Онлайн чтение книги Не тычьте в меня этой штукой Don't Point that Thing at Мe
3

Для меня заря забрезжила ровно в десять – вместе с одной из прекраснейших чашек чаю, с какими мне выпадала честь забавляться. Канарейка пребывала в великолепном голосе. Сонная улитка опять взгромоздилась на терн и не проявляла никаких признаков желания с него снисползти. Я едва поморщился, когда о себе дали знать волдыри от Мартлендовых батарей, хотя на какой-то стадии и ощутил прискорбную нехватку гусиной шеи Пантагрюэля.

Я продолжительно поболтал по телефону со своими страховыми агентами и объяснил им, как они могут вцепиться Мартленду зубами в ухо за тот урон, что был нанесен моему интерьеру, а также посулил им фотопортреты незваных гостей, как только Джок их проявит.

Затем обрядился в самый свой экстравагантный камвольный костюм в тропической весовой категории, котелок с завитыми кверху полями и пару ботинок из оленьей кожи, сотворенных Лоббом[26]«Джон Лобб» – английская фирма, производящая дорогую обувь и прочие кожаные изделия, с 1866 г. в приступе гениальности. (Галстухмой, если не изменяет память, был разновидности «фуляр»[27]Шейный платок (искаж. фр.). , преимущественно – «мерде-дуа»[28]Гусиный помет (искаж. фр.). расцветкой, хотя почему вас это должно интересовать, я и вообразить не могу.) Подобным образом экипированный – и с недурственно навазелиненными волдырями, – я профланировал в Парк, дабы обынспектировать пеликана и прочих своих пернатых друзей. Они оставались в превосходной форме. «Такие погоды, – казалось, глаголили они, – капитальны». Я одарил их благословением.

После чего нанес ознакомительный визит в трущобы художественно-торгового района, тщательно стараясь не меняться в лице, разглядывая витрины лавок… прошу прощения, галерей – с выставленными в них неряшливыми Шейерами[29]Уильям Шейер-старший (1787–1879) – английский живописец. и заезженными Куккуками[30]Может иметься в виду любой из голландских художников по фамилии Куккук: Баренд Корнелиус (1803–1862), Херманус (1815–1882), Йоханнес Херманус (1778–1851), Марианус Адрианус (1807–1870) или Уиллем (1839–1895).. Хей-хо. Спустя несколько времени, удостоверившись, что за мною нет «хвоста» (обратите внимание, это важно) ни спереди, ни сзади, я нырнул во «Двор каменщика». Там, разумеется, тоже имеются галереи, но я вознамерился повидаться с мистером Спинозой, а он – торговец искусством лишь в одном, весьма специфическом смысле.

Мойше Спиноза Барзилай, говоря вообще, – это «Бэзил Уэйн и Ко», величайший специалист по кузовным работам, о котором даже вы, мои невежественные читатели, наверняка слыхали, хотя и одна десятая процента вас никогда не сможет себе позволить его достославную набивку панелей, а еще меньше – просто княжескую обивку кузова. Если, само собой, вы не занижаете свое общественное положение и не являетесь по случаю индийским магараджей или владельцем техасских нефтепромыслов.

Мистер Спиноза создает очень специальные эксклюзивные кузова для величайших автомобилей мира. Он слыхал о Хупере и Маллинере[31]Хупер и Маллинер – английские мастера кузовных работ, создававшие корпуса для автомобилей компании «Роллз-Ройс». Фирма Хенри Джервиса Маллинера существовала независимо с 1900 по 1939 г., изготавливала корпуса для модели «Серебряный призрак» с 1920 г. Кузовная фирма Хупера ведет свое начало от каретников английских королей. и высказывается о них душевно, хоть и довольно смутно. Он готов время от времени реставрировать или воссоздать старинный «роллз», «инфанту» или «мерседес» – если окажется в настроении. О «бугатти», «кордах», «хиронделях» и восьмицилиндровых «лейландах» с ним можно разговаривать. А также еще о примерно трех других «marques »[32]Марках (фр.). . Но попросите его подшаманить «мини» рюшами и серебряными дозаторами кондомов или встроить в «ягуар» откидные скамьи для блуда – и он плюнет вам в глаз. Я не шучу ни капли! Более всего он любит «испано-сюизу» – «исси-сюсси». Сам я склонности этой понять не в силах, а вот поди ж ты.

Помимо этого он интересуется противозаконностью. Это у него такое хобби. Не из-за денег же, в самом деле.

