Онлайн чтение книги Дикие питомцы Wild Pets
7

На творческом семинаре мы по-прежнему присматриваемся друг к другу, еще не все принесли для обсуждения свои работы.

Еще мы выбираем, на кого из героев литературных произведений хотели бы быть похожими. Я говорю, что хотела бы походить на манекенщицу из рассказа Джин Рис.

К тому моменту, как лист с графиком обсуждений доходит до меня, место остается только на следующей неделе. Я вписываю свою фамилию и внезапно чувствую, что у меня онемела левая половина лица.

Пишу Нэнси, что, кажется, у меня случился инсульт.

Нэнси отвечает: Ты что, почувствовала запах подгоревших тостов? У меня сто раз такое бывало, и все время оказывалось, что это и правда подгорели тосты.

Звоню Рэю. Он говорит, что все равно давно пора было зарегистрировать меня в Американской системе здравоохранения.

О здешней медицине можно говорить что угодно. Но, по сути, она что-то вроде Швейцарии: великолепна, если тебе по карману.

На МРТ в понедельник я отправляюсь вместе с Лекси. Мне велят надеть больничную сорочку. Лекси отводит глаза, а потом садится рядом с томографом и утыкается в «Вог». Врач вручает мне беруши, но почему-то не предупреждает, что внутри все равно будет ужасно шумно.

Я лежу в трубе уже минут десять, когда Лекси вдруг бесстрастно замечает – какие у тебя с такого ракурса худые бедра.

Я начинаю безудержно хохотать. А электронный голос произносит: пожалуйста, постарайтесь не шевелиться.

Через несколько дней приходит имейл от Рэя. Тема: поговорил с врачом, так как ты вписана в мою страховку. Никаких нарушений не обнаружено. Давай рассмотрим другие варианты.

В теле письма ссылка на статью о взаимосвязи между талантом и психическими расстройствами. Рассказываю об этом Эзре, а он в ответ хохочет.

Отсмеявшись, выговаривает – извини, просто как-то не ожидал. Так что, у тебя психическое расстройство?

Что за возмутительный вопрос! Уж он-то должен знать, что никакого расстройства у меня нет.

Тебе не обязательно жить в моей голове, отвечаю я.

Эзра стирает полосу пыли с моего лица на экране и говорит – голова вроде та же, что и несколько недель назад.

* * *

После творческого семинара мы идем в «Закусочную Тома». Левая рука у меня как будто спит. Я укладываю ее на колени, в пальцах покалывает. Заказываю веганский бургер, стакан воды и слушаю, как все обсуждают убийство Кита Л. Скотта и протесты в Северной Каролине.

Он держал в руках книгу, возмущается Конрад. Бэсси начинает перечислять всех убитых полицейскими безоружных темнокожих. В горле у меня застрял какой-то комок, и я барабаню пальцами по шее, надеясь, что от этого он растворится. Потом прошу официантку принести мне еще воды, и та беспомощно оглядывается на моих спутников.

Кувшин воды, пожалуйста, повторяет Сэм.

Ах, воды, с облегчением вздыхает она.

Я бросаю Сэму благодарный взгляд. Трудно быть иностранкой!

Дело не в акценте, заверяет Сэм. Просто ты слишком тихо говоришь.

В те дни, когда у меня занятия, я работаю в компьютерном классе. Сэм тоже часто тут бывает, потому что его соседка по квартире просто чокнутая. Он носит мне стаканчики с пахнущей хлоркой водой из кулера в коридоре. А выходя покурить, всегда спрашивает – захватить тебе что-нибудь? «Орео»? Конфетки? Еще он кидает мне ссылки на американские рассказы, которые все местные ребята прочли еще в школе. И пересылает свою переписку с нашими однокурсниками с пометкой «ВСЕГДА СОВРЕМЕННО И АКТУАЛЬНО». Бэсси подсчитал, что степень магистра изящных искусств обойдется нам в 167 долларов в час. Утром я лежала на полу и целых два часа не могла заставить себя подняться и раздернуть шторы. Тесс сказала бы, что это лень. Эти два часа стоили 334 доллара. Конрад постит статьи из «Нью-Йоркера» и «Атлантик» и предвыборный ролик Хилари Клинтон, где девушки смотрятся в зеркало под нарезку высказываний Трампа. Реми обновляет свой «Дневник Писателя». Сон: шесть часов. Спорт: один час. Мясо, секс, кофеин, алкоголь, порно: ноль часов.

Мне хочется переслать переписку Эзре, но он слишком многого не поймет. Открываю Спотифай. Эзра слушает Ника Кейва. Тоже его включаю. И перечитываю его последнее письмо.

Когда в Скайпе сбоит камера, Нэнси начинает обсуждать меня со своими рыбками. Они очень симпатичные, золотистые, но при этом какие-то потрепанные, как будто постоянно друг с другом дерутся.

Слыхали, ребята? – спрашивает она.

