как змея. Вы знаете Чехова, но люди моего… – Я постарался избежать слова «круга». – Люди помоложе по стилю отличаются. Они стремятся бросить вызов, рассердить, делать резкие, короткие фразы. Прибой же пишет довольно спокойно, ему хватает лишь фактов. Я бы, зная, что в фактах слаб, попытался бы выиграть за счет эмоций, эффектов.

У меня возникло странное чувство: кто-то на меня смотрит особым образом. Я бы даже сказал, что кто-то следит за мной сзади, однако сзади были лишь иллюминаторы. Но чей-то взгляд изменился. И это было не просто любопытство.

– А вот теперь посмотрите на это место… читаю, э-м-м… вот… «Обратили ли вы внимание, как обставлен главнокомандующий сухопутными и морскими силами для руководства морскими операциями? Для этого у него имеется морская походная канцелярия и начальник этой канцелярии Русин. Это выдающийся по своим способностям офицер, но все-таки не более чем капитан второго ранга, то есть по-сухопутному подполковник, и не более как начальник канцелярии. Какое же влияние он может иметь на решения и распоряжения главнокомандующего морскими силами, да еще не моряка по профессии?»

Все молчали.

– Господа… простите, госпожа Рузская, я уже несколько раз вас неделикатно обошел – итак, сударыня и господа. Мало того, что тут у нас «обставлен главнокомандующий», этот оборот выдает возраст автора. Но еще он пишет вещи, которые может знать только человек, который служит в Порт-Артуре. Или был там. Ну откуда мне знать про походную канцелярию, да еще про Русина? Вы об этом знаете? А то, что я не был на Дальнем Востоке, очень легко установить просто по моим публикациям в «Ниве». В каждом номере. Они все из Петербурга.

– Хорошо, это не вы – а все-таки как вы видите автора, кто он? – раздался голос слева, ближе к Лебедеву.

– Смотрите на угол зрения этого человека, – увлекся я, даже перестав мямлить и жевать слова. – Он не боится все это сказать, хотя и назвался псевдонимом. То есть боится, но – не внутренне. Получается, он достаточно высокопоставлен. И его не очень волнует сухопутная армия, а только флот. Если не принадлежит к верхушке флота, то где-то близко к ней, но… как-то чуть сбоку, потому что не то чтобы не критичен, но говорит без надрыва, что ли. Итак, старше сорока, моряк, в чинах, был или есть в Порт-Артуре, причем в штабе командующего. Вот, примерно так.

– А в чем-то убедительно, не правда ли? – раздался слева голос… да, Перепелкина. После чего обладатель голоса сделал замечательную штуку – он как бы посмеялся, но со сжатыми губами, получилось что-то вроде короткого беззвучного плача.

И все вздохнули, и кто-то пошел выпить, и заговорили все одновременно и обо всем, оставив меня в покое. Раздавалось отовсюду:

– А что вы хотите – да, мы срываемся и ругаемся без толку и не разобравшись. Потому что когда лучшие люди, институтки и прочие, шлют телеграммы японскому императору с пожеланиями ему победы – воля ваша, но это уж…

– Простой вопрос: кто начал войну? Кто на кого напал? Мы, что ли, атаковали японцев? Так вот, спросите их – они не знают, кто напал, или им все равно.

– Хорошо, а вот извольте цитату: «Патриотизм есть пережиток варварского времени. Мы должны желать уменьшения нашего государства, ослабления его и всеми силами содействовать этому».

– Вот-вот…

– Автора, автора! Он кто?

– Не догадались? Лев Толстой, русский писатель. От горшка два вершка и борода до пояса.

Тут раздался всеобщий хохот. Похоже, здешние люди относились к графу Толстому примерно так же, как и я.

– Госпожа Рузская, у вас муж в Порт-Артуре. А если его поставить напротив этого писателя…

– Господа, мой муж – человек со спокойными нервами, и у него много других дел…

– …Пятнадцать узлов для «Донского» – это вы хватили. Только если рассердится. Но какая разница, если вся эскадра идет по последнему инвалиду, то есть девять узлов. А японские миноносцы, заметим, дают двадцать пять. Круги могут нарезать вокруг, как Тузик.