В данный момент для моего лучшего клиента он перестраивал довольно поздний «роллз-ройс» «Серебряный Призрак», который я отчасти и явился инспектировать. Клиент мой, Милтон Крампф (да-да, я не преувеличиваю) обзавелся им у истинного негодяя, который стяжал это авто на какой-то ферме: оно стояло на колодах и приводило в действие соломорезку и репокрошилку после долгой карьеры скотовоза, катафалка, семейного автомобиля, охотничьего выезда, баронского свадебного подарка и передвижной трахостанции; все это, понятное дело, в обратном порядке. Мистер Спиноза отыскал для него шесть изумительно подходящих «лафетных колес» по сотне фунтов за штуку, выстроил досконально точный открытый туристский кузов «Руа де Белж»[33]Бельгийский король (искаж. фр.). и покрыл его шестнадцатью слоями белил королевы Анны, причем каждый втирался мокро-сухим способом. Теперь же он завершал оливково-зеленую обивку салона из жатого левантийского сафьяна и хорьковой щеткой наносил вручную симпатичные арабески вдоль линий «карроссери»[34]Кузов (искаж. фр.). . Разумеется, не собственноручно – он слеп. Вернее, был.

Я обошел машину кругом, восхищаясь ею Платонически. Не имело смысла ее вожделеть – то был автомобиль человека богатого. Поглощает примерно семь галлонов на милю – это ничего, если вы хозяин нефтяного месторождения. А у Милтона Крампфа месторождений много. С начала и до конца машина встанет ему фунтов в 24 000. Сумма эта от него убавит столько же, сколько раскопки пальцем в носу. (Говорят, человек, знающий, насколько богат, вовсе ничуть не богат; так вот, Крампф – знает. Каждое утро ему звонит человек – через час после открытия Нью-Йоркской фондовой биржи – и рассказывает, насколько именно Крампф богат. Радость на весь день.)

Шкодливый подмастерье сообщил мне, что мистер Спиноза у себя в кабинете, и я проложил себе путь в те пенаты.

– Приветствую, мистер Спиноза! – жизнерадостно вскричал я. – Исключительное утро для бурления жизни.

Он злобно глянул на три дюйма выше моего левого плеча.

– Эбаый убъюбог, – сплюнул он. (Живет без нёба, понимаете. Бедняга.) – Эбаый гганый пыггобог, и гебе гвагаег гаггоггы гуг поыгагга, пыггагаг ггагый?

Остальная речь его звучала довольно грубо, и цитировать ее дословно я, пожалуй, не стану. Раздражен же он был тем, что днем раньше я отослал ему свой «эм-джи-би» с небольшой особой начинкой под обивкой в такой небожески ранний час. «С ласточкина сранья», по его точному выражению. Более того: он опасался, что люди решат, будто он действительно над этой машиной трудится, а у него в голове развился кошмарный мыслеобраз выстроившихся в очереди парней в матерчатых кепках, и всем до зарезу нужно, чтобы он заново покрасил их «эм-джи».

Едва он добрался до вроде бы венца своей тирады, я подбавил в голос металла:

– Мистер Спиноза, – сказал я. – Сюда я пришел не для того, чтобы обсуждать свои отношения с моей мамочкой, кои могут служить предметом дискуссии лишь между мной и моим психиатром. Я пришел с протестом против того, что вы употребляете Неприличные Слова в присутствии Джока, а он, как вам хорошо известно, натура чувствительная.

На что мистер С. ответил еще более разнообразным ассортиментом гораздо более неприличных слов, причем некоторые мне так и не удалось разобрать, однако в мерзостности их сомневаться не приходилось. Когда воздух немного очистился, мистер Спиноза оскорбленно предложил мне прогуляться до «роллза» и обсудить его фары. С изумлением и печалью узрел я в гараже огромный и вульгарный «дуйзенбёрг» – если это правильно пишется, – о чем и не преминул заметить, чем вызвал новую тираду. Никаких дочерей у меня от роду не водилось, что, однако, не помешало мистеру Спинозе обрисовать весь их жизненный путь от родильного дома до, так сказать, уличной панели. Я облокотился на борт «Серебряного Призрака», восхищаясь мастерством оратора. «Пир разума, полет души», – так подытожил бы его речь Александр Поуп (1688–1744)[35]Строка из его «Подражаний Горацию» (1733–1738), сатира 1, кн. 2..

Пока мы с ним этаким цивилизованным манером пересылали друг другу пасы беседы, с южной стороны «Двора каменщика» до нас донесся звук, который я способен описать лишь как ДОНК. Более-менее одновременно с ним примерно в трех футах к северу от моего пупка случился БЗДЫНЬ, и на дверной панели «Серебряного Призрака» образовалась довольно крупная папула. Сопоставив одно с другим во мгновение ока, я улегся наземь, даже не подумав о дороговизне моего костюма. Послушайте, в конце концов я матерый трус. Мистер Спиноза, оглаживавший в тот момент дверцу рукой, осознал, что кто-то покушается на качество его кузовных работ. Он выпрямился и вскричал:

– Эй! – хотя, возможно, это было «Ой!».

