Онлайн чтение книги Дурная кровь Troubled Blood
15

На второй неделе ноября у Джоан после химиотерапии резко снизился уровень лейкоцитов, и ее положили в больницу. Страйк оставил агентство на Робин, Люси доверила троих сыновей заботам мужа, и брат с сестрой поспешили в Корнуолл.

Отсутствие Страйка совпало с ежемесячным оперативным совещанием следственной бригады, которое Робин – самая младшая по возрасту, самая неопытная из всех следователей агентства и единственная среди них женщина – впервые проводила самостоятельно.

Робин допускала, что это ее мнительность, но ей показалось, что Хатчинс и Моррис, отставные полицейские, чуть больше заводились насчет графика на следующий месяц и стратегии относительно Жука, чем позволяли себе в присутствии Страйка. По убеждению Робин, на референтке Жука, которую щедро кормили и поили за счет агентства, причем безрезультатно, давно следовало поставить крест. Робин распорядилась, чтобы Моррис назначил этой дамочке последнее свидание, закруглился и развеял возможные подозрения, после чего агентство попробует внедрить подсадного в ближний круг друзей-приятелей Жука. Из всех внештатных сотрудников с этим планом согласился только Барклай; он же поддержал Робин в том, что Моррис должен незамедлительно оставить в покое секретаршу Жука. Безусловно, Робин понимала, что в ее пользу говорит их с Барклаем тесное сотрудничество по одному из прошлых дел об убийстве, когда им вдвоем пришлось выкапывать мертвое тело, а такое не проходит бесследно.

В пижаме и халате, она сидела с ногами на диване в общей гостиной, переходила с сайта на сайт и одновременно перебирала в памяти подробности совещания. Ее босые ступни уютно согревала такса по кличке Вольфганг.

Макса дома не было. На прошлых выходных он ни с того ни с сего заявил, что рискует превратиться из «интроверта» в «отшельника» и во избежание этой опасности решил выйти в свет с какими-то приятелями-актерами, хотя, по своему горькому признанию, сделанному на пороге, знал, что все будут его «жалеть и получать от этого удовольствие». В одиннадцать вечера Робин быстро погуляла с Вольфгангом вокруг квартала, но все остальное время посвятила делу Бамборо, катастрофически запущенному в отсутствие Страйка, поскольку ей приходилось координировать еще и четыре других расследования, висевшие на агентстве.

Робин нигде не бывала после своего дня рождения, который отметила, хотя и без всякого настроения, в баре, в компании с Илсой и Ванессой. Разговоры вертелись главным образом вокруг романтических отношений, потому что Ванесса пришла со сверкающим бриллиантовым кольцом на пальце. С того вечера Робин уклонялась от встреч и с первой, и со второй под предлогом двойного груза служебных обязанностей. Ей не давали покоя слова кузины Кэти: «Ты, похоже, движешься не туда, куда мы все, а в другую сторону», но еще, если честно, ей не улыбалось топтаться у стойки бара и в угоду подругам кокетничать с каким-нибудь пошляком вроде Морриса.

У них со Страйком уже были распределены обязанности в отношении тех фигурантов дела Бамборо, которых требовалось опросить повторно. К сожалению, по меньшей мере четверо из доставшихся ей лиц уже были, как выяснилось, там, где нет ни бесед, ни допросов.

В результате тщательной проверки старых материалов дела с использованием перекрестных ссылок она смогла идентифицировать того самого Уилли Ломакса, который долгое время служил разнорабочим при церкви Святого Иакова в Кларкенуэлле. Он умер в восемьдесят девятом году, и Робин до сих пор так и не сумела выйти на кого-либо из его подтвержденных родственников.

Альберт Шиммингс, хозяин цветочного магазина и возможный шофер превышавшего скорость фургона, замеченного в день исчезновения Марго, также скончался, но Робин по электронной почте направила запросы двум мужчинам, которые, по ее сведениям, приходились ему сыновьями. Она искренне надеялась, что не ошиблась в своих поисках и не заставила страхового агента и инструктора по вождению теряться в догадках. Ни один пока не откликнулся на ее просьбу о встрече.

Вильма Бейлисс, работавшая в амбулатории уборщицей, умерла в две тысячи третьем году. Мать двоих сыновей и трех дочерей, она развелась с Джулзом Бейлиссом в семьдесят пятом. В конце жизни Вильма переквалифицировалась в социального работника; она достойно воспитала своих детей, из которых вышли архитектор, фельдшер, учитель, социальный работник (по примеру матери) и член муниципального совета от Лейбористской партии. Один из сыновей переселился в Германию, но Робин не оставила его без внимания и включила во все рассылки. Ответов пока не было.

Дороти Оукден, работавшая в амбулатории секретарем-машинисткой, теперь, в возрасте девяноста одного года, проживала в доме престарелых на севере Лондона. Связаться с ее единственным сыном Карлом Робин еще не успела.