– А паруса вы забыли? Господин сочинитель…

А, со мной уже разговаривают – я точно победил.

– Господин сочинитель, вы на новых кораблях эскадры видели такие реи и снасти, как у «Донского»? А я скажу почему. Потому что – дословно – «для увеличения автономности» корабль хранит, изволите ли видеть, полную фрегатскую парусность, и идея была – опять цитирую – что «прибегали бы к углю лишь в случае крайней необходимости». Вы на паруснике, господин Немоляев. А лет ему уже двадцать пять. А срок его службы был – двадцать.

– Ну мы же – Брандвахта…

– Простите? – удивился я.

– Вы знаете нашего адмирала? – тихо объяснил мне подобревший Кнюпфер. – У Рожественского для каждого корабля есть кличка. «Сисой» у него – Инвалид, «Светлана» – Горничная. А мы – Брандвахта. Это то есть такой корабль, что годится только на караульную службу в гавани. И наше место в кильватере, если вы заметили – последнее.

Тут из левого угла раздалось тихое «видите ли, как…».

И все смолкли разом.

– Господин Немоляев, – продолжал звучать в этой тишине голос Лебедева, – думаю, с вами сегодня пытались поступить как-то сурово. А вы наш гость, и кто-то чуть о том не забыл. Но раз уж вы выдержали это испытание сами, мое вмешательство было не нужно. А бронированный крейсер первого ранга «Дмитрий Донской» – боевой корабль эскадры. Вот так.

Я быстро окинул взглядом все лица, ища знакомые усмешки в усах. И не обнаружил ни одной.

И подумал: кем нужно быть для того, чтобы тебя вот так слушали?

А вот теперь уже просто нужно было выпить, к примеру, водки.

– Несу, не сомневайтесь, – сказал всей компании незнакомый мне лейтенант, приближаясь к растопыренной трубе граммофона с пачкой пластинок в руке. – Свинство, мадам и господа, на «Аскольде», помнится, у нас один лейтенант был с виолончелью – вообразите. Да и сейчас на эскадре есть певцы, а адмирал на «Суворове» без духового оркестра за стол не садится…

Предупредительный кашель раздается откуда-то из командирского угла.

– А тут – некому потрогать пианино за клавиши, стоит и пропадает, только лишь граммофон.

Но недовольные смолкли, когда из медного цветка трубы – и из далеких мест и времен – донесся перелив звуков.

Рузская с любопытством склонила голову, блеснув жемчужными серьгами, потом соприкоснулась плечом с Блохиным, что-то ему рассказывая. Лебедев замер, дым его сигары шел вверх тонкой неподвижной струей. А потом вдруг все опять заговорили одновременно.

И так дальше у нас в кают-компании и повелось – в какой-то момент начиналась вот эта музыка, этот торжественный полонез, шествие, путь. И это под нее шли через тяжелые волны корабли, мигая друг другу огнями – потерявшийся где-то впереди флагман и его семья мощных броненосцев, неуклюжие транспорты, стройная красавица «Аврора», все, все – на юг, а потом на северо-восток, неся за собой громадное облако дыма.

– Веселаго, что ты нам притащил? – раздался голос.

– Новейшее, господа. Ни разу не игранное. Модный в Москве пианист, да еще и композитор, совсем юноша. Так, вот оно – С. В. Рахманинов. Исполняет, как вы понимаете, автор.

Да, уважаемый калифорниец Сергей Васильевич, вот так это было – ваша музыка для нашего путешествия.

А дальше – ночной налет, револьверные выстрелы и бестолковая суета. Если бы мне сказал кто-то, что можно напасть с каких-то смешных суденышек на бронированный корабль с его шестидюймовыми пушками, да еще среди эскадры куда более серьезных кораблей – я бы не поверил. Но нападение это оказалось до смешного простым и выполнимым.