Снаружи раздался еще один ДОНК, за которым на сей раз последовал никакой не БЗДЫНЬ, а некий отчетливый чвак,  – и большая часть затылка мистера Спинозы изобильно распределилась по стене, у которой мы с ним стояли. На мой костюм, с радостью могу вам доложить, ничего не попало. Вслед за чем мистер Спиноза тоже прилег – но уже, разумеется, опоздав. В его верхней губе возникла иссине-черная дыра, а из угла рта выпрыгнула часть искусственной стоматологической конструкции. Выглядел он довольно зверски.

Хорошо бы сказать, что он мне нравился, но, сами понимаете, я его никогда особо не любил.

Джентльмены моего возраста и полноты («выше среднего», как говорят портные) почти никогда не перемещаются на четвереньках по промасленным полам гаражей, в особенности – обряженными в дорогие и сравнительно неношеные тропические камвольные костюмы. Тем не менее, то явно был день нарушения всех правил, посему я приник носом чуть ли не к самому полу и бежал – довольно успешно. Должно быть, выглядел я при этом презабавно, однако мне удалось перебраться через двор и ввалиться в двери «Галереи О’Флёрти». Мистер О’Флёрти, хорошо знавший моего отца, – престарелый еврей по фамилии Гроэнблаттер или как-то так, и ловок, как эфиоп. Завидев меня, он прижал ладони к щекам и покачал головой из стороны в сторону, поминально заголосив нечто вроде «Ммм-Ммм-Мммм» где-то между соль и верхним до.

– Как сегодня торговля? – храбро осведомился я голосом несколько шатким.

– И не спрашивайте, и не спрашивайте, – машинально ответил он, после чего: – Кто же это на вас напал, Чарли, мальчик мой, – чей-то супруг? Или, Б-же упаси, чья-то супруга?

– Послушайте, мистер Г., на меня никто не нападал. Просто у мистера Спинозы какие-то неприятности, мне хотелось оттуда поскорее убраться – ибо кому захочется ввязываться? – ив процессе я споткнулся и упал, вот и все. А теперь, как мой добрый друг, вы должны попросить Перса уже вызвать мне таксомотор, я не очень хорошо себя чувствую. – С мистером Г. я всегда так разговариваю, на чем ловил себя неоднократно.

Перс, маленький – потому что хозяину большой не по карману, – головорез мистера Г. с крысиной мордочкой, раздобыл для меня такси, и в обмен я пообещал мистеру Г. подослать хорошего клиента: я знал, это свяжет ему язык.

По прибытии домой я рухнул в кресло, неожиданно содрогаясь от запоздалого ужаса. Джок заварил чашку изумительно освежающего чая с мятой, от которой мне получшело несоизмеримо – тем более, когда я запил ее четырьмя жидкими унциями виски.

Джок заметил, что, если я стану утверждать, будто меня сбило автотранспортное средство, страховое агентство купит мне новый костюм. Подобное замечание довершило мое исцеление, и я незамедлительно связался с агентами, ибо мой бонус «безопасного водителя» давно истаял в дымке времен вместе с детством. Ничто не сравнится с небольшой страховкой, если требуется разгладить морщины на обеспокоенном челе, – поверьте мне на слово. Джок тем временем отправил девочку привратника на такси в «Прюнье» за ланчем «а порте»[36]Навынос (искаж. фр.). . В него входило миленькое суфле с палтусом, «Варьете Прюнье» (шесть устриц, и всякая наособицу приготовлена) и два их фирменных «пти-по-де-крэм-де-шоколя»[37]Горшочка шоколадного крема (искаж. фр.). .

Я немного вздремнул, проснулся значительно умиротворенным и остаток дня с пользой провел наедине с моей ультрафиолетовой машиной и восковым карандашом, размечая участки перекраски («усиления», как мы называем это в нашем ремесле) роскошного панно, принадлежащего кисти – ну, более-менее кисти – Аллунно ди Амико ди Сандро. (Дай бог здоровья Беренсону[38]«Ученик друга Сандро» (искаж. ит.). Бернард Беренсон (1865–1959) – американский художественный критик и знаток итальянского искусства. Много лет служил советником лорда Дювина. Далее в тексте упоминается под именем «Бернардо Татти» – его особняк во Флоренции носит название «И Татти». В первых номерах «Бёрлингтонского журнала для знатоков» (ежемесячное академическое издание об изящных и декоративных искусствах, с 1903 г.) публиковал очерки о «реконструированных» итальянских художниках Возрождения «Друге Сандро» (Боттичелли, ок. 1445–1510) и «Ученике Доменико» (Гирландайо, 1449–1494), на основании впечатлений от работ, ошибочно, по его мнению, приписываемых другим художникам., я всегда говорю.) После чего набросал несколько пассажей своей работы для «Бёрлингтонского журнала», в которой я докажу – раз и навсегда, – что мадонна Тайяра[39]Картина «Мадонна с младенцем» («Мадонна Тайяра», ок. 1477–1510) приписывается итальянскому живописцу Джорджоне (Джорджо Барбарелли да Кастельфранко, 1476/77-1510) или художникам его круга. Названа именем французского коллекционера герцога де Тайяра. в музее Ашмола[40]Музей Ашмола – музей и библиотека древней истории, изящных искусств и археологии при Оксфордском университете, основаны в 1683 г, названы именем основателя Элиаса Ашмола (1617–1692). в действительности написана Джорджоне, что бы там ни утверждал этот ужасный Беренсон.