Между тем бывший возлюбленный Марго, Пол Сетчуэлл, и медрегистратор Глория Конти странным образом испарились. Вначале Робин возликовала, не найдя их свидетельств о смерти среди записей актов гражданского состояния, но, прошерстив телефонные справочники, данные переписи населения, судебные постановления графства, свидетельства о браках и разводах, подшивки старых газет, социальные сети и списки сотрудников множества компаний, не добилась ровным счетом ничего. Ей в голову пришли только две причины такого положения дел: смена фамилии (в случае Глории – возможно, при заключении брака) и эмиграция.

Что же касается Аманды Уайт, школьницы, якобы видевшей Марго за мокрым от дождя оконным стеклом, такие имя и фамилия встречались в интернете настолько часто, что Робин уже отчаялась разыскать среди этих женщин нужную. От этой линии расследования у нее просто опускались руки: во-первых, Мэнди наверняка сменила фамилию Уайт, а во-вторых, Робин, как и полицейские в свое время, сильно сомневалась, что Мэнди в самом деле заметила в тот вечер именно Марго.

Просмотрев и отвергнув аккаунты еще шести тезок Аманды Уайт в «Фейсбуке», Робин зевнула, потянулась и решила, что заработала отдых. Она переложила ноутбук на приставной столик, осторожно, чтобы не потревожить Вольфганга, спустила ноги с дивана и через все помещение, объединявшее кухню, столовую и гостиную, пошла готовить низкокалорийный горячий шоколад, безуспешно внушая себе, что это деликатес: в течение затянувшегося периода наружного наблюдения, вынуждавшего ее вести сидячий образ жизни, она все еще пыталась не забывать о талии.

Пока неаппетитный порошок растворялся в кипятке, запах синтетической карамели смешался с запахом туберозы. Даже после ванны на волосах и пижаме оставался запах «Фрака». Эти духи, в конце концов признала Робин, оказались дорогостоящей ошибкой. Живя в густом облаке туберозы, она не только с минуты на минуту ожидала приступа головной боли, но и не могла избавиться от ощущения, будто средь бела дня облачилась в меха и жемчуга.

Стоило ей опять взяться за ноутбук, лежащий на диване рядом с Вольфгангом, как у нее задребезжал телефон. Вольфганг проснулся и с возмущенным видом вскочил на скрюченные артритом лапки. Робин подняла его на руки и отнесла в сторону, а сама потянулась за телефоном и, к своему огорчению, увидела, что звонит не Страйк, а Моррис.

– Здравствуй, Сол.

После того поцелуя, которым он отметил ее день рождения, Робин в общении с Моррисом придерживалась тактики холодного профессионализма.

– Здорово, Робс. Ты разрешила звонить, если будут новости, в любое время дня и ночи.

– Да, конечно. – «Только я никогда не разрешала тебе называть меня „Робс“». – Что случилось? – Робин огляделась в поисках карандаша или ручки.

– Сегодня мне удалось подпоить Джемму. Ну эту, референтку нашего Жука. Под хмельком она выболтала, что у Жука, по ее мнению, имеется компромат на его босса.

Тоже мне новость, подумала Робин, отказавшись от бесплодных поисков ручки.

– И откуда такой вывод?

– Судя по всему, он не раз говорил ей примерно так: «Уж на мои-то звонки он всегда будет отвечать, не сомневайся» и еще: «Я знаю, где зарыты все собаки».

В голове у Робин мелькнул образ иоанновского креста, который она тут же отогнала.

– Как бы в шутку, – добавил Моррис. – Типа сострил – но Джемма призадумалась.

– А какие-нибудь подробности она сообщила?

– Нет, но послушай: дай мне еще немного времени, и я ее уболтаю приклеить под одежду микрофон. Не хочу себя гладить по головке… сейчас, вообще говоря, мне это не с руки… нет, я серьезно, – вставил он, хотя Робин даже не усмехнулась, – но девушку я обработал по всей форме. Дай мне еще чуток времени…

– На летучке мы все это обсудили, – напомнила ему Робин и подавила зевок, отчего на глаза навернулись слезы. – Клиент не хочет, чтобы о проблеме знал кто бы то ни было из сотрудников, поэтому раскрываться тебе нельзя. Если заставить ее следить за собственным начальником, она того и гляди потеряет работу. А если она ему проболтается, это перечеркнет все, что нами сделано.

– Еще раз говорю: не хочу гладить…

– Сол, одно дело – в подпитии вытянуть у нее признания, – сказала Робин (ну почему он не слушает? Эту тему без конца мусолили на летучке). – И совсем другое – просить девушку, не имеющую никакого следственного опыта, работать на нас.

– Она на меня запала, Робин, – всерьез заявил Моррис. – Грех не воспользоваться.

Робин вдруг подумала: уж не переспал ли он с той девицей? Страйк с самого начала предупреждал, что это недопустимо. Она вновь опустилась на диван. Книга «Демон Райского парка» нагрелась, как заметила Робин, от лежавшей на ней таксы. Согнанный с насиженного места Вольфганг смотрел на Робин из-под стола печальным, укоризненным стариковским взглядом.