Сначала я думаю, что она меня не слышит, потом понимаю, что слышит, и тогда выключаю микрофон и начинаю ей подыгрывать. Так спокойнее, к тому же теперь она тоже не знает, слышу я ее или нет.

Мы часто играем с ней в такую игру: Нэнси вдруг останавливается на полуслове и замолкает, но губы ее продолжают шевелиться. Не поверите, что этот ублюдок сказал потом, – читаю я по губам.

Нэнси, говорю, я тебя не слышу. По ходу, Скайп завис.

В школе мы вечно дурачились перед камерами наблюдения. От основного здания к спортивным площадкам вел подземный переход, чтобы ученикам не приходилось переходить дорогу. Мы становились на край откоса и начинали спускаться, двигаясь, как в замедленной съемке. Я воображала, что бултыхаюсь в густом растворе, в стеклянной колбе, – грудная клетка, брюшко… Обычно кончалось все тем, что из школы присылали мастера чинить камеру. Это единственная игра, из которой я всегда выходила победителем. Кто-нибудь обязательно начинал ржать, и все остальные тоже раскалывались. Но мне удавалось себя загипнотизировать, и я потом до конца дня ходила, как в трансе. Правда, когда я пыталась проделать тот же фокус одна, мастера никогда не присылали.

Мы с Нэнси рассказываем друг другу, как любили развлекаться в детстве. Она училась в монастырской школе и лучше всех умела играть в игру «Айда к монахиням!». Монашки жили в отдельном здании, стоявшем на другой стороне поля, приближаться к нему строго воспрещалось. Но самые отчаянные ученицы умудрялись удрать из школы и забраться к ним через окно. Тем, кого застукают, грозило исключение. Но Нэнси никогда не ловили.

Оказывается, Нэнси начала встречаться с парнем по имени Пирс. Он часто водит ее в японскую кондитерскую «Минамото» и там угощает кингё – розовыми и зелеными шариками виноградного желе, внутри которых плавают золотые рыбки. Пирс пишет книгу о формах эпистолярных обращений в литературе девятнадцатого века. Нэнси познакомилась с ним на конференции. Он делал доклад о письмах Эдварда Лира. А в последний день представил ее всем как свою девушку. Ему сорок семь. И полное имя его Пирс Тэлби-Браун. Я сразу же бросаюсь гуглить.

Не доверяю людям, у которых в сети только черно-белые фото. Вид у Пирса холеный. Светлые волосы зачесаны со лба. Тонкие губы кривит усмешка.

Полагаю, это его лучшая фотография? – спрашиваю я.

Ой, ну конечно, все должны ориентироваться на твой вкус, огрызается она.

Я пожимаю плечами. У нас с Нэнси разные критерии. Ей повезло, она способна влюбляться в мужчин только за то, что они умные.

Я пересказываю ей, что Кеннеди говорил о своей жене, а она фыркает.

Твой Кеннеди – тот еще ходок. Он целый семестр преподавал в Тринити-колледже. В смысле, в том, который в Дублине. И моя подруга Ниф сказала, что как-то вечером он приставал к ней в «Дойлс».

Ты просто не слышала, как он рассказывает о своей жене, возражаю я.

Зачем бы Ниф сочинять?

Я не собираюсь спорить с Нэнси. Романтизм ей забыли вложить при сборке.

Оказывается, доктор Почтальон нажаловался ее научнику, что она агрессивно вела себя на семинаре.

То есть в работах им моя прямота нравится, говорит Нэнси. Но не дай бог я открою рот.

Она нервничает, потому что у них с Пирсом вскоре намечается первый секс. Я советую ей купить новое нижнее белье. И посылаю ссылки на комплекты от «Agent Provocateur».

Нэнси разглядывает их и морщится. Такое только ты можешь носить, говорит она. У тебя сисек нет.

Рассказываю ей, что перед отъездом в Нью-Йорк Эзра подарил мне золотой кулон с изображением Богоматери. (Он сказал – ты не обязана его носить.)

Покажи, требует Нэнси. Я придвигаюсь к экрану, и висящий на моей шее кулон кружит перед камерой. Это же чудесный медальон, охает Нэнси. Даже странно, что твой мужик не сказал: теперь Пречистая Дева приглядывает за тобой. Я все понимаю, церковный хор есть церковный хор. Но Эзра даже служкой не был. Я говорила тебе, что у нас за входной дверью стоит купель со святой водой?

Мы смотрим «Уитнэйл и я» и пьем водку, разбавленную витаминным напитком. Нэнси видит, что у меня он малиново-яблочный, и зеленеет от зависти. Она три супермаркета обошла, но так и не смогла такого найти. А мне Линдси оставила за холодильником целый ящик. Я начала составлять список всех поступков, за которые мне нужно ее поблагодарить, потому что не хочу делать это больше одного раза.

Пялюсь на Ричарда Э. Гранта.

Фу, извращенка, говорит Нэнси.

Почему?