На обед у нас были свиные отбивные с почками внутри, жареный картофель и пиво. Я всегда отправляю Джока с кувшином за разливным и заставляю при этом надевать кепку. У пива после этого вкус лучше, а Джоку, похоже, без разницы. Девочке привратника они, изволите ли видеть, не наливают.

После обеда приехала миссис Спон, вооруженная изобилием образцов канители, кистей и кретонов на чехлы для подушек и прочего, а также с розовой противомоскитной сеткой для ширм вокруг моей кровати. Касаемо сетки пришлось явить твердость – должен признать, она была очень мила, однако я настоял, что мальчику больше подобает голубая. Я хочу сказать, у меня, конечно, имеется причуда-другая, но я же не извращенец, Христа ради, разве нет? – спросил у нее я.

Она уже начала чуточку сердиться, когда явился Мартленд и замаячил в дверном проеме, словно проблема загрязнения окружающей среды. В позе для него бесспорно застенчивой, но отчетливо угрожающей для остальных.

Нехотя они признали, что шапочно знакомы. Миссис Спон метнулась к окну. Мне известно множество людей, способных метаться, и миссис Спон из них последняя. Повисло эдакое липкое молчание – как раз того сорта, что я предпочитаю. Наконец Мартленд прошептал:

– Быть может, вам лучше попросить старушенцию покинуть нас, – и шепот его был уж чересчур театрален.

Миссис Сион набросилась на него и его От-чи-та-ла. Я слыхал о ее талантах в этой области, но ни разу не выпадала мне честь слышать, как она отмыкает свою лексическую сокровищницу. Эмоциональное пиршество, высокая литература: Мартленд зримо увял. Никто не сравнится с утонченно образованной трижды разведенной дамой во владении вербальным хлыстом. «Бородавка на заднице налогоплательщика», «юный содержанец инспектора дорожного движения» и «полковник Уигг для нищих»[41]Джордж Эдвард Сесил Уигг, барон, полковник Британской армии (1900–1983) – английский политик, при премьер-министре Гарольде Уилсоне служил генеральным казначеем, а в этой должности осуществлял связь кабинета с британской разведкой и тайными службами. – вот лишь несколько преподнесенных ею любезностей, но воистину их было больше, гораздо больше. Наконец, она унеслась, оставив по себе облако «Рагаццы» и очень симпатичных эпитетов. На ней был костюм с замшевыми бриджами, но можно поклясться – минуя Мартленда, она влекла за собой двенадцатифутовый трен из парчи.

– Ну и ну! – воскликнул он, когда она скрылась из виду.

– Да, – подтвердил я удовлетворенно.

– М-да. Что ж, Чарли, послушайте – вообще-то я пришел, чтобы сообщить вам, как жаль мне и как стыдно, что между нами такое произошло.

Я смерил его своим фирменным ледяным взглядом. Тем, что побольше, экономичного размера.

– Я имею в виду, – продолжал он, – что вам отвратительно досталось, и мне кажется, следует все вам объяснить. Мне хочется ввести вас в картину – что даст вам некоторое преимущество, должен признать, – и э… попросить у вас э… помощи.

«Иди ты!» – подумал я.

– Садитесь, – бесстрастно произнес я. – Сам я предпочитаю стоять – по причинам, кои вскоре станут вам понятны. Я определенно намерен выслушать ваши объяснения и извинения; что же до всего прочего, обещать ничего не могу.

– Хорошо, – ответил он. Немного помялся, как тот, кто рассчитывает, что сейчас ему предложат выпить, и полагает, что вы забыли оказать ему такую честь. Осознав, что сегодня у него явно Вечер Воздержания, Мартленд продолжил: – Вы знаете, почему сегодня утром застрелили Спинозу?

– Ни малейшего, – со скукой в голосе ответил я, хотя весь день в мозгу у меня циркулировало множество версий. Неверных, впрочем.

– Выстрелы предназначались вам, Чарли.

Сердце мое безответственно затрепетало в грудной клетке. Подмышки увлажнились и похолодели, и мне захотелось в уборную.

