Онлайн чтение книги Дневник пани Ганки
Четверг

Сама не знаю, как возник этот разговор. Я запомнила из него каждое слово. Не могу только понять, что побудило Яцека заговорить. Кажется, причиной стал отец, который очень строго осуждал Тоню Потоцкую за ее отношение к мужу.

Когда вечером все ушли, Яцек сел возле моей кровати и сказал:

— Меня часто удивляет, почему люди так редко понимают друг друга. По-моему, на свете было бы куда меньше недоразумений, если бы одни старались объяснять мотивы своих поступков, а другие — понимать их и оценивать по совести.

Он говорил как будто сам с собой. Был задумчивый и грустный. Я непринужденно сказала:

— Люди слишком заняты собой.

— Наоборот, — покачал он головой. — Они заботятся о своих ближних, но заботятся поверхностно. Отсюда столько предвзятых мнений и столько горечи. Я более чем уверен, что в рай попадает куда больше людей, чем нам кажется.

Я подумала о Роберте и подтвердила:

— Конечно. Я полностью разделяю твое мнение. Никогда ведь не знаешь, какие страшные или просто неблагоприятные обстоятельства обусловливают чей-то дурной поступок.

Он пристально посмотрел на меня.

— Ты правда так думаешь?

— Совершенно серьезно. Каждый может допустить ошибку.

Яцек поцеловал мне руку.

— Меня радует, что ты так думаешь, Ганечка. Тем более что снисходительность — весьма редкая черта. Особенно у женщин. Ты знаешь, я иногда думал о тебе… Никогда не имел ни малейшего сомнения, что ты мне безоговорочно верна. Однако задумывался над тем, что я сделал бы, как поступил и что чувствовал, если бы узнал, что ты мне изменяешь.

Я засмеялась.

— Ты никогда об этом не узнаешь. Если я тебя и изменю, то сделаю это так ловко, что ты и понятия иметь не будешь.

Он улыбнулся и бросил на меня не очень уверенный взгляд.

— Я знаю, что ты шутишь, дорогая. А я хочу поговорить об этом серьезно. В таком случае, прежде всего я поговорил бы с тобой. Мне надо было бы выяснить, не лежит вина за это на мне. Ведь во многих случаях так бывает. Муж пренебрегает женой, уделяет ей слишком мало времени или безразлично относится к ее делам. Не интересуется ее духовной жизнью… В общем, причин может быть немало… Например, мужья часто пренебрежительно отзываются о своих женах или в их присутствии позволяют себе флиртовать с другими женщинами. Я полностью отдаю себе отчет в том, что каждая из этих причин в значительной степени оправдывала бы измену со стороны жены.

Я удивленно посмотрела на него.

— Почему ты об этом говоришь?

— Ах, просто так, без конкретного повода… Итак, в этом случае я прежде всего искал бы вину в самом себе. Я не смог бы осудить тебя, не осудив прежде собственного поведения. — он подумал и добавил: — То же самое касается и прошлого.

— В каком смысле?

— А в таком, как было, например, у супругов Яворских. Ты не знаешь и, вероятно, не слышала об этом. Здзиш женился на ней по любви. Лили была во всех отношениях приличная девушка. Она очень его любила, и они могли служить образцом счастливого супружества. И вдруг через год после свадьбы Здзиш случайно узнает о том, что у Лили, еще когда она училась в пансионе, был роман… то есть нечто вроде романа… словом, бывала на холостяцкие квартире у одного пана.

— Вот так история… Ну, и что же он сделал?

— По-моему, он поступил грубо и несправедливо. Во-первых, он несколько месяцев мучил ее расспросами и ежедневно устраивал скандалы, хотя она ему сразу во всем призналась. Она была тогда еще почти ребенком и не имела представления о жизни. Ей казалось, что она полюбила того пана. Некому было дать ей совет. Ее мать была занята собственной жизнью… Так что же тут странного?.. При таких обстоятельствах это может случиться с любой или почти любой девушкой. Когда она через несколько лет выходила замуж за Здзиша, она уже совсем забыла об этом.

Я перебила его:

— Ну, этому трудно поверить.

— Что ж, я не настаиваю. Может, и не забыла. Может, даже придавала слишком большое значение той ошибке молодости…

— В таком случае, почему же она не призналась во всем мужу перед свадьбой?

Яцек покачал головой.