Он же тощий, как труп. Мог бы своими тазовыми костями провертеть тебе дырки в бедрах.

Пытаюсь выбрать кого-нибудь покрепче. Роберт Дауни-младший.

Маньячка.

Ха-ха. Заметив выражение лица Нэнси, я добавляю – зато не скучно. Да и вообще, уж лучше быть маньячкой, чем страдать от депрессии. Тянусь за следующей бутылкой витаминизированного напитка и объясняю – электролиты.

Ты знаешь, перебивает Нэнси, что Рианне ставили капельницы от похмелья?

С Нэнси смотреть кино по Скайпу легче, чем с Эзрой. Ей не так важно, чтобы мы смеялись в одних и тех же местах. Выходя из комнаты, я не ставлю фильм на паузу, и потом она рассказывает мне, что произошло, пока меня не было. Иногда я выключаю звук и просто слушаю. Нэнси все делает громко. Я слышу, как гремят кубики льда у нее в стакане, как скрипит кусочек сладкого попкорна, когда она вытаскивает его из щели между зубами.

Лондон

Нужно поставить метку, чувак, не отстает Ндулу, барабаня пальцами по стеклу. Это же та самая. Все знаменитости на ней останавливаются.

Они едут в микроавтобусе уже три часа. А до Ньюкасла добираться еще четыре. Все это время Эзра борется с тошнотой. Даже рот лишний раз открыть боится, чтобы не заблевать всю приборную панель.

Все знаменитости останавливаются на заправке трассы М1, сухо замечает Макс.

Вообще-то они собирались ехать на поезде, передумали только пару дней назад. Эзра подсчитал, что сэкономят они только три часа, зато поездка обойдется в пятьсот фунтов. И напомнил Ндулу, как весело им было в прошлый раз. Сейчас Эзра раздраженно наблюдает в зеркало заднего вида, как Лукас убирает свое одеяло под переднее кресло. Он громче всех возмущался насчет микроавтобуса, а сам с пяти утра дрыхнет на заднем сиденье. Между Максом и Ндулу стоит такая гигантская колонка, что Ндулу из-за нее ничего не видно. Макс скачал себе шестичасовой курс японского и то вслух повторяет звуки, то принимается зачитывать выдержки из рекламных блогов. Он вызвался вести социальные сети группы.

Хоть не зря время потратим, продолжает он.

Ты что, в Гриндере пошерстил? – ухмыляется Ндулу. Серьезно? Уже назначил свидание на заправке? Вот извращенец.

Шея Макса покрывается красными пятнами. Он признался, что гей, только несколько лет назад. И хотя и приводил пару раз своего бойфренда Харуто на тусовки, обычно эту тему не обсуждает.

Лукас вытаскивает из ушей беруши и ревет – эй, притормози.

Водитель сердито оглядывается на него, потом резко сворачивает. Он разговаривает с женой по громкой связи, вот уже двадцать минут они орут друг на друга по-польски. Врубается радио.

Великобритания начнет официальные переговоры с ЕС по брекзиту в конце марта 2017 года, заявила премьер-министр Тереза Мэй.

Они вылезают из микроавтобуса, и Эзра сразу сует голову обратно в салон. Принести вам чего-нибудь?

Водитель награждает его долгим недовольным взглядом и наконец бурчит – корниш пасти[13]Корниш пасти – круглый или овальный пирог с разными начинками..

По парковке все идут молча. Какие-то несчастные с виду семейки везут своих отпрысков, усадив их на сумки с колесиками. Эзра такого не одобряет. Как и дальнобойщиков, жующих бургеры прямо за рулем. Собирается дождь. На фоне хмурого неба ярко желтеет эмблема «Макдоналдса». Эзра хочет спросить, чем же эта заправка так знаменита, но тут Ндулу с разбегу втискивается между ними и, закинув руки им на шеи, отрывает ноги от земли.

Мы должны обращаться с Люсиндой, как с королевой, заявляет он.

Эзра, задохнувшись от неожиданности, отпихивает его. С кем?

С кем, передразнивает Ндулу, всплескивая руками. С кем!

Нельзя давать имя прокатной машине, ворчит Лукас.

Шшш, чувак, она же услышит, в притворном ужасе оглядывается на микроавтобус Ндулу.

Макс принимается перечислять группы, которые давали имена прокатным автомобилям.

А обязательно Люсинда? – перебивает Лукас.

Боишься, все подумают, что это в твою честь? – ухмыляется Ндулу.

А вдруг, если мы не дадим микроавтобусу имя, это принесет нам несчастье? – заявляет Макс. Тут как с пиратским кораблем.

Пфф, ни хрена вы не понимаете. Если Люсинда бросит нас раньше Ньюкасла, сами будете виноваты. Ндулу разворачивается к ним лицом и пятится спиной вперед. Итак, у Лукаса есть жевательные тянучки, а у Макса подушка для путешествий. Он щиплет Макса за руку и добавляет – чувак, отдай ее лучше Эзре, пусть уже прочувствует все свои обожаемые фазы сна.

