Онлайн чтение книги Долина Безмолвных Великанов
Глава 23

Час спустя могучие силы в тренированном теле Кента вернули его к жизни. Он открыл глаза. Потрясение от случившегося не сразу навалилось на него. Его первые ощущения были подобны пробуждению от сна, полного кошмаров и боли.

Затем рядом с собой он увидел черную скалу; он услышал приглушенный рев потока; взгляд его упал на яркое пятно света, отраженного от заходящего солнца. Он с трудом поднялся на колени, и тут внезапно в его голове словно разорвался железный обруч, подавлявший до сих пор все его чувства и мысли. Шатаясь, он встал на ноги, произнося имя Маретт. Осознание того, что произошло, потрясло его своим ужасом, парализовало его язык после первого оклика, наполнив грудь бессвязными стонущими рыданиями. Маретт больше не было. Она пропала. Она была мертва.

Как только сознание вернулось к нему, Кент быстро окинул взглядом местность, что его окружала. На целую четверть мили вверх по реке он видел белую пену между сжимающими поток скалами, яростную, бешеную пену, ослепительная белизна которой постепенно темнела в сгущающихся сумерках наступающей ночи. Рев смертоносного потока слышался здесь более отчетливо. Но рядом с Кентом вода была спокойна, и сейчас он стоял на узкой пологой косе из намытого щебня и глины, на которую его выбросило течением. Перед ним высилась скалистая стена. Позади вздымалась другая. Кроме того места, где он стоял, больше некуда было поставить ногу. И Маретт не было с ним.

Ничто, кроме мрачной действительности, не могло владеть его мыслями сейчас, когда он стоял здесь, постепенно приходя в себя. Но мозг его отказывался признавать эту действительность. Если он жив, то и она должна жить! Она была где-то здесь… у берега… среди скал…

Стоны, вырывавшиеся из его груди, сменились звуками, из которых слагалось ее имя. Он кричал и прислушивался. Шатаясь, он приблизился по узкому языку отлогой косы к вылизанному потоком краю теснины. В сотне шагов от него клокотала свирепая Пучина. Кент выбрался отсюда, окровавленный, избитый, полубезумный, в изорванной в клочья одежде, все громче и громче выкрикивая имя Маретт. Блеск заходящего солнца наконец обратил на себя его внимание. Он вырвался из кипящего ада между сжимающими поток скалами, и солнце вновь освещало для него окружающий его зеленый мир. Перед ним река расширялась и снова мирно несла свои воды в безмятежном покое.

Уже не просто страх овладел им теперь. Это была ужасная, гнетущая уверенность в неизбежном. Прожитые годы и суровая возмужалость — все это словно растворилось в отчаянии, и он заплакал — заплакал, как ребенок, подавленный великим детским горем, — не прекращая вместе с тем своих тщетных розысков вдоль берега. Он плакал и непрерывно шептал имя Маретт.

Но он не звал ее больше, ибо знал, что она мертва. Она ушла от него навеки. И тем не менее он не прекращал поисков. Последний луч солнца погас. Наступили сумерки, за ними последовала темнота ночи. Но и в этих потемках он продолжал искать, пройдя по берегу целую милю вниз от Пучины, окликая Маретт еще громче, чем прежде, и всегда прислушиваясь, ожидая ответа, который, как он знал, никогда не придет. Через некоторое время взошла луна, и Кент час за часом без устали продолжал свои безнадежные поиски. Он не ощущал, насколько сильно скалы избили и искалечили его, и он вряд ли заметил, когда усталость и истощение свалили его на ходу, словно убитого наповал. Наступивший рассвет застал Кента уже на ногах, бредущего прочь от реки, а к полудню этого же дня его нашел Андре Буало, старый седой метис, охотившийся у ручья Бернтвуд-Крик. Андре был потрясен видом его избитого и израненного тела, и он полуотнес, полуоттащил Кента к своему убогому жилищу, спрятанному в лесной глуши.

В течение шести дней Кент оставался у старого Андре просто потому, что у него не было ни сил, ни желания куда-нибудь идти. Андре поразило прежде всего то, что он не нашел ни одной сломанной кости в избитом теле Кента. Зато кости черепа были серьезно повреждены, и именно из-за травм головы Кент в течение трех дней и ночей пребывал в неустойчивом равновесии, колеблясь между жизнью и смертью. На четвертый день сознание вернулось к нему, и Буало накормил его бульоном из молодой оленины. На пятый день Кент поднялся с постели. На шестой он поблагодарил Андре и заявил, что готов отправиться в путь.

Андре снабдил его старой одеждой, дал ему запас еды и благословил в дорогу. И Кент вернулся к Пучине, намекнув Андре, что путь его лежит в поселок Пристань на Атабаске.