— Ну вот! Видишь! Тут я с тобой уже не согласен. Ведь она могла надеяться, что эта история никогда не выплывет на свет. Зачем же ей было омрачать жизнь любимому мужу, зачем подрывать в нем веру в ее целомудрие и добродетель, если, уже став его женой, она перед собственной совестью чувствовала себя невинной и добропорядочной. Конечно, с формальной точки зрения ты права. Но к жизни нельзя относиться формально. Нельзя делать из людей какие-то параграфы. Если бы она призналась во всем перед свадьбой, то Здзиш наверное отменил бы помолвку.

— Кто знает, мой милый. Если он так сильно ее любил…

Яцек пожал плечами.

— Да он и до сих пор ее любит. А все же оставил. Испортил жизнь и себе, и ей, потому что не нашел в себе снисходительности, потому что поддался эмоциям, потому что хотел видеть в ней ангела, а не человека, способного ошибаться. Подумай только, милая, какую обиду он нанес и себе, и ей…

— Ну что ж, наверное, и тебе не было бы приятно, если бы тебе сказали что-то подобное вот хотя бы и обо мне.

— Да, — кивнул он головой. — Но я не раздувал бы из этого трагедии. Я бы смог понять и простить. Простить по-настоящему, в душе. И будь уверена, что во мне не осталось бы ни капли обиды, ни капли горечи.

Наступила тишина, и только примерно через минуту я сказала:

— А почему ты, Яцек, мне об этом говоришь?

Он ответил не сразу. Я видела, сколько внутренних усилий стоит ему искреннее признание, которое он хотел сделать. Наконец он сказал:

— Потому что я, видишь ли, задумывался и над оборотной стороной ситуации.

— Как это над оборотной?

— Ну, например, если бы ты узнала что-то плохое о моем прошлом.

Сердце мое забилось сильнее. Следовательно, он сам признал своим долгом затронуть эту тему! И я решила не выпускать его из рук.

— Ах, мой милый, я никогда не думала, что до нашей свадьбы ты был святым. Уверена, что ты, как подавляющее большинство мужчин, имел много приключений и, наверное, не один серьезный роман. Но я не считаю что это плохо.

Яцек прикусил губу.

— Ах, с этой точки зрения, конечно. Но я имел в виду нечто иное. Я думал, как бы ты восприняла известие о том, что я когда-то совершил неэтичный поступок.

— Это зависит от того, какого рода был поступок, — без нажима сказала я.

— Не имеет значения, какого рода.

— Нет, имеет. Скажем, я бы по-разному оценила то, что ты в гневе убил кого-нибудь, или что-то украл или, например, жил на иждивении у какой-то старой женщины. Одно дело ограбить банк, и совсем другое — соблазнить девушку и бросить ее с ребеночком. Я говорю не о тяжести преступления, а о его характере. Хочу, чтобы ты меня правильно понял. Есть такие поступки, которые навсегда изменили бы тебя в моих глазах, а есть такие, которые я могла бы понять и простить.

Не глядя на меня, Яцек спросил:

— Как ты разделяешь их на эти две категории?

Я задумалась и наконец сказала:

— Думаю, что сумела бы найти оправдание неэтичного поступка, допущенного под воздействием сильных чувств. Любви, ненависти, внезапного гнева, ревности. И наоборот — не могла бы принять любой злонамеренности, хитрости, коварства и, может быть еще обиды, нанесенной более слабым.

Яцек снова долго не отзывался. Его красивое лицо приняло какое-то горестное выражение. Он слегка шевелил губами, словно хотел сдержать слова, рвущиеся наружу.

Испугавшись, что мое определение может удержать его от признаний, я добавила:

— И наконец, это очень трудно разграничить, когда речь не идет о конкретном факте. Разве я знаю?.. Может быть, то, что решительно отвратило бы меня от одного человека, у тебя, например, в сочетании с какими-то чертами твоего характера и не произвело бы такого отталкивающего впечатления.

Он, казалось, не услышал моих слов и, уставившись в одну точку на стене, сказал:

— Бывают неэтичные поступки, которые нельзя вместить в рамки такого разделения.

Я придвинулась к нему и ласково взяла его за руку. Он вздрогнул и на миг, на один краткий миг, поднял на меня глаза. Я знала, что этот ласковый жест облегчит ему признание. Он еще ниже склонил голову и заговорил. Наконец заговорил!

— Видишь ли, Ганечка, я хотел тебе кое в чем признаться. Ты сразу догадалась, что я не случайно заговорил на эту тему. Я хотел признаться тебе в том, что, как заноза сидит в моей совести…

— Я слушаю тебя, Яцек, — сказала я, затаив дыхание.