Эзра хмурится. Он и правда в последнее время много рассуждал о фазах сна. Но хорошо, что Ндулу его простил. Эзра ведь пропустил вечеринку по случаю его дня рождения. Айрис в тот вечер нужно было отправить свою работу на творческий семинар до полуночи. Руки у нее так тряслись, что она не попадала по клавишам. Эзра прислал ей видеоролик о том, как делать бумажных журавликов. А сам сказал – давай, расскажи мне, о чем твоя история. И не спеши. Потом она складывала из бумаги кривобоких птичек и медленно пересказывала ему сюжет, а он за ней записывал. Ндулу все названивал, и в конце концов Эзра вырубил телефон и сунул его в ящик стола. Видишь? Мы в нашем личном часовом поясе. В нашем собственном пространственно-временном континууме.

Когда они возвращаются, в минивэне воняет еще хуже – вишневой газировкой, мочой и немытыми ногами. В последний раз, когда они брали в прокат автомобиль, Айрис сказала, что в салоне пахнет средством для снятия лака. Это мет, возразил Лукас.

Айрис закатила глаза и написала Эзре на руке: «И когда это Лукас пробовал мет?!!»

Эзра открывает окно. Когда сидишь впереди, есть хоть какая-то иллюзия контроля над ситуацией. Он воображает, что сам ведет машину: в случае чего перехватит руль. Но от вида встречных автомобилей его укачивает. Эзре как-то не по себе от того, что их возит человек, которому они так явно не нравятся, и он старается вести себя дружелюбно.

Нравится вам водить микроавтобус?

Их подрезает синий «Вольво». Шофер яростно гудит.

В твоей стране что, до сих пор ослы по дорогам ходят? – орет он.

В зеркале заднего вида Эзра замечает застывшую улыбку Макса, и на секунду его накрывает такая тоска по Айрис, что сводит живот. Если бы они сейчас встретились глазами, он бы точно рассмеялся. Водитель, ругаясь, разворачивает свой пирожок. По салону разносится запах несвежего мяса. И Эзра вдруг понимает, что страшно голоден. Он оборачивается посмотреть, не осталось ли чего-нибудь съестного на заднем сиденье, и натыкается на сердитый взгляд Лукаса. Тот уже несколько дней нарывается.

Все началось пару недель назад, в три часа ночи. Сначала Ндулу придумал последовательность аккордов. Потом Макс сел за установку и стучал, пока у него не заболели руки. Лукас подключил записанные во время прогулок по Лондону звуки города – у него на ноутбуке их четыреста гигабайт, только он никому их не показывает. А после они с Эзрой две ночи подряд сводили звуковые дорожки и отшлифовывали переходы.

Эзра обнаружил, что вокал легче записывать вдвоем, тогда получается, что они оба слышат один и тот же звук. Потом они разошлись по домам поспать и в следующие дни обменялись примерно сотней сообщений. Впервые их всех накрыло вдохновением одновременно, впервые группа работала слаженно, как единый организм, – раньше Эзре приходилось просто ставить остальных перед свершившимся фактом. Потом Эзра исчез и, как не уставал повторять Лукас, «не выходил на связь целых семьдесят два часа». Вырубил телефон, довел песню до ума и отправил ее Долли. А та ответила: «Великолепно!!!»

На следующий день Эзра разослал готовый трек всем ребятам. В студии надолго повисло молчание, он же пока делал вид, что загружает обновление на ноутбук. Прошла пара минут, зажужжали, включаясь, динамики. Ндулу сел, склонил голову и принялся внимательно слушать. Краем глаза Эзра видел, как Макс вертит головой и примирительно всем улыбается, хотя на него вроде как никто и не смотрит. Лукас же сидел бледный и измученный. Эзра слышал, как он дробит песню на части. И все равно звучала она замечательно. Он так и светился от гордости. Когда перед припевом повисла долгая пауза, Лукас вздрогнул, но так ничего и не сказал, пока не прослушал композицию до конца. Потом встал, поправил наушники и потряс головой, вроде как одновременно и восхищенный, и оскорбленный этакой дерзостью от коллеги по цеху.

Какого хрена, Эзра?

Да брось, стараясь сохранить невозмутимый тон, отозвался он. Посмотри на Ндулу!

Тот двигал руками так, словно играл на воображаемой гитаре. Лукас обернулся, и тогда Ндулу выпрямился и потянулся за настоящим инструментом. Эзра уже понимал, что выиграл, и потому старался говорить совершенно бесстрастно.

Тебе что, не понравилось?

Не в этом дело, рявкнул Лукас.

Что ж, сказал Макс, если это… наш хит…

Ты не имел права так поступать, кипятился Лукас. Мы все корпели над ней по пятьдесят-шестьдесят часов.