– Сол, я убеждена, что сейчас надо передать эстафету Хатчинсу – пусть возьмет в разработку самого Жука, – сказала Робин.

– О’кей, но прежде чем принять окончательное решение, давай я позвоню Страйку и…

– Нет, ты не позвонишь Страйку. – Робин теряла терпение. – Его родственница… у него достаточно своих дел в Корнуолле.

– Какая забота! – хохотнул Моррис. – Но вот увидишь: Страйк не захочет, чтобы этот вопрос решался без…

– Он доверил руководство мне, – Робин больше не сдерживалась, – а я считаю, что ты исчерпал свои возможности в отношении этой девушки. Никакими полезными сведениями она не располагает, и если сейчас на нее надавить, это еще аукнется нашему агентству. Прошу тебя остановиться сейчас же. С завтрашнего вечера возьмешь на себя Открыточника, а Энди я скажу, чтобы переключился на Жука.

Повисла пауза.

– Я тебя огорчил? – спросил Моррис.

– Нет, ты меня не огорчил, – ответила Робин; действительно, «огорчить» – это не то же самое, что «привести в бешенство».

– Я не хотел…

– Все нормально, Сол. Просто напоминаю тебе, какие решения были приняты на летучке.

– О’кей, – повторил он, – хорошо. Да, кстати… Знаешь, как директор увольнял секретаршу, когда для фирмы настали трудные времена?

– Нет, не знаю, – процедила сквозь зубы Робин.

– Он ей говорит: «Вынужден тебя уволить – ставку секретарши ликвидируем». А она такая: «Грузчиков сейчас вызывать?» – «Зачем грузчиков?» – «Чтобы диван вынесли».

– Ха-ха, – сказала Робин. – Спокойной ночи, Сол.

«К чему это „ха-ха“? – негодующе пытала себя Робин, опуская мобильный. – Почему было не сказать прямо: „Избавь меня от своих пошлостей“? А еще лучше – промолчать! И с какой стати я лепетала „Прошу тебя…“, когда требовала выполнять единогласно принятое решение? Почему я перед ним заискиваю?»

Ей вспомнилось, как она беспрестанно потакала Мэтью. Изображала оргазм, но это еще полбеды; все время делала вид, что считает его остроумным, интересным собеседником, хотя он раз за разом повторял анекдоты, услышанные в раздевалке от регбистов, а в компании не давал никому и рта раскрыть – все пыжился, чтобы только считаться самым умным и самым веселым. «Почему мы это позволяем? – спрашивала она себя, невольно беря в руки книгу „Демон Райского парка“. – Почему изо всех сил пытаемся их умаслить, лишь бы только сохранить мир?»

Да потому, Робин, отвечали ей призрачные черно-белые портреты, заслоняемые изображением Денниса Крида, что от них можно ждать любой мерзости. Тебе ли не знать, на что они способны? Посмотри на свою вспоротую шрамом руку, вспомни маску гориллы.

На самом-то деле она понимала, что егозит перед Моррисом по другой причине. Откажись она смеяться его тупым шуточкам, он все равно не пошел бы на оскорбления или насильственные действия. Она росла единственной девочкой в семье, где до и после нее рождались только мальчишки, и усвоила, что в семье конфликтовать нельзя, хотя мама всегда становилась на сторону женщин. Напрямую Робин этому не учили, но во время сеансов психотерапии, рекомендованных ей после нападения, оставившего у нее на руке шрам, она осознала, что в родительском доме ей отводилась роль «беспроблемного ребенка», который никогда не жалуется и готов помирить всех со всеми. Она появилась на свет за год до Мартина, ставшего в семье Эллакотт «проблемным ребенком»: несобранный, задиристый, он плохо учился и плохо себя вел; в свои двадцать восемь лет он, единственный, по-прежнему жил с родителями и практически ничем не походил на Робин. (Но на ее свадьбе не кто иной, как Мартин, расквасил нос Мэтью, а во время своего последнего приезда домой она невольно обняла брата, когда после ее рассказа о том, как Мэтью ведет себя в процессе развода, Мартин предложил повторить правый прямой.)

Оконное стекло над обеденным столом усеяли холодные дождевые капли. Вольфганг опять сладко спал. Робин, не в силах больше прочесывать социальные сети в поисках очередной полусотни тезок Аманды Уайт, потянулась к «Демону Райского парка», но засомневалась. Она взяла за правило (поскольку путь к ее нынешнему положению был долог и тернист, а лишаться душевного покоя ей совсем не хотелось) не читать эту книгу после наступления темноты и перед сном. В конце-то концов, все ее содержание в сжатом виде можно было найти на различных сайтах и тем самым избавить себя от знакомства с прямой речью Крида, от хладнокровных подробностей истязаний и убийств женщин.

И тем не менее она приготовила себе горячий шоколад, открыла книгу на странице, заложенной чеком за бензин, и начала читать с того места, где остановилась три дня назад.