— Давно, когда я был еще совсем молодым и неопытным, я полюбил одну девушку. Полюбил так сильно, что, если бы она потребовала от меня чего-то ужасного, я сделал бы это без колебаний. Ты сказала, что подозреваешь, будто у меня был не один роман, когда мы еще не были вместе. Так вот, это неправда. У меня был лишь один роман, который к тому же и нельзя назвать романом. Когда я ищу для него соответствующее название, мне приходят в голову слова «фарс», «драма», «трагедия», «комедия ошибок» — все, что угодно, только не роман. Недавно я говорил тебе, что крайне неприятные дела отозвались мне теперь. Я употребил слишком мягкое выражение. Дела просто-таки убийственные. Теперь, когда передо мной отчетливо предстали два возможных пути, когда я полностью собрался с мыслями, я могу искренне поговорить об этом с тобой. Я знаю, ты сможешь меня выслушать и постараешься не судить слишком строго.

— Можешь быть в этом уверен.

— Спасибо тебе.

— Знай, Яцек, у тебя нет лучшего друга, чем я.

— Мне и не надо лучшего. Собственно, как к другу, я и обращаюсь к тебе, Ганечка, с огромной просьбой. Ты представить себе не можешь, как тяжело мне об этом говорить. И потому прошу тебя, очень прошу принять то, что я скажу, как объективную и безоговорочную правду. Пойми, я говорю, тебе все, что могу сказать, и не задавай мне никаких вопросов. Можешь ли ты это мне пообещать?

— Да, обещаю, — серьезно заверила я. — Ты ведь знаешь, что я никогда не надоедаю тебе вопросами относительно того, что ты не хочешь или не можешь говорить.

Он сделал такой жест, словно хотел взять мою руку, чтобы поцеловать ее, но тут же отодвинулся. Как видно, его уколола мысль, что перед истинным признанием это было бы неблагородно с его стороны.

Бедный Яцек! Если бы я могла дать ему понять, что его признание не будет для меня такой уж большой неожиданностью! Если бы могла ему сказать, что заранее готова простить ему все!.. Однако надо было молчать. Надо было вооружиться терпением и облачиться в панцирь строгости. Во всяком случае, отнюдь не следовало бы сразу же простить ему все, чтобы он не подумал, что его опрометчивый, скандально-дерзкий поступок, который непосредственно угрожал мне, моему счастью, моей доброй репутации, не заслуживает самого сурового осуждения. В сознании моем вновь отчетливо предстали все те страшные невзгоды, которые обрушились бы на меня и на моих родителей, если бы стало известно, что Яцек — двоеженец.

Я знала, как мне поступить. Надо было облегчить ему признание, вытянуть из него как можно больше, оставив ему далекую перспективу возможного прощения, но одновременно не скупиться на проявления оскорбленного достоинства и горькой печали обиженной души.

Яцек начал рассказывать:

— Это было восемь лет назад. Мне тогда исполнилось уже двадцать четыре года. И если кое-кто из моих сверстников и имел в то время немалый жизненный опыт, то я, как теперь понимаю, принадлежал к тем, кто не был знаком с жизнью, слишком легко поддавался своим порывам и легкомысленно хватал все, что давала судьба. Говоря просто, был наивен. Оканчивая университет, я пребывал под опекой дяди Довгирда, которого ты наверняка помнишь, он был у нас на свадьбе.

— Помню, — подтвердила я. — Очень милый человек.

— Я всегда его ценил. И если бы в то время больше доверял его опыту, то многое, наверное, сложилось бы иначе, и меня сейчас не терзали бы последствия ошибок того времени. Но, впрочем, дядя, занимая высокое и чрезвычайно беспокойное положение посла, был всегда очень занят и не мог уделить мне много времени. К тому же я и сам не хотел доверять ему свои дела — во-первых, потому, что считал себя вполне взрослым, а во-вторых, потому, что, оканчивая курс обучения в университете, стремился к как можно большей независимости. Именно тогда я и познакомился с одной девушкой. Познакомился довольно необычный способом, который, как мне тогда казалось, был пророческим. Вот как это было. Когда я отъезжал машиной от посольства, молоденькая и очень красивая девушка чуть не попала под колеса. Она так испугалась, что мне пришлось отвезти ее, почти без сознания, домой, а точнее, в отель, в котором она жила вместе с отцом. Это знакомство быстро перешло во взаимное чувство. Отец этой девушки был иностранец, приехавший по своим коммерческим делам. Он взял с собой дочь, чтобы она познакомилась с великой столицей и ее жителями. Поскольку я дружил со многими дипломатами, то упросил одну из женщин в нашем посольстве, чтобы она ввела мою девушку во все те салоны, в которых я был принят. Она везде произвела прекрасное впечатление, и наши имена стали упоминать вместе.