Они обсуждали эту тему несколько месяцев, заходили то с одного, то с другого бока. Стоило ей всплыть в очередной раз, как Ндулу принимался считать ворон, а Макс тут же с головой уходил в какое-нибудь занятие. Временами Макс звал Ндулу посмотреть в интернете новый усилитель, а тому в ответ срочно приспичивало показать ему ролик на Ютубе. Когда страсти долго не утихали, Макс обычно заявлял, что его вполне устраивает быть просто частью группы, что вносить свой вклад – уже классно. А Ндулу подхватывал – да ладно вам, парни, это ведь жизнь, наша жизнь. Если уловка срабатывала, Лукас и Эзра начинали злиться уже на Макса с Ндулу, и гроза стихала. Если же нет – парни просто испарялись, а Лукас и Эзра продолжали шипеть друг на друга.

Ндулу? – многозначительно произнес Лукас, словно напоминая о каком-то прежнем разговоре.

Эзра увидел, как тот покачал головой, и у него скрутило живот – их много, а он один. Он на секунду задержал дыхание, но тут Ндулу начал наигрывать басовую партию.

Круто, наконец выдал он. Сам знаешь, что круто.

А Макс захлопал в ладоши. Лучше бы он за Эзру не вступался.

Кто-нибудь хочет чаю? – спросил Макс. Или сквоша?

Мне нужно покурить, буркнул Лукас и вышел.

В тот вечер по дороге домой Эзра позвонил Айрис, чтобы выпустить пар. Ему срочно нужно было успокоиться, чтобы мать не догадалась, что с ним что-то не так.

А то снова начнет вытаскивать старые пластинки Леонарда Коэна и Дилана.

Мог бы попросить Лукаса о помощи. Сказать, что без него тебе не справиться, отозвалась Айрис. Эзра расхохотался, делая вид, что принял ее слова за шутку. Хотя она уже не первый раз советовала ему так поступить.

Не понимаю, что смешного в том, чтобы признаться, что Лукас тебе нужен. Ты сам мне это сто раз говорил.

Никогда я такого не говорил, фыркнул Эзра. И вообще извини, что побеспокоил.

Айрис вздохнула. Да я же не к тому. Потом с минуту помолчала и добавила, меняя тему, – знаешь забавный факт? Когда Кит Ричардс написал в своей биографии, что у Мика Джаггера «стручок мелкий», тот отказывался ехать в турне, пока Ричардс публично перед ним не извинится.

Эзра против воли смеется и вдруг понимает, что на душе у него и правда стало легче. Классно, отвечает он. Ты мне очень помогла. Спасибо.

Парни в микроавтобусе обсуждают, что бы они сделали, если бы попали в «Тачку на прокачку». Ндулу хочет «Шевроле Экспресс». Лукаса интересует экономия бензина. Макс вспоминает «мутированные автомобили» на фестивале «Burning Man». Сам он там никогда не бывал, но много читал в газетах.

Пуленепробиваемые окна, вставляет Ндулу, и лазертаг.

Кровати, встревает Лукас. Нам нужны кровати.

Потом все спорят о том, кому какая койка достанется.

Не стану я спать под Максом, вопит Ндулу. Чувак, от тебя воняет.

Эзра наблюдает, как он дурачится. Ему известно, что Ндулу сильно переживает за младшую сестру, но со стороны так никогда не подумаешь. Диагноза двенадцатилетней Райи Ндулу ему не называл, но Эзра погуглил и подозревает, что у нее лейкемия. Ндулу рассказывает ему о поездках в больницу так буднично, словно перечисляет успехи футбольной команды, за которую они оба болеют. Речь об этом он заводит, когда они вместе идут куда-то или едут в автобусе – в общем, в такие моменты, когда не нужно смотреть друг другу в глаза. Наверное, Ндулу говорит об этом именно с ним, а не с другими, из-за Джесс. Эзре было пять, когда она умерла. Джесс родилась недоношенной. Вся фиолетовая, она была похожа на личинку. Именно это он и сказал, когда впервые ее увидел. До сих пор помнит, какое у матери сделалось лицо. Однажды он признался в этом на исповеди, но священник заверил его, что это не грех. Большую часть жизни Джесс провела, подсоединенная к аппарату, который Эзра до сих пор мысленно называет механическим сердцем.

Эзра рассказал о ней Ндулу, когда тот впервые упомянул, что его сестра больна. И тут же испугался – получилось, он вроде как намекнул, что и Райя тоже умрет. Но Ндулу только кивнул.

Айрис он поведал о Джесс только накануне ее знакомства с его родителями.

И пояснил – раньше как-то к слову не пришлось.

Она с минуту молчала, а потом заметила – ты мне раньше о ней не рассказывал.

Эзре понравилось, что Айрис сказала «о ней», а не «об этом». Обычно люди относились к Джесс как к обрушившемуся на идеальную семью стихийному бедствию. Даже мама. Джесс для нее была чем-то вроде урагана.