Кент понимал, что возвращаться к реке было не очень разумно. Он знал, что ему лучше бы — как для души, так и для тела — отправиться в совершенно противоположную сторону. Но в нем больше не было желания бороться, даже за себя самого. Он выбрал путь наименьшего сопротивления, и путь этот вел его обратно, к месту разыгравшейся трагедии. Когда он вернулся, его печаль больше не была душераздирающей агонией той первой ночи. Теперь это было глубоко спрятанное, скрытое пламя, которое выжгло его всего изнутри, испепелив его сердце и душу. Даже чувство предосторожности умерло в нем. Он ничего не боялся, никого не избегал. Будь на Пучине полицейский катер, он тут же, без всякой мысли о самосохранении, отдал бы себя в руки правосудия. Лучшим и ценнейшим лекарством для него явился бы хоть крохотный луч надежды. Но надежды не было. Маретт умерла. Ее нежное тело было изуродовано и разбито. И он остался один, безнадежно и беспредельно один.

Теперь, когда он вернулся к реке, что-то удерживало его здесь. С начала порогов до излучины реки, в двух милях ниже по течению, его ноги протоптали довольно заметную тропинку. Три, а то и четыре раза в день он проделывал этот путь, ставя вдоль тропы силки, в которые ловил кроликов для еды. Каждую ночь он устраивал себе постель в трещине скалы у начала Пучины. К концу недели прежний Джим Кент перестал существовать. Даже О'Коннор не узнал бы его в этом лохматом и бородатом оборванце с провалившимися глазами и впалыми щеками.

И дух бойца в нем также умер. Раз или два в нём вспыхивала внезапная страсть, требовавшая отомстить проклятому Закону, виновному в гибели Маретт, но и это пламя быстро гасло само по себе.

На восьмой день Кент обнаружил почти скрытый под нависающим берегом край плавающего предмета, прибитого сюда волнами. Он выудил этот предмет из воды. То был маленький заплечный мешок Маретт, и Кент, замерев и судорожно прижимая к груди свое насквозь промокшее сокровище, несколько минут пристально всматривался полубезумным взглядом вниз, туда, где он нашел мешок, словно его хозяйка тоже должна была находиться там. Затем он выбежал на открытое место, где солнце хорошо прогревало обширную поверхность плоской каменной плиты, и, задыхаясь от конвульсивных рыданий, развязал мешок. Он был наполнен вещами, которые Маретт в спешке собирала в своей комнате в ночь их бегства из дома Кедсти. Извлекая из мешка предмет за предметом и раскладывая их на прогретой солнцем плите, Кент почувствовал стремление к жизни, с огромной силой внезапно нахлынувшее на него. Он вскочил на ноги и вновь обернулся лицом к реке, словно к нему наконец вернулась надежда. Затем, опустив взгляд на то, что, по всей видимости, девушка ценила больше всего, он протянул к этим сокровищам руки и прошептал:

— Маретт… моя маленькая богиня…

Величие и сила его любви к той, кого уже не было на свете, даже в глубокой скорби вызвали улыбку на его заросшем и исхудавшем лице. Потому что Маретт, заполняя свой мешок в ту ночь поспешного бегства, отобрала странные вещи. На залитой солнцем каменной площадке, где Кент расположил их, красовалась пара маленьких туфелек-лодочек, перед которыми он в благоговении стоял на коленях в ее комнате; вместе с ними она затолкала в мешок одно из пышных надушенных платьев, то самое, что заставило его сердце замереть на мгновение, когда он впервые заглянул туда, где они прятались. Оно больше не было мягким и тонким, как паутинка, как пух, нежно порхающий вокруг его щек. Оно лежало, словно смятая тряпка на плоском камне, промокшее, обесцвеченное, и тонкие струйки воды стекали с него на землю.

Вместе с туфлями и платьем здесь также находились всякие интимные мелочи, которые Маретт захватила с собой. Но только туфельку Кент крепко прижал к своей израненной груди — одну из тех, что были на ней в тот первый чудесный день, когда она пришла навестить его у Кардигана.

Этот час ознаменовал собой начало очередной перемены в Кенте. Ему казалось, что он получил весточку от самой Маретт, что душа ее вернулась к нему и находится вместе с ним сейчас, всколыхнув странные чувства в его душе и согревая его кровь новым опаляющим жаром. Она погибла навеки, но тем не менее она все же вернулась к нему, и он постиг ту непреложную истину, что душа ее никогда не покинет его снова в течение всей его жизни. Он ощущал ее близость. Бессознательно он протянул руки, и удивительное чувство радости и счастья проникло в его душу, борясь с печалью и одиночеством. В глазах его появился новый блеск, когда он смотрел на скромные пожитки Маретт, разложенные на залитом солнцем камне. Казалось, будто они представляли собой ее плоть и кровь, часть ее души и тела. Они представляли собой подтверждение ее веры в него, ее обещаний всегда быть с ним вместе. В первый раз за много дней Кент ощутил внутри себя новую силу, и он понял, что Маретт не совсем погибла, что у него осталась от нее память, которую он должен хранить и беречь.