Яцек на мгновение замолчал и коротко сказал:

— Мы стали любовниками.

— И что же дальше?

— Дальше события развивались в таком направлении, что ими уже не руководило ни мое сознание, ни воля. Одно вытекало из другого. Посольство в это время должно было послать в Вашингтон дипломатического курьера с какими-то важными документами. А так как путешествие в Америку меня очень привлекало, да и девушка моя, когда я ей об этом сказал, горячо взялась строить планы отъезда, то мне удалось уговорить дядю, чтобы эту миссию поручили мне. Отец Бетти — ее звали Бетти, — разумеется, не знал о том, что мы едем вместе. Я забыл еще сказать, что у Бетти на родине был жених. Брак их был делом давно решенным, и его нельзя было сорвать из соображений материальных и семейных. Я хочу быть искренним с тобой, Ганечка, и поэтому признаюсь тебе, что, хотя мое чувство к той девушке казалось мне тогда, а может, и действительно было большой любовью, все же в душе я радовался тому, что не стану ее мужем. Однако бывали минуты, когда ревность к ее жениху могли довести меня до чего угодно.

— Ты знал его? — спросила я.

Он отрицательно покачал головой.

— Нет. Видел только его фотографию. Весьма привлекательный на вид мужчина. Но это не имеет значения. В начале апреля мы отплыли в Америку на большом лайнере. В Соединенных Штатах должны были пробыть несколько месяцев, путешествуя и развлекаясь. Это приключение казалась мне чем-то прекрасным — возможно, потому, что оно было первым в моей жизни. Я был просто очарован его романтичностью, а мои чувства к Бетти росли и крепли по мере того, как я убеждался в том, что все мужчины вокруг завидуют мне и засыпают ее комплиментами.

— Она действительно была такая красивая?

— Да, красивая. В свои восемнадцать лет она была на удивление очаровательна. В Америке, где молодые девушки вообще ведут себя очень свободно, наша дружба и совместное путешествие никому не казались чем-то особенным. Кроме знакомых в дипломатических кругах, я имел там еще много приятелей и университетских товарищей из зажиточных слоев. Развлекались мы замечательно. Я невольно приспособился к местным обычаям. Ночи проводили в пирушках. Вот тогда я и научился пить. Почти ежедневно мы возвращались домой под утро, изрядно навеселе. Наконец, однажды я получил из Вашингтона запрос, не собираюсь ли я возвращаться в Европу. Мол, если бы я назначил свое возвращение на ближайшие дни, наше посольство в Вашингтоне воспользовалось бы этим, чтобы поручить мне перевозку чрезвычайно важной дипломатической почты. А поскольку и Бетти уже должна была возвращаться домой, я охотно согласился. Тут и наступила наша первая разлука. Она не хотела ехать со мной в Вашингтон за теми бумагами, а предпочитала остаться в Нью-Йорке и ждать меня там. Разлука наша длилась едва три дня, однако убедила меня, как сильно я привязался к Бетти.

Яцек замолчал, а потом сокрушенно тоном обратился ко мне:

— Извини, что я об этом говорю. Я знаю, это неделикатно. Но мне надо объяснить тебе свое тогдашнее душевное состояние, потому что именно в нем заключается причина допущенной мной ошибки.

— Я слушаю тебя, Яцек, рассказывай дальше.

— Так вот, когда я вернулся в Нью-Йорк, меня как громом поразила весть: Бетти получила телеграмму, что приезжает ее жених. Это совершенно вывело меня из равновесия. Как мне казалось, она тоже была в отчаянии. Мы пили всю ночь в обществе нескольких знакомых, а под утро Бетти сказала мне: «У нас есть только две возможности. Или мы расстанемся навсегда, или поставим моего жениха и всю мою семью перед свершившимся фактом».

Яцек потер лоб и добавил:

— Ты понимаешь, что таким свершившимся фактом мог быть только брак.

Я не сказала ни слова. Яцек нервно мял пальцами давно потухший окурок.

— Ты знаешь, — сказал он, — как легко и просто улаживаются эти дела в Америке. У меня до сих пор такое впечатление, что мы оба были просто пьяны. Мы сели в машину одного из далеких кузенов Бетти, которого встретили в Америке, и поехали в ближайшую брачную контору. Проснувшись где-то после полудня следующего дня, я не мог понять, не было ли то, что я сделал, просто сном.

Я ждала этого признания, знала, что оно наступит, и все же слова Яцека потрясли меня. Следовательно, все это правда! Итак, моя призрачная надежда, что это была некая мистификация со стороны Элизабет Норман, оказалась заблуждением.