Рассказав обо всем Айрис, он ощутил пустоту внутри. И тогда она сжала его руку и спросила – может, хочешь немного поработать?

Так они и поступили. Эзра уселся за компьютер, Айрис забралась с ногами на кровать. В следующие несколько часов вставали они только для того, чтобы принести воды или налить себе чаю. Пару раз Эзра вставлял Айрис в ухо наушник и наблюдал, как меняется от услышанного ее лицо – улыбается она или морщится. Когда спустились сумерки, он откатился на кресле от стола, встал, подошел к ней и опустил ладонь ей на поясницу. Айрис мгновенно выпрямилась и замерла.

Руки, приказал он. Айрис подняла руки, и он стащил с нее платье через голову. Она расстегнула ему рубашку. Еще какое-то время они работали вот так – полуголые, распаленные, неудовлетворенные, а потом комнату затопила темнота.

Позже, уже немного пьяный, Эзра спрятал сумку Айрис в сушилке, чтобы она не смогла от него уйти, даже если захочет.

Знаете, задумчиво бросает Макс, если мы не опаздываем, я бы не прочь проехать мимо Ангела Севера.

Все стонут. Эзра открывает в телефоне последний текст Айрис, который та ему прислала, и пытается с головой уйти в чтение. С недавних пор им непросто стало работать вместе. Каждый из них всегда относился к делу другого как к чему-то отдельному, третьему лицу в отношениях. Но в итоге то, чем они занимались, сливалось в некую общую «работу», а не в «работы». Однако теперь Эзре нравится то, что не нравится Айрис, и он старается об этом помалкивать, потому что ее равнодушная мина портит ему все удовольствие. В последний раз, когда он включил ей свое новое увлечение – композицию одной скандинавской электронной группы, в которой к звукам синтезатора примешивался звон сыплющихся в воду монеток, вид у Айрис стал испуганный.

Тебе не нравится? – спросил он.

Не в этом дело. Просто я не знаю, как такое обсуждать.

Эзра разглядывает фотографии с последней фотосессии. Все, что отсняли в первый раз, пришлось удалить.

Где твой маньячный шик? – сухо бросила Долли.

В первый раз с ними была Айрис, и позже Эзра понял, что именно в этом и заключалась проблема. Она настолько хорошо его знает, что при ней он просто не может прикидываться кем-то другим. В детстве он пел в церковном хоре, привык работать часами, не получая аплодисментов. Он вовсе не родился звездой, и изображать ее перед Айрис у него никогда не получалось. Броские фразы просто не шли с языка. Он попробовал было рявкнуть: «Отпустите себя!» – и у Айрис тут же дрогнули губы. Всем сразу ясно стало, какой он на самом деле застенчивый, и они потом еще час над ним потешались.

Но на последней фотосессии Эзре выдали бейсболку, и дело неожиданно пошло. Хотя на его спутанных, словно давно не мытых вихрах она и смотрелась немного странно. В студии стояло три разнокалиберных куба, на фоне которых они и позировали. Долли велела Ндулу сесть на один из них, чтобы стоявший рядом Эзра казался выше. А Макса усадила за барабаны.

Это все потому, что у меня фигура, как у медведя Йоги, скорбно протянул Макс.

Ндулу первым так пошутил, и с тех пор Макс повторяет остроту на разные лады, пытаясь его переиграть.

Лукас расхохотался и подавился жвачкой. Ндулу треснул его по спине.

Ребята, одернула их Долли, давайте посерьезнее. Сама она в тот день была ненакрашенная, с собранными в тугой узел волосами. Лукас, сделай шаг вперед. Вот так. Отлично.

На фотографиях Эзра выглядит моложе, чем себя ощущает. Вид у него такой, словно ему на все наплевать. Ндулу длинный и тощий, но фотографу как-то удалось подчеркнуть мышцы у него на руках. Темно-рыжие волосы Лукаса кажутся ярче. А в глазах Эзры виднеются те самые золотые искорки, о которых столько говорила Айрис.

Кроме этих фотографий Эзра хранит в телефоне только одну – ту, где они с Айрис вместе. Это Лукас их сфоткал, когда они в последний раз ездили в Дувр. Неделей раньше у Макса умерла бабушка, и мать дала ему ключи от коттеджа при условии, что после они за собой уберут. На снимке Эзра и Айрис сидят на песке, пересеченном грязными полосами в тех местах, где прилив выволакивает на берег водоросли и коряги. Он козырьком приставил ладонь к глазам, раздраженный тем, что его снимают, хотя и ожидавший этого. Кудри развеваются на ветру и липнут ко лбу. А волосы Айрис отливают на солнце медью, густые, словно мех какого-то экзотического животного. Он морщится, она рассеянно улыбается. Лица у обоих напряженные, словно они сели так специально для фото, а через мгновение разбегутся.