В ту ночь он в последний раз сделал постель в трещине между скал, и во время сна его сокровища окружали его так, чтобы он мог коснуться их, протянув руку.

На следующий день он отправился в путь на северо-восток. На пятый день после того, как он покинул охотничьи угодья Андре Буало, он поменял свои часы у метиса на дешевое ружье, амуницию, одеяло, муку и посуду для приготовления пищи. После этого он без раздумья и колебаний углубился в лесные дебри.

Месяц спустя никто не смог бы узнать Кента, некогда блестящего офицера Н-ского дивизиона. Бородатый, оборванный, с отросшей гривой спутанных волос, он бродил без какой бы то ни было цели, лишь бы только находиться в одиночестве и как можно дальше уйти от реки Время от времени он перебрасывался парой Слов со случайным индейцем или метисом. Каждую ночь, хотя погода стояла очень теплая, он разводил небольшой костер, потому что в это время суток, глядя на пылающий перед ним огонек, он ощущал близость Маретт. Тогда он доставал одну из драгоценных вещей, которые были в маленьком мешке девушки. Он боготворил, обожествлял эти вещи. Платье и каждую из двух маленьких туфелек он аккуратно обернул в бархатистую нежную бересту. Он предохранял их от влаги и ветра. Если бы понадобилось, он дрался бы за них, не жалея сил. Спустя некоторое время они стали для него более ценными, чем сама жизнь, и странный парадокс сознания и восприятия окружающего мира заставил его даже благодарить Всевышнего за то, что река не ограбила его полностью.

Кент не стремился уйти от воспоминаний, погрузиться в пучину забывчивости и беспамятства. Напротив, он старался запомнить каждый жест, каждое слово, каждую драгоценную ласку, навеки связывавшие его с любовью, которую он потерял. С каждым днем Маретт все больше становилась частью его самого. Она постоянно находилась рядом с ним, лесною веткой или травинкой порою нежно прижимаясь к нему, ища защиту в его объятиях ночью, шагая с ним рука об руку в течение дня. И в этом искреннем и своеобразном поклонении печаль его смягчалась нежным и благотворным успокоением и облегчением от сознания своего обладания тем, чего никто в мире — ни человек, ни судьба — не мог его лишить: Присутствием Любимой, постоянно пребывающей с ним.

Это Присутствие совершило перелом в душе и сознании Кента. Оно заставило его вновь выпрямить голову, расправить плечи, вновь взглянуть жизни прямо в лицо. Оно принесло с собой вдохновение и ободрение, и со временем становилось для него все ближе и дороже.

Ранняя осень застала Кента в местности под названием Фондю-Лак, в двухстах милях к востоку от Форт-Чипевайана. Зиму он провел в компании француза-охотника, и вплоть до февраля они охотились вместе вдоль южных окраин бесплодных северных пустынь.

Кент проникся глубоким уважением к Пикару, своему компаньону. Но он не откровенничал с ним, не выдавал ему ничего ни из своих прежних тайн, ни из своих новых планов и стремлений, которые постепенно начали формироваться в его мозгу. И по мере того как длилась зима, эти стремления превращались во все более глубокие и устойчивые намерения. Они снились ему, когда он спал, и он никогда полностью не освобождался от этих мыслей, когда бодрствовал. Ему хотелось поскорее отправиться домой. И когда он думал о доме, он думал не о Пристани и не о южных краях. Для него домом являлось теперь единственное место в мире — место, о котором говорила ему Маретт, где она жила и куда постоянно стремилась. Где-то далеко на северо-западе, укрытая среди гор; таилась загадочная Долина Безмолвных Великанов, куда они собирались отправиться перед трагической гибелью девушки. И теперь ее дух ждал, чтобы Кент отправился туда сам. Казалось, будто неслышный внутренний голос умолял, торопил его идти туда и оставаться навсегда там, где когда-то жила она. Кент принялся строить планы на будущее, и в этом занятии он обрел новую радость и новую жизнь. Он найдет ее дом, ее родичей, он отыщет долину, которая должна была стать их обретенным раем.

Итак, поздним февралем Кент распрощался с Пикаром и со своей долей зимней добычи в заплечном мешке снова вышел к реке.