Впервые дело Яцека предстало передо мной в таком ярком свете. Теперь у меня не оставалось никаких сомнений: женившись на мне, он совершил преступление. Совершил подлость, потому что скрыл правду.

Я уже давно привыкла к этой мысли, но только в этот миг ясно увидела действительность во всей ее неприглядной наготе, лишенную дымки таинственности и той окраски, которую придавали ей чувства. И вдруг в корне изменилось мое внутреннее отношение к Яцеку. Если до сих пор оно определялось скорее сочувствием и страстным стремлением удержать его при себе, то теперь я смотрела на этого человека почти как на чужого, который к тому же причинил мне зло. Теперь уже это не был Яцек, близкий мне человек, с которым я прожила три счастливых года, а просто мужчина. Субъект, исполнявший обязанности мужа, который и впредь будет занимать определенное положение в моей жизни. Однако положение всего лишь официальное, которое лишилось всех чувств. Ясное дело, я все так же стремилась по возможности тихо уладить это дело, так же стремилась избежать скандала, но теперь уже только из личных, эгоистических соображений.

Если бы, несмотря на все усилия, скандала не удалось избежать, мне было бы уже совершенно безразлично, осудят Яцека за двоеженство или нет, останется ли он в конце концов со мной, вернется ли к той женщине, которую, как он сам только что признался, любил когда-то до безумия и, наверное, любил бы и сегодня, если бы она его не оставила. Какое же это все отвратительно!

Может, это не совсем похоже на правду, что я равнодушно восприняла бы возвращение Яцека к той женщине. Нет, на такое самоотречение я вряд ли способна. Но исключительно из честолюбивых соображений. Он как таковой мне больше не нужен. Я не хотела бы только, чтобы он достался той женщине.

Яцек так увлекся рассказом, что, наверное, и не почувствовал той огромной перемены, которая произошла во мне в течение последних нескольких минут. Он не знал, что обращается уже к совершенно другому существу, которое слушает его уже только как человека, повествующего о деталях какой-то абстрактной неудачи в делах. Как человека, который сам несет ответственность за ту неудачу.

Яцек продолжал:

— К сожалению, это был не сон. Постепенно я вспомнил все. Брак был официально оформлен, и возврата назад не было. Можешь поверить мне, Ганечка, что я с первой же минуты знал, что совершил ошибку.

Я пожала плечами.

— Почему же ошибку?.. Ты ведь сам говоришь, что она была на удивление хороша, что ты любил ее до безумия, что она происходила из семьи, вполне тебе соответствующей с точки зрения общественного положения, к тому же была богата… Я не вижу здесь никакой ошибки.

Он посмотрел на меня с волнением, которое я приняла за оскорбление.

— Спасибо, что ты так хорошо все поняла.

— Никакое это не понимание, дорогой, а просто неверие в то, что ты был недоволен.

— Как?.. Ты мне не веришь?..

Я засмеялась.

— Жаль, что ты не мог слышать собственного тона. В твоем вопросе звучало такое негодование, как будто ты человек, который заслуживает наибольшего доверия если не во всем мире, то по крайней мере в Центральной Европе.

— Ах, — закусил он губу, — вот как ты это понимаешь.

— Именно так. А как бы еще ты посоветовал понимать женщине, которая после трех лет супружеской жизни узнает не о каких-то там компрометирующих фактах из мужниного прошлого, а о том, что, несмотря на брак, который оказался обыкновенной фикцией, она всего-навсего любовница… Или, лучше сказать, содержанка…

Яцек покраснел и опустил голову.

— Ты имеешь право судить меня строго, но такой жестокости я от тебя не ожидал.

— Ах, какая там жестокость! У меня и в мыслях ничего такого нет. Наоборот — готова спокойно выслушать тебя до конца. И не имею относительно тебя никаких дурных намерений. Я только считала своим правом призвать тебя подумать, когда ты требуешь от меня, чтобы я безоговорочно поверила во все эти сладенькие украшения, которыми ты сдабриваешь свое признание.

Он наморщил лоб.

— Ну что же, ладно. В дальнейшем буду избегать всяких комментариев.

— Это будет разумнее. Итак, я слушаю.

Теперь он заговорил быстро, сдавленным голосом, то и дело прерывалось.

— В тот же день мы выехали в Европу уже как супруги. Прости, что я должен еще на мгновение вернуться к тому моменту, который пробудил в тебе обоснованное или необоснованное недоверие. Поэтому, оставляя в стороне мои чувства, я знал, что совершил ошибку хотя бы с точки зрения дяди. Как я уже говорил тебе, Бетти не нравилась дяде Довгирду. Она почти каждый день бывала в посольстве, где мы жили, и, когда дядя заметил, что я увлекся ею, он вытянул у меня обещание, что никаких близких отношений между нами не будет.