До Дувра они добирались почти целый день. Машину вел Лукас. Макс и Ндулу сидели сзади, а Эзра спал в проходе между сиденьями, перевалившись через колени Айрис. Она работала, примостив ноутбук у него на спине, и время от времени почесывала ему голову. Проснувшись, он не сразу узнал голос Лукаса. Тот негромко говорил, обернувшись с переднего сиденья.

Вся проблема в том, что я до сих пор живу дома. И они считают, что должны всем со мной делиться.

Хмм, отзывается Айрис. Наверное, лучше иметь отца, который чересчур любит женщин, чем такого, который вообще ими не интересуется.

Все это так банально, продолжает Лукас. Чем больше она ноет, тем чаще я думаю, черт, ты же сама вышла замуж за этого бабника. Знаешь, он мне как-то пожаловался, – Лукас, подумав, понижает голос, – что у них с мамой нет отношений – так и сказал, «отношений», – вот уже десять лет. Будто бы я должен пойти к ней и сказать: «Ма, па жалуется, что ты ему не даешь».

Айрис с минуту молчит. И пальцем рисует круги у Эзры на затылке. А потом наконец отвечает – мне кажется, станет легче, если представить, что оба родителя – сродни «Алка Зельтцеру». Не обязательно полностью впитывать все в себя. Нужно просто быть достаточно текучим, чтобы оно в тебе растворилось.

Эзра съеживается, ожидая, что Лукас презрительно фыркнет. Но, открыв глаза, обнаруживает, что в зеркале заднего вида отражается его задумчивая физиономия. Айрис смотрит в окно.

Они останавливаются на пляже, в получасе езды от коттеджа. И, пока все выбираются из машины, Эзра шепчет Айрис – как тебе это удается?

Служить вам талисманом?

Нет, все куда серьезнее.

Ммм, отзывается она, пиная ногой камешек. Да я пять часов, считай, рта не раскрывала.

Правда? – удивляется он.

Они поднимаются на пологий холм и смотрят на море с вершины. Синее и темно-серое, оно похоже на лист стали, по которому к ним бегут белые барашки.

Когда они возвращаются, Макс, обняв свою виолончель, сидит на большом камне у самой воды. Его бирюзовая рубашка поло странно смотрится на фоне лишайника.

Кто ходит на пляж с виолончелью? – кривится Эзра. Лукас что-то бормочет себе под нос.

И Айрис, покосившись на них, бросает – не доставай его, а? Он хотел сыграть на похоронах бабушки, но дед запретил ему приводить с собой Харуто, поэтому он и не поехал.

Откуда ты знаешь? – изумляется Эзра. Потом поворачивается к Лукасу. – Ты тоже в курсе?

Тот кивает и нагибается подобрать камешек. А потом начинает пускать «блинчики» по воде. Айрис дрожит – становится промозгло, – но все равно стоит на месте и гремит зажатой в кулаке галькой.

Эзра чувствует себя идиотом. Тогда зачем он продолжает репетировать? – тупо бурчит он.

Айрис бросает первый камешек, и он плюхается в воду у самого берега.

Может, надеется, что дед передумает, отвечает она.

Лукас и Ндулу отправляются на поиски раковин каури. Мать Лукаса их коллекционирует. Такие аккуратные раковинки, похожие на молочные зубки.

Раньше, говорит Эзра, ими расплачивались, как монетами. А еще использовали вместо игральных костей.

Такой подойдет? – спрашивает Айрис, подбирая камешек и показывая его Лукасу. А такой?

Проходит около получаса, и Эзре становится скучно. Пора ехать, говорит он. Пойду позову Макса.

Не надо, отзывается Лукас. Куда торопиться? Мы почти на месте. Потом замечает, что Эзре неймется, и вздыхает. Ладно, я поведу.

Достав из кармана пакетик, он вытряхивает из него четыре розовые капсулы. Эзра с жадностью хватает одну. Ндулу проглатывает свою, третью передает Айрис, а четвертую несет все еще сидящему на камне Максу. Тот, не прекращая играть, открывает рот. Музыка парит над водой. Эзре стыдно, что он единственный ни о чем не знал. Ему даже хочется пойти присесть у ног Макса. Тот снова и снова проигрывает от начала до конца одну и ту же сюиту Баха для виолончели. Ндулу вкладывает капсулу ему в рот, а затем аккуратно подносит к губам бутылку с водой.

Айрис отходит дальше по пляжу и присаживается почитать возле лужицы грязной воды, а через полчаса уже смотрит на нее завороженно и называет каменной заводью. В лужице темнеет скользкий лишайник, колышутся водоросли и плавает обломок серфа, который Айрис называет желтой штукой. Вскоре она бережно выуживает его и прижимает к груди. Эзра опускается на корточки рядом с ней. Она показывает ему якобы обитающих в луже морских коньков и звезд, а он кивает. Макс по-прежнему не слезает с камня, вид у него величественный, словно звукам его виолончели подчиняется сам океан. Ндулу пытается подружиться с черным, явно бездомным, лабрадором, который лает то на него, то на волны – по очереди.