То есть, электрические батареи и так далее – это одно, в пределах разумного, само собой, но если вас кто-то желает прикончить, навсегда, – эту мысль разум принять отказывается; ему такую мысль хочется выблевать. Обычные люди просто не располагают ментальными или эмоциональными клише, которые помогут им справиться с подобным известием.

– И как же вы можете быть настолько в этом уверены? – через мгновение-другое вопросил я.

– Ну, если говорить до конца откровенно, Морис полагал, что подстрелил именно вас. Поскольку именно вас и намеревался подстрелить.

– Морис? – переспросил я. – Морис? В смысле – ваш Морис? И зачем же только ему это могло понадобиться?

– Ну, вообще-то я как бы ему велел.

Тут, в конце концов, сел и я.

Из теней у двери плавно выделилась необработанная масса Джока, подплыла и упокоилась за моим креслом. В кои-то веки дышал он носом и на выдохе жалобно присвистывал.

– Звонили, сэр?

Джок в самом деле превосходен. То есть, вообразите – сказать такое. Что за такт, что за «савуарфэр»[42]Сноровка (искаж. фр.). , что за опора молодому хозяину в момент стресса. Мне сразу стало значительно лучше.

– Джок, – произнес я. – У тебя случайно не при себе латунный кастет? Через минуту-другую я могу попросить тебя ударить мистера Мартленда.

На самом деле Джок, разумеется, не ответил – он способен распознать риторический вопрос на слух. Но я почувствовал, как он ощупывает свой задний карман – «мою кошелку», как он его называет, – где шесть унций искусно вылепленной латуни поселились в уюте и вони еще в те времена, когда Джок работал в Хокстоне самым младшим малолетним преступником.

Мартленд же энергично и нетерпеливо качал головой:

– Все это совершенно не обязательно, совершенно. Постарайтесь понять, Чарли.

– Постарайтесь мне объяснить, – ответил я. Мрачно, как человек, мучимый болями в заду.

Мартленд подавил то, что я принял за вздох.

–  Tout comprendre, c’est tout pardonner [43]Все понять – значит, все простить (фр.). , – сказал он.

– Послушайте, вот это мило!

– Чарли, да я полночи рассказывал этому кровожадному старому маньяку в Министерстве внутренних дел о том, как мы вчера с вами поболтали.

«Поболтали» – это хорошо.

– И когда я сообщил ему, сколько всего вам известно об этом деле, – продолжал Мартленд, – ничто уже не могло его разубедить, что с вами должно покончить навсегда. «С крайним предубеждением» – вот как он выразился, глупый паскудник. Начитался триллеров за чаем, должно быть.

– Нет, – любезно поправил я. – В триллеры это еще не попало, только в «Санди Таймз». Это жаргон ЦРУ. Должно быть, он читал досье «зеленых беретов».

– Это как угодно, – продолжал Мартленд. – Это как угодно… – Очевидно, ему пришелся по вкусу сей округлый речевой оборот. – Это как угодно, только я старался осведомить его, что мы пока не знаем, что знаете вы и, что самое важное, откуда вы это узнали; а посему безумием было бы ликвидировать вас на этой стадии. Э-э, разумеется, на любой стадии, но такого я сказать, разумеется, не мог, правда? В общем, я пробовал убедить его передать дело на рассмотрение министру, но он ответил, что министр к этому времени уже наверняка пьян, а сам он недостаточно упрочен в своем положении, чтобы безнаказанно тревожить его в такое время, да и в любом случае… В любом случае, мне пришлось последовать общему правилу, поэтому сегодня утром я счел наилучшим отрядить на задание Мориса – он мальчик импульсивный, – и предоставить вам честный шанс на выживание, понимаете? И, Чарли, я крайне, крайне доволен, что он подстрелил не того парня.

– Да, – подтвердил я. Но мне стало любопытно, откуда он узнал, что утром я буду у мистера Спинозы.

– А откуда вы узнали, что утром я буду у мистера Спинозы? – как бы между прочим поинтересовался я.

– Так ведь Морис за вами следил, Чарли. – Распахнув глаза, точно это само собой разумеется.

«Чертов лжец», – подумал я.

– Понимаю, – сказал я.

Я извинился и вышел под предлогом того, что мне нужно переодеться во что-нибудь поудобнее, как в таких случаях говорят распутницы. Что-нибудь поудобнее было изумительно вульгарным смокингом из синего бархата, в который миссис Спон некогда собственноручно вшила целую паутину хитроумно расположенной тесьмы, поддерживающей довольно ненадежный древний револьвер шулера с колесных пароходов – с золотыми накладками, калибром где-то около .28. У меня осталось всего одиннадцать допотопных патронов шпилечного воспламенения, и я серьезно сомневался в их полезности, не говоря уже о безопасности. Они, однако, не предназначались для чьего-нибудь убийства – просто я сам должен был почувствовать себя молодым, крутым и умелым. Люди, у которых пистолеты – для убийства других людей, хранят их в коробках или ящиках; а если вы носите пистолет на себе, то это просто для того, чтобы увереннее держаться в седле. Я прополоскал рот зубным эликсиром, заново смазал вазелином волдыри и легким галопом вернулся в гостиную – гордый, насколько позволяло мне седло с высокой лукой.