— О, еще один выполненное обещание, — заметила я довольно небрежно.

— Я дал обещание, чтобы отвязаться. Просто я думал, что это у дяди какие-то беспочвенные причуды. Я пытался выпытать у него, что он имеет против Бетти, но он отделался общими фразами. Одно время мне даже казалось, что его неприязнь к ней возникла вследствие собственной неудачи. Ведь чего греха таить, дядя всегда был падок на женщин. Так или иначе, но, когда мы с Бетти сблизились, я тщательно скрывал это от дяди, потому что не хотел его раздражать. О нашем совместном отъезде в Соединенные Штаты он, разумеется, тоже не знал.

— А почему ты так с ним считался?

— Очень просто: я полностью от него зависел. Прежде всего, материально. Ты ведь знаешь, что мой отец, помня о своей несчастливой жизни с покойной мамой, оставил это странное завещание. Он завещал все дяде Довгирду с условием, что я должен был получить наследство лишь в день своего бракосочетания.

— Не понимаю, — перебила его я. — Ведь поскольку ты женился, то имел право войти во владение наследством. Собственно, благодаря тому, что ты назвал ошибкой, ты получил независимость.

— Нет, так как согласно завещанию моя женитьба требовала дядиного согласия.

— Ах, ты боялся за свои деньги!

— Не только за деньги, — сердито посмотрел он на меня. — Я считался с дядей и потому, что испытывал к нему большую благодарность. Ведь он воспитывал меня с самого детства. Кроме того, я должен был посвятить себя дипломатической карьере, и здесь тоже все зависело от дяди. Словом, как видишь, я уже на второй день после той легкомысленной женитьбы имел основания думать, что совершил ошибку.

Я окинула его холодным взглядом.

— А на второй день после нашей свадьбы тебя не мучила такая мысль?

— Ганечка! — воскликнул он. — Как ты можешь так издеваться надо мной! Ты ведь знаешь, что я был самым счастливым человеком в мире!

— Ну и зря. Ты еще, собственно, тогда должен был знать, что совершаешь не только ошибку, но и преступление. Только теперь я тебя поняла. Когда женитьба угрожала тебе потерей денег и препятствиями в карьере, ты был в отчаянии. А тогда, когда она подвергало осмеянию и бесчестью меня, ты был счастлив.

Мои аргументы были неоспоримы. Яцек опустил голову и сидел совершенно подавленно. Еще полчаса назад это тронуло бы меня. Но теперь я только равнодушно спросила:

— Ну и скрыл ты от дяди свою женитьбу?

— Да. От него и от всех, кто мог бы ему об этом рассказать.

— Наверное, это было нелегко?

— Конечно. Мы поселились в маленьком городке недалеко от Кадикса, где не могли встретиться ни с кем из знакомых…

— Рай в шалаше, — добавила я.

— Это было фальшивый рай для нас обоих, потому что и Бетти так же мучилась в душе. Ведь и ей пришлось ради меня порвать с семьей. Мы никогда не разговаривали об этом между собой, но оба знали, что совершили глупость, хотя и не показывали того. Оправдывало нас только то, что мы были очень молоды и поженились — чего уж там подыскивать слова — просто с пьяных глаз.

— Ну, к тому же вы любили друг друга, — отметила я.

Он ничего не возразил. С минуту сидел молча, потом сказал:

— Однажды, вернувшись домой, я не застал ее. Она уехала. Не оставила мне ни малейшего следа. Не буду описывать тебе тех противоречивых, чувств, которые тогда охватили меня. Это не относится к делу и не имеет для него никакого значения. Если я разыскивал ее везде, то делал это из чувства долга. Однако все мои поиски были тщетны, хотя я не жалел ни усилий, ни денег. Так проходили годы, и можешь быть уверена, что я не прекращал тех поисков до дня нашего бракосочетания. Ты, наверное, помнишь свое недовольство по поводу того, что я несколько раз откладывал эту дату. Я был вынужден это делать, опасаясь, что Бетти неожиданно найдется. Но когда прошло пять лет, я окончательно убедился, что она или умерла, или вообще никогда уже не даст о себе знать. Поразмысли, разве я не имел права так считать.

— Пусть так, но ты ни в коем случае не имел права утаивать этого от меня!

— Это мой самый тяжкий грех, но, Ганечка, пойми мое положение. Я любил тебя безумно и боялся, что, если скажу тебе правду, ты не захочешь стать моей женой.

Я пожала плечами.