Айрис хохочет, не переставая, из носа ее что-то брызжет и стекает в рот. Эзра протягивает ей платок. Потом понимает, что Лукас, ничем не занятый, сидит на камнях, и объявляет, что вернется через минуту. Идти к нему почему-то тяжко, будто бы он перемещается из одного мира в другой. Эзра смущенно застывает рядом с Лукасом, и они вместе смотрят на Айрис, которая, похоже, решила заняться пересадкой водорослей.

О чем вы с ней вообще разговариваете? – спрашивает Лукас.

Такого вопроса Эзра не ожидал. Но сейчас он ощущает себя таким отважным, таким цельным, что отвечать на него не страшно. По большей части объясняем друг другу, как устроен мир. Иногда кажется, что вдвоем нам удается вывести что-то, максимально близкое к объективной реальности. Знаешь, это как идти по компасу.

Он вдруг понимает, что вслух ничего из этого не произнес, и Лукас по-прежнему смотрит на него выжидательно. Ндулу уже переместился к каменной заводи, тычет чем-то в воду. Эзра вдруг срывается с места, мчит по камням и, поравнявшись с лужей, с размаху наступает в нее, окатив Айрис водой.

Зачем? – вопит она.

Ндулу хохочет, пока из глаз не начинают литься слезы. Тогда он вытирает лицо, снова садится на камень, наблюдает, как Эзра осторожно счищает водоросли с ботинка.

И заявляет – всегда говорил, что он бессердечный маньяк.

Айрис разглядывает разрушенную каменную заводь и качает головой. Потом прячет желтую штуку в карман и сердито смотрит на Эзру, который стоит у кромки воды.

Всякий раз, как он выкидывает нечто подобное, совершенно на него не похожее, у меня это просто в голове не укладывается, ворчит она. Я отказываюсь в это верить и все. И в итоге получается, будто ничего и не было.

Ндулу хихикает и брызгает на нее водой.

Остынь, цыпа, говорит он. Это ж всего-навсего грязная лужица. Ты просто под кайфом.

Айрис пожимает плечами, рывком встает и идет к Эзре, ступая босыми ступнями по холодным камням.

Заметив ее, тот наклоняется подобрать гальку. Он чувствует себя идиотом, не понимает, что на него нашло.

Впервые они вместе словили глюки три года назад, тоже в Дувре. Эзра считает, что в тот день они и начали встречаться, хотя Айрис утверждает, будто к тому моменту они уже давно были вместе. Она тогда впервые оказалась на пляже в Англии. И удолбалась тоже впервые. А потом застряла посреди вырубленной в скале лестницы, никак не могла спуститься вниз. Эзра сидел у воды и строил башенки из гальки. А потом обернулся и сразу сообразил – Айрис забыла, как ходить, с ним под кайфом тоже такое случалось. Никогда еще он не видел, чтобы человек, стремящийся казаться незаметным, привлекал столько внимания. Отчасти дело было в высоком росте Айрис, отчасти в том, что в тот день она очень уж неудачно оделась. Ветер все время задирал ей юбку, а она только смеялась и ничего не могла с этим поделать. Эзра шагнул на нижнюю ступеньку, и Айрис уставилась на него, округлив глаза.

Посмотри вокруг, сказала она.

Он огляделся и вдруг очень остро осознал, как это странно – быть восемнадцатилетним и ловить глюки на зимнем пляже. Потом взял Айрис за руки и помог ей спуститься с лестницы.

Глядя, как Айрис идет к нему по пляжу, Эзра понимает, что скучает по тому дню. Он чуть ли не час уговаривал ее спуститься. Вечером Айрис сидит на полу между его раздвинутых ног. Он делает вид, что смотрит футбол, а сам пытается расчесать ее свалявшиеся, просоленные волосы. Макс и Лукас препираются из-за какой-то фразы комментатора. Айрис читает новый текст песни Эзры, вычеркивает анахронизмы, спрашивает, в какой тональности он собирается это петь и обязательно ли нужно использовать именно это прилагательное. Эзра выходит из себя и отрезает ножом узелок, который не смог распутать. Потом отдает ей клок волос, и она разъяряется.

Шипит – так я и сама бы могла.

В постель они отправляются сразу после ужина. Им уже не раз доводилось тут ночевать, но Эзра всякий раз забывает, какая комната маленькая. На пороге он спотыкается, и Айрис подхватывает его, не давая упасть. Он целует ее, думая, что рот у нее очень живой. Может, он до сих пор под кайфом? Но нет, потолок вроде бы не мерцает. Шея, руки и груди у нее соленые на вкус. Эзра кусает ее за живот. А потом смотрит, как она посасывает его пальцы, и кровь бросается ему в голову. Внизу кто-то из ребят включает Alt-J и делает звук погромче. И Эзра радуется, что им дали вот так отгородиться от всех.

Он взбивает подушки, и она ничком падает на них.