За креслом Мартленда я помедлил и задумался, насколько не нравится мне его затылок. Нет, не складки тевтонского жира, кои топорщились свиной щетиной, ничего подобного, отнюдь; лишь аккуратное и ненавистное самодовольство, ничем не подкрепленная, однако неуязвимая наглость. Как у женщины-журналистки, ну ей-богу. Я решил, что могу позволить себе роскошь утраты самообладания – это впишется в ту картину, которую я желал бы нарисовать. А потому я вытащил револьверчик и ввинтил его дулом в левое слуховое отверстие Мартленда. Тот сидел по-настоящему тихо – с нервами у него никаких неполадок не имелось, – и говорил жалобно:

– Ради всего святого, поосторожнее с этой штукой, Чарли, патроны шпилечного воспламенения весьма и весьма нестойки.

Я повинтил еще немного; от этого становилось лучше моим волдырям. Как это на него похоже – совать нос в мое разрешение на огнестрельное оружие.

– Джок, – бодро сказал я, – сейчас мы дефенестрируем мистера Мартленда.

Глаза Джока зажглись:

– Я принесу бритву, мистер Чарли.

– Нет-нет, Джок, не то слово. Я имею в виду, что мы сейчас выкинем его из окна. Из окна твоей спальни, я думаю. Да, а сначала мы его разденем и скажем, что он с тобой заигрывал, а потом выпрыгнул сам в неистовстве отвергнутой любви.

– Послушайте, Чарли, нет, в самом деле, какая гнилая и грязная мысль. То есть, подумайте о моей жене.

– Я никогда не думаю о женах полицейских – их красота сводит меня с ума, как вино. Как бы то ни было, оттенок содомии заставит вашего министра прихлопнуть все это дело Уведомлением Д[44]Уведомление Д (от англ. defence, оборона) – официальное письмо, рассылаемое британскими правительственными учреждениями органам печати, радио– и телевизионным компаниям с указанием тем и вопросов, не подлежащих оглашению., а это нам обоим полезно.

Джок уже выводил его из комнаты посредством «Пойдем-Со-Мной-Тихонько» – приема, который предполагает болезненное участие мизинца жертвы. Джок выучился этому от медсестры душевно-оздоровительного заведения. Там тоже работают умелые парни.

Джокова спальня, как водится, буквально разрывалась от того, что в «Дабл-Ю .1» сходит за свежий воздух, – вещество потоком вливалось в широко распахнутое окно. (И почему только люди строят дома, чтобы не впускать в них климат, а затем дырявят стены, чтобы все-таки его впустить? Никогда не пойму.)

– Покажи мистеру Мартленду, какие в этом районе шипастые ограды, Джок, – противно сказал я. (Вы и представить себе не можете, каким противным оказывается мой голос, если я прилагаю усилия. Некогда я служил адъютантом – в настоящей Гвардии.) Джок высунул Мартленда и придержал, чтобы тот смог насладиться зрелищем, затем приступил к раздеванию. Мартленд стоял, не оказывая сопротивления, и в уголке рта у него трепетала сомнительная улыбка, пока Джок не начал расстегивать на нем ремень. После чего Мартленд заговорил – и поспешно.

Все бремя песенки его сводилось к тому, что – если только удастся разубедить меня в необходимости продолжения выбранного мною курса действий, – он обо всем договорится, и я получу:

( i ) несказанные богатства Востока,

( ii ) его неувядающее уважение и почет, и

( iii ) судебный иммунитет для меня и моих близких, да-да, вплоть до третьего и четвертого колен. Вот в этом месте я навострил уши. (О как же хотелось мне действительно уметь шевелить ушами, а вам? Казначей моего колледжа умел.)

– Странным образом вы меня заинтересовали, – сказал я. – Оставь его в покое на минутку, Джок, ибо сейчас он нам Расскажет Все.

Мы его больше и пальцем не тронули – не умолкал он по собственной воле. Не нужно быть трусом, чтобы не любить падений с тридцати футов на шипастые ограды, особенно в голом виде. Уверен, на его месте я бы тоже проболтался.