— Не знаю, как я поступила бы в таком случае, но это не умаляет твоей вины. Ты просто обманул меня и моих родителей. К тому же, видимо, должен был подделать свои документы, чтобы выдавать себя за холостяка.

— Нет, в документах я никогда не имел никаких отметок. И не думай, что я не предпринимал усилий, чтобы получить формальный развод. Однако они также закончились ничем.

— Почему же?.. Если она тебя бросила, если столько лет даже не давала о себе знать, любой суд, особенно американский, дал бы тебе развод.

— Да, — согласился Яцек. — Однако чтобы развестись, надо прежде всего быть женатым. То есть подать в суд брачное свидетельство. А у меня такого свидетельства нет. Его забрала Бетти.

— Но ты мог взять копию в той конторе, где вы поженились.

Яцек грустно улыбнулся.

— К сожалению, я не знал, где именно это было. В таком городе, как Нью-Йорк, этих контор много. Люди, нанятые моим адвокатом, пересмотрели книги, как он уверял, во всех. Он ручался, что они сделали это очень добросовестно. И ничего не нашли. Что же я должен был делать?.. Я оказался в такой ситуации, что именно моя женитьба превращалось в фикцию. У меня не было ни жены, ни одного доказательства того, что я когда-то вступал в брак. Разве при таких обстоятельствах, да еще и учитывая, сколько прошло времени, я не мог быть уверен, что ничего из моего прошлого уже не вернется?..

Я покачала головой.

— Согласна, с этой точки зрения ты прав. Но ты был обязан рассказать мне обо всем.

— Я думал об этом тысячу раз. Бывали минуты, когда я даже чувствовал уверенность, что, несмотря на все это, ты согласилась бы выйти за меня. Но и тогда появлялись сомнения: зачем нарушать твой покой?.. Зачем ставить между нами этот досадный факт?.. Зачем пугать тебя опасными осложнениями, в возможность которых я сам уже давно перестал верить?..

— И все же они возникли теперь, когда ты меньше всего этого ожидал?..

— Да. Я вообще их не ожидал. Прошло восемь лет. Восемь лет! Кто бы мог подумать, что та женщина вспомнит обо мне, что снова появится на моем пути!

— Где она?

— Ах, это не имеет никакого значения, — уклончиво сказал он. — Важно лишь то, что она вообще есть, что существует на свете.

— И чего же она от тебя хочет?

— Хочет, чтобы я вернулся к ней.

— Она что, с ума сошла? Как это так? Восемь лет где-то шаталась по свету, жила, как я могу предположить, совсем не как святая, а теперь достаточно ей поманить пальцем — и ты должен к ней вернуться?

— Она говорит, что любит меня.

Я засмеялась.

— А ты по простоте своей, конечно, ей поверил?..

— Нисколько, но это ничего не меняет в моем положении. Она знает, что я женат и что меня осудили бы за двоеженство, и этим держит меня в руках.

— Так возвращайся к ней! — крикнула я, уже не владея своими нервами.

Он хмуро посмотрел на меня.

— Да я лучше пущу себе пулю в лоб.

Он сказал это, несомненно, искренне, и я снова почувствовала к нему легкий прилив симпатии.

— Не понимаю я этой женщины. Неужели она не понимает, что даже если бы ты вернулся к ней, то не имел бы к ней никаких чувств, кроме ненависти!

— Она это понимает.

— Чего же она хочет? Денег?

— Нет, боже упаси! — возразил Яцек так живо, как будто брал ее под защиту.

— Это очень благородно с твоей стороны, — сказала я, — что ты так горячо заступаешься за нее. Однако это не меняет факта, что та пани ведет себя, как шантажистка.

— Ты ошибаешься. Любой шантаж состоит в том, что человек, угрожая плохими последствиями за невыполнение его требований, стремится к какой-то выгоде для себя. Между тем я не могу считать, что, скажем, то, чего она от меня требует, даст ей какую-то выгоду. Если бы я вернулся к ней, она не имела бы от этого никакой пользы, ни моральной, потому что я ее не люблю, ни материальной, так как, насколько я могу судить, она куда богаче меня. Даже в том, как она ставит передо мной требования, я не вижу признаков шантажа. Шантажист, обычно, ультимативно определяет какой-то срок и предупреждает, какие меры он предпримет, если этот срок не будут соблюден. Здесь этого нет. Я даже отметил бы склонность этой женщины уладить дело без угроз и спешки. Поскольку она верит, что ей удастся меня убедить, она дала мне немало времени на размышления и на ожидаемое отречение от моей теперешней жизни.