История до сего момента была такова, а именно: Фугас Глоуг с необычайным отсутствием изящества влез этой «клубничкой» непосредственно в ухо своему старому Однокласснику – второй половине участников скетча «Приходящие к соглашению особи мужского пола», – отправив ему 35-миллиметровый контактный фотоотпечаток неприличного снимка. (Это никоим образом не входило в оговоренный план и раздражало до невероятия. Полагаю, ему до зарезу потребовались деньги на карманные расходы; бедняжка, попросил бы у меня.) Ныне весьма августейший одноклассник, живущий в постоянном ужасе перед Сестрой своей жены и другими Родственниками, решил все же расстаться с разумной суммой, о которой встал вопрос, но также пригласил помощника комиссара столичной полиции на ужин, и за портвейном раскинул осторожные щупальца, как то: «А что ваши парни сейчас делают с шантажистами, а, Фредди?» – и так далее. Помощник комиссара, видевший некий неопубликованный материал по Однокласснику в сейфе редактора газеты, отпрянул, как испуганный жеребец. Решив, что знать о таком ему крайне непозволительно, он – возможно, из мести – сообщил Однокласснику имя и номер старины Мартленда. «Просто на случай, если кого-нибудь из ваших знакомых начнут донимать, сэр, ха ха».

После чего Одноклассничек приглашает на ужин Мартленда и предоставляет ему все новости, годные для печатной страницы. Мартленд отвечает: «Предоставьте это нам, сэр, мы привыкли иметь дело с паскудниками такого пошиба», – и принимается действовать.

На следующий день Фугаса навещает некий конюший и, благородно похмыкивая в усы командира эскадрона, вручает ему портфель-дипломат, набитый большими и грубыми на ощупь десятифунтовыми банкнотами. Пять минут спустя туда же галопом врывается Мартленд со своими гауляйтерами и уволакивает несчастного Фугаса в злополучную Сельскую больницу. Там Глоуг сводит краткое знакомство с автомобильным аккумулятором, после которого значительно мягчает и снова приходит в себя с уставным стаканом скотча под носом. Только сделан Глоуг из матерьяла попрочнее моего; так часто бывает с обычными гомосеками.

– Пфу! – говорит он вздорно – а может, и «Фи!». – Уберите от меня эту гадость. У вас что, нет шартреза? И напрасно думаете, что вы меня пугаете: я обожаю, когда меня мутузят такие большие и волосатые дорогуши.

И он это доказывает на деле, и показывает им. Всех тошнит.

А у Мартленда инструкция – лишь вколотить в Фугаса страх божий и удостовериться, что эта фотографическая неприятность прекратится немедля. В приказе ему особо подчеркнули: не напирать, – и ничего особо возмутительного не рассказали, но по природе своей, а также из привычки, развившейся за долгое время, Мартленд любопытен; кроме того, у него выработался довольно нездоровый ужас перед гомиками. И он решает добраться до самых глубин этой загадки (возможно, не самое удачное тут выражение) и вынудить Фугаса Рассказать Все.

– Очень хорошо, – мрачно говорит он. – От вот этого вам станет больно по-настоящему.

– Вы всё обещаете, – жеманится Фугас.

Поэтому на сей раз его обрабатывают так, что боль добивает до самого основания диафрагмы, – такой даже Фугас вряд ли способен насладиться. Придя в сознание, он очень сердит, но также испуган, что утратит свою привлекательность, а потому рассказывает Мартленду, что в лице достопочтенного Чарли Маккабрея у него имеется очень мощная страховка, и лучше бы им поостеречься, так что вот. После чего накрепко затыкается, и Мартленд, теперь уже в ярости, обрабатывает его еще разок: до того момента подобная обработка резервировалась исключительно для китайских «кротов». Ко всеобщему смятению, Фугас падает замертво. Сердчишко дохленькое, понимаете.

Ну что, на войне, как говорится, и похуже бывает, да и Фугас вообще-то никому на самом деле не нравился, кроме, наверное, пары-другой гвардейцев из Челсийских бараков, но Мартленд – не тот человек, который ценит милости, не означенные в договоре. Все это дело оставляет в нем осадок совершеннейшей неудовлетворенности, и в особенности – потому, что он до сих пор не разобрался, что же все это значит.

Стало быть, судите сами о его досаде, когда Одноклассник вызванивает его в нешуточной тревоге и просит прибыть к нему немедленно и привезти с собой несчастного Фугаса. Мартленд отвечает: да, разумеется, буду у вас через несколько минут, вот только э-э трудновато будет доставить мистера э-э Глоуга в данный момент. По приезде ему показывают – в совершенной потере рассудка – крайне тревожное письмо. Даже Мартленд, чей вкус несет на себе несколько пятнышек, пугается бумаги, на которой оно написано: имитация пергамента с краями сколь неровными, столь и позолоченными, на верху страницы – богато вытисненный липовый герб, а внизу – многокрасочный вид заката в пустыне. Адрес, выписанный древлеанглийскими буквицами: «Rancho de los Siete Dolores de la Virgen, штат Нью-Мексико». Короче говоря, письмо – от моего очень доброго клиента Милтона Крампфа.

И в нем говорится – заметьте, сам я это послание и в глаза не видел, предлагаю вам лишь парафраз Мартлендова отчета, – что мистер Крампф буквально преклоняется перед выдающимся Одноклассником и желает основать клуб его поклонников (!) с тем, чтобы распространять малоизвестные биографические материалы о вышеупомянутом Однокласснике среди сенаторов, конгрессменов, британских парламентариев и «Пари-Матч». (Этот последний – согласитесь, ужас.) Далее оно гласит, что на автора сего вышел некий мистер Тубус Глотк: он готов поучаствовать в начинании иллюстрированными воспоминаниями о «ваших взаимных школьных деньках в Кембридже». Кроме того, он рассуждает, как бы им троим где-нибудь встретиться и посмотреть, не получится ли придумать что-нибудь к их обоюдной выгоде. Иными словами, «клубничка». Застенчивая и неуклюжая – быть может, но все всяких сомнений – она. (Таким образом, к сему моменту уже два члена труппы съехали с катушек, и лишь я один остался здравым и ответственным. Мне кажется.)

Мартленд сделал в своей повести паузу, и я не стал его торопить: ибо это очень плохие новости – если миллионер сходит с ума, страдают люди победнее его. Я так озаботился, что, не подумав, дал Мартленду выпить. Роковая ошибка – ему полагалось нервничать и дальше. А так, стоило ему насосаться старым знакомым соком, он преисполнился было самоуверенности, и фигура его снова приняла обычную, раздражающе помпезную осанку. До чего же его, надо полагать, презирали собратья по офицерскому корпусу, наблюдая, как он угрозами и лизанием задниц всползает по ступеням карьерной лестницы. Но вместе с тем не следовало забывать, что он опасен – и гораздо умнее, нежели выглядит или говорит.

– Мартленд, – сказал я через некоторое время, – вы сказали, что ваши наймиты выследили меня сегодня утром до Спинозы?

– Именно. – Бодро, чересчур бодро. Он явно снова ощутил в себе силы.

– Джок, мистер Мартленд рассказывает мне выдумки. Шлепни его, пожалуйста.

Джок продрейфовал из сумрака, нежно освободил Мартленда от бремени стакана, склонился и милостиво уставился ему в лицо. Мартленд вытаращился на него в ответ, широко распахнув глаза и даже слегка приоткрыв рот. Это ошибка – открытый рот. Огромная лапа Джока описала в воздухе полукруг и хлопнула Мартленда по щеке, отдавшись звонким эхом выстрела.

Мартленд спланировал над подлокотником софы и остановился только у деревянной стенной панели. Некоторое время посидел там; его крохотные глазки сочились слезами ненависти и страха. Рот его, теперь закрытый, корчился – полагаю, он считал зубы.

– Сдается мне, с моей стороны, быть может, это глупо, – сказал я. – То есть, убить вас – достаточно безопасно, это как бы свяжет все концы навсегда, не так ли, а просто-напросто делать вам больно – от такого в вас только разыграется мстительность.

Я дал ему некоторое время подумать, осознать все мерзкие подтексты. Он подумал. Осознал. И наконец выжал из себя тошнотворную ухмылку – зверское зрелище, скажу я вам, – встал и сел снова.

– Я не стану держать на вас зла, Чарли. Осмелюсь сказать, вы считаете, что я заслужил небольшой порки за сегодняшнее утро. Вы по-прежнему не в себе, я имею в виду.

– В ваших словах что-то есть, – искренне признал я, ибо в его словах что-то было. – У меня сегодня состоялся длинный день, наполненный хандрой и увечьями. Если я немедленно не лягу, вероятнее всего, я вынесу крайне ошибочное суждение. Спокойной ночи.

С этими словами я вымелся прочь из комнаты. Рот Мартленда снова открылся, когда я закрывал дверь.

Краткая восхитительная сессия под теплым душем, пробежка дентальным средством вокруг старых бастионов слоновой кости, дуновение детской присыпки «Джонсонз» тут и там, нырок под одеяло – и я снова сам себе голова. Идиотский отход Крампфа от сценария тревожил меня, возможно, сильнее, чем покушение на мою собственную жизнь, но я чувствовал: нет ничего такого, о чем с большей выгодой я не смогу потревожиться завтра, кое, как широко известно, просто новый день.

Я выполоскал из сознания все заботы несколькими страницами Фёрбэнка[45]Артур Аннсли Роналд Фёрбэнк (1886–1926) – английский писатель, автор тонко стилизованных под сказки «комедий манер». и бережно и любовно отплыл в страну грез. Сон для меня – не просто отключка: это весьма позитивное блаженство, кое следует вкушать с наслаждением и знанием дела. То была хорошая ночь; сон нежил меня, словно знакомая пикантная любовница, у которой в запасе всегда есть новое удовольствие, коим можно удивить пресытившегося возлюбленного.

Волдырям моим тоже было значительно лучше.