— Ну, так что же? — пожала я плечами. — Давай отрекайся. С моей стороны ты не встретишь никаких препятствий. Не заставляй это благородную, терпеливую и влюбленную пани слишком долго ждать.

Я знала, что каждое мое слово больно ранит Яцека. Но он заслужил это. Пусть терпит, пусть искупает свое беспримерное легкомыслие.

— Нет, Ганечка. Хоть я и заслуживаю твоего сурового осуждения, однако не верю, что ты на самом деле так думаешь. Даже надеюсь, что все еще можно как-то уладить. На это мне позволяет надеяться, собственно, отсутствие злонамеренности со стороны Бетти.

Тут я уже не сдержалась.

— Отсутствие злонамеренности! Ей-богу, мне кажется, что ты теряешь здравый смысл. Отсутствие злонамеренности! Бросает тебя кто знает на сколько лет, имеет кто знает сколько любовников и вдруг нагло угрожает тебе тюрьмой, добиваясь, чтобы ты к ней вернулся, словно ничего не произошло. Это коварная, злая, лживая и гадкая женщина. И хоть ты так самоуверен, что вообразил, будто она тебя безумно любит, можешь мне поверить, что за всем этим скрывается какая-то мерзость!

— У меня нет оснований даже предполагать такое.

— Зато у меня есть! У меня есть интуиция, которая никогда не обманывает. Это неважно, что она богата. Богачи бывают очень жадные. Предложи ей деньги и увидишь, возьмет ли она их. Если она и дала тебе столько времени, то только для того, чтобы укрепить тебя в убеждении, что дешево ты не отделаешься. По тому, что ты о ней рассказал, я могу видеть ее насквозь. Это хитрая низкая баба! Предложи ей деньги. Но, конечно, не давай ни гроша, пока не получишь от нее письменного заявления, что она согласна на развод и берет всю вину на себя, и пока она не вернет тебе брачное свидетельство, которое забрала с собой.

Горячая убежденность, с которой я говорила, бесспорно, должна была повлиять и на Яцека.

— У нас нет столько денег, — тихо сказал он, — сколько бы она, наверное, потребовала, если бы и речь шла о деньгах.

— Ничего не поделаешь. Продашь мой дом, одолжим что-то у родственников. Мы не имеем права допустить скандала. В крайнем случае, расскажем обо всем отцу. Я уверена, что он без всяких колебаний даст сколько сможет, лишь бы замять это унизительное дело.

Яцек несколько минут сидел молча.

— Может, ты и права, — сказал он наконец. — Я подумаю над этим вопросом. К счастью, это не горит.

Я возмутилась.

— Как это не горит! Ты думаешь, для меня большая радость — жить в такой атмосфере? Каждую минуту ждать скандала?

Яцек слабо улыбнулся.

— И для меня это не радость. Если бы ты знала, какие гнетущие и тяжелые были для меня эти долгие недели… Я ничего тебе не говорил, потому что надеялся, что мне удастся все это уладить. Однако теперь я счел необходимым рассказать тебе правду. Я так устал… Мне нужен был твой совет, и я благодарен тебя за него. Ты очень добра ко мне, хоть и считаешь, что я этого не заслуживаю. — Он встал и добавил: — Поступай так, как считаешь нужным. Помни только одно: доверить эту тайну хоть кому-нибудь — это все равно, что разгласить ее на весь город.

— Не бойся. Я сама это понимаю.

— Если бы можно было обратиться за помощью к твоему отцу… Он выдающийся адвокат и, может, сумел бы найти какой-то выход.

— Да, — согласилась я, — но это навсегда похоронило бы тебя в его глазах.

— Я знаю. И поэтому ты единственный человек, которому я доверился.

— Жаль, что ты не сделал этого три года назад, — ответила я как могла холодно.

Куда девалась его обычная непринужденность! Я чувствовала, что он не уходит, потому что не знает, как со мной попрощаться. Спросил, не нужно ли мне чего-нибудь на ночь, затем быстро поцеловал мне руку и вышел.

Было уже около часа ночи. Конечно, нечего было и мечтать о том, чтобы заснуть. А может, оно и к лучшему. По крайней мере, я смогла сейчас же, «по горячим следам», записать весь разговор.

Уже седьмой час утра. Сквозь щели в шторах в спальню пробивается свет. Вот измерю еще температуру и засну. А завтра уже как-то соберусь с мыслями и подумаю, какие выводы надо будет из всего этого сделать. Пока же знаю только две вещи: что Яцек заслуживает осуждения меньше, чем я думала, и, что он меньше достоин моей любви, чем мне казалось. Как он мог так любить ту выдру!